Анна Аксинина
Ненависть дождя
Весь багаж Марины мог бы уместиться в карманах джинсовки, сумочку она взяла, в основном, для солидности, для того же купила в киоске блокнот. Ведь на заводе она собиралась представляться корреспондентом, благо, есть справка из редакции. Марина напечатала ее сама, но с фотографией она смотрелась как удостоверение. Марина убедила Георгия Федоровича, что это необходимо для интервью, он подписал, а замдекана шлепнула печать. Марина купила синие корочки подходящего размера и аккуратно вклеила справку. Жаль, не нашлось никакого приличного фотоаппарата: родители увезли и «Зенит», и «мыльницу». На всякий случай захватила свой старенький миниатюрный «Агат», авось, сойдет за современную камеру, хотя бы издали.
Поблизости работал телевизор, Марина не обращала на него внимания, пока не начались новости. Она ежедневно смотрела эти выпуски, во-первых, чтобы не отстать от жизни, а во-вторых, чтобы оценивать работу журналистов и телеведущих. У нее были свои «отличники» и «двоечники». На разделе происшествий ее сердце вдруг тревожно забилось, когда назвали знакомую улицу. Голос за кадром гладкой скороговоркой вещал: «Пренебрежение техникой безопасности при монтаже рекламной конструкции привело к несчастному случаю со смертельным исходом». Оператор еле успел захватить задвигаемые в машину носилки с чем-то, закрытым синей накидкой, и в качестве компенсации крупным планом отснял лужу крови на асфальте. «Ни в жизнь не стала бы такое снимать!» – передернулась Марина. – Куда только редактор смотрит?» «Жертв могло быть и больше», – чуть ли не с сожалением говорил ведущий, а камера тем временем прошлась по толпе зевак, – «так как в этом людном месте не было ограждения». На втором плане мелькнуло потерянное лицо Маши. Толпа расходилась, Маша показалась второй раз, не крупно, но узнать можно. Сюжет закончился. Марина чувствовала себя так, словно увидела Машу, стоящую под прицелом. Она сжала кулаки и зажмурилась. «У меня есть три дня, и я все успею!» – как заклинание повторяла она про себя, отгоняя страх и неуверенность.
Марина думала, что не заснет в самолете, но пережитые волнения, усталость и гул моторов отключили ее на все время полета. Второй раз она проснулась от толчка, самолет приземлился и, слегка подпрыгивая, покатился по полосе. Стюардесса объявила:
– Наш самолет совершил посадку в аэропорту Толмачево. Местное время 7 часов, температура воздуха – 18 градусов. («Ого, а в Москве было 12!») Кому нужен автобус до вокзала, поднимите руки для получения бесплатного билета.
Марина взяла билет следом за соседкой, женщиной маминых лет, самого провинциального вида. «Толмачево, Толмачево, где я это слышала раньше? Ну, конечно, это же фамилия бабушки Ани», – Марина проснулась окончательно. – «У меня так мало времени!» Когда пригласили на выход, Марина двинулась в кильватере за соседкой, надеясь, что она приведет ее к автобусу. Так и вышло. Пока женщина пристраивала свою объемистую сумку, Марина проскользнула к окну. Наконец та села и обнаружила рядом с собой Марину с приятной миной на лице.
– А это – Вы? – удивилась она. – Мы опять вместе. Жаль, что Вы проспали обед, он же входит в стоимость билета. И еще вином угощали бесплатно. А Вы с одной сумочкой – в командировку приехали?
«Только этого мне не хватало среди ночи – обеда с вином», – подумала Марина, но решила быть полюбезнее с возможным источником информации. Чтобы исключить неприязнь к «столичной штучке», она сразу объявила, что родилась в Сибири, но с детства здесь не была, и вот приехала повидать родственников, записать историю семьи. Собеседница – жительница и патриотка Новосибирска – охотно принялась консультировать Марину, попутно показывая ей в окно разные достопримечательности. Солнце припекало все сильнее, в автобусе стало жарко. Борясь со сном, Марина записывала хлынувшие потоком сведения в блокнот.
