Анна Кудинова
39 долей чистого золота
Я пришла домой и, чтобы отвлечься, занялась обычными делами. Время тянулось медленно, я закончила уборку и все, что запланировала на этот день, когда стрелки часов показывали всего лишь семь вечера. До одиннадцати оставалось еще четыре часа, и я никак не могла придумать, чем себя занять, чтобы время прошло быстрее. Я хотела скорее все объяснить Мише, чтобы груз недосказанности, который я сама взвалила, упал с его и моих плеч. Меня распирало так, что я не могла терпеть, поглядывая на часы каждые три-четыре минуты. Как же я смогла прожить с этим несколько лет, а теперь не могу дождаться нескольких часов? Часы на стене беспристрастно качали маятник туда-сюда, словно специально раздражая меня. Я так много смотрела на них в этот день, что от маятника у меня закружилась голова».
– Что такое маятник? – спросил Витя.
– Ты не знаешь, что такое маятник? – удивилась Таня.
– Нет!
– Это такая система, она совершает механические движения, раскачивается. Называется маятник, потому что мается все время, туда-сюда, понимаешь?
– Угу, а почему «мается»?
Таня покачала головой:
– Не может определиться, где ему лучше.
Она не поверила Вите, что он не знает, что такое маятник, и решила отшутиться. На самом деле ей очень хотелось быстрее узнать, что старуха скажет Мише, когда тот явится на встречу.
«В десять я была уже готова, хотя идти до парка не более пятнадцати минут, ну, в крайнем случае двадцати, если медленным шагом. Я решила все же подождать еще полчаса, а потом выйти из дома. Зимой, по мокрому снегу или сухому льду, ходить гораздо тяжелее, палка-помогалка прокручивается и соскальзывает с гладкой ледяной поверхности, делая мою походку еще более уродливой. Но, несмотря на это, я все же хожу по улице каждый день, стараясь не упасть и не повредить ногу еще раз, так как тогда мне придется встать на костыли или – еще хуже – сесть в кресло.
На месте я была без десяти одиннадцать. Пруд, наш любимый пруд, зимой превращался в каток, целый день его бороздили шумные дети, а вечером, когда родители загоняли их по домам, на лед выходили взрослые жители нашего городка. Я смотрела на каток и вспоминала те дни, когда мы с Мишей проводили тут время. Мы могли часами бездельничать, есть мороженое и кормить уток, и нам было хорошо, так хорошо, как, наверное, за последние годы мне не было ни с кем. Я с нетерпением ждала его, чтобы сказать все это. За целый день мучительных ожиданий я придумала столько всего, что хотела сказать ему, что слова от переизбытка просто высыпались из моего сознания, словно мусор из ведра, когда забываешь его вынести несколько дней, а потом разом все пытаешься поднять с места. Может, это не самое удачное сравнение, но ничего другого не приходило на ум.
Одиннадцать часов тринадцать минут – его еще нет. Странно, что Миша опаздывал, мне казалось, что для него эта встреча должна быть не менее значимой, чем для меня, и я полагала, что он тоже томился весь день в ожидании вечера.
На льду почти никого не осталось, неуклюже каталась одна влюбленная парочка, они то и дело смеялись, кричали от восторга и обнимали друг друга, пересекая каток поперек туда и обратно, мешая молодой фигуристке, которая явно отличалась мастерством. Она, одетая в тонкую короткую черную курточку и красные рейтузы, с завидной легкостью выписывала кренделя на изрубленном льду. Ее техника и собранные в пучок волосы выдавали характер ее занятий, это была тренировка. Глядя на нее, я позволила себе вспомнить о том, что вспоминать было нельзя, что находилось за тяжелыми железными дверями моего сознания, запертыми чугунными замками размером с полдвери и еще для надежности обмотанными тоннами тяжелых цепей. Но ее воздушные прыжки, взбудоражив мое прошлое, с непреодолимой легкостью срывали замки и распахивали двери настежь, унося меня в те далекие дни под звуки волшебного оркестра.
