Андрей Милов
Когда ещё не столь ярко сверкала Венера
– А кто вам сказал, будто я пришла сюда, чтобы что-то отдать? – Её голос прозвучал невинно, высокой музыкальной нотой устремляясь в небеса. И вдруг упал, едва не через две октавы вниз: – Да не отдавать! Нет!!! Я пришла – взять!
– Хм… Интересно! – опешил было, но мгновенно совладал с чувствами, подобрался, втянув в себя живот, и, скрестив на груди руки, придал важности своему предательски дрогнувшему голосу: – Ну что ж, беседа становится многообещающей. Так что же вы, любезная, намерены здесь брать?
– Вас! – как эхо откликнулась.
Осклабился в ответ. Жалко, однако ж, прозвучал тот смех. Так тоскливо заржал бы на кобылку жеребец, которого ведут под уздцы на живодёрню, и он сорвался на отчаянный храп:
– Дура! – Отвернулся, чтобы только не видеть зелёных глаз её да пульсирующей жилки у виска, попятился к окну и распахнул створки. Живительным эликсиром было дуновение свежего воздуха. Смахнул ладонью испарину со лба, потёр левую грудь, где защемило, и уже держал в уме спасительную мысль – выставить бы её, от греха подальше, из кабинета, а затем, приняв на грудь коньяку стакан, завалиться бы на диван да вздремнуть часок перед обедом. Устало, точно измождённый былыми страстями старик, проворчал, ленно оборачиваясь к ней: – Это я беру!!! Я беру, кого хочу и когда хочу!
Не успел шугануть: пошла, мол, вон! – как послышался едва уловимый на слух шепоток, подобный шипению змеи в палой листве осеннего леса:
– Ежели можете ещё хотеть.
– Что?! – встрепенулся. – Я не ослышался? Неужели я нынче туг на ухо…
– На голову, боюсь, а не на ухо. Я пришла, чтобы взять. Вы же мне сдались на… Вы чуть было не заставили меня выругаться крепко, по-мужски, помянув неприличную букву, выпавшую из старинной азбука. Догадались, какую?! А я – женщина, но не мужик. У нас разные с вами достоинства. И мне от вас лишь власть ваша нужна – безраздельная и беспрекословная. Вот что я пришла взять! А вы что вообразили было?
«Нарыхтается!» – подумал и представил, вяло воображая: вот сдирает он с неё одежды, наваливается и берёт силой быстро и грубо… Маской скуки не успело подёрнуться его лицо, как вдруг он с удивлением ощутил сладостный прилив крови в чреслах. В нём шевельнулось чувство. Как силы давеча внезапно покинули его, точно так же, неожиданно, мужицкая силушка возвращалась к нему, воодушевляя на дерзость. Она будет извиваться, орать, ещё пуще распаляя его желания. В предвкушении забавы он закатил глаза, прикрыв их тяжёлыми веками: «Ежели не раззадорит, не наполнит страстью, не возбудит, то брошу эту полоумную суку в камеру – на потеху».
Загадал про себя, а сам, вкрадчиво подступая со скабрезной ухмылкой, вслух уже подначивал:
– Ну-ну, любезная, коль завела шарманку, коль запела, так смей же довести свою трель до финального аккорда. Чур, не сорвись со взятой ноты. А то смотри! Играешь с огнём.
То ли за давностью лет позабыл, то ли обуяло не испытанное прежде чувство. Ещё шаг, и от нетерпения его сотрясало уже; он едва справлялся со своими неуклюжими движениями. Он шёл к ней, но сдавалось – удаляется. Он тянул руки к ней, хватал пустоту, а она, недоступная, говорила язвительно, словно насмехалась, и при этом её уста слегка искажала кривизна брезгливости:
– Одного безобидного, но весьма болтливого старикашку кто-то тюкнул для острастки по умной седой головушке, чтоб не совал свой длинный нос не в свои дела, а головушка возьми да тресни некстати. Испустил дедушка дух. Тебе бы душегубца ловить. Впрочем, далеко искать не надо. Ведь ты, верно, догадываешься, в чьи дела сунул нос старик, не так ли?