– Улица Московская? Что-то не помню. Какой институт рядом? Строительный? Ну, тогда, конечно, – в Октябрьском районе. У меня дочка там учится. Это сразу за мостом. Кстати, его длина с дамбой два и семь десятых километра. Там большой частный сектор. Вот Станиславский жилмассив, построен в 60-х.
– Разве его сюда ссылали? – вырвалось у Марины, и она сразу пожалела об этом. Собеседница заметно обиделась за родной город:
– Нет, Станиславского сюда не ссылали. Просто назвали в честь него улицу и площадь, потом жилмассив. Наш город рос очень быстро, он стал «миллионером» быстрее Чикаго, 110 лет ему будет в двухтысячно третьем году.
«В две тысячи третьем», – мысленно поправила Марина, но от высказывания удержалась. За окном мелькали то кирпичные, то блочные серые пятиэтажки, украшенные пестрыми вывесками магазинов, офисов, кафе. Глаза закрывались сами собой…
– …Незачем ехать на вокзал. Кстати, его здание – уникально, как и оперный театр, и … Вам лучше выйти на автовокзале и сесть на трамвай до остановки «Октябрьский рынок».
Марина быстро записала это и спросила про завод.
– Какой завод, машиностроительный? Да их у нас – десятки! Ах, самый крупный, это – в Кировском районе. Вот здесь, видите, возле метро «Площадь Маркса» сядете на автобус в ту сторону – и до конца.
Марина постаралась запомнить место, благо, здесь уже попадались нестандартные здания. Энтузиазм соседки не ослабевал:
– Обязательно сходите в заводской музей. Я туда свой класс возила на экскурсию. А вот и мост, полюбуйтесь, какой простор!
Она сделала паузу. Марина перевела взгляд на открывшуюся с моста панораму реки и центральной части города. «Ого, здесь и высотные дома есть! Только они такие редкие, как утесы над морем пятиэтажек. А набережная неплохая: камнем отделана, и зелени много», – отметила она. Город папиного детства и юности, знакомый только по рассказам, такой же мифический, как Макондо из романа Габриэля Гарсиа Маркеса, вдруг по воле случая обрел реальные зримые черты. Некоторое время Марина с любопытством вглядывалась в городской пейзаж Новосибирска, как в лицо нового знакомого. Автобус съехал с дамбы вниз на мост, и весь обзор справа перекрыла близко расположенная железная конструкция, в которой Марина признала мост метро. Разглядывая его длинную однообразную полосу, она, видимо, опять задремала. Очнулась от возгласа соседки:
– Вам сейчас выходить! Видите эту арку? Пройдете под ней и – направо, на трамвай!
2
Оглядевшись на остановке, Марина увидела, что находится в самом начале какой-то широкой улицы, уходящей от набережной Оби на север под углом и немного вверх, из-за чего не видно было тех высотных зданий, зато совсем близко за виадуком железной дороги стояла симпатичная краснокирпичная церковь с золотым куполом. Подойдя к двухэтажному небольшому зданию автовокзала, Марина прочитала табличку: «Красный проспект, 4». «Так, вот она – центральная улица Новосибирска, про которую рассказывал папа. Жаль, некогда прогуляться, взглянуть на Оперный театр. Ладно, не на экскурсию приехала. Проспект – налево, а мне – направо. Ну и грязь на посадочной площадке, да и асфальт весь раздолбанный! А всего-то 50 метров от проспекта».
Пройдя под аркой Марина вышла на кривую неухоженную улочку и нашла трамвайную остановку. Ехать надо направо, но там был пустырь, рельсы шли прямо по земле и исчезали в густых кустах, сбоку в траве вилась тропинка. Марина уточнила, в какую сторону надо ехать, и еле-еле влезла в очень пыльный старый трамвай, набитый битком. «Ну да, час пик, по местному времени – полдевятого, – сообразила Марина. – А что делать, если дедова дома уже нет? Я даже фамилию этой родственницы не знаю. Родители называли ее «Катя из Новосибирска». Вряд ли она – тоже Толмачева. Ничего себе, Сибирь – градусов 25 будет, а еще утро!»