Десять двадцать пять – Миши нет. Я обошла пруд-каток по кругу, прилично замерзла и, чтобы не задубеть окончательно, пошла на следующий круг. Крики и смех стихли, парочка, обняв друг друга за талию, исчезла в глубине парка, и лед стал принадлежать одной фигуристке – я смотрела не отрываясь, как раскрылась она в этот момент. Больше ничто не создавало ей помех и не сковывало ее движений, она летала по льду, словно порхала в воздухе, закручивая потоки холодного ветра своими невидимыми крыльями. В моей голове играла музыка, но, увы, не победная, а наоборот. Я смахнула палкой сугроб сухого рассыпчатого снега со скамьи и села на нее, вытянув ноги вперед, чтобы дать им немного отдохнуть. Я поняла, что Миша не пришел, он просто не пришел, в груди встал твердый ком, который раздулся и начал выпускать свои острые длинные иглы, беспощадно протыкая ими мою плоть изнутри. Глаза защипало, стало муторно, и по щеке скатилась горькая горячая слеза, уже на скуле она остыла и стала холодной, будто это вовсе не слеза, а крупная снежинка, нашедшая свое пристанище на моей теплой коже. Пальцы замерзли так, что я перестала их чувствовать, я сняла варежки и поднесла ко рту, пытаясь согреть их теплым паром, но от этого они, казалось, мерзли еще больше. Лучшее, что я могла бы сделать, – это встать и пойти домой, выпить горячего чаю и лечь спать, а утром начать жить той жизнью, которой я жила эти четыре года, напрочь забыв про рыбный рынок и встречу на нем. Но это означало бы проигрыш, это означало бы поражение в битве между моей глупостью и разумом, а этого допустить я никак не могла.
Вдруг вдали показался человеческий силуэт, он шел быстрым шагом прямо на меня. Так поздно тут обычно никто не ходил просто так, это наверняка был он – да, это он. Музыка в голове заиграла громче, дирижер вдруг взмахнул своей палочкой, и усатые трубачи задули в свои трубы со всей мочи, скрипачки пилили свои скрипки, словно дрова, барабанщик бил с такой силой, что на лбу его выступили капли пота. Мое сердце застучало, фигуристка на ходу сделала самый высокий прыжок за весь вечер, обернулась в воздухе несколько раз и с легкостью приземлилась – было слышно, как острое лезвие ее конька разбило поверхность льда, и в сторону полетели осколки. Я встала и потихоньку пошла в его сторону, мужчина в черном пальто и меховой шапке уверенно двигался вперед, в темноте было сложно разглядеть лицо, даже когда уже был слышен хруст снега под его ногами. Это был не он! Высокий молодой мужчина уверенно прохрустел мимо, даже не взглянув в мою сторону.
Ком снова распустил свои иглы внутри меня, я постояла еще некоторое время и в первом часу ночи отправилась домой. Фигуристки уже не было, тусклый свет фонарей освещал мне путь, стало безветренно и тихо, снежинки неспешно кружились в воздухе и опускались вниз, застилая изрубленный лезвиями коньков лед, словно латая его стонущие раны. Путь был таким долгим, что казалось, прошел целый год с той нашей встречи в рыбном павильоне. Мне было грустно, и я ненавидела себя за то, что все делаю не так, как должна.
Я сразу легла в кровать и попыталась уснуть, пальцы все еще не чувствовались от холода, а зубы продолжали стучать. Меня не покидали мысли, я думала о Мише, о себе, о нас вместе той ночью, о том, что чувствовал он, когда проснулся утром один, и о том, что сказал ей, когда она наконец заявилась домой. Я вспоминала нашу встречу на рынке, он ведь мог уйти, увидев меня, или хотя бы встать в другую очередь и сделать вид, что мы не знакомы. Но он встал за мной, встал очень близко и дышал мне в шею, зная, что я ненавижу это, что я обязательно повернусь и выскажу свое недовольство тому, кто стоит позади.
