Анна Вик
Восхождение Хоноса
Затем картинка перед глазами девушки поплыла, а мерцающие тут и там черные точки заполнили все пространство. В обмороке Леся пробыла от силы несколько секунд, но для нее они превратились в часы сна-воспоминания. В ее огромной Вселенной об Отце хранилось множество таковых, но отчего-то в Бессознательное вдруг прорвалась частичка дня, когда Леся решила, что станет Художником. Орудием своим, правда, она избрала не кисть, а слово, которым за время отрочества успела нарисовать уже множество неизведанных миров…
¼
Пока Леся была маленькой, Отец жил в Петербурге и проводил с ней каждые выходные. Жанна, мать Леси, которая просила всех называть ее Жози, с удовольствием в это время ездила в Москву по работе и к подругам. Будучи еще несмышленой, Леся не понимала, почему Отец так настаивал на том, чтобы Жози не брала ее с собой:
– А мама, а мама!.. – восклицала шестилетняя Леся, когда Отец рассчитывался за ее молочный коктейль тем на удивление солнечным Петербургским утром. – Купила мне сумку такую! Тоже с картиной!..
Кафе, где они обыкновенно начинали каждые свои выходные, находилось недалеко от картинной галереи, в которую Отец, наконец, решился ее отвести. На выходе девочка, допивая вторую порцию сладкого напитка, что дома обычно был под запретом, начала хвастать своей маленькой сумочкой с дизайнерской вышивкой.
– Доча, – он слегка поморщился. – Это, конечно, картинка, но не картина. Не имеет ничего общего с искусством.
– Мама говорит, что быть женщиной уже настоящее искусство!.. – бездумно вторила словам Жози девочка.
– Если тратить деньги на бесполезное тряпье она называет искусством, то тогда, действительно, тебе повезло стать дочерью великого творца, – пробормотал язвительно Отец.
Тогда Леся не ощутила всей отцовской горечи от разочарования в своем браке и самой Жанне-Жози, но с детски развитой интуицией догадалась, что не стоило больше говорить с ним о «маминых подарках». Какое-то время они шли молча, и девочка размышляла над тем, что вообще значит «искусство». Толкование слова давалось ей тяжело, и, спустя пять минут (что, в переводе на «взрослое время» значило едва ли не час), она все-таки попросила Отца о помощи:
– Пап, а что это такое?
– Искусство?.. – переспросил он. – Что же, Лисенок, это очень сложно описать словами.
Отец призадумался, а затем продолжил:
– Гм, пожалуй, предметом искусства можно назвать то, что создает человек, который наделен и даром, и умом, и трудолюбием. А еще способностью видеть нечто то, чего не видят другие или пытаются закрыть на это нечто глаза. Оно неуловимо и в то же время очевидно, его присутствие…
– Па-ап, – протянула Леся. Она не любила, когда Отец пускался в долгие рассуждения.
– Извини. Вкратце, это образ того в нашем мире, что имеет гораздо большее значение, чем мы с тобой, чем все люди вокруг нас. Нечто высшее телесной жизни, понимаешь?
– Как душа?
– Примерно так, – кивнул Отец. – Дух, история, чувство, выраженное мазком кисти, звуком или словом… Жестом. Все это лишь, впрочем, средства, и не в них суть. Первично же именно прозрение, которое испытывает Художник, когда создает это самое нечто. И это прозрение, невыразимое соединение со Всевышним, наверное, и можно назвать Искусством.
Леся нахмурилась:
– Ничего не поняла. Мне надо подумать.
– Думай, доченька, думай, – вновь улыбнулся отец. – Только не очень долго, потому что мы уже на входе.
Леся даже не заметила, как за разговором они уже пришли к резным дверям галереи, выполненным из красного дерева с массивной позолоченной ручкой, что украшали большие головы рычащих львов. Они даже немного напугали Лесю, и та покрепче схватилась за сильную руку Отца. Пальцы у него были очень красивые, тонкие, как у пианиста, хотя за свою жизнь он едва ли раз касался какого-нибудь музыкального инструмента.
В миг растворения этих чудесных дверей Отец открыл для нее и мир Искусства, даже малую суть которого она пока в силу возраста не могла постигнуть, но которая возымела на нее сильное действие. Он водил ее по просторным залам, показывая работы Шишкина, Репина, Айвазовского, Брюллова, Куинджи и многих других, а она лишь пыталась собрать все свое внимание в кучу, потому что всего этого было как слишком много для ее детской головки. Под конец небольшой экскурсии, устроенной Отцом, ей стало даже сонливо.
– Ну-у, что ты, Лисенок? – спустя полтора часа спросил он. – Совсем утомилась, да? Не интересно?
