Андрей Речевский
Больше, чем отсутствие
***
– Остановись, пожалуйста, хватит…
– Да черт бы вас всех побрал, ненавижу…
– Срочная новость: младенец, выпавший из окна десятого этажа, был чудесным образом спасён…
– А у меня вон кошка опять с утра на дерево залезла и кричит весь день – сама не своя, дура, всё мне с ней покоя нет…
– Дяденька, вы можете достать нам мячик, он на крышу улетел
как-то случайно…
– Ну и герой, ну и что, мало у нас героев по городу ходит что ли…
– Кем ты себя возомнил, кто вас таких на свет рожает-то…
***
9. По канонам торжества
– Ну что, опять вздумалось доиграться?
Молчу.
– Видишь же, к чему приводят твои необдуманные действия?
Не хотелось отвечать на её попытки со мной заговорить.
Она присела на корточки и стала что-то рисовать пальцем на воображаемой земле:
– Тебе и впрямь не надоело? – продолжила она свой вопрошающий монолог.
Мне надоели её вопросы, её голос, попытка построить из себя что-то большее, чем ничего, надоело всё, что с ней связано, поэтому пришлось ответить в надежде на то, что она отстанет.
– Ага.
– Совсем мозгов нет? – спрашивает, спустя несколько мгновений молчания.
– Угу.
– Понимаю, конечно, что ты прямо-таки как будто всё из себя, но со стороны это выглядит нелепо.
У меня не было возможности заставить её просто исчезнуть, нельзя было даже просто притронуться, мне представлялось возможным только со стороны наблюдать за ней, за её словами, за всем, что она делает.
– Они скучные, – вырвалось из меня.
– Мало ты таких видишь что ли? И до сих пор тебя это интересует или как-то удивляет?
– Я лишь удивляюсь тому, как люди похожи друг на друга. Словно капли воды, всегда одинаковые, и только если присмотреться, становятся заметными кое-какие отличия.
– И что же конкретно в этих людях есть отличного от тех, что тебе уже доводилось встречать?
– Они… Одни из самых жалких, наверно. Одни из… – не хочу договаривать, потому что она и так всё поймёт.
– Вот как, – ответила она, безучастно подняв голову куда-то вверх, – ну, что ж, если таково твоё желание, тогда продолжай, тебя ведь ничто не держит.
Последним, что можно было увидеть, стали шелковистые черные волосы той, кто так усердно старалась уберечь меня от необдуманной расправы над парой отживших своё стариков, пусть даже их жизни и не стали в итоге примером для подражания, они жили в первый раз, и в конце концов, каждый имеет право на ошибку, пусть и длиною в собственную жизнь.
Через несколько минут после того, как старик выпалил в меня из двуствольного ружья, в центр сенсационного для местных жителей события сбежалась куча народа. В основном все они были похожи меж собой – старые, сморщенные, сутулые, пожилые люди. Все с опаской посматривали то на моё обездвиженное тело, то на старика, державшего в своих руках одну из причин случившегося. Где-то из-за углов бревенчатых домов выглядывали иногда дети. Зачастую их прогоняли, потому что «негоже детям на такое смотреть, тем более, если двор ещё не убран, и огород не окультурен, как подобает». Вместе с тем, ко двору и огороду примешивался животный скот. Дети не были бы детьми, если бы даже после таких указаний не оставались украдкой подсматривать за происходящим. Хотя взрослые и были в курсе, что их слова мало на что влияют, сами всё же считали, что основная часть их долга выполнена – главное сказать, предупредить и предостеречь.
– Спаси, Господи, за что мы так провинились-то, ох, Божечки милостивый…
– Да вот дурака нашлось, на готовое ружьё идти…
– Да и поделом ему! Что ж он, совсем без мозгов что ли был…
– Прости, Господь, наши души грешные…
– За что нам? Да что ж мы такого сделали-то? Жили себе спокойно и вот на тебе…
– Ох, беда какая приключилась, ох, что ж дальше-то будет, ой, – продолжали причитать, молиться, плакать и сетовать пришедшие на место люди.
Старик же по-прежнему стоял на своём месте, не проронив ни слова. Изменилось только выражение его лица, сделавшееся теперь серьёзным, в котором не было ни грамма сожаления или раскаяния.
– Значит, так и было задумано, – холодно произнёс он, смотря на застреленное им тело, – его надо бы, значит, убрать теперь куда-нибудь, подальше с глаз.
– Да погоди ты, может он и живой ещё, – предостерегала его стоящая рядом жена.
Старик не обернулся и не удивился её внезапным словам, а лишь молча продолжал смотреть на лежащего перед ними человека.
– Сан Саныч, а как так вышло-то, что его… Ну, пришлось… – мужчина не договорил, так как его одернула стоящая рядом жена, которая понимала, что сейчас не самое подходящее время для таких вопросов.
– Да он, наверно, бандит был, напал на дядю Сашу, и получил в итоге своё, – шептались меж собой до сих пор наблюдавшие со стороны дети.
– Да все знают, что у дядь Саши с головой не всё в порядке, и он ещё по молодости сбрендил, когда жену свою первую пытался побить – я слышал, так отец маме моей говорил.