Рядом с Мариной у заднего окна стояли и громко беседовали две девушки, она не обращала на них внимания, пока не услышала: «Да ты чо! Так и сказал? А ты – чо?» Это «чоканье» прозвучало для нее, как привет от папы. Николай Николаевич, хоть и говорил практически совершенно правильно – не даром сын учительницы, – иногда в изумлении или крайнем замешательстве мог сказать: «Да ты чо?!» У Марины сразу улучшилось настроение, как у Тани Колокольниковой от хорошей приметы. За кустами мелькали хибарки с ржавыми крышами, кривыми заборами, рядом шла грязная колея дороги. «Там – Центр, а здесь – глушь, окраина», – только успела подумать Марина, как трамвай пересек совершенно цивилизованный бульвар с клумбами и скамейками. По бокам стояли два стильных «домика» полукруглой формы этажей по пятнадцати, мелькнули рекламные щиты, вывески, киоски. На остановке вышло больше половины пассажиров, но столько же толпились с намерением войти. Марина быстро заняла местечко на теневой стороне и три остановки проехала сидя.
От Октябрьского рынка Марина легко добралась до главной приметы – Строительного института. Это было большое довольно старое здание, с портиком и полуколоннами, оштукатуренное и крашенное в желтый и белый цвета. После обилия серых неразличимых коробок, Марине признала его вполне красивым. Понятное дело, надпись гласила, что это теперь – «Университет». На площадке перед входом среди клумб роилась молодежь – абитуриенты. Одеты они были очень разношерстно, некоторые – совсем убого, другие – как только что с Арбата. Этих, видимо, и поджидали иномарки. Марина решила тоже зайти ненадолго. Внутри толстых кирпичных стен была приятная прохлада. Марина постояла, представляя, что сейчас по широкой лестнице сбежит кудрявый двадцатилетний студент Коля Белых. Потом нашла туалет и максимально разделась: водолазку утолкала внутрь сумки, а куртку повесила на нее сверху, надев на плечо ремешок. В топике жара стала хоть как-то терпимой.
Дальше Марине пришлось немного поплутать. Понимая, что абитуриенты в большинстве – приезжие, Марина догнала пожилую женщину с хозяйственной сумкой, направлявшуюся к подъезду ближайшего дома. «Московская? – идите направо», – «От меня или о Вас?» – хотела уточнить Марина, но дверь уже захлопнулась. Марина пошла направо от этого дома и вышла на совершенно деревенскую, со старыми деревянными домами улицу, но не Московскую, а Чехова. Вид этих домов обнадеживал. Она вернулась к институту и пошла в другую сторону через каменные ворота. Первая улица оказалось Ленинградской, увы, перестроенной, но следующая была Московская – маленький отрезок улицы по 4 дома с каждой стороны. И второй от угла – номер 120!
Дом был определенно тот самый – старый, из поседевших от времени бревен, но еще крепкий, не покосившийся, на кирпичном фундаменте под четырехскатной железной крышей. На улицу глядели три окна со ставнями и красивыми узорными наличниками, выкрашенными голубой краской. Солнце наискосок светило в окна, и они были зашторены. Деревянная кружевная резьба, тоже голубая, широкой лентой опоясывала дом по карнизу под крышей. Под окнами был палисадник с кустами, в которых Марина узнала сирень и пионы, а штакетник был декорирован чем-то вьющимся с мелкими красными цветочками. Справа был высокий глухой забор, а слева – большие деревянные ворота и калитка. На калитке с ржавой табличкой «Злая собака» нашлась кнопка звонка, и Марина, волнуясь, позвонила.
3
– Кушайте, Мариночка, кушайте! Картошка и овощи свои, не купленные. Икру кабачковую берите, огурчики. Может, все же примем по маленькой за встречу? Вино – тоже свое, я всякое делаю: малиновое, яблочное, черемуховое. Ну, нет – так нет. Так о чем я говорила?
