Анна Кудинова
39 долей чистого золота
Небо стало розоватым, а это означало, что завтра будет жарко. Дотошные комары вились в воздухе плотным жужжащим роем на фоне торчащих из-за макушек деревьев одиноких новостроек в дальней части города и гнали поскорее домой своими назойливыми, колкими укусами. По возвращении обнаружилось, что света в подъезде нет, и Тане пришлось пробираться сквозь кромешную темноту, вспоминая момент прощания с сестрой на вокзале. Она ведь вроде что-то говорила – это было как раз одно из не пойманных колец, которое пролетело мимо, задев кончик уха и прядь растрепанных волос.
3
Следующим утром, после двухчасового принятия душа, Таня выскочила из ванной абсолютно голая и поскакала по коридору на мысочках, оставляя за собой мокрые следы на полу. Никакого отношения к эксгибиционизму это не имело, а было связано лишь с тем, что в ванной не нашлось ни одного чистого полотенца. В его поисках Таня порылась в нескольких шкафах, а затем обнаружила еще одну узкую дверь в коридоре – в гардеробной-то точно есть чем вытереться. Когда Таня замотала голову полотенцем, тело почти высохло, само собой. В кладовой между стеллажами находилась еще одна дверь.
«Закрыто», – дернув за ручку, подумала девушка. Сверху и снизу находились дверные засовы, замазанные толстым слоем краски вместе с самой дверью и стеной. Засовы прилипли намертво, а распаренные пальцы соскальзывали с маленькой задвижки, тем самым разжигая интерес еще больше. Таня не собиралась сдаваться и вспомнила о ящике с инструментами, который видела накануне вечером в коридорном шкафу. Споткнувшись о свои сумки, которые все еще валялись в проходе, она взяла отвертку, пассатижи и вернулась обратно. «Вот теперь-то ты откроешься», – прикусив нижнюю губу, сказала Таня. Все оказалось сложнее, чем ожидалось, но уже через несколько минут краска была содрана, засовы искорежены, и дверь сдалась в борьбе с неутолимой жаждой удовлетворить любопытство. Дверь открывалась на себя, на пути встали коробки с обувью и большая плетеная корзина с посудой. Через щель в двадцать сантиметров виднелась только темнота, Таня просунула руку и стала водить по стене в поисках выключателя – но его там не оказалось, и тогда девушка расчистила проход, чтобы дверь открылась полностью. Комната была небольшой, может быть, чуть больше кухни, но вытянутой формы. Свет, пролившийся из коридора через кладовую, осветил лишь часть комнаты – много-много картонных коробок, покрытых ровным голубоватым слоем пыли, стояли друг на дружке, деревянная кровать – на ней книги, коробки, набитые полиэтиленовые мешки, старинный деревянный комод, а к нему прислонено стоящее рядом на полу зеркало, завязанное в простынь. Это все, что удалось рассмотреть. На несколько секунд Таню охватил ужас и парализовал ее голое тело, стоящее посреди комнаты в тусклой полосе пролившегося света, словно муху после укуса паука-птицееда. Девственный покой чьей-то некогда существовавшей здесь жизни был разрушен в тот самый миг. Всю таинственность и загадочность ситуации испортил молодой мужской голос из-за стены:
– Кто здесь?
Таня стояла неподвижно.
– Кто вы? Я вас слышу.
Таня испуганно выбежала из комнаты в гардеробную и придвинула обратно плетеную корзину с посудой, представляя выражение лица сестры, когда та узнает о том, как Таня сломала дверь и голая влезла на соседскую территорию. Но и с ее стороны было опрометчиво забыть предупредить, что квартира коммунальная. Хотя, возможно, она об этом и говорила.