Когда я согрелась и уснула, за окном начало светать, утро понедельника всегда очень шумное и многолюдное, все спешат и суетятся в попытке ничего не упустить и не забыть после выходных. Я не люблю это время и никогда не выхожу из дома раньше полудня. День был долгий и трудный, я то и дело ошибалась, оступалась и забывала, что мне нужно было сделать. Когда закончился тот вечер, я очень быстро уснула и проспала до середины следующего дня».
2
«Прошло несколько месяцев. По крыше била весенняя капель, солнце целыми днями топило могучие сугробы и длинные, свисавшие с крыш сосульки, а мы с Соей сидели в магазине допоздна, как обычно: работали, строили планы на будущее и планировали новые заказы – я рисовала трафарет, а Соя делала эскиз новой чаши.
– Вот, готово, – я, сдув остатки карандаша с бумаги, повернула лист.
Соя необычно долго смотрела, наклонив голову в сторону, а потом сказала:
– Я бы убрала вот эти листья по бокам, они ни к чему.
Я снова положила рисунок перед собой и задумалась, в этот момент в дверь постучали. Соя тревожно глянула на часы:
– Одиннадцать. Кто это может быть?
– Не знаю, – пожав плечами, я встала и направилась к двери.
– Может, не стоит открывать? – тихо спросила она, и стук послышался снова.
– Да брось, хватит всего бояться – вряд ли кто-то хочет нас ограбить или убить!
Соя всегда всего боялась, словно заяц, бегающий по лесу, прячась от выстрелов охотников. Любое незапланированное действие извне приводило ее в ужас, она боялась всего: открывать дверь, выходить на улицу ночью, разговаривать с незнакомыми вне магазина и даже обращаться к врачу, если у нее что-то болело. Этот страх она унаследовала от своей прошлой жизни, муж-тиран годами запугивал бедняжку, не выпускал из дома и не позволял общаться с людьми. Я уверена, что она боялась не людей, которые могут причинить ей зло, а его. Где-то в глубине души ее тревожил страх, что однажды она увидит его перед собой, он посмотрит на нее своими гневными красными глазами и силой утащит обратно в чертов омут рабства, насилия и невыносимых душевных страданий.
Я дернула задвижку и, приоткрыв дверь, не поверила своим глазам – на пороге стоял Миша. Он опустил глаза и сунул руки в карманы. На его обтянутом рубашкой животе все так же не сходились две пуговицы, точнее, они сходились, но между ними образовывались круглые отверстия, через которые виднелись волосы.
– Ну здравствуй, заходи, – я кинула взгляд на часы. – Одиннадцать, ты стал пунктуальным, – с сарказмом заметила я.
Миша вошел, осмотрелся и молча одобрительно покачал головой. Сою было не видно, она, скорее всего, успела спрятаться за прилавком или между коробками.
– Мило у тебя здесь, – сказал он, рассматривая разукрашенные стены. – Ты тут живешь?
– Нет, я живу в доме недалеко от мастерской, тут живет моя помощница, продавщица этого магазина, она и раскрасила стены. Может, хочешь что-нибудь?
Миша вздохнул и, набрав полную грудь воздуха, собрался что-то сказать, но, не подобрав слов, выдохнул, затем проделал то же самое, но, так и не сумев ничего выдавить, сказал:
– Может, чаю.
Я прошла на кухню и поставила чайник.
– Я хотел сказать, – начал он, – тогда, помнишь, мы пили вино.
Я повернулась к нему и приложила указательный палец к губам, давая тем самым понять, что мы не одни, и если он решил пооткровенничать, то это не лучшее место:
– Может, пройдемся? Я уже собиралась домой.
Миша кивнул. Я надела пальто, взяла палку, которая стояла в углу и не скатывалась, вытащила из сумки ключи и, громко пожелав спокойной ночи, выключила свет.
Мы вышли на улицу, и я впервые за этот год почувствовала, что воздух стал заметно теплее, в это время обычно еще холодно, но в этом году уже установилась плюсовая температура. Мы медленно шли, Миша все еще не находил нужных слов, и это создавало натянутость в разговоре. Тогда я взяла инициативу на себя:
– У меня есть к тебе предложение!