Из жара да в озноб вдруг бросило его, и он покрылся липким потом.
– Да ты и впрямь сумасшедшая! – вскричал, сжимая кулаки, и совсем охладел, как мертвец перед кончиной.
– Ай-яй-яй! – Незнакомка погрозила пальчиком и покачала головой, словно речь шла всего-то о невинной шалости. – Схватил первого попавшегося мальчишку, бросил за решётку, дело закрыл. За что невинную душу губишь? Да не за что, а потому как глаза у тебя завидущие! Подменил одни монетки другими монетками, и думаешь, дурья ты башка, будто все концы в воду?! Над златом чахнешь? Втайне, по ночам, любуешься хладным блеском презренного металла в надежде душу грешную согреть? А кто платить будет?!
Захлебнулся он от ярости, взыгравшей в нём. Глаза налились кровью, побагровела шея. Он рванул воротничок мундира, точно освобождаясь от удавки. В зобу перехватило, и на издыхании он прохрипел:
– Убью…
В глазах незнакомки вспыхнуло студеное зелёное пламя:
– Скажу фас – перегрызёшь глотку любому! Прикажу умереть – сам сдохнешь! Прикажу молчать – откусишь себе язык!
Он ощутил страшный толчок, точно бы его ударили кулаком в грудь, и беспомощно хватал ртом воздух, как человек на самом краю кручи: внизу тёмной воды круговерть, а к ногам привязан неподъёмный камень. Ни жив ни мёртв, выпучил глаза: «Сердце?!» – молнией промелькнула убийственная догадка в голове, и он, леденея от ужаса, явственно увидел ванную, до краёв наполненную алой водой, где плавает его обескровленный труп с перерезанными венами на обеих руках… и россыпь монет драгоценных на полу дополняет сию ужасную картину. Шепчут сведущие: Хромой Ванька Каин сошёл с ума – и молва, эхом разносясь окрест, подтверждает правоту сего печального вывода.
– Имя тебе будет – Раб! – ужалила, указуя перстом точнёхонько под самое сердце, и навылет прожгла взглядом изумрудных глаз.
Остолбенел.
Уже на грани помешательства, едва-едва не теряя рассудок, он точно бредит наяву, и сквозь марево перед глазами осколками разбитой мозаики мельтешат смутные видения – одно отвратнее другого. Должно было стошнить – не тошнило, однако ж. Наоборот, он предвкушает, жадно глотая слюни, и в раж ревностной горячки впадает. Вот суженый на час исходит соком страсти в объятиях вожделенной плоти, а желанная, подобно паучихе, истощает младую особь. Высосет и выбросит, прочь отшвырнув обескровленную шкурку самца. Он уж тут как тут, блюдёт черёд и меру. Ждёт-пождёт стоически у ложа, шкурки собирает, счёт им ведёт. Наконец воздастся и ему! Млея от счастья, залижет раны от беспутной любви на её истерзанной удовлетворённой плоти, трепетно губами очистит её истомлённое тело от похоти нечистот…
Едва очнулся от видений – утонул в разливе: о берега окосиц плещутся незамутнённые сомнением воды изумрудов. Как зачарованный, не смеет оторвать он немигающий взгляд своих застывших глаз. И скукоживается его «я» до двух простых страстей – страха потерять госпожу и желания отдаться госпоже своей. А там будь что будет! Наконец-то нашёл он ту несокрушимую волю, которой можно беззаветно покориться и служить верой и правдой до самой гробовой доски. В благоговении он упал перед ней на колени, вытянул руки, норовя обнять за ноги, да не смея прикоснуться, – и по-собачьи заглядывал ей в лицо.