– А он и в правду совсем не живой теперь? – подхватила рыжеволосая девочка лет восьми, смотря на всех вокруг с широко раскрытыми глазами.
– Я читал, что есть люди, которых нельзя просто ружьем убить – они потом встают, потому что в них стреляли обычными патронами, а надо медными или серебряными, вроде, таких людей еще все вампирами называют, только они не могут днём разгуливать, может он особенный какой, как граф Дракула.
– В… Вампирами? – заинтересованно переспросил один из самых маленьких мальчиков.
– Мне бабушка рассказывала, что добрые люди никогда не станут просто так обижать других людей, а те, кто обижает, всё равно потом получают по заслугам. Значит, это был плохой человек, потому что получил по заслугам. Дядя Саша всегда может отличать плохих и хороших людей, он почти самый умный в деревне, всегда всё знает.
Несколько выстрелов в упор, безусловно, сделали своё дело – пули прошили грудную клетку, задев сердце, лёгкие и всё, прилегающее к ним. В целом, вся верхняя часть тела не осталась нетронутой – туловище, от основания шеи до низа живота было пропитано свинцом. Выжить при таком исходе однозначно невозможно. Мне вдруг захотелось почувствовать всю эту боль с её последствиями…
– Вы совсем того, что ли, – произношу, открыв глаза. Надо мной во всей своей красе распласталось бескрайнее серое небо, изредка изобилующее белыми островками облаков, через которые пыталось пробиться солнце. Где-то там, высоко, беззаботно разгуливал легкий ветерок, временами опускающийся до поверхности земли.
– Бог ты мой! – ошарашено выдавила из себя старуха, прервав десятую подряд молитву за упокой души.
– Да он же дьявол во плоти… – донеслось где-то из собравшейся толпы.
Все попятились назад, в том числе и старик, почти всё время до этого лишь безучастно наблюдавший.
Приподнимаю голову, чтобы осмотреться.
Сколько же нужно слов, да и какие слова нужно подобрать, чтобы в точности описать тот ужас, что искрился в лицах всех, кто стал свидетелем моего необъяснимого возвращения, хотя некоторые ведь и верили, что на самом деле никто никуда не уходил.
Вероятно, следуя своим инстинктам, старик покрепче взялся за ружьё.
Приподнимаюсь ещё повыше, на локти, чтобы, наконец, все смогли удостовериться в том, что никто не умирал.
– Это что ж, Сан Саныч, шутить вздумал с нами, или что?
В толпе образовалось напряжение, порождённое страхом и тревогой. «А что, если это кара небесная за все наши дела?» – один вопрос, который связывал вместе всех собравшихся.
«А что люди подумают, когда узнают…».
« Некуда было деваться, вот и пришлось тогда идти на грех…».
« Семью ведь кормить надо было, а деньги-то, откуда ж их взять, кроме как…».
« Горбатого могила исправит, как говорится, дурак он был, вот никто и не заметил…»
« Если бы прямо сейчас могла я увидеть сыночка своего, сразу б на колени упала перед ним…»
« Всё ревела постоянно, жаловалась, вот мне и надоела такая жизнь, так и разошлись с ней, а что потом с ней сталось я и не знаю даже…»
Каждый думал о своём. Но сколько из них искренне раскаиваются сейчас или также искренне сожалеют об ушедших годах, когда им ничто не грозит расправой? Лишь в момент, когда их жизни могут в одночасье оборваться, они задумываются над тем, как же глупо поступили когда-то, как бы им хотелось всё исправить. Но ради чего? Ради нескольких минут или часов, в которые они ещё смогут жить и что-то чувствовать?
Я не судья, я не выношу приговоры, не осуществляю наказание и не проповедую нормы морали. Я – путник, потерявшийся, забредший, оказавшийся, невесть где, в месте, что крепко обросло местными обычаями и своими законами, не позволяющими, кому бы то ни было, вмешиваться или даже приближаться к устоявшейся системе ценностей. Это место, где каждый должен беспрекословно повиноваться старшему, слепо следовать навязанным идеалам, а в случае отказа… Его рождение аннулируется, жизнь более не имеет права на дальнейшее существование, потому что для всех здесь жизнь одна – равная по правам, одинаковая по смыслу.
– Боже… – успела произнести одна из женщин и потеряла сознание, её успел подхватить стоящий рядом мужчина.
Замечаю, что большинство детей вдалеке с изумлением, но восхищённо до сих пор неустанно наблюдают за всем происходящим. Мне не было никакого дела ни до этих детей, ни до собравшихся стариков и старух. Сейчас они просто находятся передо мной, равно, как и я просто нахожусь перед ними, между нами практически нет никаких отличий, кроме, разве что, моей несостоявшейся смерти, которая никого из них ещё ни разу не постигла.
***
– Теперь это твоя головная боль…
– Как можно быть настолько глупым в таком возрасте?..
– Да как-то надоело всё…
– Ты думай почаще, тебе это к лицу…
– Хочу потерять всё и заулыбаться, понимаешь…
– Мы отметим этот день в календаре…