Анна Кудинова
39 долей чистого золота
6
Таня расправила плечи и потянула шею в разные стороны:
– У меня все затекло.
– А я и не знал, что у нее протез вместо ноги, – признался Витя, – и никто не знал – видимо, она этот факт скрывала до конца жизни.
– Конечно. Вообще, я думаю, все люди, у которых протезы, стараются максимально скрыть этот факт, за исключением тех, кто зарабатывает на своем недуге. Я бы тоже скрывала, – добавила Таня и поднялась с пола. – Сейчас мне нужно заниматься, вернусь к тебе позже. Хорошо?
– Буду ждать, – Витя все еще хрипел и постанывал, поворачиваясь на другой бок.
– Хочешь, я принесу тебе что-нибудь? – поинтересовалась Таня.
– Это было бы здорово!
Девушка вышла из комнаты, странные мысли продолжали посещать ее, она закрывала глаза и видела фрагменты своей жизни – те, которых не было на самом деле, но они отчетливо всплывали в ее памяти, не давая покоя. «Наверное, я слишком увлеклась жизнью этой старухи, нужно срочно приходить в себя и переключать мысли, иначе я точно сойду с ума», – убеждала себя Таня, мотая растрепанными волосами в разные стороны.
Изрядная тренировка, прохладный душ и вкусный ужин привели ее в чувства. Было бы неплохо прогуляться, но на улице уже стемнело и выходить одной не хотелось. Прогулку Таня оставила на утро и легла спать, сон поглотил ее мгновенно, будто она не спала несколько суток. До приезда сестры оставались считанные дни, с чтением дневника нужно было ускориться.
«Париж. От этого слова у меня замирало сердце. Я произносила его снова и снова, не веря своему счастью. Билеты лежали на самом видном месте в прихожей, документы – аккуратной стопочкой рядом, два больших чемодана занимали часть прихожей. Филипп завершал свои дела и готовился к поездке, для него это было привычное путешествие. Его бабушка по маминой линии была француженкой, она вышла замуж за русского офицера и перебралась в Москву, после нескольких тяжелых лет жизни уехала обратно, дети продолжали жить в России, но имели двойное гражданство и часто посещали Францию. Детство и юность Филиппа прошли там, он окончил медицинский университет, а после приехал в Россию и начал практиковать.
Я впервые увидела самолет так близко. Он был огромный, страшный и пах очень странно – это первое, что пришло мне в голову. Мы сели, я попросила место рядом с иллюминатором, чтобы смотреть вниз во время полета. До сих пор я не верила в реальность происходящего, может, это был сон, но для сна слишком долго, значит, я опять в коме – может быть, гангрена поползла выше и врачам пришлось ампутировать еще часть ноги. Уж слишком все нереально. Мне стало страшно, я лечу в чужую страну с совершенно чужим мне человеком. Хоть мы и были вместе уже долгое время, Филипп продолжал оставаться мне чужим, скажем, с другими людьми мне удавалось сродниться гораздо быстрее и проще. Видимо, он все еще держал дистанцию, между нами, которая не позволяла приблизиться и почувствовать тепло его кожи. Может, мы не сблизились пока, может, это произойдет позже, может, не произойдет вовсе. Но одно я знала точно – я должна ему доверять, иначе ничего не выйдет и весь этот мой хрустальный мир рухнет в одно мгновенье. А я не могла этого допустить, я проделала слишком длинный и сложный путь к нему, я могу смотреть только вперед и ни в коем случае не оборачиваться, ведь сзади ничего нет, пустота. Темная, страшная, немая пустота.
Я набрала воздуха в легкие и выдохнула что было силы весь свой страх. Двигатель заработал, и по салону побежала мелкая вибрация, меня она успокаивала, укачивала, словно младенца в колыбели. Филипп сосредоточенно разбирал какие-то рабочие бумаги, не обращая на меня ни малейшего внимания.
Сзади нас сидела пожилая пара, они приветливо улыбнулись мне, я тоже ответила улыбкой. Неожиданно самолет тронулся и, стремительно набирая скорость, поехал по взлетной полосе, я не успела сосредоточиться и подготовиться к этому, мне хотелось потянуть момент, он ведь только один такой – больше его никогда не будет. Шум нарастал, я смотрела на взлетную полосу, убегавшую назад все быстрее, вдруг она стала удаляться, в окне появилось целое поле, а полоса стала тонкая, как нить. Перехватило дыхание и заложило уши – как здорово, далеко и красиво. Именно этот момент мы с Мишей любили наблюдать с земли, часами просиживая на смотровой площадке. Теперь я знала, каков он изнутри, с другой стороны жизни, за которой в прошлом мне удавалось лишь наблюдать. Теперь я знаю, какие люди летят тут, как они выглядят, что говорят, какие чувства посещают их, я теперь сама часть этого чудесного процесса. Если я когда-нибудь еще увижу Мишу, то обязательно расскажу ему об этом.