– Жертва избрана, – читал он по её губам, – так пускай же будет не напрасна! Все: от судьи до тюремщика, от градоначальника до гробовщика – каждый положит на жертвенный алтарь невинную душу. Шабаш кровавый – оргия затем!!!
Высловилась – и вышла, будто сквозь стену прошла.
Полная луна, стянув солнца луч, льёт мертвенно-бледный, остывший поток светила сквозь решётчатое окно. Стены камеры расступились вширь, тенью окружив холодной плазмы блямбу в самой середине.
Из темноты на свет выступил юноша. Лицо его было бескровное, покойное. Русые волосы волнистой непослушной чёлкой ниспадали на лоб.
Раздался голос в тишине, и эхо гулко, гуляя под сводами темницы, преумножило слова приговора:
– Тебя принесут в жертву, и ты смиренно примешь то, на что тебя заклали. Кто не рожал, кто не дал тебе жизни, тот алчет отнять её у тебя. И на крови безвинной да принесёт он клятву рабства векового!
Вышел палач, прихрамывая. В руках топор.
Юноша упал на колени, уронил покорную голову на плаху – волосы рассыпались, обнажая тонкую белую шею.
Под нарастающий гул возбуждённых страстью и ревностью стонов вознёс топор палач… вырвался из темноты ликующий крик десятка алчущих тёмных душ.
Голова со стуком упала на пол…
Юноша встал с колен, поднял с пола свою отрубленную голову, потёр рукой ушибленную при падении головы на каменный пол камеры окосицу и, бережно неся голову в раскрытых чашей ладонях, побежал по кругу с прижатыми к бокам локтями. Волосы лучами развевались словно на ветру, и лунный свет расширял свой круг по мере бега обезглавленного тела.
Чувства тех, кто прятался в темноте, были потеряны. Все онемели и, выпучив глаза, безмолвно следили за бегущей по кругу жертвой с собственной головой в руках.
– Так с петухами случается, – прошептал палач, мучительно сглотнув, и в его пересохшем горле что-то заскрипело. – Ему отрубят голову, а он бегает кругами, обезглавленный. – Палач уронил окровавленный топор и, в смятении, отступил в тень.
Юноша бежал всё быстрее и быстрее, и ноги его уже не касались пола. Он витал в кругу, вздымаясь всё выше и выше, пока не вознёсся под самый взмывший куполом в небо тюремный свод. Каменья темницы плавились в струях ослепительно яркого, жгучего света, и в вышине, в бесконечности вселенной, мерцали звёзды, сияла полная луна. На столбе лунной дорожки, точно бы сын божий на кресте, висел обезглавленный юноша.
– Меня осудили как злодея, теперь я имею право злодеем стать, – сказала голова в его руках.
Юноша надел голову на шею и крыльями расправил руки. Он был страшен в праведном гневе своём. Тень его легла на землю. А он, развернувшись к палачу спиной, уплыл по лунной дорожке ввысь и прочь. Невидимый глазу хор выл в вышине многоголосьем на полную луну.
В диком смятении, превратившись в мятущуюся в панике толпу, люди металась по камере в поисках выхода, и не находили. И только одно хрупкое создание в прекрасном женском обличии застыло посреди камеры, упав на колени и воздев ладонями к небу согнутые в локтях руки. Она обратила вверх, к луне, как разверзшейся бездне, бледное лицо, и побелевшие губы шептали неслышно:
– О, я теперь знаю! Прости меня, я добровольная невольница твоя – навсегда, до гроба, на веки вечные.
Просветлевшие изумруды глаз безумно блистали в лунном сиянье, и по щекам бежали хрустальных слёз ручейки. Это было лицо ангела, во взгляде лучилась благоговейная чистота и невинность, а весь её облик – сама кротость и смиренность пред судьбой. Она не шептала – она исступлённо молилась. Но никто не слышал молитвы той.
