Анна Бабина
Жена Дракона
–
Я понимаю, пап. Она молодец, она нам силы даёт. И идёт с ней всё по-другому – ладно. Но и давит, очень сильно давит. Как в мялку попал. Она всегда была сильная, и от нас того же требовала.
–
Ты прости меня, дочка. Прости. Не такой я судьбы тебе хотел. Наверное, мы что-то не так сделали…
–
Это я сделала не так.
Катя аккуратно поднялась и понесла Танюшку в кровать.
42
–
Может, мне с тобой?
Папа стоял в дверях ванной, пока Катя вынимала из волос бигуди. По странной прихоти ей хотелось выглядеть в суде победительницей – вне зависимости от того, чем закончится дело.
–
Не надо. В конце концов, ты билет менял только для того, чтобы было с кем Танюшку оставить.
–
Кать, а ты не хочешь её… в детский сад с осени? Пообщается, детскими болячками переболеет.
Катя опустила последнюю поролоновую трубочку в плетёную корзинку под зеркалом и обернулась к отцу:
–
Хотела. Но боюсь. Ирина Евгеньевна сказала, что оттуда проще её… забрать. Мол, воспитатель не может не отдать отцу.
–
Ясно, – как-то придушенно отозвался отец. – Катюш, а у тебя нет валокординчика случайно? Как-то тесно в груди.
Катино победное настроение как ветром сдуло. Она одна во всём виновата. Себе, Танюшке, родителям жизнь испортила. Дура набитая. Москву хотела покорить.
–
Корвалол был. Сейчас найду.
Едкий мятный запах преследовал Катю ещё долго. Она уже успела клюнуть сухими губами отца в щёку, пробормотать что-то неразборчиво-милое в тёплые волосы Танюшки, спуститься на бульвар, а шлейф запаха боли и беды всё кусал за ноздри.
Дракона внизу не было. Катя шла, как в атаку на вражеские пулемёты – грудь вперёд, губы сжаты, а ниже пояса – холод, дрожь и тугой комок липкого страха. Звенели трамваи, бликовали витрины, вокруг курили, кашляли, плакали и смеялись люди, у которых не было Танюшки и Дракона. Выцветшие на солнце светофоры подмигивали, прося остановиться. Но Катя шла. Она была воздушным шариком, отпущенным из детской ладони – судьба неизвестна, но, господи, как же легко…
Ирина возле крыльца цедила кофе из бумажного стакана. Тонкая рука с серебряными колечками слегка подрагивала. Кате вдруг пришло в голову, что ей, наверное, тоже нелегко. Ей представился мужчина – не Дракон, другой – запустивший в девочку цветочным горшком. Она отогнала эту мысль.
–
Утро доброе, – Ирина приветливо улыбнулась. Рука уже не дрожала.
43
Тридцать минут спустя всё было кончено. Катя стояла в душном коридоре – колосс на глиняных ногах – и, как контуженная, смотрела на Иринины губы. Обычные губы, даже смешные: нижняя, более полная, налезала на верхнюю, как у обиженной девочки. Губы двигались, значит, Ирина что-то говорила. Катя беспомощно пожала плечами и выдавила, не узнавая собственного голоса:
–
Ничего не понимаю. Не понимаю.
–
До десяти лет – в присутствии матери. Только в присутствии матери. Периодичность – около двух раз в три месяца.
–
Это хорошо?
Катя всё равно ничего не поняла. Бильярдный шар в животе замер, крутясь, как перед падением в лузу. Руки оттаивали, словно на них медленно натягивали тёплые перчатки. Во рту была полынная горечь. Кофе. Кофе бы…
–
Кофе бы…
–
Что? – не поняла Ирина.
–
Кофе. Бы.
–
Поняла. Вы не боитесь выходить на улицу?
–
Нет, а чего бояться?
Это не было бравадой. Катин страх словно смыло. Никакой опасности. Она собственными глазами видела, как Дракон исчез. Растворился. Улетел навсегда.
–
Ещё, конечно, возможна апелляционная жалоба…
–
Пусть жалуется. Спасибо. Извините. Кофе. Кофе бы…
До отъезда папы оставалось ещё два часа. Катя дошла до станции метро «Василеостровская» и купила огромный стакан кофе. Ожидая, пока он хоть немного остынет, и его станет возможно пить на такой жаре, она смотрела на Остров и не узнавала его.
Цвета окружающего мира казались выкрученными на максимум. Разномастная толпа вспыхивала то голубым, то красным, то оранжевым. По раскалённому тротуару шагали женщины с рыжими волосами, женщины с голубыми волосами и женщины без волос. Мелькали руки и ноги – загорелые, смуглые, бледные.