Мгновенно все стало очень маленьким – по размеру и по значению, самое страшное было позади, оно осталось там, на земле, и превратилось в точку: операционный стол, на который я больше никогда не попаду (ведь оперировать мне попросту больше нечего), злой ортопед и все эти божественные люди в большом ресторанном зале, который мне так сложно было пересечь. Все это осталось внизу, стало ничтожно маленьким и бесконечно незаметным – даже если бы они начали кричать в громкоговоритель, я бы все равно ничего не услышала.
Париж, аэропорт Орли. Пахнет ванильными булочками и кофе. Я в другом мире. Стою и рассматриваю людей – они кажутся такими же, как мы, и в то же время совсем другими. Они похожи на Филиппа – утонченные, интеллигентные, одеты строго и со вкусом, в то же время нет унизительно-презрительного взгляда, который был там, в том мире, который я так легко и безжалостно покинула. На меня смотрят как на человека и мне даже улыбаются люди, которых я не знаю, а вижу впервые. Я почувствовала, как пересохло во рту оттого, что он был все время открыт, обычно со мной такого не случается, интерес настолько поглотил меня, что я перестала следить за мимикой. Филипп бегал с бумажками и паспортами в руках, получал документы, оформлял, заполнял – одним словом, занимался делом, в отличие от меня. Он говорил мне что-то, но я была настолько увлечена тем, что происходит вокруг, что практически не разбирала его слов. Носильщик подкатил тележку и погрузил на нее наши чемоданы, он был одет в синюю форму и кепку с прямым козырьком.
– Bon jour, vous êtes bienvenue à Paris!4 – произнес он и любезно снял головной убор, приветствуя нас тем самым.
О чем они с Филиппом говорили далее, мне было непонятно, думаю, обсуждали, куда доставить наш груз. Я старалась запоминать слова, произношение, тон, манеры, улыбки – одним словом, подражать им, я хотела как можно быстрее стать частью этого мира – мира, который казался мне ближе и роднее того, что стал ничтожно маленьким, а затем и вовсе скрылся под белыми кудрявыми облаками в круглом окошке иллюминатора.
В Париже у Филиппа была небольшая квартира, располагавшаяся на улице Бель-Эр, она выводила на набережную Сены. Улица узенькая, соединявшая набережную Гондоль и улицу Мирабо, днем по ней проходило много шумных студентов, вечером она стихала, будто устав от дневной суеты. Невысокие дома образовывали стену, цепляясь друг за друга, маленькие балкончики были украшены цветочными рядами, внизу шумели уютные кафе и магазинчики.
Филипп любезно выделил мне свою комнату, а сам расположился в помещении, ранее отводившемся для технических нужд, просторным, но без окон. Моя же комната была светлой и узкой, потолки, украшенные венецианской лепниной прошлого века, были так высоки, что при взгляде на них кружилась голова. Окно узкое, в пол. С внешней стороны – ставни и небольшой балкон, оплетенный чугунными перилами. Если сильно перегнуться, можно увидеть небольшой кусочек набережной.
– Тебе нравится тут? – спросил Филипп, после того как я осмотрела квартиру.
У меня от восторга на глаза навернулись слезы:
– Я даже не могла представить себе такого!
От избытка эмоций я не нашла слов, а просто кинулась ему на шею, чтобы выразить свою благодарность. Все то, что обижало меня ранее, откатилось назад, оно осталось там же, за стеклом иллюминатора, а впереди меня ждало только хорошее. Мы поужинали в кафе, что находилось на первом этаже нашего дома, скромное, тихое и очень располагающее. Всего несколько небольших столиков. Филипп хорошо знал владельца, который также был поваром, а его жена любезно разносила заказы по столам.
– Это Жюст, – представил его Филипп, – а это Арлетт, она знает русский, так что ты всегда можешь с ней поговорить, – пояснил он.