Он озадаченно взглянул на меня.
– Не бойся! – я провела рукой по его плечу. – Давай не будем обсуждать то, что уже произошло, не будем думать над тем, кто был в этом виноват или не виноват, как нужно или не нужно было поступить. Эти события уже произошли, и произошли достаточно давно, какой смысл сейчас в этом копаться?! Какой смысл, – повторила я, – копаться в том, что уже состоялось, даже если это было неправильно? Мы можем сделать выводы – каждый для себя – и остаться при своем, идет?
– Идет! – он изменился в лице и с облегчением проглотил свои невысказанные обрывочные мысли.
– Как же тебя отпустили одного в столь поздний час? – спросила я хитрым лисьим голосом, желая узнать о НЕЙ.
Мне, конечно же, как и любой другой женщине на моем месте, было интересно узнать обо всем, что произошло за это время.
– Я сказал, что пошел к другу, смотреть матч, сегодня же футбол, полуфинал, ты разве не смотришь?
– Нет, я не смотрю. А ты, оказывается, врун, не стыдно тебе? – я рассмеялась, а Мише действительно стало стыдно. –
Шучу же! – я взяла его под руку и немного толкнула в бок, чтобы развеселить. – Ты не умеешь врать, это не твое, уже завтра тебя раскусят.
– Не говори так, ты смерти моей желаешь?
– Я рада, что ты пришел, правда.
– Ты ждала меня?
– Нет, не ждала. Но тогда, на пруду…
– Прости, ты зря потратила время.
– Не зря! Знаешь, там каталась фигуристка, я смотрела на нее – и мое сердце замирало. Я слышала музыку – и это было так прекрасно, я вспоминала…
– Ты видела в ней себя, верно? Порхающую по воздуху на обеих ногах… в красных рейтузах, – с пониманием отозвался он после небольшой паузы.
– Да, именно так, в красных рейтузах, – повторила я полушепотом и еще крепче вжалась в его руку, поняв, что он был там, он приходил, только почему-то не набрался смелости подойти.
– Вот мой дом! Я поселилась на самом верху, вон в той угловой квартире, – я показала палкой в сторону своих окон.
– Это место тебе подходит, не знаю почему, но если бы я представил твое жилище, то оно выглядело бы именно так, – Миша усмехнулся и потоптался на месте.
– А во сколько заканчивается матч? У тебя есть еще немного времени, я хочу пригласить тебя выпить чаю.
Миша пожал плечами и с улыбкой двинулся вперед:
– После матча мы обычно пьем пиво, это может затянуться на пару часов.
– Ну, смотри, я не хочу потом нести ответственность за твое безрассудство, – я открыла дверь и пропустила его вперед.
Миша скинул куртку, помог мне раздеться и поставил мою палку в угол так, чтобы ей некуда было скатываться. Этот жест был мне уже знаком: в тот день, когда я пришла к нему, он точно так же поставил ее в угол.
Пока он осматривал мое жилище, я приготовила салат из свеклы с грецкими орехами, заварила чай и накрыла на стол. Мы болтали, смотрели фотографии, я показывала Мише свои работы, эскизы прошлого года, позапрошлого и будущего, он делал замечания, комментировал и отмечал особо удачные, на его взгляд, работы. Я тайком посматривала на часы и немного волновалась – я искреннее не хотела, чтобы из-за этого вечера у него были проблемы со Светой. За то время, что они прожили вместе, она свила надежную, крепкую паутину, выбраться из которой было бы крайне затруднительно, да и ни к чему совершенно. Когда стрелка часов стала подбираться к абсолютно недопустимому для прихода домой честного семьянина часу, я начала потихоньку выпроваживать его, так и сяк намекая на жуткую усталость, и даже переоделась в ночную рубашку и халат, чтобы Миша побыстрее понял, что пора уходить. Зевая и потирая глаза, я вошла в кухню, чтобы попрощаться, а он стоял у подоконника и разглядывал бутылку коньяка, которую в знак дружбы вручила мне моя клиентка на Новый год. Я хотела ее открыть, но никак не доходили руки и не находился подходящий повод.