Вечером, когда уличный шум стих и за окном послышался ночной стрекот кузнечиков, Таня снова сдвинула в сторону плетеную корзину с посудой. На этот раз девушка была одета, и в руках у нее был маленький фонарик, найденный в той же коробке с инструментами. Круглое световое пятно медленно перемещалось по темной комнате, останавливаясь на мелочах вроде светильника на стене и содержимого в глубине комода. Каждый шаг сопровождался протяжным, раздражающим глухим скрипом, который издавал старый деревянный паркет, будто разговаривая с девушкой. Ему, видимо, наскучила тишина, и он был совсем не против поболтать. Света в комнате не оказалось, из пыльного перекошенного плафона торчал лишь пустой патрон, окон тоже не было, фонарик стал единственным светилом.
«Очень странная комната, – думала Таня. – Соединяет две части квартиры, а по ощущениям она соединяет вовсе не помещения, а две разные жизни». Бурная фантазия закипела, словно извергающийся вулкан, изливая все новые и новые версии.
– Добрый вечер, – раздался голос за стеной.
В этот раз голос ничуть не испугал девушку, даже учитывая то, что она находится не на своей территории, а, наоборот, был очень кстати, поскольку мог пролить свет на некоторые очень волнующие ее вещи.
– Добрый, – отозвалась Таня.
И в голове ее тут же выстроилась очередь из вопросов, расталкивающих друг друга и пытающихся пролезть вперед, словно народ, стоявший в очереди за чем-то очень важным с омерзительным ощущением того, что важного хватит не всем.
Но для начала стоило все же извиниться:
– Простите, что я к вам вот так – без приглашения, очень уж любопытно стало, что здесь.
– Ничего-ничего! Это ваша комната, можете делать с ней что хотите, – с насмешкой ответил голос. – Хотя, учитывая то, что я не знаю, кто вы и как тут оказались, может, и не ваша.
Голос сказал это с каким-то унизительным акцентом, так, что Тане стало не по себе. «Кто я вообще? Может, вор какой-то, лазаю тут среди старья и хлама в поисках сокровищ», – говорило с девушкой ее внутреннее я.
– Апчхи!
– Будьте здоровы, – нежно, с ласкающей материнской заботой ответил голос.
– Апчхи! – чихнула Таня еще громче.
– Наверное, пыли наглотались, – продолжил голос свои издевки.
– Спасибо, – шмыгнув носом, сказала Таня и стала вытирать сопли рукавом так усердно, что луч фонарика начал колебаться по стене.
Девушка пыталась представить своего собеседника, заглядывая в щелку замочной скважины еще одной двери, разделявшей две комнаты. Полная темнота – ничего не видно. Видимо, с той стороны щель была чем-то закрыта или попросту в комнате было темно.
– Увидела что-нибудь?
– Нет! – Таня отпрыгнула от двери. – Ты видишь меня?
– Нет.
– А как узнал, что я смотрю в щель?
– Секрет.
– Давай рассказывай.
– Нет.
– Тогда я уйду.
– Иди. Ты все равно вернешься.
– С чего это ты взял?
– Ты уже была тут. Я слышал, как ты ломала дверь, чтобы попасть в эту комнату. Потом вернулась еще раз. Ты вернешься снова, даже если уйдешь, это точно.
– Мистер Логика. Пока!
Таня сделала несколько скрипучих шагов в сторону гардеробной и затаилась в ожидании. «Сейчас он уйдет, и я продолжу», – думала она.
– Не буду мучить тебя загадками, а скажу сразу, чтобы ты не приняла меня за привидение: полы скрипят одинаково во всей квартире, может, где-то меньше, где-то больше, так что твои шаги, если бы ты ушла, продолжали бы поскрипывать, повернув налево. А этого не произошло, из чего следует сделать вывод, что ты дальше либо полетела по воздуху, либо все еще стоишь здесь. Второе более вероятно. Образовалась тишина. А то, что ты подглядывала за мной в щель, я выяснил по твоему дыханию, я слышал его в щели замочной скважины. Надо задерживать дыхание, чтобы быть незаметной.
– Мистер Ухо. Буду звать тебя так, – зашевелилась Таня, снова подошла к двери и, осветив фонариком, стала тщательно ее осматривать.
