Анна Поршнева
Приключение длиною в день
5. Все в сборе
Разбудил Василия звонок в дверь. За дверью стояла мадам Петухова с сонными глазами. В руке она держала кошачью переноску, в которой кто-то шуршал.
А дело было так. Почему-то в семье Петуховых никто не озаботился исчезновением Василия. Почему-то мама с папой не волновались. И Нютка не искала старшего брата. И бабушка ничего не заподозрила. Только в пять утра, проснувшись на диване в детской, она вдруг ясно поняла, что внук не ночевал дома. А потом увидела Нютку. Нютка сидела посреди кубиков с азбукой и сосредоточенно строила из них башню. Башня в общем-то была бы как башня, если бы при свете ночника мадам Петухова не прочитала, во что складываются буквы на кубиках.
А там было написано: «иди к хэму». Мадам Петухова потерла глаза и посмотрела на другие кубики, раскиданные по полу. «возьми сс» – гласили кубики. Мадам Петуховой представился артист Тихонов в форме штандартенфюрера. «Надо было пить глицин», – подумала мадам Петухова, но тут к ее ноге прижался теплый пушистый бок. Это был Семен Семенович. «Возьми меня! Иди к Хэму» – говорила вся его морда.
Ну и, конечно, уже привычная к сверхъестественному бабушка не растерялась. Вообще повела себя собранно и уверенно. Быстро заварила себе кашу в кружке, сделала кофе, поела, записку оставлять не стала – Нютка и так тут со всеми разберется, кота в переноску, и на улицу. Матиз, правда, пришлось откапывать, потому что всю ночь шел снег. Ну, да мадам Петухова еще сильна! И вот она тут, на пороге хэмовой и дашиной квартиры, готовая к любым неожиданностям.
Ну, она-то готова была, а вот Василий, Оомия и Марья Михайловна несколько удивились, когда, вернувшись в комнату, обнаружили Хэма-человека, сидящего на полу и глазеющего на Хэма-собаку, мирно спящего в дашиных объятиях.
Максим Константинович деликатно кашлянул и скромно сказал:
– Ну, мы тут поколдовали немного с Кондратьевной, пока вы спали…
– Хэм спасен? – обрадовалась японка.
– Нет. Просто плод с дерева жизни поможет только тому, кто его сорвет сам. Собственными, так сказать, руками. А как он сорвет, когда он – пес, да еще и больной пес. Вот и пришлось их разделить: собачья сущность останется здесь ждать исцеления, а человеческая пойдет со мной за спасением.
Тут Василий хмыкнул, сглотнул слюну, скосил глаза на бабушку и заявил:
– Я тоже пойду!
Мадам Петухова охнула. Семен Семенович в клетке мяукнул.
– Да, пойду! – настаивал подросток. – Я уже взрослый!
Мадам Петухова опустилась на стул, переноска выпала из ее руки и стукнулась об пол, Семен Семенович опять мяукнул.
– Пойдешь, – резюмировал Максим Константинович. – Так все вместе и пойдем. Вчетвером, – и открыл переноску. Кот выбежал наружу, обнюхал протянутую руку проводника и громко заурчал.
Марья Михайловна, все это время подозрительно молчавшая, посмотрела на Кондратьевну и сказала низким недовольным голосом:
– Так вот, значит, как, соседка? Вот, значит, какие штуки ты выделывать умеешь? С магами вне категорий наравне колдуешь?
Старушка смутилась:
– Да мы не вместе колдовали-то, – принялась она оправдываться. – Ну, то есть, вместе, да не об одном и том же. Проснулась я, значит, ранехонько, гляжу, этот – она кивнула на проводника, – чегой-то шепчет над болезным нашим. А я и думаю: неправильно в поход-то идти, не позавтракав, как следует. Ну, чего нашла на кухне, того нашла. Блинков вам испекла, творогом начинила, яичек сварила, а этому – новый кивок на проводника, – морковки натерла с изюмом, как попросил. Кушать подано!
6. Концентрация волшебства в природе
А что это – спросит меня любопытный читатель – что это у вас, уважаемый автор, как-то много магов и колдуний на один квадратный метр жилой площади? Можно подумать, что в городе Питере волшебников больше, чем в Хогвардсе. А вот мы бывали в этом вашем Санкт-Петербурге и ничего такого там не приметили. Сосульки видели – сосулек полным полно. Коней бронзовых и львов каменных тоже видели в изрядном количестве, а также видели пробки на кольцевой дороге, торговые центры, кинотеатры-мультиплексы и «Последний день Помпеи» в Русском музее. И массу народа, кстати, тоже видели. Но, между прочим, среди них не было ни одного волшебника, тем более, мага вне категорий. Врете вы все, уважаемый автор, – так скажет мне читатель.
