Анна Вик
Восхождение Хоноса
Улицу освещал мягкий белый свет, и такси, что Леся вызвала еще накануне вечером, было легко найти. Забравшись в машину, девушка быстро напечатала сообщение Жози: «Я еду в Ленинск, обратно вернусь… не знаю когда», надеясь, что та прочитает его, когда самолет Леси уже поднимется в воздух.
Однако мама, которая жила по своему московскому ритму, сама вставала в пять и, увидев сообщение, в истерике позвонила ей, едва девушка ступила на порог Пулковского аэропорта:
– Ты с ума сошла, какой Ленинск? Хочешь лишиться щитовидки?!
– Мам, все будет в порядке, – Леся сама понимала, насколько неуверенно звучит такое заверение. – Туда эвакуируют местное население из ближайших городов…
– У тебя точно не все в порядке с головой! – вопила Жози, которая была вне себя. – Вот погоди, я еще отцу твоему расскажу!..
– Он сам купил мне билеты, – парировала все с тем же сомнением в голосе Леся. – Это был подарок, вместе с мастерской в Ленинске.
– Конечно, он купил их до взрыва! – несмотря на эмоции, мать была непреклонна и здравомысляща, как никогда. – А сейчас мозгов у него не хватает тебя остановить, видимо, все растратил на службе…
– Не смей так говорить, – Леся от злости сжала в кулак светло-розовые ручки дорожной сумки на коленях. – В отличие от тебя, он в своей жизни приносил хоть какую-то пользу людям… Приносит, вернее.
Осекшись, она даже не сразу поняла, какую глупость сморозила, однако затем осознание пробрало ее пробрало до мурашек. Неужели какая-то ее часть уже не верила в то, что Отцу удастся избежать лучевой болезни?..
– Как ты… – договаривать, однако, Жози не стала и попросту бросила трубку. Очевидно, никаких слов, кроме ругательных, у нее не осталось.
Леся равнодушно отвернулась к окну, наблюдая за родным городом, который пролетал перед глазами, словно отснятый кадр за кадром, застывши в прошедшем времени.
– Искрилась гладь воды негромко,
Нещадно мох въедался в пирс
Запечатлел на киноплёнку,
Миг твоего падения вниз.
Она бормотала стихотворение, написанное Отцом в первые месяцы их с Жози романа, наблюдая за полусонными улицами, каналами, жизнь на которых только-только пробуждалась, с тоской думая о словах матери. А что, если она окажется права, и, поехав в Ленинск, девушка и впрямь рискует заразиться? Даже если и так, то не все ли равно, ведь, если Отцу грозит опасность, Леся может больше его никогда не увидеть. Кто знает, что там вообще сейчас творится?
– Чье это? – спросил, не сдержав любопытства, таксист, взглянув на девушку через стекло заднего вида. Леся терпеть не могла, когда ее кто-то подобным образом разглядывал.
– Неизвестного Художника, – бросила она, резко ощутив раздражение и голод.
– Красиво! А продолжение есть? Вы простите, что я прямо сходу, просто вы очень здорово читаете, – он виновато улыбнулся. – Так, знаете… Что душу немного цепляет.
– Ничего, – буркнула Леся, смягчившись. Они уже почти проехали Московский, вот-вот, и будет кольцо к повороту на Пулковское. Нахмурившись, она стала вспоминать дальнейшие четверостишья:
– «Ты появилась на рассвете,
Ступая томно на причал.
Я, расставляя взглядом сети,
Сам бессловесно в них застрял.
Мы упивались по минутам,
Тянули жизнь и сок из грёз,
И красота была как будто,
В страданье и пучине слез…»
– Вот это поэзия, я понимаю!.. Не то, что по радио поют, – он кивнул на свою молчащую радиомагнитолу. – Иногда, знаете, включу, оно играет, а я даже слушать уже не могу, но все равно слушаю, потому что привык, и все тут.
– Так не слушайте, – Леся удивленно пожала плечами. – Вас же не заставляет никто.
– Привычка, мать его, – мужчина почесал за ухом. – Надо бы перестать, надо. А вот сяду за руль, так уже тишина и давит на уши. Включишь, и вроде как не один едешь, да и новости узнаешь первым.
– А зачем знать их, эти новости?
Леся с облегчением вздохнула, увидев три ряда заезда в Пулково. Все-таки компания мужчины не стала ей приятнее за последние пять минут.
– Странные вы вопросы задаете, – усмехнулся таксист. – Например, вот авария вчерашняя, слыхали?
– А как же, – Леся поджала губы.