– Пятизвездочный, – сглотнув слюну, с трепещущей нежностью в голосе сказал Миша и повернулся ко мне, его улыбка растянулась неестественно широко.
– Хорошо, – закатив глаза, ответила я и достала две рюмки. – Только по одной и спать, завтра у меня много дел, мне нужно быть в форме.
Мы выпили по одной, закусили лимоном, затем еще по одной и еще… После третьей была последняя… Нет! Последняя была после пятой… или после шестой…
В общем, мы выпили бутылку коньяка, я проводила его до двери и отправилась спать. Раньше я почему-то не замечала, что у меня в квартире такой длинный и труднопроходимый коридор.
Я вру.
Да, я вру, и не надо округлять глаза.
Правда закончилась в предыдущем абзаце на словах «Когда стрелка часов…». Нет, не примите меня за подлую гадину, желающую разрушить паучий дом, я действительно волновалась, к семейным узам отношусь с глубоким уважением и скорбью. Про скорбь – это шутка. И подлости во мне ни капли нет, есть много других качеств – но подлости ни грамма!
Это вышло случайно, само собой, я заметила кольцо у него на пальце, а он одновременно заметил бутылку коньяка на моем подоконнике еще в то время, когда мы ели салат и пили чай. Мне стало грустно, а ему просто захотелось выпить, мы уговорили эту бутылку, пока смотрели мои работы, потом в ход пошли самогон и водка – водку пила я, как слабая сторона нашего дуэта, а самогон пил Миша. Больше я ничего не помню, но точно могу сказать, что история повторилась не только с палкой, поставленной в угол. Это был вечер дежавю.
Я открыла глаза: опять я голая, но на этот раз в своей спальне. Слава богу, в моем доме никогда не было и никогда не будет будильников. Это зло, от которого портится психика и преждевременно стареет кожа. Я убеждена, что источником всех заболеваний являются лишний вес и нервы, а будильник – первый в списке вещей, вызывающих неврозы. Поэтому у меня его нет. А если мне нужно рано встать, то я рано и ложусь, и мой организм сам просыпается к нужному времени. Ну а если я просплю, значит, не судьба свершиться запланированному дельцу.
Миша лежал рядом, тоже голый. Я встала, накинула халат и осмотрела комнату – его одежды не было. Первое, что я почувствовала, пройдя на кухню, был резкий запах сырого табака и алкоголя. Проще говоря – воняло, как в дешевой рюмочной, где по вечерам собираются алкоголики. Меня тошнило, голова кружилась, и во рту чувствовался привкус перегара. Я убрала со стола остатки празднества и поставила чайник. На этот раз бежать мне было некуда, и я решила последовать собственному совету, который дала Мише накануне вечером: не думать о том, что произошло, попросту потому, что это уже произошло.
Я включила радио и послушала новости за сегодняшнее утро, ничего интересного, кроме того, что наши продули во вчерашнем полуфинале 3:1. Я не сильно расстроилась, так как была равнодушна к футболу, и принялась искать место, где Миша мог оставить свою одежду.
Наверное, стоило бы осудить меня за столь аморальное поведение, но те, кто это сделал бы, зачастую сами живут отнюдь не праведной жизнью. Безбожье всегда вращается вблизи церковной жизни, само присутствие таких людей там, где веет святостью, как им кажется, отмаливает их грехи.
Миша проснулся во второй половине дня, я к этому времени уже привела себя в порядок, поела и уселась с книжкой в гостиной, дожидаясь его пробуждения. Я могла бы давно уйти, потому что у меня действительно были запланированные дела на день, но побоялась, что мой уход может выглядеть в его глазах так же, как и предыдущий, поэтому я решила дождаться.
Он вышел ко мне в том, в чем спал, ни капли не смущаясь своей наготы, осмотрелся и, вспомнив, где он, закрыл лицо руками.
– Мне нужно бежать, – сквозь ладони виновато пробормотал он.