Утром на месте тюрьмы горожане с удивлением увидели безобразную груду камней. На развалинах восседали не люди, а их унылые тени, в полосатых робах. Жалостливые, кто чем богат, подносили им еду-питьё, тёплые вещи и слушали удивительные рассказы, в которые хочешь – верь, не хочешь – не верь. А как не доверять собственным глазам, собственным ушам?! Говаривали, будто вскоре за полночь крыша тюрьмы изошла туманом в лунном сиянии, и стены, лишившись гнёта, рассыпались сами по себе. И вот заключённые – без крова, и они не знают, что им делать. Прилетал, говорят, какой-то полоумный и объявил всем, что вольны идти на все четыре стороны. Свобода!!! Легко сказать – свобода. Им ведь, кому за что, положено сидеть здесь, не разбредаясь. Вот и сидят, бесприютные, сидят и ждут – ждут прораба, чтобы начать складывать из камней новые стены.
Мятежный призрак витал в воздухе – призрак мести и свободы, а посему от высшей власти прислали птицу высочайшего полёта, едва ли не в сане министра. Едванеминистр посетил забытый уголок своих безраздельных владений, чтобы взбодрить верноподданных и восстановить в их умах добропорядочный уклад. Призрак же велено было изловить в самые наикратчайшие сроки, дабы не смущал своевольными речами доверчивых и наивных людей.
По всему городу, на столбах и стенах, расклеили объявления: «Разыскивается привидение. Того, кто поможет изловить это зловредное явление, ждёт награда». Вечером расклеили – к утру все объявления посрывал вольный ветер. Опять расклеили, дописав в скобках: «За самовольную порчу или срыв сего указа – штраф 50 рублей на счёт устроителей городской тюрьмы или арест на 15 суток с отбыванием трудовой повинности». И едва ли не к каждому столбу приставили по добровольному дружиннику из числа добропорядочных горожан. В кустах, в засаде, круглосуточно дежурил наряд тайных агентов, готовых в любой момент поймать в расставленные сети вольного ветра призрак. Однако ж, поговаривали злые языки, поскольку призрак – существо бестелесное, то в расставленные сети не угодит. Тем не менее, уже к утру, таким именно образом, были изысканы денежные средства и рабочие руки на возведение тюрьмы, без ущерба для казны.
В городе воцарился порядок, ударными темпами возводилась новая тюрьма, лучше и надёжнее прежней, но призрак не был изобличён, а значит, едванеминистр по-прежнему не мог спокойно спать: кто убережёт город и его население в случае второго пришествия зловредного самозванца?! Явится призрак, разрушит стены казённого дома, выпустит на волю оного опасных обитателей. Мозги у многих съедут набекрень, и беды тогда точно не миновать.
Едванеминистр проводил совещания с раннего утра до позднего вечера, но толку было чуть: ему лишь доносили, что призрак видели там, объявлялся он сям. Успокаивало едванеминистра одно: обыватель был ленив, полон мелких забот и вообще мало верил в чудеса.
В одну из таких бессонных ночей, полных дум и тревог, дверь гостиничного номера, где разместился едванеминистр, внезапно распахнулась без стука, и в номер вошла дама. Образа ангельского, красоты неземной, она вошла и молвила от порога:
– Вы, верно, догадались, кто перед вами?
– Допустим, догадался, – ответил едванеминистр, поднимаясь с дивана, где предавался размышлениям.
Он сделал шаг навстречу незваной гостье и, пряча свою растерянность за радушной улыбкой, сам, верно, подумал с досадой: «Что за оказия?!». По-хозяйски гостеприимным жестом руки он предложил ей занять кресло. Сам пересел в свободное кресло напротив. Тем самым, можно было подумать, он выгадывал себе несколько мгновений, чтобы подстроить свои мысли – и слова, сообразно возникшим обстоятельствам, непредвиденным, непредсказуемым. И только затем, когда расселись друг напротив друга, как прекраснодушные собеседники, он продолжил начатую мысль ничего не значащим комплиментом:
– Я наслышан о вас, но вижу впервые. Если б я только мог представить, насколько вы обаятельны (надеюсь, настолько же и разумны), то сам, поверьте мне, давно бы выкроил минутку-другую для личной встречи.