В тени лиственниц, похорошевших за лето, шумели фонтаны. Их гранитные бока были обсажены людьми, как клумбы. Андреевский бульвар вспыхивал музыкой: на одном его конце рвали струны электрогитары, на другом пожилой мужчина в белой кепочке растягивал морщинистый аккордеон. В окнах переливалась летняя голубизна.
Катя любила этих людей. Она была теперь такой же, как они: шла по перекошенным тротуарным плитам, щедро присыпанным хвоей, и дышала горячим воздухом.
Кофе был выпит. Бульвар вынес её к Андреевскому собору – розовый и лёгкий, словно зефир, он устремлялся в небо. Неловко перекрестившись (не перепутать бы!), Катя шагнула в шёлковую прохладу, напитанную запах ладана и тающего воска. Тёмный паркет поскрипывал под каблуками, потемневший от времени резной иконостас перечёркивал солнечный луч. Она купила две свечи и, крадучись, прошла к иконам.
Бог парил над ней в тишине, и его белые одежды отбрасывали отблески на стены. Потрескивала свеча. Сияя крестами, розовый корабль нёс Катю в неизвестность.
44
Стоя под душем, она пела про крылатые качели. Слова гулко отдавались от стен. Словно не было всех этих душных месяцев и лет, оставивших морщины на лбу и страшные сны.
Час назад она проводила папу. Перед отъездом им пришлось понервничать: в суматохе Катя потеряла ключи от квартиры, но, к счастью, в ящике с инструментом нашлась запасная связка. Папа уехал, Сергей придёт только вечером, а ей так хотелось разделить свою радость с кем-нибудь…
–
Хотел бы я увидеть его лицо в момент, когда судья зачитала ему порядок, – сказал папа, уже поцеловав её на прощание.
В ту минуту он снова стал прежним папой – всесильным, весёлым и крепким, как уральская береговая скала-боец.
…Маленькая девочка плыла саженками, старательно, как учили, рассекая тёплые воды Сылвы. Над водой кружили стрекозы и оводы. С понтона невдалеке с визгом и брызгами ныряли мальчишки, мама читала книгу, сидя на песке, папа дремал на солнышке, прикрыв лицо маминой панамой. Чувство невероятного покоя. Это было как сон, как эйфория, как уютный кокон. Всё кончилось. Она свободна. Она победила.
Вытянутое серое тело овода промелькнуло перед затуманенным взором, острое жало впилось в руку. Сквозь лучезарную пелену спокойствия пробился неясный болезненный сигнал: что-то не так. Катя завернула барашки смесителя и прислушалась. Повисла плотная удушливая тишина, но её тотчас нарушил отчётливый металлический скрежет. Кто-то ковырялся в замке входной двери.
В ту же секунду куски мозаики сложились воедино, и от страшной догадки мигом заледенели губы и руки. Она не потеряла ключи – их в зале суда вытащил из кармана Дракон. Услышав решение судьи, он не сдался и пришёл убивать.
Катя перемахнула через бортик ванны, расшибив колено, рванула с крючка халатик и, оставляя за собой мокрые следы, вывалилась в коридор. Первая мысль, которая толкнулась в голову вместе с прихлынувшей кровью, – бежать к двери, набрасывать цепочку, подпирать своим телом… Всё это уже бессмысленно. В открытой схватке он одолеет Катю.
Можно спрятаться в комнате у Танюши, но она ни за что не позволит себе прикрыться дочерью, как живым щитом. Однажды уже смалодушничала и больше не повторит своей ошибки. Она должна всё сделать сама.
Катя рванулась на кухню. Сотовый лежал на подоконнике. Она схватила его мокрой рукой, едва не выронила, ткнула в экран пальцем наугад. Сенсорный дисплей плохо реагировал на влажную кожу. Слово «участковый» часто мелькало среди контактов, и она успела нажать кнопку вызова. Руки так и не дошли переименовать контакт в «Серёжу», а теперь… не доведётся.
В коридоре грохнула дверь.
С тем же странным чувством лёгкости, с которым несколько минут назад предавалась детским воспоминаниям, Катя подумала о смерти. Очень жаль, что так глупо прокололась с ключами. Но рано или поздно он всё равно настиг бы её. Дракон не отдаст драконово, пора бы усвоить.
–
Положи трубку, Катюша.
От знакомого голоса всё перевернулось внутри. Катя оглянулась, судорожно сжимая в руке телефон.
Дракон стоял в дверном проёме. В руках ничего не было: он знал, что для победы ему не понадобится оружие – достаточно и того, что жертву скручивает страх. Глаза Дракона заволокло чернотой, лоб вспух лиловыми венами. Он весь – сжатая до отказа пружина, которая, разжавшись, сметёт Катю, как мусор. “Вот и всё”, – промелькнуло в голове, но трубка, о которой она совсем забыла, очнулась и заговорила:
–
Катя? Что случилось?