Я приветственно кивала головой и жала их большие горячие руки. Арлетт и Жюст приготовили мне сырную лазанью с грибами и брокколи, впервые я ела такое вкусное и необычное блюдо. Мы выпили вина и, будучи очень уставшими, поднялись к себе. Все последующие дни были тщательно распланированы, мне не терпелось обойти весь город вдоль и поперек, посетить все известные музеи и места, рестораны, магазины, парки, покорить Эйфелеву башню, посетить театр, посмотреть кино, сходить в оперу. Я задыхалась от необъятности своих планов и долго, практически до утра, не могла уснуть в свою первую ночь в Париже.
Утром, когда я проснулась, Филиппа уже не было дома, ему, равно как и мне, не терпелось навестить друзей, свои родные места и скорее заняться работой. В недавнем разговоре он упомянул, что обязательно введет меня в курс всех своих французских дел несколько позже, когда сам приведет их в порядок.
Я не торопилась, у меня было много своих планов. Филипп любезно оставил мне деньги, чтобы я могла поесть, купить себе что-то и оплатить такси в любую часть города. Также он оставил карту, в которой пометил основные достопримечательности и подписал их русские названия, обвел наш адрес и выписал его отдельно, пометив, что это то место, куда нужно доставить меня в случае, если я заплутаю. Все продумано, я чувствовала себя в полной безопасности.
После чашки крепкого кофе и свежего вкусного круассана с маком и медом у месье Жюста я вышла на улицу и, набрав полную грудь свежего парижского воздуха, направилась в сторону набережной. Сена текла спокойно и уверенно, я спустилась ниже, вода успокаивала меня, унося с собой все мои беды, солнце пригревало, я села на самый край берега и подставила лицо теплым лучам. С этой точки открывался прекрасный вид – дома стояли по обе стороны реки, раскидистые деревья склоняли свои тяжелые ветви вниз, будто пытались достать до воды. Это место было волшебным. Я вспомнила события, происходившие со мной ровно год назад, вспомнила Андрея Сергеевича, его уверенную походку, сосредоточенное лицо и взгляд, всегда устремленный в карту пациента. Мне немедленно захотелось написать ему письмо, эта идея переполняла меня до краев, не хватало лишь ручки и листка бумаги.
"Здравствуйте, дорогой Андрей Сергеевич!
Я все еще не могу позволить вам забыть обо мне, наверное, я самая сложная и назойливая пациентка из всех, кто когда-либо бывал у вас, прошу прощения за это и постараюсь быть краткой. Спешу сообщить, что в это прекрасное солнечное утро стою на берегу реки Сены, что пересекает своим шумным и умиротворяющим течением сердце Франции, словно стрела, разделяющая его пополам. Вы были правы, я прошла все круги ада, согласившись на эту экспериментальную операцию, но итог ее может вас сильно удивить – я стою, и обе мои конечности имеют одинаковую длину и толщину. Я стою на них, расправив руки в стороны, словно крылья, а теплый ветер треплет мои непослушные волосы. Я победила болезнь, но сначала я победила страх. Страх, который, словно паразит, проникает в человеческий мозг и овладевает им, поражает каждую клетку, отравляет своими токсинами человеческое сознание. Страх – это и есть болезнь. А посему имею смелость заявить: вы больны, Андрей Сергеевич, я уверяю вас в этом. Ваш страх не позволил вам принять истину в том виде, в коем она была, вы сгибали шею и опускали глаза, прячась за белыми листами бумаги. Вы делали вид, что ничего не произошло, ничего не было и быть не могло, вас не мучил стыд, вас мучил страх. Я пишу вам, ибо это груз, от которого я вольна освободиться. Я отправляю вам эти слова и отпускаю свои обиды по течению реки, она растворит их в потоке жизни, и они навеки исчезнут из моей души.
Лечитесь, дорогой мой доктор, лечитесь, и ваша душа обретет свободу".
Я свернула листок бумаги в четыре оборота и положила в карман. А затем снова принялась писать. Почта была где-то недалеко, то ли на параллельной улице, то ли на другой, той, что за поворотом.
"Миша, во Франции семечки чистят руками: они аккуратно надавливают на острый край большим и указательным пальцем, затем снимают раскрывшиеся скорлупки и только после этого кладут зерно в рот. Это гораздо приятнее с точки зрения эстетики и гигиены. Сейчас тебе кажется, что это сложно и неудобно, но стоит только попробовать, и у тебя все получится. И это не единственное их преимущество. Если бы ты увидел Францию, уверена, захотел бы тут остаться. Я обязательно расскажу тебе обо всех достопримечательностях Парижа, сразу как посещу их сама, сейчас я только в начале этого пути, но кое-что мне уже удалось увидеть. А сейчас о главном. Помнишь, как мы представляли полет в самолете, так вот – наше предположение совершенно ошибочно. Нет никакой невесомости, и на прыжок с тарзанки это совсем не похоже, даже если она отрывается в полете и ты со всего разгона летишь в воду. В самолете ты всегда чувствуешь пол под ногами, он никуда не девается, даже когда самолет накреняется. Страшно только в тот момент, когда видишь, как стремительно удаляется земля, а потом так же стремительно вырастает в иллюминаторе, кажется, что вот-вот произойдет удар. Я даже зажмурилась в этот момент и вжалась в кресло, но посадка прошла очень мягко, будто машина подпрыгнула на небольшой кочке, после самолет катится по взлетной полосе до полной остановки еще минут десять, может, чуть больше.