– Вы отказывались отвечать на телефонные звонки, – упрекнула она, казалось бы, с лёгкой обидцей в голосе. – Пришлось вот самой, без приглашения, явиться в ваш номер.
– В столь поздний час, замечу, одна и в апартаментах одинокого мужчины? Не боитесь за репутацию?! Человеческие языки злы, молву не остановишь. Ведь подмочат…
– Плевать я хотела и на репутацию, и на всякие россказни! Я выше этих глупостей.
– Ну-ну! – понимающе кивнул едванеминистр, сбрасывая с лица маску галантности.
– У меня к вам дело государственной важности, – перешла она сразу к сути своего ночного визита, заметив смену выражений на его лице.
– А вы думаете, мы тут в куклы играем? А кстати, как вы пробрались ко мне – через все кордоны и препоны? Без доклада!
– Не смешите меня.
– И всё-таки, раз вы набрались наглости заявиться ко мне без приглашения, да ещё и в ночи, имейте смелость признаться.
– Для меня нет ничего невозможного как в этом паршивом городишке, так и далеко за его пределами. У меня есть то, что открывает любые двери: деньги и власть над теми, кто властвует над простыми людьми. Кроме того, я обладаю силой убеждения. Ну а что касается времени, то я не привыкла делить сутки на день и ночь, особенно когда дела требует моего вмешательства. Да и вы, я вижу, бодрствуете, когда ваша свита третий сон видит, не так ли?!
Прежде чем продолжить беседу, едванеминистр откашлялся: ну да, дескать, та ещё дисциплинка.
– Ну, слава богу, а то я уж было подумал, что в этом городишке водятся не только юноши, способные летать по воздуху, но и девушки, простите – леди, которые умеют проникать сквозь стены. Чай? Кофе? Коньяк? Виски? Может, шампанского желаете?
– Я пришла сюда не для того, чтобы выпить с вами на брудершафт. Я пришла к вам по делу государственной важности.
– Вы повторяетесь.
– Если будет нужно, то скажу и в третий раз.
– Ну-с, милая фея, так в чём же суть вашей просьбы?
– Прежде чем приступить непосредственно к делу, я прошу вас выключить диктофон – и это во-первых, во-вторых, отключите камеры наблюдения, а в-третьих, отошлите прочь от двери своих снулых опарышей, а то очнутся от дрёмы – спросонья зенки вытаращат да уши оттопырят.
– Что вы весьма влиятельны в этом городишке, я уже успел догадаться. Убедился и в том, что замки и двери для вас – не преграда. Теперь вы проявляете способность видеть предметы, спрятанные от чужих глаз. Не многовато ли достоинств для одной, пусть и царствующей здесь негласно, тем не менее хрупкой особы?! Чем ещё вы соизволите удивить меня?
– Тем, что могу читать чужие мысли.
– Ой ли?! Вы страшный человек. Но, боюсь, в нашем с вами случае не вы читаете мои мысли, а я ваши. – И возвысил голос, придав ему повелительные нотки: – Сказать, зачем вы здесь?
Она в предостерегающем жесте подняла руку.
– Вы разочаровываете меня, – усмехнулся едванеминистр как бы свысока, подумал чуть над своими словами, да и встал с кресла. – Неужели вы смели предположить, будто я, в моём-то сане, могу быть настолько легкомысленным, чтобы не быть хозяином своего языка, своих телодвижений, своих поступков? – Он кругами расхаживал по кабинету, сцепив за спиной руки замком, чтобы не размахивать ими, и рассуждал вслух, придавая словам многозначительный тон. Ежели б не оказия, то со стороны могло бы показаться, что и налёт театральности в голосе, и артистичность манер – всё-всё заранее наиграно к этой якобы нечаянной встрече; впрочем, не исключено, что в действительности образ срежиссирован давным-давно – на всякий случай, и теперь он просто воспользовался давней заготовкой. – У меня даже мысли под контролем, причём не только свои. Отвечайте: почему я должен, послушавшись вас, отключить аппаратуру, снять людей со своих постов, наконец, рисковать репутацией, находясь с вами среди ночи наедине, без свидетелей? В отличие от вас, для меня, в моём, повторюсь, сане, сплетни губительны. Слишком много завистников.
