Андрей Речевский
Больше, чем отсутствие
– Я бы вот точно попыталась бы с ними поладить. С детьми, имею ввиду.
– У меня вот не получилось, хотя на это и была потрачена не одна попытка.
Как и несколько часов назад, перед моими глазами застыл однообразный пейзаж с выцветающими полями, бело-серым небом и предчувствием скорого похолодания. Разница была лишь в том, что теперь я иду днем, иду не в одиночестве. Произошло немало всего, а мне так и не удалось узнать, в какое время мне повезло проснуться. Никогда не спрашивайте время у черноволосых девиц в фиолетовых платьях – они, например, могут сказать вам: «сейчас начало первого», тогда как на самом деле всё первое уже и не является, по сути, первым.
Ближайшие полчаса мы не разговаривали вслух. Мысли каждого из нас, если и были похожи, могли бы запросто развиться в очень даже приличный диалог, но мы продолжали молчать, каждый думал о своем. Ещё раз вспоминаю произошедшее в деревне: глупый старик, наивные взрослые дети, ещё не доросшие до взрослых дети. Не могу сказать, что мне было совсем скучно, и я даже понимаю сейчас, что всё произошло слишком быстро, может, всё-таки где-то глубоко внутри мне хотелось бы остаться там подольше. Однако, это уже прошлое. Впереди – неизвестность, сбоку от меня – надоедливая девочка, когда-нибудь она станет чьим-то трофеем в своём фиолетовом платье, я не сомневаюсь в этом; под моими ногами хрустит иногда земля, когда наступаю на мелкие камни. Надо мной бескрайнее небо со сползающим по нему пятном солнечного диска. Всё так просто, и так бесполезно. Снова смотрю в сторону знакомой реки.
Длинная же всё-таки речка – ни конца, ни края ей. Иногда она пестрит волнами, иногда застаивается на одном месте. Знать бы ещё, что ей больше нравится – неустанно бурлить, перемешиваться, играясь с непослушным ветром, или стоять неподвижно, так, чтобы никто не обращал внимания на то, как она сегодня удивительно спокойна, как покорна своей природе, и как она красива.
***
12…
– Почему?
Почему сейчас нет никого, кто бы смог понять, насколько я на самом деле добрый человек? Почему никто не хочет этого увидеть? Почему никто не хочет видеть истинную доброту и доброжелательность? Почему никому нет дела до того, что где-то есть человек, которому совершенно не всё равно на других? Почему все хотят жесткости и жестокости к себе? Может быть потому, что только через жестокость и пассивную злость они могут видеть свою доброту? Потому что им нужно с чем-то сравнивать, чтобы оценивать самих себя?
Одной нужны деньги, другой нужна зрелость. Одному нужны знания, а другому нужен детский настрой, чтобы друг-товарищ-партнер-знакомый смог дурачиться, как ребенок, невзирая на свой возраст и всё, что он уже пережил.
Если не вышел лицом, вряд ли получится выйти в люди. Почему многие думают именно так?
Именно сейчас, когда я недостаточно трезв, чтобы достаточно красиво и звучно соединять слова в предложения, но готов делиться своей любовью ко всему миру, рядом никого нет. Никого, кто смог бы увидеть всё, что живет внутри меня – какая безграничная любовь к каждому живущему, к каждому нуждающемуся, какая нежность, живущая где-то на кончиках пальцев, не имеющая предела.
Именно в момент, когда я сбрасываю с себя маску, я оказываюсь один. Отчего же люди так трепетны, когда выбирают себе жестокость, которая бы им точно понравилась?
***
– Достаем двойные листочки…
– А давай ты не будешь рассказывать мне то, о чем я ещё не спрашивал…
– Ты предлагаешь мне упасть на твои колени?..
– Если на вопрос никто не ответил, то это либо плохой вопрос, либо некрасивый спрашивающий…
– Тебе готовы всё простить. Не за просто так, разумеется. Они хотят зрелища…
– Не бывает невыносимых людей, бывают узкие двери…
– А сегодня, друзья, мы поговорим о выборе. Начну с того, что все люди делятся на несколько категорий: те, кто выбирает, кого выбирают, и те, кто остался. Я обычно называю их счастливчиками.
***
10. Продолжение
Теплый летний вечер с багрово-фиолетовым закатом превращался в нечто, предвещающее ужас, который неумолимо быстро выцветал из страстного розового в холодный иссиня-черный цвет. Солнце давно скатилось за крошечный лес вдалеке, оставляя нас двоих, стоящих на берегу, на произвол друг другу. Вряд ли сегодня можно будет увидеть луну – на небе слишком много облаков, но если бы она была, было бы гораздо проще признать, признаться себе, что ни в чем не виноват. Но вот только кому и какое дело есть до этих признаний? В сотый раз повторяю себе: «я ни в чем не виноват».