– Твоя одежда в ванной.
Он сорвался с места и уже через несколько минут стоял одетый у двери и пытался открыть замок.
– На него надо нажать, – сказала я, появившись в коридоре, словно привидение.
Он выскочил:
– Ну, пока, я зайду еще как-нибудь.
И мигом побежал вниз. Я прошла на кухню и открыла окно, в воздухе пахло весной, а на деревьях щебетали озабоченные весенними проблемами маленькие серые птички, они старательно вили гнездо, принося по несколько веточек в клюве, и торопливо складывали их, чтобы успеть отложить яйца.
Я вдохнула воздух и, увидев внизу Мишу, крикнула:
– Наши продули!
Он остановился и поднял голову вверх. Я снова крикнула:
– Наши продули в полуфинале 3:1!
Миша огорченно всплеснул руками и, опустив голову, быстро зашагал прочь».
3
«В этом году, в мае, была объявлена выставка гончарных изделий, мы с Соей, конечно же, подали заявку на участие и всеми силами начали готовиться, пропадая целыми днями в мастерской. Мне нравилось, я была полностью поглощена процессом, что не давало мне думать о чем-либо еще. День пролетал как один час, а неделя – как день, год, соответственно, казался месяцем. Когда занимаешься любимым делом, время будто ускоряется и сокращает жизнь, словно взимая плату за то, что человек счастлив. А если страдать, бездельничать или того хуже – ждать, то оно растягивается, словно резина, и кажется, что день удваивается в длину и ширину.
– А кто это был? – спросила Соя, передавая мне мешок с глиной.
– Это мой знакомый, он пришел повидаться и проводил меня домой.
Соя улыбнулась:
– Так, может, он ухаживать за тобой вздумал?
– Нет, он женат. И к тому же мы с ним просто друзья.
Соя снова улыбнулась, будто знала о чем-то, и покачала головой:
– Всяко бывает.
– Знаешь, он сейчас делает то, от чего когда-то сам сильно страдал. Может быть, таким образом он компенсирует свои старые обиды, а может, это просто слабость, но я не хочу в этом разбираться, пусть живет как знает, – я протянула руку и взяла краски.
Соя налила воду в ведро и в полусогнутом положении перенесла его к гончарному кругу, чтобы отмыть засохшие остатки глины.
– Я знаю одну женщину, она много чего умеет, понимаешь меня?
Я сморщила лоб и улыбнулась, мотая головой:
– Неа, о чем ты?
– Она может увидеть будущее, – полушепотом сказала Соя, – и погадать на картах.
Мое сердце забилось сильнее – так, что его стук чувствовался в груди, а в руках появилась небольшая дрожь. Мне стало страшно, что кто-то может узнать мою тайну, которую я так бережно храню за железными дверями своей души уже несколько лет. Мне захотелось бежать, просто бежать и не оборачиваться.
– Глупости все это, – сказала я, не поднимая глаз, чувствуя, что Соя смотрит прямо на меня. – Лучше это время потратить на что-то полезное, вместо того чтобы вводить себя в заблуждение. Знаешь, как бывает: она тебе скажет что-нибудь – ты поверишь, а потом окажется, что это все неправда.
Я начала замешивать глину.
– Передай мне, пожалуйста, ложку для замеса, – я указала на стену, где она висела.
– Хуже не будет – сходим, послушаем, а там решим, верить или нет.
Я подняла глаза, сняла глину с рук и посмотрела на нее:
– Я и так, без гадалок, все знаю.
И опустила руки в ковш с водой».
– Может, она его убила? Этого человека, которого любила, – предположил Витя, снова перебив чтение. – Она ведь боится, что все узнают ее тайну, значит, она сделала что-то плохое, но при чем тут я?
Витя продолжал проецировать все написанное на себя.
– Может, и так, но ты тут ни при чем, я же уже тебе говорила. Версия про убийство интересная, кстати, это могло произойти случайно, в порыве страсти, например, или еще как-нибудь, такое случатся. Я бы не стала судить человека за случайное убийство, так как он в этом случае не представляет угрозы для общества. То, что ему придется жить с этим до конца жизни, и есть настоящее наказание.