– Да плевать я хотела на все ваши опасения и предостережения! – оборвала она окриком круговерть слов да шагов. – Не желаете – не надо. Не мне – вам бы следовало опасаться стен, у которых есть уши и глаза. Итак, я могу говорить?
– А знаете, вы и в самом деле обладаете даром убеждения. – Он замер на полушаге, развернулся к ней лицом, чуть склонив голову. – Только, я бы сказал, не в словах заключена ваша сила убеждения, а в чём-то… в чём-то… – Поднял он руку и щёлкнул пальцами. – Не подберу верного слова. Впрочем, не важно, в чём именно.
Едванеминистр отошёл к двери и, приоткрыв щёлочку, распорядился вполголоса, затем направил решительный шаг к письменному столу и, выдвинув ящик, нажал несколько кнопок.
– Итак, – выговорил сухо, с нажимом, и, упираясь сжатыми в кулаки руками в поверхность стола, он устремил к ней взгляд с прищуром: – Я выполнил вашу просьбу. Никто нас не видит и не слышит. Вы меня заинтриговали, надеюсь – не разочаруете. Я весь внимание.
– Прямо и без обиняков: цель моего визита – свидание с летающим человеком.
– Пожалуйста! – Хохотнул натужно. – Но сначала поймайте его. Только спасибо скажу. Вы несказанно облегчите мою задачу…
– Перестаньте врать! Он томится в отдельной палате для буйно помешанных, и заплечных дел мастера в белых халатах пичкают его уколами.
– Интересные вещи вы мне рассказываете на сон грядущий… – он осёкся на полуфразе, встретившись со вспышкой её изумрудных глаз в упор.
– Второго дня, в субботу, в полдень, на речке у Красного Моста мальчишки удили рыбу.
Едванеминистр резко оторвался от стола, в три широких шага пересёк номер, упал в кресло напротив и уставился немигающим взглядом прямо ей в глаза. После вспышки, огненно-зелёное пламя притухло в её глазах, и взгляд уже витал где-то там, в мечтательной дали, как будто она видела картину и описывала её вживую:
– Рыбачок наклонился, забрасывая удочку, потерял равновесие и, сорвавшись с моста, полетел вниз. Один из случайных прохожих, молодой человек, заметил опасное движение и стремглав кинулся на помощь. Оба тела, не коснувшись поверхности воды, встретились в воздухе, и их, как пушинку, подхватил ветер и отнёс к берегу. С дюжину зевак стали свидетелями поистине чудесного спасения. Не все, однако ж, верят в чудеса. Некто из благонадёжных, истый гражданин по всей вероятности, выследил молодого человека, спасшего рыбачка, и тут же донёс куда следует. Я слышала, его повысили в научном звании. В пятницу вечером, в конце рабочего дня, тот числился младшим научным сотрудником одного из закрытых исследовательских заведений, а в понедельник утром за выдающиеся заслуги в области науки и техники ему высочайшим указом была присвоена учёная степень доктора. Далеко, видать, пойдёт по научной стезе. Вот какие чудесные превращения порой приключаются с добрыми людьми! А что до молодого человека, который спас неосторожного мальчишку, так в тот же вечер с ним случился приступ прямо на улице. То ли болезнь какая, то ли несчастный случай – упал средь бела дня на мостовую и потерял сознание. В коме, не приходя в сознание, был увезён в реанимацию чудесным образом подоспевшей каретой скорой помощи. Я слышала, прохожие толковали, молодому человеку просто повезло: рядом всё то время, что он был без сознания, находился опытный врач. Этакий врачеватель, с зонтиком беспечно бродящий по городу в ясную безветренную погоду. Он-то и оказал первую медицинскую помощь, даже якобы вызвался сопроводить несчастного в больницу. Но вот какое престранное стечение обстоятельств: вместо городской больницы, скорая помощь отчего-то свернула в ворота клиники для душевно больных.