– Ну, так ты скажешь всё-таки, чего так решил поступить? Сидишь только, смотришь куда-то в небытие.
Какие слова он хочет услышать? Какие слова могут меня спасти от самого себя? Кому я должен признаться в первую очередь?
– Что ты хочешь услышать?
– В смысле, что? Ты оставил меня умирать, а теперь не понимаешь, что я хочу услышать? Я спрашиваю у тебя одно и то же уже почти час.
Удивительно, но его голос источал спокойствие, его слова легкой пеленой обволакивались вокруг меня, моего тела, вокруг шеи, затягиваясь на ней в тончайший нитяной узел, отчего у меня перехватывало дыхание с остатками каких бы то ни было слов.
Достаю из пачки очередную сигарету:
– Будешь?
– Давай. Ну и? – начинает по новой, подкурив.
– Да я не знаю, что тебе сказать. Не знаю. Это сложно объяснить.
– Самое интересное знаешь, что? Что ты ни разу еще не попросил у меня прощения, хах.
– Почему я должен это делать? Сам же всё время говорил мне: выживает сильнейший.
– Да, верно ты это подметил, только вот… Ты кое-что забыл, видимо.
Наверняка опять хочет провернуть со мной какой-нибудь свой трюк, как всегда это делал. Я не поведусь больше на его дешевые провокации. Я выбрал свой путь и пойду по нему до самого конца, что бы ни случилось.
– Я забываю только то, что не считаю полезным. Или значимым.
– Ну, если всё, что я для тебя сделал, ты считаешь неважным, будь готов к последствиям. Понимаю, что в моем случае моя ошибка – только моя, и эта ошибка – мое доверие тебе.
– О каком доверии ты вообще говоришь? Ты серьезно думаешь, что я хотя бы на миг мог по-настоящему поверить тебе в отношении чего-либо? Это просто смешно. Вспомни, сколько раз ты давал мне повод думать, что я для тебя лишь пустое место, но даже несмотря на это я оставался с тобой, и не мог, до сих пор не могу поверить в твою искренность. Хватит притворства. Если честно, я всегда надеялся на то, что когда-нибудь ты покажешь своё настоящее лицо. Даже сейчас ты пытаешь меня обмануть. Хватит уже.
Вечер сменяется сумерками, но остается вечером. Человек, изменяя себе, остается человеком. Какой смысл в том, что я до сих пор пытаюсь всеми способами выгородить себя, при этом обвиняя другого в его притворстве?
Мы оба понимали, что этот день станет последним в наших отношениях, какими бы они ни были, во что бы они не превратились. Мы еще долго перебрасывались взаимными обвинениями в адрес друг друга, то нападая, то защищаясь. Это продолжалось до самого рассвета. Никому из нас не хотелось уходить с этого берега раздора. Меж тем, пачка Чапман полностью исчерпала себя, последнюю сигарету я докурил сам.
Прозрачный утренний холод сковывал собой всё вокруг: водную гладь, макушки позолоченных просыпающимся солнцем деревьев, траву, песчинки и камушки под ногами. Казалось, мы застыли посреди недописанного пейзажа и тем самым испортили всю картину, которая могла стать шедевром, но не стала. Художник допустил две грубые ошибки, когда позволил нам заслонить своими худощавыми силуэтами нечто прекрасное, но теперь уничтоженное, ибо, удалив нас, на картине останется пара вечных дыр, исправить которые не представляется возможным, как и художнику повторить его творение.
Мой оппонент поднялся, наконец, с земли и медленно побрел к воде. Дойдя до границы соприкосновения двух стихий, он обернулся в мою сторону:
– Надеюсь, ты хотя бы будешь помнить меня, а вместе со мной и то, что ты сделал. Может быть, когда-то ты сможешь признаться себе, что ты за человек.
После этих слов он снова пошел вперед, погружаясь всё больше в холодную россыпь блистающих волн. Вот он в воде по колено, по пояс, вода нежно касается его груди, плавно обнимает шею, с небольшими порывами отнимает рот, добирается до глаз, взгляд которых всё время был устремлен куда-то вперед, на поверхности остается только макушка светлых волос, но через секунду и она тоже исчезает из вида.
Я видел всё. И своего друга, и то, как его не стало. Будь он сейчас рядом, я бы рассказал ему всё, о чем он хотел бы знать. Что, если это был тот самый человек? Если бы я сразу понял это, как понимал и он то, что каждая моя фраза, каждое мое слово – это крик о помощи.
– Прощай, – прошептал я себе, но никто не мог меня услышать в этот момент. Никто бы и не услышал меня с того самого момента, как я остался один на берегу, залитом вечерними сумерками.