Эта дверца была помассивнее предыдущей и закрыта более плотно. Звук хорошо проходил, а значит, дверь была не так совершенна, как казалось.
– Ты унаследовала это жилище?
– Нет, я в гостях, сестра унаследовала, точнее, муж ее. А кто тут жил до этого?
– Семейная пара, преклонного возраста. У них был сын, но он очень давно уехал, еще до моего рождения, и ни разу не приезжал с тех пор, так что я слышал о нем только по рассказам стариков. Еще у них была дочь, но она, к несчастью, умерла в младенчестве, ее не смогли вылечить от пневмонии.
– Жаль.
– Все произошло очень быстро в один из ноябрьских вечеров, девочка долго кашляла, ночью начался жар, когда пришла медсестра, ребенку уже ничем не могли помочь, и к утру она умерла прямо на груди матери. Этого я тоже не застал, а только слышал из рассказов. Отец семейства умер от сердечной болезни в возрасте около шестидесяти лет, а жена его прожила после еще лет десять и тоже скончалась.
– Какая «счастливая» история. А эта комната кому принадлежала?
– Женщине, вроде как родственнице их семьи.
– Она тоже умерла?
– Да, за неделю до моего рождения, очень хотела меня дождаться, но, увы. Женщина была очень интеллигентная, тихая, ходила мало, ноги у нее были разные – одна короче другой, поэтому передвигалась она со специальной поддерживающей палкой и очень медленно. Передала мне подарок на предсмертном одре. Мать рассказывала, что очень удивилась этому тогда, потому как общались они немного и женщина эта была не особо приветлива с соседями, жила в своем закрытом для всех мире, у нее что-то было с головой не в порядке, но потом она вроде подлечилась и уехала во Францию. Бывала тут наездами, а как узнала, что мать беременна, сразу позвонила и прилетела накануне родов, но, увы, не дожила всего несколько дней. Мама так и не поняла, что ее действиями в тот момент руководило и чем был вызван такой интерес к ее положению. После смерти все сделали вывод, что старуха была уже в маразме и скорее всего спутала мать с кем-то из своих родственников. Но, поскольку подарок был передан именно мне и иных претендентов на него не было, так оно все и осталось.
– А что там за подарок был?
– Золотая монета – пять рублей. На одной стороне написано: «Чистого золота 39 долей». На другой – какая-то аббревиатура непонятная, очень старая вещичка.
– И что с ней?
– Лежит, ждет своего часа. Старуха сказала, передавая монету, якобы я сам пойму, что с ней делать.
– Вот так заинтриговала!
– Много раз крутил монету в руках, но никаких мыслей в голову не пришло – может, еще не время, – договорил голос и перевел тему. – Дом очень старый, стоит в очереди под снос, и скоро нас всех расселят. «Видела новые дома на окраине города?» – с гордостью спросил Мистер Ухо.
– Да, – без всяких эмоций ответила Таня, продолжая думать о таинственном подарке.
– Я только одного боюсь. Вдруг нам достанется жилье на одном из верхних этажей. Для меня это будут совершенно новые ощущения, и мне страшно осознавать это.
– Ну, во-первых, – заявила Таня как профессионал, – жить наверху очень здорово. Чем выше ты поселишься, тем ближе к тебе будет небо, и его цвет можно будет определить более точно. А во-вторых, скажу я тебе, не беги впереди паровоза и не думай о том, чего еще не произошло, а то заблудишься в своих мыслях, как в лабиринте, и не найдешь дороги обратно. А сейчас я спать. Пока.
– Ты придешь еще? Ты тут надолго?
– Приду. Не знаю точно на сколько, пока не определилась – сестра вернется только в конце лета, я буду периодически приезжать и поглядывать за квартирой.
– Тогда спокойной ночи.
Когда Таня вернулась в гостиную, луна начала исчезать в серо-голубом тумане рассвета. Это самое красивое время – солнце медленно поднимается из-за горизонта, цепляясь своими лучами, словно руками, за макушки самых высоких деревьев. Таня встретила рассвет и после, задернув плотные бархатные шторы, строго охраняющие ее покой, упала в кровать.