– Это точно, но как распознать случайное оно или нет? Если упразднить закон в отношении убийств по неосторожности, то их количество сразу же возрастет, так как все умышленные убийства будут планироваться как неумышленные, и поди разберись в них потом, – со всей серьезностью заявил Витя, будто он в данный момент решает судьбу Конституции.
– Возможно!
– Мы уже близки к разгадке, я придерживаюсь того мнения, что она все же убила и спрятала где-то его труп, а монету оставила себе на память, потому и мучается, и не может никому открыть свою тайну.
Таня поменяла позу и, прислонившись спиной к двери Вити, сказала:
– Мы будем близки к разгадке, если ты не будешь меня перебивать, – сделав акцент на слове «будем».
– Хорошо, хорошо!
В комнате образовалась трехминутная пауза, слышно было только, как Витя вздыхает и сопит за дверью в ожидании продолжения.
«Ночью мне не спалось, я думала о выставке и о гадалке, перескакивая с одних мыслей на другие. Мне необходимо было закончить роспись, но пока в голову не приходило ничего оригинального, а со своими, на тот момент уже банальными, наборами посуды мне ехать не хотелось. Я должна была придумать что-то, что произвело бы фурор на выставке гончарного мастерства, недаром мастер Василий Петрович верил в меня и завещал мне свою мастерскую, я просто обязана оправдать его доверие. Мысли о нем вселяли в меня энтузиазм и давали силы для нового дня.
В гадалку я не верила, просто не верила, и всё, но в то же время меня раздирало ужасное любопытство: есть ли у нее реально дар, сможет ли она увидеть то, что произошло со мной, и, может быть, даже объяснить. А вдруг она ответит на мои вопросы – те, что мучают меня уже много лет? Вдруг она поможет мне вернуться?
Я уснула, а утром приняла решение – поехать. Жизнь со мной уже пошутила достаточно жестко, и бояться в ней мне больше нечего. Это было что-то вроде русской рулетки: пистолет заряжен только одной пулей, значит, в нем пять холостых выстрелов и один смертельный.
Мы взяли такси и поехали в ту самую деревню, где жила та самая гадалка. Деревня располагалась на окраине города, достаточно далеко от дороги, туда невозможно было проехать на машине, поэтому нам пришлось пробираться пешком по натоптанной тропе через свежее засаженное поле. Ростки пробивались сквозь плотную глину и всеми силами тянулись вверх, к солнцу, которого в этом году было немало. Обувь тут же стала пыльной, я жмурилась, поднимая голову кверху, небесная вата свисала обрывистыми клоками, макушки деревьев замерли в безветренной тишине – это был настоящий штиль. В моем сознании тоже был штиль, никакого ветра, может, поэтому я и согласилась поехать к гадалке, нагнать тем самым хоть какой-то маломальский ветерок.
Деревянный дом гадалки был небольшим. Мы постучали в старую, перекошенную дверь. Соя вошла первой, когда гадалка со скрипом распахнула ее перед нами. Вопреки моим ожиданиям, женщина обладала не столь внушительной внешностью, как мне представлялось: обычный бабий халат, косынка на голове и резиновые калоши на босу ногу. С заднего двора доносились лай собаки и кудахтанье кур. Никаких свечей и шаров судьбы у нее в доме не было, это тут же расслабило меня, и я вдохнула полной грудью свежий деревенский воздух с примесью запаха молока и куриного помета. Гадалка пригласила нас в комнату и предложила присесть. Я смотрела на нее, не сводя глаз и пытаясь понять, видит ли она меня насквозь, как это было заявлено, или нет. Возможно, она что-то и высмотрела, но виду не подала, а просто села напротив и придвинула небольшой журнальный столик. Мешая колоду карт, она то и дело поглядывала то на меня, то на Сою, будто выбирая одну из нас, а после сказала:
– Сначала ты, – и указала на Сою.