Все люди, которые летели в соседних креслах, достаточно обычные, их головы соответствуют стандартным размерам и не имеют никакого сходства с гуманоидными человечками, глаза не выпуклые, и говорят они обычным языком, правда, не все на русском. Так что это тоже было заблуждением. А вот облака действительно волшебные! Они намного масштабнее, чем кажутся с земли, они очень-очень большие! В них можно легко заблудиться и больше никогда не найти друг друга, так что если ты вдруг задумаешь прогулку в облаках, то нужно обязательно взять с собой компас и веревку, за один конец которой будешь держаться ты, а за другой твой спутник.
Самолет летит так быстро, что обгоняет даже рассвет, на протяжении двух часов он пытался догнать нас, настигая лишь хвостовую часть, и только при снижении скорости полностью осветил своими утренними лучами весь салон, это удивительно. Мне бы хотелось еще раз почувствовать это. Там, на высоте, можно опередить даже время, хотя и тут, на земле, некоторым это удается…
До новых встреч".
Я поставила точку, потом еще раз обвела ее, сделав жирной и некрасивой. Стемнело, и стало прохладно, река журчала не как обычно, а несколько тревожнее и быстрее, призывая меня скорее вернуться домой. Я сложила все свои вещи и запахнула жакет. На днях в одном из парижских магазинов я приобрела очень удобную сумку через плечо. Она была не в моде, точнее, не совсем в моде, но зато очень удобной и вместительной, а это казалось мне приоритетным. Еще я купила несколько жакетов: черный с рюшами, укороченный синий, бледно-серый в крупный горошек. Купила две блузки с коротким рукавом и две – с длинным; брюки – с ними было сложнее, любезная продавщица пыталась оказать мне помощь в выборе и примерке, а я сглатывала комок и съеживалась, словно виноградная улитка. Мне хотелось, чтобы все они исчезли, вышли на несколько минут, оставили меня одну. Но, увы, это было невозможно. Я закрыла дверь в примерочную, села на пуфик и мучительно долго справлялась с примеркой брюк. За это время девушка-консультант несколько раз постучалась ко мне и спросила:
– Tout va bien? Puis-je vous aider?5
Мне хотелось залаять на нее, но вместо этого я выдыхала тяжелый напряженный воздух в плотную штору и, высунув лицо в щель, натягивала дежурную французскую улыбку и протяжно отвечала:
– Ca va. Donnez-moi encore quelques minutes.6
Брюки у меня только одни. На большее меня не хватило, признаюсь, утомительное хождение по магазинам – не мой конек.
Утром я зашла к Жюсту, как обычно в это время, он доставал из печи большие подносы с румяной ароматной выпечкой, ставил их в специальные отсеки, затем брал разные емкости с вареньем, джемом, медом и шоколадом и ловко наполнял свои шедевры сладким содержимым. При этом он что-то приговаривал на своем. После этой процедуры он снимал перчатки, вытирал руки о белоснежный фартук и с божественным выражением лица съедал одно из своих произведений. Это было что-то вроде традиции.
– Formidable!7 – восклицал он каждый раз.
Арлетт налетала на него, как курица, у которой украли только что снесенное яйцо, и полушепотом лопотала на своем непонятную мне ругань. Потом снова поворачивалась к гостям, выдавала немного виноватую улыбку и продолжала разносить заказы как ни в чем не бывало. Забавно было за этим наблюдать. Жюст съедал еще несколько рогаликов, пока Арлетт была занята, очень аккуратно и незаметно.
– Мне кофе и омлет, – сказала я Арлетт, когда та заметила меня за угловым столиком.
Он не самый удобный, но зато с этой точки хорошо видна улица, я завтракаю и рассматриваю прохожих, спешащих по своим делам. Арлетт повторила мой заказ:
– Café, omelette pour moi. Cofé, omelette! – Она сделала это медленно, вытягивая губы вперед и расставляя правильно акценты. Я сразу сообразила, достала свою записную книжку из сумки и приготовилась записывать. Она произнесла еще раз, затем еще.