– Про крышу, тетя Катя, – Марина восседала за столом, уставленном снедью, в большой кухне-столовой, уже помытая в огородном душе и переодетая в легкий ситцевый халатик. Босые ноги нежились на прохладном деревянном полу. Марина что-то машинально ела, внимая зычному голосу троюродной тети Кати – худощавой женщины средних лет, с загорелым, не слишком ухоженным лицом и простецким узлом густых рыжих волос на макушке.
В просторном доме, разделенном на три комнаты и кухню, центром была большая печь, по летнему времени застеленная салфеткой и заставленная посудой. От нее обогревались все комнаты и кухня, служившая одновременно столовой, а зимой – и прихожей. Сейчас толстая утепленная наружная дверь с высоким порогом стояла раскрытой в коридорчик, вернее сказать, в дощатые сени. В сенях на чистом половичке разувались, а на вешалке оставляли верхнюю одежду, зонтики, шляпы. Сени и крылечко были новые, крепкие, они явно не могли помнить прадедушку. Крыльцо выступало углом: одна сторона во двор, другая в огород. А вот веранда была совсем ветхая, полузавалившаяся, что говорило о недостатке средств у нынешних хозяев. Веранда примыкала к стене дома, выходящей в огород, и не была видна ни со двора, ни с улицы, что позволяло отложить ее ремонт до лучших времен.
Как показала ознакомительная экскурсия, родственники Марины стремились хорошо содержать свой дом: стены и потолки были оштукатурены и чисто выбелены, оконные рамы и двери сверкали белилами, топорщились крахмальные занавески. Но самое главное, что они существовали: и дом, и родственники, – и она нашла их! Счастливая от сознания этого, Марина терпеливо выслушивала излишне подробный рассказ тети Кати, рассчитывая постепенно выудить полезную для себя информацию.
Марина уже знала, что Катя работает товароведом в книжном магазине, а ее муж, Василий – машинист поезда. У них есть сын Петя, примерно ровесник Марины, про которого она если и знала, то забыла. Петя отслужил в армии и работает в частном такси, хочет машину заработать. А его жена Соня – студентка, учится в бывшем папином Сибстрине по специальности «дизайнер интерьера». Но знакомство с ними всеми Марине не грозит, дома в ближайшие дни будет одна тетя Катя. С ней, по крайней мере, все ясно – троюродная сестра папы, то есть – троюродная тетя Марины. А остальные? – Лучше не ломать голову.
– Так вот, мама все деньги откладывала, чтобы выкупить дом у Коли. А как он его даром отдал, так на новую железную крышу их пустила. Дом теперь еще сто лет простоит, он же из лиственницы построен. Мы хотим еще веранду перестроить, чтобы была еще одна жилая комната на лето.
– Сами будете строить?
– А кто же еще? Вася с Петей сами справятся, да еще соседа позовем. Дом ведь, Мариночка, постоянного ухода требует. Таких старых домов, как наш, мало в городе осталось, нас даже Мэрия на учет поставила. Ну, так вот, Коля и сказал: «Тетя Тая (это мама моя была Таисия, Тая), дом теперь – ваш, за то, что вы за мамой ухаживали». А как не ухаживать? Тетя Аня мамина двоюродная сестра была. Она же нас с мамой приютила, когда наш дом сгорел, в восемьдесят первом, в декабре. Они с мамой роднились, в гости друг к другу ездили, хоть мы и жили в Толмачево, почти там, где сейчас аэропорт. Пейте, Мариночка, чай! Я Вам свежий заварила, берите варенье вишневое, оно без косточек, для праздников такое варю. Да, мы родня считались, и на свадьбу Коли и Лены нас, конечно, пригласили, мне тогда было 18 лет, я в техникуме книготорговом училась.
– Да, мне мама рассказывала, это было в 1977 году, в августе, а познакомились они в июне, когда она в Красноярский край со стройотрядом приехала. Она была студенткой, а папа уже работал прорабом. Она здорово пела романсы на стихи Цветаевой, а он играл на гитаре.