– Вот затем и знать, чтобы если что, того, ноги сделать побыстрее, – он протянулся за карточкой на въезд возле шлагбаума. – Ну, приятно было с вами поболтать, хорошей дороги. Вы куда летите-то, кстати?
– В Ленинск.
– Так там же… – от удивления у него глаза на лоб полезли. – Это же там же!..
Леся, позабавившись, лишь улыбнулась в ответ и протянула ему купюру:
– Сдачу оставьте себе. До свидания.
S
Если бы ад на земле существовал, то вход в него, несомненно, находился бы в городе Ленинск. Во всяком случае, так показалось Лесе, когда она вышла из самолета и вместе с остальными пассажирами направилась к выходу в город. Автобус за ними не приехал, да и не было в таковом необходимости: аэродром был очень маленький. Здание его, которому, по виду, уже исполнилось добрые полвека, заливали лучи полуденного солнца. От него и ото всего места веяло какой-то тоской, старостью, безнадегой. Леся пыталась вспомнить, было ли у нее такое же ощущение во время предыдущих поездок к отцу, но не смогла. Все внимание прежде было захвачено совсем другим – Отцом, Олей, их рассказами и обсуждением планов на Лесины каникулы.
Помимо нее, в город прилетело еще двадцать человек. Она шла позади них, наблюдая за парочкой подростков, что не выпускали руки друг друга весь полет.
– До сих пор не берут трубки, – чуть ли не со слезами на глазах бормотала незнакомка, когда они зашли в комнату для получения багажа. – А что, если не успели?..
– Не могли не успеть, дурында, всех же эвакуируют, – отвечал ей парень. Говорил он с ней на удивление мягким голосом, хотя и сам тоже был взвинчен.
– Вдруг они уже в больнице какой-нибудь, а я… – девчонка всхлипнула. – А мы по морям разъезжаем…
Она прижалась к нему всем телом и зарыдала. Лесе перестало быть интересно наблюдать за ними, и она начала высматривать своего встречающего возле выхода из здания. Амикус был на положенном ему месте: прямо у фонтанчика. Бесстрастно, почти так же, как сама Леся, он рассматривал кишащий обеспокоенными гражданами-встречающими холл аэропорта.
Девушка узнала Амикуса, потому как однажды Отец представил его еще в Петербурге, лет пять тому назад, на своем дне рождения. Шестнадцатилетней Лесе он показался привлекательным, будучи в ее глазах он был совсем взрослым мужчиной, хотя тогда ему было всего двадцать пять. Высокий, худой альбинос, он был одет в темно-бордовую водолазку при первой их встрече; в ней же, кажется, и приехал встречать ее теперь. За прошедшие пять лет Амикус будто совсем не изменился.
Сделав пару глубоких вдохов-выдохов, Леся направилась к нему. Чувство было такое, будто она шла на экзамен к неприятному преподавателю. Лесе даже показалось, что взгляд его был полон того же предрассудка, которым грешили ее былые учителя.
– Добрый день, – стараясь сделать голос как можно любезнее, поприветствовала она мужчину.
– Интересное у тебя понятие «доброго», – съязвил Амикус, даже не поприветствовав ее в ответ. – Мир на грани ядерной катастрофы, а мы тут все такие хорошие, дней замечательных друг другу желаем.
– Даже если это последний мой день на земле, – ощетинилась Леся в ответ. – Он не станет лучше от того, что я превращусь в быдло.
Амикус пропустил мимо ушей замечание:
– У меня скоро перерыв закончится. Я довезу тебя до студии, а там свяжешься с Олей или Отцом уже.
– Вы с ним не созванивались?
– Нет, – бросил Амикус, указав на входные двери с помутневшими стеклами. – Он сейчас отсыпается, пока получил лишь пару сообщений. Затем снова на службу, а Оля в госпиталь.
– Понятно.
Молча Леся и Амикус шли к его El Camino4, искрившейся на солнце бирюзой, и за эти минуты напряжение между ними достигло такого предела, что, казалось, машина должна была самозавестись, едва они в нее сели.
– Долго ехать? – спросила она, не скрывая раздражения в голосе.
– Двадцать минут. Здесь все близко, привыкнешь. Хотя твоя студия на окраине, до центра пешком ходу.
– А с чего вы… – Лесю насторожило это «привыкнешь». – Ты взял, что я здесь надолго?
Едва заметная перемена во взгляде Амикуса была достаточно красноречива, чтобы задеть ее. В глазах, которые, как впервые Леся заметила, были светло-фиолетовыми, почти прозрачными, читалось и недоумение, и пренебрежение.
– Неужели ты думала, что въезд-выезд останется открытым через несколько дней?