– Ты можешь приходить ко мне вечером, после закрытия кафе, я дам тебе несколько уроков языка, тебе нужно учиться общаться.
Я одобрительно кивнула. Эта милая пара была очень добра, и мне хотелось во что бы то ни стало отблагодарить их. Жюст принес мне тарелку с омлетом и шоколадный круассан, а Арлетт снова начала ругаться.
– Он толстый, посмотри, какой у него живот!.. Скоро ты не сможешь надеть на себя фартук, – крикнула она в открытую дверь кухни, когда Жюст скрылся. – Доктора ругают его, сажают на диеты, а он все равно ест выпечку, никак не хочет слушать, – продолжала она причитать.
Я закончила завтрак и покинула их маленький, тесный, уютный мирок, простившись с Арлетт до вечера, и направилась в почтовое отделение. Всего у меня было три письма, два из которых я написала на прошлой неделе и одно сегодня ночью:
"Мне бы хотелось начать письмо так: угадай, где я! Ты бы предположила массу вариантов, и ни один из них не был бы правильным. Но, к сожалению, зияющий штамп на конверте предательски испортил начало. Ну да ладно, ты сейчас держишься за сердце, и твои глаза настолько выпучены, что вот-вот полезут из орбит. Смею тебя заверить, что это не стоит того. Расстояние, на котором я нахожусь, сдавливает твою грудь и не дает вздохнуть, но его не нужно бояться, оно не так велико, как кажется. Куда важнее то, как далеко друг от друга душой мы находились все это время, это расстояние гораздо больше, его не преодолеет ни один самолет, ни один космический корабль, разве только те, что сами прилетают к нам из космоса и висят в воздухе, будто отражение дневной лампы. А еще грудь спирает оттого, что недавно была годовщина, а я опять не приехала на кладбище, а это нехорошо, и я не ставлю свечки и не хожу в церковь – а это вообще непростительно. Выдохни и представь, что ты все это сказала мне и я услышала. Теперь, с чувством выполненного долга, ты можешь сесть, расслабиться и прочесть мое письмо.
Хочется сказать так много, что слова просто рассыпаются в разные стороны и никак не укладываются в единое целое. Эйфелева башня прекрасна, она намного больше, чем кажется со стороны, это целый отдельный мир, с которого открывается великолепный вид на город. Я никогда не видела город с такой высоты. Он маленький, как на карте, но очень живой. Если бы я когда-нибудь решила покончить жизнь самоубийством, то непременно выбрала бы прыжок с этого уникального сооружения. Пусть бы этот полет длился всего несколько секунд, но он был бы настолько впечатляющим, что за это не жалко отдать часть своей никчемной жизни.
Мода здесь удивительная, вещи все очень красивые, когда я приеду, обязательно привезу тебе красную шляпку с сеточкой и шелковый шарфик, еще перчатки до локтя и сумочку с ручкой, они сейчас в моде. А еще тут очень вкусная выпечка, если бы ты отведала круассаны мистера Жюста, то никогда более не стала бы есть наш хлеб, даже если он только что испечен. Вскоре я раздобуду рецепт и напишу тебе его, чтобы ты сама могла убедиться в этом.
Я знаю, что ты никогда не примешь мой образ жизни, он безобразен, аморален и безрассуден в твоем воображении, поэтому избавлю тебя от его подробностей и не буду описывать свои будни. Скажу лишь, что у меня все хорошо и ближайшие лет восемьдесят уже распланированы. Я изучаю язык и культуру этой удивительно красивой страны, посещаю разные места, узнаю новое и получаю бесценный жизненный опыт и знания. Порадуйся за меня, если получится, а если нет, то хотя бы просто не переживай за меня и прими все как есть, потому как твои волнения и переживания все равно ничего не изменят. Это мой мир, и я люблю его.
Целую и обнимаю, твоя сестра".
На почте я приобрела открытки для всех писем: доктору вложила маленькую репродукцию Моны Лизы, именно глядя на нее, стоя в стенах Лувра, я ощутила всю никчемность той ситуации, которая годами прорастала в моей душе, словно сорняк в идеально чистом огороде.
Мише я отправила много разных карточек с изображением самолета, там есть даже схема в разрезе и картинка двигателя изнутри. А сестра получила фото с достопримечательностями, ничего связанного с модой и едой, к сожалению, не оказалось».
