Андрей Речевский
Больше, чем отсутствие
Я видел, как Она что-то говорила, только по движениям Её губ. Взгляд застыл, тело не двигалось, не было слышно её голоса.
– Почему я тебя не слышу? Что ты говоришь? Это шутка? Что я сделал не так?
Всё вокруг замерло, остановилось на моих вопросах, а затем кто-то как будто выкрутил лампочки, всё превратилось в темный пустой фон, я перестал видеть даже свои руки. После мгновенной тьмы появился свет, очень яркий, словно мне только что открыли глаза перед огромной горящей лампой…
– Ну нет, почему опять? – эти мысли после пробуждения уже давно превратились в привычку. Он закрыл глаза в надежде снова уснуть, но мозг уже полностью окутала гнетущая реальность, с долгами всему свету, головной болью на каждый день и отсутствием чего бы то ни было хоть сколько-нибудь достойного двадцать третьего года жизни.
– Несколько пропущенных с неизвестных номеров.
– Сообщение из дома.
– С вашей карты ****4735 списана сумма 37 р. в счет погашения долга…
– Опять кому-то ночью звонил.
– Сегодня точно нужно сходить в магазин.
– Болит голова.
– Пересдача экзамена уже на следующей неделе.
– Куда ни посмотри – везде пусто, ничего, никого, все молчат!
– Опять так холодно.
Укутавшись в одеяло, он подходит к окну, смотрит за взявшуюся пленкой грязи штору: снег, снег, лед, грязное небо, немые многоэтажки, обворованные зимой стволы деревьев. Достает из пачки последнюю сигарету, зажигалка нашлась где-то в хаосе примитивной столешницы, закуривает. Первая затяжка всегда сжимает горло, но потом курить становится легче легкого. Дым, клубами раскручиваясь в пространстве комнаты, медленно впитывается в стены, в воздух, в маленький блокнот, на открытом листике которого карандашом нарисовано что-то похожее на котенка.
Через несколько минут от сигареты остался лишь смятый окурок, из которого плавно вверх продолжала вытекать тонкая струйка едкого дыма.
– Что ж, очередной никчемный день, здравствуй! – кричит в своей голове, сидя на кровати – опять это «домой не звонишь, нас забыл уже совсем, наверно», что за бред, мы разговаривали на прошлой неделе!
– А эта Л*, какая же всё-таки меркантильная шлюха, вот же блин, не верится даже. Ха-ха-ха, да ну, что за бред… Ладно, мне всего лишь нужно подождать, но когда она всё же придет, точно пошлю нах.
– Сходить в магазин, но сначала в душ. Надо ещё последние серии досмотреть потом.
Он был в душе, в магазине, нескольких десятков рублей ему хватило на сковороду жареной картошки с уцененным трехдневным хлебом, по счастью, за бесплатно досталось полу-просроченное молоко. Вся его жизнь – его собственное отражение, что нередко с презрительным взглядом на секунду появляется на черном фоне в перерывах между множеством характеров анимированных персонажей и актеров в экранах компьютера и телефона. Очередная бессмыслица о перерождении в другом мире, до абсурда комичные истории о школьной романтике, короткие видео с нелепыми неудачами других людей, заезженный до дыр плейлист – всё ради того, чтобы как можно более безвкусно убить время и дождаться ночи, когда, испытывая сладкое предвкушение, он сможет заснуть и снова увидеть его трофей в фиолетовом платье, на босую ногу, с красиво растрепавшимися черными волосами и глазами цвета семи небес.
***
7. Всё, что останется
Наши течения разошлись на восходе холодного утреннего солнца, что сменило теперь Луну. Река сворачивала левее, избегая этим последующих неровностей рельефа, а мне же хотелось идти напролом, сквозь всё. Небольшой холм стал для меня символом окончания бездумной траты времени, когда я, взобравшись на него сквозь ряды колючего камыша , замечаю вдалеке крохотные домики, из труб которых не спеша вываливается теплый дым.
– Да, там, должно быть, живут люди! Ну и угораздило же их сюда попасть.
Спустя несколько сотен пройденных мной ям и ухабов, толп сорняков, армий испуганных насекомых, спокойно живущих на облагороженных полях, около невысокого забора, отделяющего дом от садового участка, меня встречает нечто, привлекающее глаз – на половину седой, на половину облысевший мужчина с двуствольным ружьем в худых морщинистых руках.
– А ну стой на месте! – кричит он, наводя прицел.
Какая разница, попадет он или нет, если мне до сих пор хочется с ним поговорить?
– Кому говорю, стой на месте! Тебе же лучше будет!
Подхожу вплотную к стволу его оружия, упираясь грудью в шанс прямо сейчас быть насквозь простреленным.