4
День клонился к закату, когда девушку разбудило настойчивое чувство голода. С тяжелой, словно чугун, головой и болью в ногах Таня встала и поплелась на кухню ставить чайник. Ноги, забытые в связи с новыми впечатлениями, стонали, будто голодные псы, взывая обратить на них внимание. Таня вспомнила рекомендации врача: про ноги не забывать! И затем сразу в голове отозвался голос художественного руководителя танцевальной труппы, который настойчиво рекомендовал заниматься каждый день без перерыва. «Не лениться и не расслабляться» был его девиз, который он произносил так часто, что, стоило ему поднять указательный палец, все сразу понимали, что он сейчас скажет.
После первого и самого приятного утро-вечернего глотка черного ароматного кофе Таня принялась за рекомендации. Для начала нужно проглотить приличную порцию обезболивающего, затем туго замотать ноги специальными бинтами, а уже после вставать на мыски. Таня надела наушники, включила музыку в своем телефоне и, сунув его в карман, начала разминку, лицо ее резко менялось, когда она собирала короткие черные растрепанные волосы в маленький торчащий хвост на самой макушке, и становилось серьезным и взрослым. Так Таня выглядела только в те моменты, когда ее легкое тело порхало над полом, выписывая каждый пируэт так изящно и безупречно, что даже старый скрипучий паркет замолкал в изумлении. Сложно было представить, что может получаться что-то лучше пантомимы, окутавшей, словно туман, юность молодой танцовщицы. После очередного прыжка Таня замерла, лицо ее покраснело, на лбу выступили капли пота, а ноги неподвижно застыли на месте. Музыка продолжала играть в наушниках, но девушка со злости сдернула их и швырнула в сторону… Боль отступила через несколько минут, после чего Таня смогла сесть на табурет и громко разрыдаться. Это продолжалась минут десять, а следующие полчаса она сидела тихо, уставившись в одну точку: слезы высохли, оставив белые разводы на щеках, в это время на улице уже полностью стемнело.
– Я уже было подумал, что ты не придешь, – сказал голос, когда Таня вкручивала лампочку в патрон.
– Мне нравится тут. Знаешь, у меня такое странное чувство, будто, пересекая черту гардеробной, я попадаю в другой мир, словно тот мир, в котором я живу, остается там, а тут совсем другой, тут меня переполняют эмоции, но совсем не те, что там. Понимаешь, о чем я?
– Фантазерка. А чего ты плакала сегодня?
– Ничего.
– Можешь, конечно, не говорить, это вовсе не мое дело. Просто ты совсем одна, и я подумал….
– Ничего я не одна! – воспротивилась Таня и тут же поняла, что неправа. – Ну, может, и одна, и что? Нельзя поплакать?
В ответ ничего не сказали. Таня спустилась с табурета, подошла к двери собеседника и села на корточки:
– У меня болят суставы, и рано или поздно я перестану танцевать. Сейчас лето, есть возможность подлечиться к новому сезону, но все идет сложнее, чем я думала, а я должна танцевать свою роль! Должна – понимаешь?
– Понимаю, – с грустью ответил голос. – Как тебя зовут, скажешь?
– Таня.
– Я Виктор, очень приятно.
Таня встала и начала водить фонарным лучом по стене.
– Где тут может быть выключатель, не знаешь?
– Он у меня, не ищи.
– У тебя?! – удивилась Таня. – Как это?
– Вот так. Зажигать?
– Давай.
В комнате по-прежнему было темно.
– Ничего не горит, – сказала Таня.
– А лампочку ты вкрутила?
– Нет, держу ее в руке.
– Ха-ха-ха-ха! Ты с юмором!
– Ты тоже! – ответила Таня, разглядывая плафон в свете все того же фонарного лучика. – Наверно, контакты перегорели, надо бы его разобрать и почистить. Может, поможешь?
– Нет! – уверенно сказал Витя.