– Правильно, там они и спелись, то есть, я хотела сказать, решили пожениться. А не рассказывали они Вам, как Коля ездил в Москву свататься? Ну, конечно, – ведь родители Лены ему от ворот поворот дали! Видите ли, не москвич – значит, на прописку позарился. Скандал был, чуть не силой его вытолкали, а Лену мать буквально держала, чтобы за ним не бросилась. Коля вернулся мрачнее тучи, он к матери приехал отпуск догуливать, раз медовый месяц не получился. А Лена вскоре сбежала из дома, буквально как декабристка: из Москвы – в Сибирь, у нее оба адреса были. Телеграмму дала, так тетя Аня вместе с Колей ее встречать на вокзал ночью поехала.
– Мама говорила, что папина мама приняла ее, как родную дочь.
– Анна Петровна договорилась, чтобы они быстро расписались, то ли на второй, то ли на третий день приезда, заведующая в ЗАГСе была ее ученица. Свадьбу им справила, хоть и скромную, но все по-людски: и платье и кольца. Комнату выделила самую лучшую, ту, дальнюю от кухни, за залом. В ней они и начали семейную жизнь. Теперь там Петя мой живет со своей Соней. Жалко, что не увидитесь ни с кем: молодые уехали отдыхать с компанией на неделю, а Вася – в поездке. Зато мне хорошо, хоть не одна буду. А то, если дома никого нет, мне всегда пожар снится, по несколько раз за ночь встаю и проверяю, не горит ли. Ведь мы, Мариночка, буквально, в чем спали, на мороз выскочили, только Петю я в одеяло завернула… Ах, да, я уже говорила про это. Как хорошо, что Вася мой некурящий.
– Тетя Катя, а родители здесь часто бывали?
– Нет, не очень. Коле в Красноярске квартиру обещали, они туда и уехали в сентябре, поселились в комнатке в общежитии, Лена доучивалась последний год, а Коля работал. Это, может, глядя из Москвы, рядом покажется, а на самом деле более семисот километров до Красноярска. На моей свадьбе, к примеру, Лена с Колей не были. Письма они писали и приезжали на новогодний праздник да летом в отпуск. А на второй Новый год тетя Аня в Красноярск ездила на внучку посмотреть, уже на новую квартиру.
– Ну, да, я же родилась третьего января.
– Она еще шутила, что внучка постаралась в каникулы родиться, чтобы бабушке удобнее было. Летом в августе вы уже втроем здесь гостили. Есть фотография с юбилея тети Ани: Вы на коленях у мамы сидите, глазки таращите, а она поет. Очень душевно Лена пела, за столом всегда вела. Мы ее все полюбили за хороший характер и за то, что она всех лечила: родню и соседей.
– Мама и сейчас такая, всех лечит, хотя и стала уже окулистом.
– Я и говорю, очень знающий доктор, и рука у нее легкая. Это она Тане сказала, что есть надежда ребенка выносить. Та ведь уже совсем отчаялась за три года. Забеременеет, ходит-ходит, носит-носит, а как двадцать недель – так выкидыш. А Лена ей какие-то советы дала – и родила ведь Таня! А родители Лены уперлись в своей Москве и все не хотели мириться, хотя она им адрес сообщила, и про внучку телеграмму отбила. Еще – чаю, или пойдем в зал альбом смотреть?
– Все, спасибо! Давайте альбом смотреть, – живо поднялась из-за стола Марина. Какой уж тут чай, когда такие подробности раскрываются – прямо бразильский сериал! Марина замечала, конечно, что между бабушкой Аллой и папой особой симпатии нет, только нейтралитет, но причины не знала.
Комната, которую Катя назвала «залом», была расположена прямо за кухней и двумя окнами выходила на улицу. А спальни были во второй половине дома, разделенные стенкой, двери одной выходили в кухню, другой – в зал. Прадедушка не мог поставить дом, ориентированный строго по сторонам света, так как направление улицы не позволяло. Но он использовал опыт предков: на стене, обращенной примерно к востоку, наибольшее число окон – три, а стена, развернутая к северу – глухая, без окон, без дверей. Поэтому в примыкающих к ней спальнях всего по одному окну. Сени пристроены с запада, а дверь открывается на юг, во двор. Об устройстве дома рассказывал Марине папа, как и про высокий порог, служащий для сбережения тепла, о который он спотыкался в раннем детстве. Она не очень правильно воспринимала его описания, дедовский дом ей представлялся скорее сказочным теремком, чем реальным жилым домом.