Я немного сдвинулась влево, чтобы Соя оказалась напротив меня, и стала с нетерпением ждать. Гадалка разложила карты цветочком, внутри цветочка – крестиком. Эта раскладка напомнила мне роспись, которую я использовала в прошлом году, – белый узор на черной вазе. Гадалка рассказала, что у нее на сердце камень, что есть человек, который ее ненавидит, и что ее сыновья – про которых Соя сама все выложила – по ней все же тоскуют. Полная чушь, такое я тоже могу рассказать – это толкование применимо ко всем людям, у каждого найдется то, о чем болит душа, и человек, который его не особо жалует. А все самое важное Соя, не замечая того, выдала сама. Шарлатанство – других слов нет. Я злилась, и, кажется, это было заметно по моему недоброму лицу и надувающимся при вздохе ноздрям.
– Ты не веришь мне, – сказала гадалка, перемешивая колоду и поглядывая на меня исподлобья.
– Нет, – призналась я. – Все, что вы сказали, можно применить и ко мне, так же, как и к другому человеку. Пока я ничего нового не узнала.
В этот момент я решила сымпровизировать.
– Мой муж, – начала я, – он так болен, я не знаю, что делать, сколько ему осталось?
Соя округлила глаза и повернулась ко мне в тот момент, когда я наступила ей на ногу под столом.
«Сейчас я ее расколю, как щепку», – думала я с досадой за всех обманутых клиентов этой шарлатанки.
Гадалка старательно перемешивала колоду карт, что-то приговаривая себе под нос. Затем еще раз взглянула на меня и разложила карты. Я в этом ничего не смыслила, кроме того, что рисунок был совсем другой. Она молча рассмотрела его, затем снова взглянула на меня и собрала карты, ничего не сказав. "Ага! Пришла в замешательство, не знает, как выкрутиться", – я продолжала молча ждать с печалью и надеждой в глазах, словно натурально имела тяжело больного мужа. Она снова перемешала карты и разложила:
– Тебя ждет дорога.
"Ну надо же, какое удивительное открытие! А я думала, останусь жить тут, на этом диване, не сдвинусь с него до конца своих дней", – молча злилась я, а вслух произнесла лишь:
– Куда?
Она взглянула на меня, и наши взгляды на секунду пересеклись – ее зрачки были расширены, я увидела свое отражение в их черной глубине и тут же отвернулась, а она продолжала смотреть на меня:
– Дорога хорошая, дальняя, принесет тебе удачу и нового человека. С ним ты будешь счастлива. Это всё!
Она собрала карты и снова посмотрела на меня, будто хотела что-то добавить, но промолчала, за нее сказали глаза, они явно дали понять, что она знает что-то большее, чем сказала. По спине пробежал холодок, все это самообман, просто фантазия.
Мы с Соей шли обратно через поле, и оно казалось в два раза длиннее, чем когда мы шли туда, все потому, что моя больная нога прошла больше дневной нормы и начала потихоньку стонать.
– Я же говорила тебе – полная фигня, ничего она не может и не знает, – убеждала я Сою, которая, окрыленная весточкой о детях, шла и скромно, задумчиво улыбалась. – Я думаю, она говорит это всем, набор стандартных фраз, применимых к любой жизненной ситуации.
– Посмотрим, тебе она обещала дорогу и нового человека…
– Да, – возмущенно ответила я, – я каждый день хожу по дороге и так или иначе общаюсь с новыми людьми, хотя бы в магазине или со строителями, что продают мне глину.
– Но с ними же ты не счастлива?
– Если они сделают мне скидку в следующем месяце, то вполне буду, – отшутилась я и рассмеялась.
Соя чувствовала себя неудобно, что притащила меня в такую даль и мы потратили целый день впустую.
– Ладно, – разрядила я обстановку, – зато мы хорошо провели время и прогулялись под палящим солнцем, вместо того чтобы сидеть в мастерской целый день. А если бы не поехали, то и не узнали бы.
Соя улыбнулась.
– А счастливой мне уже не бывать, – добавила я с грустью, – это дело прошлое».