Ну, разве не обидно! Ведь я своего читателя люблю и уважаю, а он костерит меня без зазрения совести. И что я могу ему ответить?
Ты ошибаешься, мой дорогой друг, и ошибаешься вот в чем: ты думаешь, что волшебство видно сразу и всякому, как удар молнии во время бурной грозы. А на самом деле, волшебство, оно другое. Оно словно мелкий грибной дождичек, моросит тихонько вокруг тебя, так незаметно, что ты даже капюшон не натягиваешь. Капли маленькие-маленькие, совсем не чувствуются.
Но иногда случается событие, вокруг которого волшебство начинает конденсироваться, к которому притягиваются удивительные события и личности, как железные опилки притягиваются к магниту. Вот появился Хэм в семье Петуховых – не рядовое, конечно, событие, но и не потрясающее – ну, обратный оборотень, и что. Но во дворе уже жили две старые колдуньи – и волшебства стало немного больше. Потом Хэм влюбился, а любовь – это тоже чудо. Потом появилась Оомия – и вот уже целое озерцо магической воды разлилось в семействе Пастуховых. Нютка родилась, Семен Семеныч объявился – и уже не озерцо, а полноводное озеро перед нами.
И вот, наконец, пришел Максим Константинович – а ведь он ни кто иной, как… Тсс… Тсс.. Я едва не выболтала вам Самую Главную Тайну автора – тайну, которую надлежит хранить почти до самого конца повествования.
Так что просто поверьте, что в этот раз случилось так, что семейство Петуховых оказалось на краю целого волшебного моря. А во всем остальном Питере, все, как обычно: мелкий серенький дождик чар моросит, и ни один, даже самый внимательный глаз, его не замечает – привыкли все.
7. Вдоль ограды
Поели, собрались, вышли на улицу. Кондратьевна с Марьей Михайловной остались спящих магическим сном оберегать. А на улице все еще темно – еще бы, ведь нет и восьми утра, а день хоть и прибавился, до весеннего равноденствия еще далеко.
Мадам Петухова порывалась всех усадить в свой матиз – да куда там! Разве поместится такая орава в маленькой машинке? Поехали на метро. В метро – час пик. Теснота, духота, очень неудобно всем, особенно мадам Петуховой, к такой толчее не привычной. Один Максим Константинович стоял, как скала, не держась за поручень и внимательно изучая правила проезда в Санкт-Петербургском метрополитене.
Вышли на «Невском проспекте» в сторону канала Грибоедова. И тут вам надо отвлечься от моей истории и слазить в интернет. Найдите в интернете фото Михайловского садика и посмотрите – со всех сторон этот садик обнесен роскошной оградой, в которой переплетаются чугунные цветы и листья. А скреплена эта ограда высокими кирпичными столбами, скорее напоминающими башенки.
Ну, посмотрели? Тогда вернемся к нашим героям. Пешком от метро до Михайловского садика дойти всего ничего – пять минут неспешным шагом. Как дошли до ограды, тут проводник повернулся к мадам Петуховой и говорит:
– Здесь вы останетесь, а мы пойдем дальше. А вы нам платочком машите.
– Каким платочком! – возмутилась решительно бабушка.
– А вот этим, – ответил Максим Константинович, и достал из нагрудного кармана куртки тщательно отглаженный белоснежный платок, в который – это было сразу видно – никто никогда не сморкался.
И осталась бедная бабушка на месте махать платочком и размышлять, как же она объяснит папе и маме Петуховым исчезновение Василия. Но – замечу в скобках – зря она волнуется. Нютка так задурила голову родителям, что те совсем забыли о существовании у них старшего сына, между прочим, подростка, между прочим, подростка с проблемами (да и бывают ли они, подростки без проблем?) – впрочем, это ненадолго: они все обязательно вспомнят на вечерней заре.
А Максим Константинович между тем уже дает указания своим спутникам:
– Чтоб попасть в тридесятое царство, которое, как известно, граничит с краем мира, нужно идти вдоль ограды, никуда не сворачивая. А по дороге следует внимательно считать все цветы на ограде. Пропустишь цветок – оглянешься. Оглянешься – оступишься. Оступишься – собьешься с дороги и никогда уже не попадешь в тридесятое царство! А переноску давай сюда, – говорит он Хэму. – Кота вашего о семи жизнях я сам пронесу. Эх ты, контрабанда!
