Анна Фрай
Остатки
Вдруг толпа рассыпается, и его заталкивают в тёмный подвал. Все прижимаются к стенам. Сзади с тяжёлым лязгом закрывается металлическая дверь. Всё погружается в непроглядный мрак. От ужаса он не может произнести и слова. Все мысли, которые и были в голове, исчезают, а на их место приходит всепоглощающий страх. Сейчас ещё хуже, чем раньше, потому что Старик всем сердцем чувствует, что тем, кто с ним вместе – тоже почему-то страшно. Но почему им страшно? И почему они не сказали ему, что происходит? Когда это закончится? В подвале неожиданно тихо, даже если прислушаться, не получается различить ни чужое дыхание, ни отзвуки движений. В голову приходит мысль, что он здесь один. Что ему на самом деле показалось, что тут есть другие люди. Старик наощупь ведёт по стене справа. Никого. По стене слева. Никого. Он прижимает похолодевшие руки к себе, старательно убеждая себя, что просто не дотянулся. Но это не помогает. Тишина становится глуше, начинает давить. Он хочет подать голос, спросить, но горло не поддаётся на его попытки. То ли он слишком напряжён, то ли просто больше не может говорить. Что-то в голове разделяется, и теперь одна его часть безмолвно кричит и пойманной бабочкой бьётся в поисках выхода, а вторая – бесстрастно смиряется со всеми невообразимыми вещами, которые окружили Старика.
С лица земли в одночасье исчезли целые кварталы? Бывает. Здесь были люди, но теперь их нет? Возможно. Рот больше не способен издать ни звука? Что поделать.
Вдруг тишина перестаёт быть однородной. Её начинает дополнять вибрирующий гул. Он усиливается, угрожающе нарастает. Старик зажмуривает глаза и зажимает руками уши. Дрожь передаётся полу, стенам. Кажется, будто сотрясается весь мир. Звук постепенно заполняет всё пространство, проникая даже под кожу, и здание сотрясает чудовищной силы удар. В один момент всё резко стихает.
Несколько минут Старик сидит, не шевелясь. В его голове больше нет роя мыслей. Только разрозненные одиночки ещё бродят, безуспешно пытаясь проникнуть в сознание. Вокруг тихо. Никаких звуков. Не холодно и не тепло. Он открывает глаза.
Перед ним пустая парковка перед магазином. Людей совсем нет. С неба падает снег, большими хлопьями кружится и опускается на землю. Красиво. Он сидит на скамейке, покрытый этим снегом. Всё укутано в равномерный серо-белый саван. Остатки зданий, указатели, пара машин вдалеке, вывеска магазина. Одинаковый ровный слой. Никаких следов. Как он сюда пришёл? Что он здесь делает? Почему снег какой-то неправильный, не белый? Он машинально протягивает руку и зачерпывает в ладонь – в том месте, где снег размазался, она чёрная. Странно. Ему нужно домой. На ту сторону дороги. Старик оборачивается. Вдалеке, через просветы отсутствующих домов видно светофор. Там можно перейти обратно. Он не может объяснить себе, почему так уверен в этом и почему вообще уверен, что его дом на той стороне. Остатки памяти упорно твердят ему идти туда, и он послушно идёт.
Идти легко. Нога не болит, хотя Старик откуда-то помнит, что точно должна. Есть что-то ещё, связанное с ногой, но что именно – ускользает. Он проходит через парк, запоздало думая о деревьях. О том, что, наверное, хорошо, что на этой стороне их нет. Было бы грустно, если бы их прекрасные зелёные листья тоже покрылись этим грязным снегом. А так почти не видно разницы. Серый бетон, серый снег. Подобное тянется к подобному. Старик идёт и за ним тянется цепочка следов. Если посмотреть сверху, то она совершенно прямая, без изгибов, тянется одной непрерывной линией. Только сверху некому смотреть. А следам не нужны изгибы, потому что нечего обходить, нужно просто идти. Идти вперёд на мигающий свет светофора.
Вот небо прорезает яркая белая вспышка. Старик останавливается на мгновение. Ничего не происходит. И он идёт дальше. Мимо здания с зелёным козырьком, у которого напрочь отсутствуют три этажа. Мимо дома с красной вывеской. Вывески нет, но её остатки угадываются в обломанных металлических остовах. Мимо одинокой скамейки, скособочившейся под серым слоем.