–
Серёжа, – закричала она, отступая назад и вдавливая тело в подоконник, – он пришёл меня убивать! Он здесь, Серёжа-а…
Дракон без предупреждения ринулся головой вперёд, будто хотел боднуть:
–
“Серёжа”! – передразнил он. – Шлюха! Мерзкая шлюха!
Телефон выскользнул из влажной руки и отлетел под тумбу. Катя метнулась в сторону, переворачивая на Дракона кухонный стол. Зазвенела посуда. Ваза с астрами разлетелась на куски, как бомба. Осколки усыпали пол. От неожиданности нападавший потерял равновесие и упал на колено, схватившись обеими руками за столешницу.
– Ты шлюха! Ты мразь! Ты ничтожество! – он выстреливал словами, как из катапульты. – Ты решила, что ты правишь бал? Что ты, серая мышь, победишь меня? Я – Дракон. Я оставлю от тебя пустое место. Слышишь?
“У меня нет шансов, – с каким-то диким спокойствием подумала Катя. – Серёжа не успеет”. Говорят, жизнь проносится перед глазами. Катя не видела ничего, кроме страшных драконьих глаз-бочагов, что затягивали её внутрь. “Тебе не скрыться. Мы повязаны”.
–
Мама? – из глубины квартиры послышался испуганный дочкин голос.
–
Таня, беги!
Дракон захлопнул кухонную дверь. Травленое стекло жалобно звякнуло и пошло трещинами, но не выпало. Он оттолкнул перевёрнутый стол назад, опрокидывая его вверх ножками, отсекая Кате единственный путь к спасению, а Тане – возможность прийти на помощь. Он всё рассчитал и улыбался с видом победителя. Мраморно-бледное лицо свело жестокой судорогой торжества.
Катя оказалась зажатой в углу между плитой и окном. Четвёртый этаж – даже если она выживет, то на всю жизнь останется калекой. Тане не нужна такая мать. Ей нужна мать, которая станет за неё бороться.
Она подцепила рукой тяжёлую сушилку с тарелками и запустила в Дракона, который страшно взревел, уклоняясь, но потерял равновесие. Фарфоровый град загремел по полу.
Дракон вскинулся, хотел броситься на неё, но остановился, ища глазами какое-нибудь оружие. Они увидели одновременно: в деревянной подставке частоколом торчали ножи.
Драконий взгляд полоснул чёрным пламенем:
–
Мерзкая шлюха! воровка! сука подколодная!
–
А ты – пустое место. Как муж, как отец и как мужчина. Давай. Убей меня.
Кате хотелось, чтобы всё кончилось побыстрее, но она знала: чем дольше она отвлекает на себя внимание Дракона, тем больше времени у Сергея спасти Танюшку. Он должен успеть. Должен. Катя схватила банку с содой, но гладкие стеклянные бока выскользнули из влажных ладоней. Банка лопнула под ногами, запорошив глаза белой пылью.
И тогда Дракон захохотал. Его тело задёргалось, словно в эпилептическом припадке. Он оборвал смех так же внезапно, как начал, и ухватился за рукоятку самого длинного ножа. Лезвие сверкнуло белым. Вот и всё.
Как Дракон бросился, Катя заметить не успела: острие просвистело мимо лица, оцарапав щёку. В приступе сиюминутного торжества он промахнулся и схватил её за предплечье, метя в грудь. Выламываясь из его рук, она плашмя рухнула на пол. Дракон снова занёс нож, но Катя из последних сил рванулась в сторону, хватаясь за эмалевые рёбра плиты, и попыталась встать на ноги. Третий удар достиг цели: левое плечо вспыхнуло огнём. Она захлебнулась криком. Боль отрезвила. Она осознала, что не хочет умирать. Не может. Не должна. Вцепившись в тяжелую решётку плиты, дёрнула на себя – не поддаётся… Дракон легко, как куклу, отшвырнул её в угол к батарее – от боли потемнело в глазах. Это конец. Теперь точно. Левой рукой он сдавил её шею, правой занёс нож…
Время замедлилось, как в кино. Катя увидела: над ней склонились женщины. Она узнала тётю Зою с девчоночьими веснушками на носу. Зоя сжимала кулаки. Рядом застыла статная красивая женщина, до боли напоминающая маму, но не она. Женщина решительно шагнула вперёд – с её скромного платья ручьём стекала ледяная апрельская вода. Прабабушка Елена, догадалась Катя. За спиной тёти Зои маячила белокурая женщина в военной форме – крупная и нескладная, как сама Катя. Неужели бабушка Ольга, Хельга Байер? А четвёртая – худенькая бледная девочка, старательно скрывающая хромоту… Да это же бабушка Таня! “Неужели я уже умерла, и они пришли забрать меня с собой?” – и к ней пришло осознание: они пришли не забрать, они пришли не отдать. Дракон не получит их Катю.