– А когда же они помирились? – продолжила она разговор в, едва присев на диван с высокой резной спинкой. Кроме дивана такой же резьбой были украшены спинки стульев, книжный шкаф, буфет, тумбочка под телевизором и ножки стола, покрытого желтой скатертью.
– А вот когда у Лениного отца рак обнаружили, они и приехали, – Катя взяла лежавший на столе старый альбом с синими плюшевыми корочками. – Это альбом тети Ани, наш-то сгорел. Вот ее родители Петр и Мария, совсем порыжела карточка. А здесь тетя Аня с Николаем Ивановичем, Вашим дедушкой. Я-то его не помню. Я еще маленькая была, когда он уехал, они ведь развелись, знаете?
– Знаю, мама рассказывала. Такая трагедия была для бабушки Ани. И для детей, конечно. Тетя Катя, а как родители с мамой мирились, заочно?
– Нет, очно. То есть сначала они написали письмо, попросили фото внучки, потом посылку прислали, всякие вещи для ребенка. У нас в Сибири напряженно было с детскими вещами, ничего не купишь. Магазины стояли буквально пустые.
А на Новый год, как раз Вам годик исполнился, они сами приехали, повинились, помирились и все рассказали. Тетя Аня тогда тоже гостила у Коли и в первый раз сватов увидела, да и в последний. Рак признали у вашего дедушки. Оперировать уже было поздно, и в Москве врачи – не боги. Они и решили дочку вернуть, квартиры обменять и съехаться. Это сейчас все легко делается, были бы деньги, а тогда целый год провозились. Так что в Москву вы переехали уже после Таниной смерти. Ну, никак не могла я ваш адрес вспомнить, не писать же «На Олимпийскую деревню, дедушке». Это Вася виноват, не ту коробку выкинул, когда после маминой смерти ремонт делали.
Катя листала картонные страницы, разыскивая нужные фотографии среди многочисленных школьных выпусков.
– Регистрация Тани с Сашей Потаповым. В районном ЗАГСе снялись, а платье – самое обычное, то есть не свадебное. А просто было у нее одно такое: нарядное белое полушерстяное. Они из принципа свадьбу не делали. Зачем, мол, эта пьянка-гулянка, если мы оба против выпивки. Только кольца купили, а фату тетя Аня привезла. Поэтому мы Сашу до Нового года в глаза не видели. А такая у вас точно есть – свадьба Лены и Коли. Вот – мои родители, вот – тетя Аня, а это – я стою.
Марина поняла, почему тетя Катя ей кажется давно знакомой: с детства она по аналогичной фотографии помнила эту девушку с неярким лицом и роскошной косой до пояса. Этот образ всплывал у нее под стихи Есенина: «Ты такая простая, как все, как сто тысяч других в России».
– А вот, я говорила, – с юбилея тети Ани – 50 лет, – где Лена поет. А из этой вот крошки – подумать только! – такая выросла красавица, да умница. Волосы – папины, а глаза – мамины. («Ну, нет! Мамины – почти зеленые. Или она имеет в виду форму? Тогда – пожалуй».) Уж как я рада, Мариночка, что свиделись! Теперь адрес не потеряю, будем переписываться. И Вы запишите: Московская, 120, Буйничевой Екатерине Ивановне.
– Да записала я, тетя Катя. И запомнила.
– Нет, лучше пишите – «Кривощековым». Это ведь моя фамилия – Буйничева, а Вася, и Петя, и Соня – все у нас Кривощековы.
– Как-как? Кривощековы? – заинтересовалась Марина, – необычная фамилия. От чего она происходит, не знаете? От прозвища или от названия местности?
Марина сразу попыталась классифицировать родовое имя новоприобретенных родственников.
– От названия деревни Кривощеково. Еще раньше города была такая деревенька. На том же берегу, где наше Толмачево, там до сих пор говорят: «У нас в Кривощеково».
– Еще не легче! А деревня почему так называлась? Какие могут быть у деревни «щеки»?