–Я ута-ала, – зевнула Леся, которая уже начала отвлекаться и рассматривать группу туристов с оживленно вещающей девушкой-экскурсоводом во главе группы.
– Раз ута-ала, – передразнил ее Отец. – То давай я покажу тебе последнюю картину, картину неизвестного Художника, и мы пойдем в парк пить вкусный какао с зефиром?
– Давай! – Леся вмиг оживилась. Глаза ее загорелись любопытством.
В зале временной выставки было немноголюдно и прохладно. Девочка поежилась, чувствуя, как маленькие ручки покрываются мурашками. Внимание ее сразу же привлекло огромное полотно, что висело по центру стены напротив входа. Оно словно горело красным цветом, излучая самые разные его оттенки. Алый, бордовый, бурый. Все это напоминало девочке…
– Кровь? Папа, почему здесь так много крови? – обеспокоенно спросила Леся.
– Как ты верно заметила, – Отец подвел ее поближе к полотну. – Не пугайся, это не только кровь, многое из этой красноты – лишь пролитое на камни вино. Прочитай, как называется картина.
– «Падение Хоноса и Виртуса», – быстро отчеканила девочка, бросив уже немного осмелевший взгляд на картину. – Что это значит?
На полотне были изображены статуи божеств Чести и Доблести, которые обычно представлялись римлянам спутниками. Сами же они пировали прямо на ступенях храма, обезумевшие от сладострастия, обрюзгшие и пьяные, с лицами, не выражающими ничего, кроме желания. Их было так много, что Лесе они показались большой человеческой массой полуобнаженных тел, странной и отталкивающей ее детское сознание.
– Это значит, – Отец указал на статую с отколотой головой, из торса которой сочилась кровь, будто кто-то нанес богу смертельную рану. – Что римляне утратили понятия о высоких человеческих качествах, когда предались своим порокам. Это стало началом их собственного конца.
Лесю, которая завороженно начала было повторять движение руки Отца, резко одернула проходившая мимо работница музея:
– ДЛЯ КОГО ЭТА НАДПИСЬ СДЕЛАНА? – прорычала она, тыкая пальцем с ярко-выкрашенным розовым ногтем в табличку «не трогать руками».
– Я не хотела… – пробормотала было Леся, которая даже и не думала прикасаться к картине.
– Не обращай внимания, – махнул рукой Отец, бросив на незнакомку недоумевающий взгляд. – Так вот, посмотри же на статуи Чести и Доблести. Где их головы и тела?
– Их тела рядом, – Леся хотела было снова указать на картину, но вовремя удержалась, чувствуя на себе взгляд «надзирательницы». – А головы…
Присмотревшись, она нахмурилась:
– Не понимаю, где чья голова, пап.
– Голова Хоноса, в ногах у римлян, которые как бы топчутся по собственной Чести. А Виртусы, божества Доблести, теперь служит подставкой для винных чаш. Посмотри, рабы путают ее с камнем.
– Да-а… – прошептала Леся, не понимая, отчего ей становится так грустно. Несмотря на то, что тогда она была еще совсем ребенком, чувствовала девочка всегда очень глубоко едва ли не каждое мгновение своей жизни.
История Хоноса и Виртуса, то есть меня и моего якобы бога-спутника, которую римляне окрестили Виртус, пробудила в Лесе нечто большее. Эта картина стала первой искрой пламени, которому будет суждено разгореться еще не скоро, и произойдет это в полной мере лишь после окончания ее земной жизни. Однако рассказ мой будет не об этом; он будет о пути Леси длиною в несколько дней, к которому я сейчас и вернусь.
– Так что, каков ваш вердикт, моя милая принцесса? – спросил Отец уже на выходе из музея. – Понравилось?
– Очень! – воскликнула Леся, которая не могла словами выразить всю ту бурю эмоций, что ее захватила.
Во взгляде Отца читалось довольство ее ответом:
– А какая картина понравилась больше всего?
– Падение Хоноса! – воскликнула, не раздумывая, девочка. – И Виртуса. Она страшная только, но больше всего понравилась…
– Что же, – усмехнулся Отец. – Думается мне, Художник именно такие эмоции и хотел вызвать у созерцающих его полотно. Пойдем же в парк, как я и обещал.
Девочка от радости захлопала в ладоши.
И в это-то мгновение я увидел мир ее глазами. Вернее сказать, увидел глазами Леси-взрослой, той, что погрузилась в собственное детское воспоминание.
– Страх напоминает человеку о бездне, в которой он живет все время на самом деле, – вымолвила она, мысленно переносясь в тело Леси-ребенка.
Встретив непонимающий взгляд Отца, девушка пришла в себя.