– Ты что, совсем что ли безумец какой или… – старик отвел ружье от моей груди и выстрелил мне под ноги, намереваясь тем самым увидеть мой страх перед его возможностями.
Выстрел с такого расстояния мог бы стать оглушающим, если бы только мой первый встречный мог слышать хоть что-нибудь, кроме своих причитаний. Опять наводит ружье в мою сторону:
– Люба, Любовь, Любушка, выбегай скорее. Люба! Жена!
– Я не… – не успеваю договорить, как под ногами снова остаются похороненными несколько грамм свинца, а через пару секунд новые патроны снова в стволе, готовы в любой момент оказаться в любой части меня.
Через минуту из-за стены бревенчатого дома появилась женщина с очень добрыми глазами и широкими вилами в руках.
– Ой, Господи, прости мою душу грешную… – с надрывом произносит она, пытаясь сразу же наброситься на незнакомца в лице меня, однако старик, её муж, одергивает её со словами:
– Да погоди ты, чего сразу на рожон лезешь, дура старая! Не видишь, скрывает он что-то, прячет, вот я его и держу пока на дистанции, мало ли, чего выкинуть может.
– Послушайте, я не… – опять не успеваю договорить, как около ног снова просвистывают пули.
– Стой на месте, ирод! Не двигайся! – кричит старик, не спуская с меня прицел.
– Вот же, Господи, принесло тебя на нашу голову, окаянного, – вместе с мужем причитает старуха со слезами на испуганном лице.
В их глазах я видел, сколько грехов они совершили и как раскаивались за то, что сделали. Сквозь прицел ружья на меня смотрел человек, мужчина, который спустя бесчисленные часы игр в карты, ночи в борделях, кабаках, сначала растерявши, а потом, забыв всех своих детей и жён в разных городах, остался совершенно один. Я видел, что его жена для него – не более, чем женщина, она просто должна быть рядом, потому что он так хочет, потому что стакан с водой на его прикроватной тумбочке зачастую падает от случайного касания ночью или от очередного приступа неконтролируемой агрессии под воздействием алкоголя. Его ружье – это занавес, за которым он скрывает свое прошлое, прячет за ним обиду, боль, разочарование и строгую надежду на то, что этот занавес останется нетронутым и неприкосновенным для всех прочих до конца его дней.
Рядом со стариком в неумелом образе воинственной Афины, кряхтя и надрываясь, превозмогая себя, свою роль играет старуха. Ей больно, она не хочет изображать из себя враждебно настроенного или хотя бы строгого человека. Сейчас ей всего-то и хотелось бы баловаться с непослушным внуком, который потянет очередной пирожок с недавно вытянутого из печи противня, читать ему сказку вечером, вязать цветные носки и укладывать спать под рассказы о страшном великане, который ворует всех, кто никак не хочет засыпать. Однако, вместо раскаяния о своем прошлом или заботы о потомках, они выбрали здесь и сейчас обороняться от меня…
Мне порядком надоела их скучная песня, поэтому я решил больше не заставлять себя ждать.
– Давайте-ка, я вам кое-что расскажу, – подхожу к старику, снова упираясь грудью в гладкий ствол его оружия, – я хочу вам сказать, чт.…– выстрел, следом за ним секундное пребывание в ярком чистилище, где нет ничего, кроме чего-то, смутно напоминающего свет.
Где-то совсем близко слышу истошный женский крик, подальше стали различимы звуки вновь перепуганных кур. Небо взвыло громом и миллионами капель по чьим-то одиноким окнам, солнце, насмотревшись на маленьких холодных людей, теперь неслышно уходило за облака, а мать-земля в очередной раз была готова принять новое тело, справив очередную молитву по остальным усопшим. Всё вокруг перешептывалось меж собой, громко обсуждая то, что сейчас произошло.
Молчали лишь мы вдвоем – я и старик. Я – потому что мне совсем нечего было сказать, он – потому что испугался, потому что единственные следующие несколько слов, которые он произнес, были словами на языке его оружия – ещё несколько бессмысленных выстрелов в мое тело.
***
8. Этот странный новый мир
Вот опять он, как белая ворона, сидит в сторонке, рисует что-то там себе на песке. Пошёл бы к ребятам да поиграл со всеми.
Крики неподалеку:
– Тебя уже поймали, всё, ты проиграл!
– Неет, меня Ася раньше спасла!
– А её уже тоже давно поймали!
Ася болтала ногами, сидя на разукрашенной в желтый цвет лавочке:
– Я тебя обманула! – ехидно улыбнувшись, произносит она и прикрывает лицо руками, оставляет открытыми лишь глаза, чтобы смотреть, что будет дальше.