– Я ничего не думала, – пожала плечами Леся, понимая, как глупо звучит ее ответ. – А уже известно, из-за чего случился взрыв?
Амикус тяжело вздохнул.
– Не отвечай, не надо, – неожиданно для себя произнесла Леся тоном, способным, пожалуй, заморозить воду в реке, над которой они проезжали.
– Я…
– Пожалуйста, прошу. Давай молча доедем.
В Лесе включился невидимый барьер, как бы отталкивающий все ядовитые излучения спутника. Она чувствовала, что сил противостоять им открыто у нее не было, а остатки своей жизненной энергии хотелось сберечь на потом. Да и тревога за Отца, которая вновь проснулась в ней, мешала обрести какую-то стройность мышления.
Перед ней пестрили улицы, усеянные хрущевками и торговыми домами с яркими безвкусными вывесками. Странно ей было видеть такое посреди живописных лесов, полей и рек. То, что сотворил человек, конечно, априори уступает мастеру-природе, но здесь рука его прошлась столь небрежно, грубо и резко, что даже смотреть на это было невыносимо долгое время.
– Притворись, что нет этой пыли, грязи, треснувшего асфальта и питейных заведений на каждом углу, куда еще с обеда люди тянутся, словно за хлебом, – прочитал ее мысли мужчина. – Сейчас у тебя появятся другие заботы. А они продолжат жить так, пока не припрет.
– Не припрет?
– Приехали, – Амикус указал на один из вереницы симпатичных таун-хаусов справа от дороги. Затем он повернулся к Лесе и скороговоркой выпалил: – Отец просил передать, что купил тебе студию и картину в надежде, что теперь у тебя и правда появится повод почаще приезжать к нему и работать. Хотя бы раз в год, и ему уже будет за счастье. А пока, говорит, оставайся, сколько хочешь, пока не надумаешь, что делать дальше.
– Он знает?..
– Конечно, – ответил Амикус равнодушно, остановив машину у обочины и протянув ей брелок с ключами. – В общем, дом 22, вторая квартира в твоем распоряжении. Студию ремонтировала Ольга. Если понадоблюсь, дай знать.
«Само дружелюбие, что это с ним стало?» – удивилась про себя Леся столь быстрой перемене в поведении Амикуса, а затем забрала связку серебристых ключей из его руки. На секунду их пальцы соприкоснулись, и ей стало неловко.
– Конечно, спасибо, что довез, – пробормотала Леся, в мыслях добавляя, что этот человек будет последним, кто ей «понадобится».
Что же стало с людьми? Я, признаться, совсем не помню таких сложных и странных мыслей, когда жил среди римлян. Какие запутанности! Я уже второй день наблюдал за жизнью этой недурной собой, неглупой девчонки, сочинительницы других миров в своих рассказах, и диву давался, как же много она упускает. Разбирает по частицам себя, потоки мыслей, желания. И знакомый ее новый, кажется, точно такой же, если не хуже… Какие-то недосказанности, двусмысленности. Пустая трата энергии. Два идиота…
«Открывать» подарок Отца девушке было и жутко, и волнительно. Она внутренне чувствовала, что это уже все слишком. Будучи единственной дочерью своих родителей, Леся, конечно, привыкла получать многое, не особенно волнуясь о том, что дает миру взамен, но годам к двадцати понимание своего везения к ней начало приходить.
Несмотря на комфортные условия, что Жози и Отец обеспечили ей в Петербурге, деньги зарабатывала она уже самостоятельно с восемнадцати, издав первую фэнтэзи-сагу для подростков. Простенькое, но неплохо написанное чтиво дало ей хороший доход, потому как, помимо книжек, по нему выпустили еще и игру, и какие-то канцтовары. За рубежом даже издали на двух или трех языках. А Леся получила серию в издательстве, куда могла теперь сплавлять все написанное, чего, в общем-то, было достаточно, потому как писала она прилично в хорошие месяцы. И тем не менее, в мыслях у нее даже не было того, чтобы купить себе в ближайшее время еще одно жилье. А Отец это сделал.
Ее до мурашек пробрало, когда она зашла внутрь. Все в доме словно бы отражало мир Отца и Оли. Приятные желтые цвета всюду, минимализм в интерьере, притом выдержанный тон всего места. Он был как стройная, простая мелодия, которую Лесе хотелось слушать и слушать, не переставая. На первом этаже была лишь кухня и небольшая гостиная с одним диванчиком и кофейным столиком, маленькая библиотека с книгами, что она когда-то сама привозила к Отцу.