Ослепительный отблеск ударил в глаза. Солнечный луч, отражаясь в помятом медном боку, подмигнул Кате. Тётушкина турка! После падения сушилки она оказалась на полу возле самого её лица.
Тени умерших женщин шагнули к ним, сжимая кольцо. Теперь они его уже не выпустят! По краю сознания стремительно пронеслась фигура мамы – молодой и решительной, держащей сковороду, как щит.
Катя схватила турку и, вскинув тело в последней отчаянной попытке, ударила вслепую. Раздался тошнотворный хруст: кажется, она сломала Дракону нос. Звякнул, выпав из руки, нож. Она ударила ещё раз. И ещё. И ещё.
Дракон обмяк, накренился и шмякнулся на пол, как невыходившееся тесто. Катя вскочила, но тут же зашаталась и сложилась пополам. Её вырвало.
45
По счастливой случайности Сергей оказался не в опорном пункте, а на Среднем проспекте, совсем недалеко от Кати. Он слышал крики и грохот в трубке и знал, с кем его Катя имеет дело. На бегу он мысленно умолял бога, в которого никогда не верил, сохранить жизнь этой женщине – такой смелой и такой несчастной – разрушившей эгоистичный баланс его жизни. Он винил себя за то, что знал, каков Дракон, и ничего не предпринял. Лучше бы сам его убил. А теперь уже поздно.
Задыхаясь, Сергей влетел в парадную. Ему наперерез выкатилась картавая скандальная бабка с третьего этажа:
–
Ой, Сеггей Николаич, как вы вовгемя, я уж вызвала мили… полицию… Что-то навегху неладное твогится…
Он грубо оттолкнул её и, не дожидаясь лифта, рванул по лестнице вверх. Господи, пожалуйста… Не дай ей умереть. Не дай ей умереть. Я ведь так давно ни о чём тебя не просил…
Открытая дверь зияла, как рана, и не предвещала ничего хорошего. В полумраке коридора курилась пыль, поднятая стремительным движением. Зловещая тишина преградила ему путь.
Рука сама собой рванулась к кобуре. “Если… убью его на месте, и будь что будет”. Под ноги бросилось дрожащее, тёплое, живое – Танюшка.
–
Где? – просипел он.
–
На к-кухне.
Сергей втолкнул девочку в ванную и захлопнул дверь. Перед ним, как церковный витраж, тускло светился прямоугольник стекла, по которому паутиной разбегалась трещина. Он бросился туда, не раздумывая. Толкнул дверь – не поддалась. Ударил ногой. Брызнули осколки…
… Катя (живая!) стояла на коленях возле лежащего навзничь Дракона. Левый рукав белого махрового халатика пропитался рубиновым, мокрые волосы закрывали бледное лицо. Она медленно подняла голову и произнесла бесцветным голосом:
–
Кажется, я его убила…
–
Ну? – нетерпеливо спросил Сергей у врача “скорой”, глядя, как фельдшер ловко бинтует Кате руку.
–
Да ничего страшного. Нос сломан, подозрение на сотрясение мозга… Забавное дело – бытовуха. Всякое бывало, но чтоб кофеваркой пригрели – первый раз вижу…
Подошёл патрульный, уставился на Катю с циничным любопытством:
–
Что на мужика нашло… Эта… жена-то сказала, мол, суд у них сегодня был по ребёнку, она выиграла…
Сергей хотел ответить грубостью, но удержался и вместо этого тоже посмотрел на Катю. Она почувствовала взгляд и повернулась в его сторону. По-детски круглое личико показалось страшно бледным и усталым. Больше всего в эту минуту ему хотелось обнять её и увести куда-нибудь, где не придётся писать объяснения и отвечать на вопросы. Но это было невозможно.
46
В форточку толкнулся василеостровский ветер – крепкий и солёный. Он взъерошил страницы раскрытой книги и ловко подхватил уголок белой льняной скатерти. Солнечный луч высветил пятна кофе на обоях, ослепительно вспыхнул на медном боку турки, покрытом вмятинами, как шрамами.
Катя встала на табуретку и потянулась за кофейной банкой. Всыпала в турку две чайных ложки, и, спохватившись, добавила ещё две, долила воды, чиркнула спичкой, и на сквозняке закачался хрупкий голубой цветок газового пламени.
Пока поднималась пенка, на столе появились три новенькие чашки, сахарница и блюдце с печеньем. Проходя мимо окна, Катя машинально взглянула на бульвар. Скамейка пустовала.
…Через драконову пустошь шли двое: женщина и девочка. Ветер сбивал их с ног, рвал волосы, швырял в лицо тусклый песок, похожий на пепел. Они не останавливались. Холодало. К вечеру пошёл снег – впервые за много лет белый, а не серый.
Санкт-Петербург, 2017-2019