– Ну, это же просто. «Щеки» – крутые обрывистые берега у речки. А «кривые» – потому что речка извилистая.
Марина-филолог подивилась новому неизвестному выражению и даже записала его в блокнот. А тетя Катя уже демонстрировала очередную фотографию.
– А вот – похороны Саши. Подумать только! Он с крыши упал и разбился еще до родов, ребенка своего так и не увидел. Мы боялись, что Таня с горя опять не доносит, а она, наоборот, укрепилась, я, говорит, должна Сашину кровиночку сберечь. Пусть будет, как папа, Александр Потапов. В родах чуть не померла, а потом болела долго, тетя Аня ее выхаживала, сама, может, с этого и болеть начала. Ребеночек Тане стал целью в жизни, только потому и поправилась. А это что? Выпала, что ли? – Катя показала на пустое место в альбоме. – Вот здесь была фотография Тани с Сашенькой, она в ателье снималась, как годик исполнился. И всем карточки разослала, и нам тоже. Как же так? Я ее только что видела, когда показывала альбом тому чиновнику из Мэрии, который дом на учет ставил.
Марина еще не до конца осознала мелькнувшую мысль, а вопрос сам собой слетел с языка:
– Когда показывали, теть Кать?
– Да утром сегодня, буквально перед твоим приходом, даже альбом убрать не успела.
– Какой из себя этот чиновник?
– Какой? Обыкновенный. Такой молодой, в костюме, стрижка короткая, упитанный, с виду – новый русский, но вежливый такой, – рассеянно ответила Катя, торопливо листая альбом то в одну, то в другую сторону, а потом еще и потрясла хорошенько.
Мысль, дозревшая в голове Марины, окончательно вытеснила благостное настроение: «Хотела зацепку? – Получи сразу две! Что искали – фотографию тети Тани с ребенком. Кто искал – вежливый амбал в костюме. Значит, они уже в Новосибирске. Они – здесь!»
Марина резко встала с дивана. «Хватит расслабляться, рабочий день в разгаре, срочно – на завод».
4
По дороге на завод Марине удалось сесть и поспать сначала в троллейбусе, а потом в автобусе. В общей сложности получилось больше часа, так что в заводоуправление она вошла бодрая, как огурчик, на ходу набрасывая куртку. Несмотря на жару, Марина не сменила джинсы на предложенные тетей Катей наряды Сони: белый в красных буквах пляжный сарафан и желтый в черный горошек шелковый костюмчик.
– Упаришься в штанах! – сокрушалась Катя, но Марина решила потерпеть, но выглядеть солидно. К тому же, ее спортивные туфли не очень подошли бы к расклешенной юбке.
Никто особенно не удивился интересу корреспондентки к истории завода, объяснение нашлось само собой. Над проходной красовался огромный плакат в честь 60-летия завода. В отделе кадров ее разочаровали, сказали, что с интервью ничего не получится, начальство – кто в отпуске, кто в командировке. А про историю завода можно в музее узнать, там заведует Надежда Дмитриевна, бывший начальник планового отдела, она все расскажет. Музей находился прямо над отделом кадров, сюда не нужен был пропуск. К счастью, заведующая оказалась на месте, прибирала, готовясь к встрече каких-то важных гостей. Надежда Дмитриевна была раскрашена и приодета – хоть на страницу журнала. Но мощная косметика уже не могла скрыть пенсионный (или около того) возраст. Сама собой в голове пропелась фраза: «Увяли розы, промчались грезы».
Марину она встретила сначала неприветливо, потом вдруг заинтересовалась ее волосами:
– Ой, это что у вас в Москве так модно сейчас, чтобы кончики другого цвета?
– Да, только еще входит в моду, мне подруга-стилист сделала.
– И как называется?
– («Черт! Как же это называется?») Горизонтальное мелирование.
– Как оригинально, надо и мне попробовать! Да Вы проходите, смотрите, можете поснимать, что надо. Сейчас все к нам ездят, вспомнили, в связи с юбилеем. Может заказы появятся, совсем наше производство нерентабельно.