8. Пески
Мадам Петухова стояла и махала платочком и глядела бесстрашной четверке вслед, пока не налетел щипучий февральский ветер, и на глаза не наползли теплые слезы. А когда мадам Петухова протерла все тем же платочком глаза, она обнаружила, что наших героев нет. Совсем нет, будто и не шли они неспешным шагом вдоль ограды Михайловского садика всего только полминуты назад. И одновременно женщина почувствовала, как что-то ласковое касается ее правой щеки. Она повернула голову – где-то за старинными домами, за музеями, театрами и набережными, далеко-далеко на востоке встало молодое солнце и протянуло к ней свои розовые лучи.
А между тем, Василий и Хэм даже не заметили, как переместились в тридесятое царство. Может, и не заметили бы еще долго, если бы Максим Константинович не остановился, не поставил переноску и не выпустил кота, который немедленно встряхнулся и превратился в змею. И тут уж совсем нельзя было не увидеть, что вокруг них не снежный Петербург, а жаркая пустыня, на песке которой змея Семен Семенович оставлял хитрые извилистые следы.
– Солнышко-то поднимается! – весело сказал проводник. – А ну-ка, скидавайте ваши куртки да сапоги! – и растянул узел рюкзака. В рюкзаке сверху лежала книга со странным названием: «Происхождение и история швейной иглы», а из-под книги мужчина вынул три футболки синих и три пары кед белых.
– Это что, – спросил Василий, рассматривая запутанный узел, изображенный на груди футболки, – оберег какой-то?
Старик (давайте, я иногда, из уважения к традиции, буду называть его стариком. Потому что все почему-то считают, что он старик) усмехнулся:
– Какой к черту оберег? Это кельтский узел. Был в запрошлом годе в Галисии, вот приглянулись футболочки, купил десяток. Только поносить не удалось. Мои не одобрили. Не по чину, говорят.
Кеды оказались впору, а вот с футболками почему-то вышла промашка: проводнику одежда была в самый раз, на Хэме трещала по швам, а на Василии болталась, как на огородном чучеле.
Но Максим Константинович уложил их куртки и свитера в свой рюкзак, который от этого не стал ничуть больше, оглядел спутников довольным взглядом и сказал:
– Ладно, сойдет! Пошли, а то тут, как солнце повыше поднимется, совсем житья не будет.
И они пошли. Легче всего было, конечно, Семену Семеновичу, который по дороге даже умудрился поймать и съесть какого-то грызуна на длинных прытких лапах, которые его не спасли. А хуже всех было Василию: ноги проваливались в песок и каждый раз, вытягивая их с трудом, он словно бы терял часть своей силы. Между тем и проводник и Хэм шли ровно, словно бы не по рыхлой поверхности, а по асфальту.
– Ну, так нечестно! – воскликнул, наконец, в сердцах подросток, – почему я проваливаюсь, а вы нет?
– Много думаешь, – не оборачиваясь, сказал проводник. – А мысли у тебя тяжелые. Совесть отягощена. А у нас с Хэмом мысли легкие, простые – вот и нам самим все легко и просто.
Василий покраснел, пробурчал какое-то нелитературное слово и вдруг провалился в песок по самые бедра.
Максим Константинович остановился и посмотрел на парня строго:
– Ты тут не безобразь! Не можешь думать о хорошем, не думай ни о чем!
– Да как это возможно! – возмутился Василий.
Маг одним прыжком преодолел разделявшие их пять или шесть метров и стукнул сухим указательным пальцем подростка по лбу. Раздался звон, будто бы разбился стакан, и в голове у Василия вдруг прояснело.
– Ишь ты, – наблюдая с одобрением за новым свободным шагом Василия, проворчал про себя проводник. – Одна любовь на уме! Эх, молодежь! Это ж пески отчаяния, тут, если не остережешься, по самую макушку провалиться можно!
Между тем посреди песков вдруг совсем рядом образовался дивный оазис: прекрасные деревья, ручейки голубой воды, веселое щебетанье птиц и совершенно райские ароматы.
– Это что, мираж? – спросил Хэм.
– Если б мираж! – недовольно сказал старик. – Это, брат, хуже, – это первое испытание.