– Почему это?
– Нет, и все.
– Я не кусаюсь и не насилую молодых парней, так что ты в полной безопасности, – с преобладающей долей сарказма сказала девушка.
– Нет же, говорю. Я не могу. Позови мастера, тебе все починят.
– Странно, но дело твое.
– Обиделась?
– Нет, я не обижаюсь на такие вещи, – ответила Таня и снова залезла на табурет.
– Обычно все обижаются.
– Какой смысл обижаться, если я даже не знаю, кто ты, как выглядишь? И есть ли ты на самом деле или всего лишь плод моего воображения, а в этом случае обижаться вообще несерьезно, так как обижаться на собственную фантазию – это уже совсем другая форма шизофрении.
– То есть разговаривать допустимо, а обижаться нет?
– Именно.
– И тебе не страшно от этих мыслей?
– Нет. Потому что ты, скорее всего, все же реальный человек. Это объясняется двумя простыми фактами: чтобы ты появился в моем воображении, я должна была тебя как-то ожидать и представлять тут. Иными словами, ты бы не появился без моего на то желания. И второе: будь ты мой воображаемый друг, звали бы тебя Александр, а не Виктор.
– Это почему? – возмутился голос за стеной. – Что, любовь твоя?
– А вот и третье доказательство: все воображаемые личности мыслят очень нестандартно, а ты предположил самую примитивную версию.
– Ой, ну ладно.
– Смею тебя заверить, – сказала Таня, слезая с табурета с плафоном в руке, – что воображаемых друзей у меня нет ни одного, впрочем, как и не воображаемых.
– Почему? – спросил голос.
– Не знаю, просто нет, и все. Все, кто могли бы быть мне интересны, почему-то быстро уходят из моей жизни. Так что в этом мы с тобой похожи.
– Ты так уверенно заявляешь, с чего это?
– Логика, друг мой! Человек, проводящий вечера у соседской стенки, вряд ли может быть сильно востребован миром вне этих стен. – Твоя очередь!
– Мы что, соревнуемся кто кого?
– Ну, типа того.
– Нет, я больше не играю в эту игру, – сказал Витя. – Тебе и так нелегко из-за суставов, которые ставят под сомнение твое блестящее будущее, а тут еще я….
– А ты хитрый, – улыбнулась девушка.
– Так что там с Александром?
– Ничего особенного, боюсь, разочарую тебя.
– Я очень удобно устроился и готов внимать каждому твоему слову, – и за стеной послышалось шуршание.
– На летних каникулах в старших классах школы, – начала Таня, – я устраивалась на подработку – в столовую психбольницы, недалеко от дома, где мы жили. Сестра тогда работала одна, ей было тяжело, и, вопреки нежеланию, мне приходилось мыть стаканы и помогать разносить еду по палатам больных, накрывать в столовой к обеду и убирать после. Я точно знала, что это не моя судьба, а всего лишь временная необходимость, я училась в балетной школе, и у меня, казалось, были неплохие перспективы. Поначалу я брезговала, в первый месяц работы я даже сильно похудела – запах больничной еды вызывал у меня страшную тошноту, сохранявшуюся на протяжении всего дня. Даже приходя вечером домой, есть все равно не хотелось, за целый день запах пропитывал мою одежду и стойко сохранялся до тех пор, пока все хорошенько не выстираешь. Вскоре я привыкла, и стало легче, точнее, незаметнее.
День, когда работаешь, пролетает очень быстро. Однажды к нам поступил новый больной: худой, бледный мужчина, весь в шрамах и татуировках, коротко стриженный, с чуткими голубыми, пронизывающими душу глазами, такого маленького роста, что казалось, он болтает ногами, не доставая до пола, сидя на стуле. Новеньких обычно обсуждает персонал, рассказывая друг другу байки из жизни больного и причину, по которой он сюда загремел. Но про этого никто ничего не знал. Мне лишь сказали, что его зовут Александр и ему можно накладывать порции побольше, чтобы набрал пару килограммов, а то укол вколоть некуда, иголка проходит насквозь – посмеивались медсестры.