0,375
Еще несколько минут на канале шли репортажи, не относившиеся к трагедии. Но, затем настало время и для нее в эфире:
– А теперь к срочным новостям: несколько минут назад была получена информация об аварии на Тукайской АЭС. Начинается эвакуация местного населения в радиусе тридцати километров из ЗАТО Тукайск и Овражное в Ленинск. Масштабы катастрофы пока уточняются, однако известно, что среди погибших есть несколько сотрудников…
Теперь все встало на свои места. Отец, конечно, уехал по вызову на ликвидацию катастрофы. В закрытый город Тукайск он переехал еще лет пять назад со своей новой женой, Олей, работать в местной противопожарной службе. Да, кстати, Отец всю жизнь, сколько Леся его знала, служил в ней. Удивительно, что при всей своей любви к прекрасному и вечному, этот человек не занимался искусством или чем-то с ним связанным. Изо дня в день он выполнял свой долг беспрекословно, не разглагольствуя о высоких материях ни с кем, кроме как с близкими.
Свою вторую жену, поразительной красоты молодую женщину, он встретил за три года до переезда. Оля работала врачом в санавиации. Так они и познакомились, после одного из совместных рабочих дней…
Вмиг по их картинке заслуженного, выстраданного счастья в сознании Леси пошли трещины.
– Дай Бог, дай Бог все будет хорошо, – бормотала она, прикладывая дрожащие пальцы к губам. Девушка, всегда считавшая себя истинно атеистичной, начала вдруг просить высшие силы о чем-то так исступленно, что, будь у меня телесный облик и возможность рассмеяться, я бы непременно это сделал.
Странное было ощущение, признаюсь. В те секунды я уже не мог предаваться радости, как во время первого пришествия, ибо, как-никак, мне было немного досадно за бедное создание. Ее мысли путались и напоминали неясный клубок из слов, воспоминаний, образов.
Лесе, которую переполняли еще неясные ей самой чувства, захотелось вскочить, побежать, сделать хоть что-нибудь, но сил на то, чтобы даже приподнять голову с пола, найти не удавалось; будто пригвоздило ее чем-то тяжелым к паркету, размазав и без того невеликие моральные силы по дощечкам. Ставя перед собой сначала одну руку, затем другую, она стала искать опору внутри себя, чтобы подняться.
Тут мобильный телефон Леси издал негромкое смс-оповещение, что сподвигло ее, наконец, ускориться и подползти к смятой постели, в недрах которой был зарыт источник звука. Она догадалась, что сообщение было наверняка от Оли или Отца.
«Поехали на вызов. Твой подарок у Амикуса. Целую, папа» – гласил текст с экрана. Девушка нахмурилась. В глазах у нее двоилось:
– Кто такой Амикус?
Поразительно, но слабость, что сопровождала ее из-за астеничного телосложения большую часть жизни, начала исчезать в те минуты.
«Адреналин», скажет наука, и будет права. Я же скажу, «чувство», и тоже не ошибусь, потому что увидел, как оно пробудилось в ней.
– Амикус, Амикус… Не тот ли это друг Отца со странным именем, которое я все никак не могла запомнить?
Девушка резким движением заправила постель и поспешила в ванную, где, схватив щетку, стала энергично чистить зубы. Умывшись, она залезла в холодный душ, чего никогда раньше не делала.
– Амикус, Амикус, где же ты? – нараспев вопрошала Леся, прыгая под ледяными струями воды. Это была теперь единственная ниточка, связывающая ее с Отцом. Ей оставалось лишь надеяться, что на связь этот человек выйдет как можно скорее.
Не знаю даже, кто удивился больше, я или она, когда, едва Леся вышла из душа, закутавшись в большое махровое полотенце, раздался звонок в дверь. Приподняв бровь, Леся слабо всхлипнула и, надев тапочки, начала осторожно двигаться ко входу. Гостей она не ждала, это уж точно.
– Кто там?! – спросила Леся. Ответа не последовало, но вместо него из-под двери появился небольшой конверт из плотной красной бумаги с золотистой надписью. С мокрых волос девушки на него упало несколько крупных капель, обагрив бумагу прозрачными кляксами.
Она нагнулась и подняла послание с пола слегка дрожащей рукой. На нем было выведено аккуратным отцовским почерком: «Любимому Лисенку». От удивления она раскрыла рот. Быстро девушка щелкнула дверной замок и раскрыла дверь, но было уже поздно: неизвестного и след простыл. Осторожно распечатав конверт, Леся обнаружила в нем один-единственный предмет, открытку со знакомой репродукцией. Конечно же, заветным «Хоносом». А на оборотной стороне была надпись, также сделанная папой: «Оригинал ждет тебя в заветной мастерской. Квартиру выбрала Оля, я же лишь наполнил ее».