Поднимаясь по лестнице, девушка догадалась, что та самая картина наверняка будет на втором этаже. Так и оказалось: в первой же комнате, исполненной светло-сиреневого, висел еще один отцовский подарок, прямо напротив письменного стола.
– Не может быть! – воскликнула, увидев заветное полотно Леся. – Да не может быть!..
Это была та самая картина, что она видела на выставке, будучи шестилетним ребенком. Как только Отцу удалось ее отыскать и выкупить, для девушки стало загадкой. Под рамой висела небольшая табличка, гласившая то же, что и пятнадцать лет тому назад:
Неизвестный Художник
Падение Хоноса и Виртуса
А на письменном столе лежала записка: «Я плохо умею писать поздравительные открытки, но, надеюсь, сюрпризы делать у меня получается. С праздником, Принцесса!». Алеся не смогла сдержать слез, положив записку обратно на зеленоватую столешницу. Вокруг нее творился самый что ни на есть конец света, а Леся стояла в этом роскошном доме и внимала Искусству, даже не понимая, зачем это все, и почему так комично она ощущала себя в те минуты.
«Ты на месте? Позвони, как сможешь» – поступило сообщение от Оли.
Леся, немедля, нажала на кнопку «вызов».
– Алло? Уже добралась, в порядке? Амикус, подлец, только и написал «все ок», – пародировала Оля безэмоциональный тон. – Как ты там?
– Я-то что, – бормотала Леся, все еще туго соображая. – Я в восторге от вашего подарка, честно, даже слов нет… Вы как? До сих пор не верю, что все взаправду творится…
– Мы в порядке. Пока, во всяком случае, – в привычно бодром голосе Оли звучало смятение. – Отец тебе вечером позвонит. Сейчас мы снова поедем на вызов, я тебе даже передать не могу, как все это странно. Казалось, такое только в фильмах бывает, и вот ты это делаешь, собственными руками, а глаза говорят: «проснись, это просто кошмар».
– Да уж, – только и смогла выдавить Леся, которая даже не знала, какой ответ был бы уместным на такие слова.
– Ты мне, главное, обещай вот что: если пойдут слухи о закрытии аэропортов, немедленно уезжай. Поняла?
– Конечно, – слукавила девушка. – Сразу же забронирую обратный билет.
Она понимала, что может сделать глупость, возможно даже, самую большую в своей жизни, оставшись в Ленинске, но остановить ее было некому.
– Тогда на связи. Обнимаю.
– Еще раз спасибо за подарок! – успела выкрикнуть девушка, перед тем, как связь прервалась.
Оставшись наедине с пленившем ее в детстве произведением искусства, Леся опустилась в мягкое кресло-мешок и, внезапно ощутив физическое и моральное бессилие, крепко заснула.
Я же, пока девушка мирно посапывала, растворившись в складках темно-рыжего бархата, принялся рыться в ее воспоминаниях и мечтах. Это всегда было моей любимой частью всякого людского сознания; ведь именно грезы и ностальгия, сопровождая путь человека, делают его ярче или мрачнее время от времени. Ему легче переживать обыденность, когда в ней находится место приятным образам искаженной памяти. Ваша слабость, такая милая и непонятная моей природе.
И, с какой-то стороны, за тысячу с половиной лет мало что изменилось в человеке, именно в течении его жизни. Так же веселы и легки года ребенка, так же запутано и мучительно время от времени отрочество. Во взрослую жизнь моя питомица еще не вступила, поэтому трудно было сказать достоверно, что ее ждало в мире ответственности, однако, судя по Лесиным воспоминаниям, тот мир немногим отличался от римского общества, каким я его запечатлел. Только в XXI веке эти «взрослые» спросили бы меня: «А как ты хранишь длительные воспоминания, если у тебя нет гиппокампа, Хонос?». Они думают, что теперь человеку уже известно собственное тело и то, что им управляет…
«Ни черта не известно вам. Кусочно воспроизвести не значит понять», – ответил бы я с усмешкой, потому что и сам толком едва ли могу описать словами, что из себя представляю. Последний моей надеждой, на удивление, остаетесь вы, род человеческий. Ибо, как зеркало, я вижу в вас себя и в искусстве единственно могу себя познать.
– А ты вообще не затыкаешься, да? – пробормотал вдруг искаженный, неестественно ослабевший голос Леси, которая, как мне казалось, мирно смотрела свои другие сны.
– Ты это мне?! – удивившись, воскликнул я, внезапно обнаружив, что обладаю собственным голосом. Он, кстати, оказался довольно приятным, вкрадчивым таким, бархатистым.
– Конечно тебе, странное нечто! уже часа три как шаришься в моей памяти, как в грязном белье. Ты правда думал, что я не замечу этого?