– Я больше с вами не играю…
А Лёшке, как всегда, надо, чтоб обязательно всё по его было.
Пухлый Лёшка надувает губы, со злостью бросает на землю обрубок от когда-то цельного деревянного меча, поправляет желтый картуз на голове и, скрестив руки на груди, уходит.
– Что делаешь? – по-прежнему надувшись, спрашивает он, рассматривая непонятные рисунки на песке.
– Рисую, – последовал короткий ответ.
– Что рисуешь?
– Уже ничего.
В один миг всё, что было нарисовано, пропадает под подошвой маленького человека.
Минуту назад он – товарищ Алешки, такой же самостоятельный и уверенный, а сейчас – снова уходит подальше, чтобы ему никто не мешал, чтобы он снова остался один. Разница меж ними лишь в том, что для кого-то одиночество – возможность, а для кого-то – причина.
Друзьям Алешки – Асе и Семену, которых он покинул – интересно, почему он ушёл к тому странному мальчику и теперь ходит за ним, куда бы тот ни пошёл.
Алёшка не сдается:
– Давай вместе поиграем.
– Не хочу, – и продолжает что-то рисовать на земле.
Появившиеся около них ребята с интересом изучают странные чужие рисунки.
– И что это такое? – спрашивает смело Семён, но ответа не последовало.
Садится на корточки и пальцем пытается что-то дорисовать к уже почти сложившейся картине, однако эта попытка была моментально пресечена – его ударили по вторгнувшейся в чужой мир руке.
Семен, слегка недоумевая, посмотрел на лицо того, кто это сделал, а затем почти половина всего рисунка была размазана по земле, потеряв всякие четкие контуры, линии и формы. Художник встает в полный рост, чтобы затем как можно сильнее толкнуть сидящего почти на коленках врага, от чего тот валится на спину, под ноги Алёшке.
«Будь честным и никогда не нападай на уходящего соперника со спины» – когда-нибудь потом скажет отец Семена, который сейчас ещё этого не услышал, но уже поднялся и стремглав побежал, чтобы отомстить.
Ох-ох-ох, всё никак не могут меж собой поладить.
Семён почти достиг цели, но на его пути внезапно появляется преграда.
– И чего удумал? – спрашивает, нахмурив брови, седая старушка.
Семен чувствует себя виноватым, но не желает этого признавать:
– Он меня первый толкнул, мама учит, что надо давать сдачи!
– А ты зачем к нему полез, не видишь, не хочет он с вами играть, чего лезете к нему? – бабушка посмотрела на остальных детей, стоящих рядом.
Каждому из них нечего было ответить на такой вопрос.
Потупив взгляд, Семён разворачивается и уводит с собой своих друзей подальше от грубой старухи, от этого странного мальчика, подальше от несправедливого мира.
Ох, горе луковое, ну может и перерастет ещё, вся жизнь впереди.
Сидя на качелях, он думает о том, как было бы здорово завтра снова придумать какой-нибудь необычный мир, в котором время навсегда остановилось на пурпурном закате, где уже не видно солнца, но вокруг по-прежнему тепло и не слишком темно, где никто не сможет стирать рисунки, где никто не спросит, что на них нарисовано.
Где-то недалеко раздается голос, в нем едва различаются слова: «Пора домой». Он ляжет спать, ему приснится то, что он обязательно запомнит, но никому не расскажет, нарисует, но не объяснит, зачем это было нарисовано. В каждом из этих рисунков – новый мир, всегда разный, всегда не такой, как тот, в котором он не спит. Это всё будет завтра.
Старушка, дождавшись вечера и полюбовавшись июльским закатом, решает вернуться домой.
Вон уже как темно, а гуляет до сих пор, домой совсем не хочет идти.
Даже в полумраке она смогла понять, что это тот самый мальчик, та самая белая ворона. Они жили в одном многоквартирном доме, и она часто видела его по утрам, спешащего куда-то вглубь себя, идущего в место, где никого нет.
До своего подъезда ей оставалась пара переходов через дорогу, ему – всего один.
Ой, чую что-то неладное, как бы чего не случилось.
Едва она об этом подумала, как из-за угла, сметая на своем пути все соображения совести и безопасности, выплыли несколько пар автомобильных фар. Старушка инстинктивно ускорила шаг, насколько ей позволяли её года, она пыталась крикнуть, позвать, но при попытке голос её моментально сел, от чего она закашлялась, но продолжила торопиться, чтобы успеть. Успеть понять, о чем мечтал этот мальчик, какой новый мир ему хотелось создать завтра. И если бы только она успела, то обязательно бы узнала и постаралась отгородить эти волшебные миры от всех прочих, всех, кто захотел бы их разрушить.