Заведующая занималась в углу витриной со спортивными кубками, а Марина обходила музей, старалась не бежать сразу к материалам 80-х годов. Прячась за щитами, она несколько раз щелкнула пустым «Агатом». Вскоре она дошла до стенда, посвященного директору Краснову. Его деятельность, видимо, была успешной: фотографии соседствовали с диаграммами внушительного роста каких-то показателей. На одной из фотографий мелькнуло знакомое лицо: да это же «увядшая роза», только 20 лет назад, получает грамоту из рук красавца-директора.
Марина спрятала аппарат и покашляла, а когда заведующая подошла к стенду, начала разговор на интересующую ее тему с комплимента:
– А Вы совсем не изменились.
Надежда Дмитриевна расцвела улыбкой и стала очень любезной. Она пригласила Марину выпить кофе и привела ее в маленький закуток, где они сели возле тумбочки с кофеваркой. Кофе был растворимый из самых дешевых, но Марина стоически его пила, изо всех сил поощряя разговорившуюся Надежду Дмитриевну. Она подтвердила, что это – тот самый Краснов, которого сейчас по телевизору показывают. Марина узнала, что в Новосибирск Виктор Александрович прибыл в 1979 году, сразу с прицелом на место директора, так как в Москве у него была своя рука в министерстве – тесть. Министерская дочка с мужем в Сибирь не поехала, что давало основания считать его брак не слишком прочным, несмотря на наличие ребенка. Местные дамы строили на его счет молодого интересного мужчины определенные планы. Но Виктор Александрович сразу выделил из всех одну женщину: красивую, умную и самостоятельную, всегда одетую по моде и со вкусом. Он флиртовал напропалую, сыпал комплименты, дарил конфеты, делал намеки, но так и не сделал решающего шага, боялся поссориться с московской родней. Кому бы это понравилось? Конечно, она к нему охладела. Зато его усердие в работе и отказ от личного счастья были вознаграждены, и в декабре Краснов стал директором.
Тут Надежда Дмитриевна под влиянием нахлынувших воспоминаний достала малюсенькую бутылочку и предложила Марине долить в кофе коньячку. Марина вежливо отказалась, а собеседница приняла и разговорилась окончательно.
Летом директор неожиданно привез семью, которую Надежда Дмитриевна в глаза не видела, так как отдыхала в Сочи, а после отпуска ездила на курсы повышения квалификации в Ленинград, где пережила бурный роман со своим вторым мужем. И почти сразу ушла переводом в строительную организацию, где ей через год обещали квартиру в центре. А ей так надоело ютиться с родителями! Квартиру она получила, правда не через год, а через два, и не в центре, а здесь, на левом берегу, очень далеко от работы. А вскоре ее опять на завод пригласили, даже уговаривали, она и вернулась. Но Краснов уже был в Москве.
Вообще мало кто видел его жену и сына, потому что директор с ними жил на заводской базе отдыха «Завражино». У него там был персональный домик. Потом что-то приключилось с его женой – то ли перелом, то ли выкидыш, – и она вернулась в Москву для лечения. Всю зиму Краснов ходил мрачный, неразговорчивый, а весной тоже уехал, тесть устроил-таки его в министерство. Надежде Дмитриевне некогда было вникать во всякие слухи, мало того, что она сменила работу, она как раз разводилась. А этот подонок захотел оттяпать машину, купленную почти полностью на ее личные сбережения. К тому же она лишилась надежного источника информации: ее подруга-секретарша была вынуждена уволиться с работы. Ее муж увидел фото красавца-директора в газете и стал ревновать.
– Анекдот, да и только! Ведь Лера старше меня на целых три года! – Надежда Дмитриевна, проговорившись, резко замолчала и испытующе взглянула на Марину.
Но Марина, с начала рассказа заподозрившая, кто такая была эта «красивая и самостоятельная», даже глазом не моргнула, а с ходу поинтересовалась, где же находится это Завражино и нельзя ли туда съездить на денек отдохнуть. Оказалось, что там теперь отдыхать стало невозможно, заводским нарезали дачные участки, народищу полно, на пляже не протолкнуться, чернику и грибы вытаптывают.