– Быть не может! – в глазах у Леси даже помутнело на доли секунды.
Она, конечно, знала, как сильно Отец любил ее и баловал как только мог, но чтобы настолько… Несколькими месяцами ранее девушка обмолвилась в разговоре с ним, что хотела бы, как Художник, иметь настоящую мастерскую, где могла бы писать свои фэнтезийные книги. Только комнату или квартирку она предпочла бы снять где-нибудь в Сибири, поближе к нему с Олей, чтобы был повод почаще приездать и писать вдалеке от городской суеты. Неужели он исполнил ее нелепую детскую «хотелку»?..
Дребезжащий телефонный голос вновь разрезал пустоту.
– Папочка, ты сумасшедший! – воскликнула она, сняв трубку и совсем позабыв о том, что это никак не мог быть Отец, и тут же осеклась. – Ой..
– Это Амикус, – раздался на другом конце глухой голос, показавшийся ей не особо приятным. – Только что от меня должен был прийти курьер.
– Да, и тут сказано о… Мастерской? – неуверенно спросила Леся.
– Именно так, твой отец попросил меня передать ключи по приезде в Ленинск. Квартира у тебя в пригороде. Сам он уже уехал на станцию, руководить бригадой по тушению.
– А когда…
– Билеты куплены на завтрашнее утро, обратные с открытой датой, – перебил ее Амикус. – В аэропорту просто покажешь паспорт, а в Ленинске я тебя встречу. Если не полетишь, тебя не осудят, передали. Сейчас, как ты понимаешь, никто с тобой возиться не будет.
Леся нахмурилась:
– Прилечу, конечно. Можно только вопрос?
– Да хоть десять, если не задавать перед каждым из них еще по «можно», – раздраженно ответил мужчина.
Девушка чувствовала, как с каждой минутой он становится ей все менее симпатичен, однако, переборов гордость, спросила:
– Это не опасно для здоровья? Вернее, вероятность заразиться же меньше в защитных костюмах?..
– Д-да, – выдохнул Амикус. – Я, конечно, подозревал, что ты из не особенно умных, но чтобы настолько… До встречи. Завтра, в десять утра буду ждать возле памятника у фонтана на выходе.
– До встречи, – процедила сквозь зубы Леся и злостно бросила трубку. Ее даже пробрало от нахлынувшего негодования. – У меня, вообще-то день рождения, кретин!..
Разговор забрал у нее всю ту энергию, что окрыляла ее буквально минуты назад. Следующие двенадцать часов прошли как в тумане. Она не выходила из квартиры, поговорив за это время лишь с Жози, что прислала ей огромный торт-поздравление и кучу дорогой красивой одежды в пакетах с атласными ручками. Тщетно Леся ждала хоть каких-то вестей до полуночи, слоняясь по дому и собирая вещи в дорогу, находя всюду чашки с недопитым кофе. В Сеть девушка не заходила, хотя знала, что наверняка на электронную почту пришла куча писем от издательства и поклонников.
Все-таки к Элис Хорхе, ее альтер-эго, остававшейся для широкой публики загадкой, некоторые имели доступ, но в этот день у девушки совершенно не было сил на то, чтобы им отвечать.
«Не беспокойся, мы в порядке. Будет много работы, встретимся уже в Ленинске» – получила Леся сообщение от Отца перед тем, как провалиться в сон. Спать ей оставалось пять часов, после чего нужно было выдвигаться в аэропорт.
Признаюсь, наблюдая за всем этим действом, я плохо понимал, что вообще здесь забыл. Неужели один мой образ на картине, явившейся во сне, мог пробудить меня от столь долгого не-бытия? Очень, очень странным мне все это казалось. Где же почитание, где же рой мыслей о чем-то Высшем? В голове Леси всплывало лишь: «Отец…Оля…живы??». Даже во время сна я не посетил недр ее сознания кроме как в образе на картине, которая, опять-таки, больше относилась к воспоминаниям об Отце, о смертном. Тщетно я рыскал в уголках ее разрозненных мыслей, пытаясь уловить хоть один образ, связанный именно со мной, и в каждом ответвлении пути ее нейросети меня ожидал тупик и разочарование.
Проснулась Леся за десять минут до звонка будильника. Да, это сделала та же самая Леся, что могла спать часов по десять-двенадцать, которую нужно было чуть ли не силой выталкивать из кровати. Подняться в то утро ей было на удивление легко, и эту легкость она списала на то, что мысленно она уже находилась не в Петербурге, а в другой точке Земли.