Я поднесла поднос и выставила на стол: первое, второе, салат и чай – как и было сказано – порции побольше. Он посмотрел на еду и перевел взгляд на меня так, будто я сделала что-то ужасное. Опыта у меня было уже достаточно, чтобы не обращать на это внимания. Учитывая специфику сего заведения, не редкость, когда больные швыряют еду в персонал, стены, окна и своих же друзей по палате. На этот случай вся посуда – из прочного пластика, а ложки и вилки без острых концов. Но его взгляд вызвал во мне непонятное чувство тревоги, и я постаралась побыстрее уйти, он вдруг окликнул меня: «Я не буду это есть». Мне ничего не оставалось, кроме как попытаться его успокоить: «Это очень вкусно, попробуйте! Наш повар старается…» Он перебил и крикнул громче: «Я не буду это есть! Я не буду кормить червей!» На его крик тут же отреагировал медбрат – двухметровый дядя с большими, словно воздушные шары, бицепсами. Я ушла, а следующим утром мы вновь встретились. Он сидел один за столом у окна, теребил край белой скатерти, свисавшей под стол, был уже гораздо спокойнее, но все еще продолжал голодовку. Пригласив меня за стол, он стал рассказывать о вечности, поделенной на бесконечность, о семи грехах и о том, как черви поражают человека, живущего безмятежной плотской счастливой жизнью. А еще о том, что человек может путешествовать во временном пространстве по собственной жизни, проживая ее отдельные моменты в другом измерении. Из последнего получился бы неплохой сценарий для фантастического триллера, но, к сожалению, я не обладала талантом к написанию сценариев. Да и мысли эти были не мои – а его, и красть их мне не хотелось. Сначала мне казалось, что это полный бред, а потом я стала понимать, о чем он говорит, и почувствовала, что у нас есть нечто общее, только у него это уже в более раскрытой форме, а у меня – только в зачатке. День за днем он рассказывал мне все больше и больше, погружая мое, и без него нездоровое, сознание в пропасть бессознательности, унося вдаль от реальности жизни. Несмотря на его убогий вид, человеком он был очень образованным. В основу его мировосприятия лег мистицизм, а истинной его любовью была живопись, он знал о ней все и с таким проникновением рассказывал, что казалось, будто некоторые из работ – его собственное детище. Триптиху Иеронима Босха отводилось особое место, он смаковал каждое сказанное о нем слово, будто сам писал его, и сильно возмущался и противился современному толкованию произведения искусства. У него было свое, совершенно четкое суждение «Страшного суда», в котором немаловажная роль отводилась тем самым червям, что пожирают человеческую плоть изнутри. Так, незаметно для себя, я утратила иллюзию самоконтроля, прожив два рабочих месяца в «Саду земных наслаждений», в котором между тем еще были горы грязной посуды, стонущие, как собаки, люди и тошнотворный запах больничной еды. Вернувшись к учебе, я осознала плоды его рассказов, изменив мнение о некоторых важных для себя вещах, что сильно повлияло на мое формирование как личности в будущем. Я ощущала невероятную связь с этим человеком сквозь виртуальный мир, присущий и ему, и мне. Бредовые фобии объединяют людей, как ничто другое, словно мы одинаковые бусины на одной нитке. И тогда я поняла, что не все люди больны психически, которых таковыми считают, просто есть люди, чье мировоззрение кардинально отличается от остальных, и понять их могут только те, кто мыслит так же. Человеку дана удивительная способность быть индивидуальным, но большинство людей – вопреки этому – стараются быть похожими друг на друга. Если ты мыслишь не как все, а иначе, – значит, ты болен – надо быть как все, и тогда ты будешь считаться нормальным. Я до сих пор так и не понимаю этих рамок нормальности и ненормальности. Несмотря на эту виртуальную связь, общения с Александром за время работы в столовке мне хватило, и я не стала более искать с ним встреч.