– Действительно, – задумчиво заметил едванеминистр, разглядывая ногти на пальцах своей руки, которые потирал нервическими движениями пальцев другой руки, – весьма престранное стечение обстоятельств. И вы, верно, полагаете…
Вдруг, оторвавшись от ногтей, он вскинул свои глаза и выжидающе уставился в её глаза таким взглядом, каким глядит школьный директор, вошедший в класс в самый разгар шумного урока.
– Желаете по-прежнему ломать комедию? – она спросила прямо, глядя глаза в глаза и нисколечко не смущаясь пристального взгляда едванеминистра.
– Да нет, комедию, конечно, ломать мы с вами не станем. – Вздохнул едванеминистр и отвёл взгляд. Ему совершенно ни к чему было, чтобы она читала его мысли… Чем чёрт не шутит?! А что если взаправду умеет читать по глазам? И продолжил как бы размышлять вслух, рассудительно: – И продолжать дальше не надо, как не стоит и растекаться понапрасну мыслью по древу догадок. У вас абсолютно точная информация. Летающий человек отловлен, посажен в одиночную камеру больницы для умалишённых. На нём смирительная рубаха, он привязан к кровати, а кровать прикована к полу. Окна забраны решётками. У дверей вооружённый караул. А каких иных действий вы могли ожидать от законных властей?!
– Забыли добавить: вы сами не знаете, что теперь вам делать с ним. Вы не понимаете, с какой силой вы столкнулись. Кто или что перед вами? Быть может, новая человеческая порода или…
– Уникум – да, безусловно!
– Но ошибка природы или божий дар? Вы не понимаете, а потому сомневаетесь, как поступить, и тем временем, пока смекаете, вы пользуете летающего человека наркотиками. Вы что, с ума сошли?!
– Но-но! Говорите, да не заговаривайтесь! – Вспылил было, но тут же совладал с чувствами, сменив начальственный тон на деловой: – Ну да, вы не только располагаете весьма точными сведениями, но и наделены, скажу я вам, поразительной интуицией. Ну а вот насчёт того, что мне с этим уникумом делать и как тут быть? Вы правы. Вопрос непростой. Я голову сломал. Мозги высушил, разгадывая ребус. Надо ещё подумать, взвесить. Спешка – сами должны понимать, при каких обстоятельствах нужна.
– Вот и давайте подумаем вместе, взвесим все «за» и «против».
– Милочка, да в своём ли вы уме?! – Воскликнул едванеминистр, вскакивая с кресла. И опять закружил по номеру, но уже размахивая в воздухе руками, точно бы сам пытаясь воспарить. – Отдаёте ли вы себе отчёт в том, что в данный момент стоит вопрос, не что мне делать с летающим безумцем, который, в припадке бешенства, убил уважаемого в городе профессора! Совершил ограбление, выкрав бесценную нумизматическую коллекцию, имеющую, кстати говоря, большое культурное значение! Чуть было не взорвал жилой дом! Разрушил государственное строение!!! Призывал к бунту заключённых! Да к тому ещё совершает беспрестанные попытки подорвать устои государства и общества!!!
– Вы в самом деле верите в то, что сейчас сказали?
– Да не важно, верю или не верю! Речь идёт не о нём… Речь идёт о вас, дорогая моя. Что делать с вами?! Не мне вам объяснять, в чём состоит тайна государственной безопасности, к которой вы столь легкомысленно имели глупость прикоснуться.
– Не утруждайте себя объяснениями банальных истин. Не из пугливых.
– Вы слишком самонадеянны!
– Ничуть. Я как пришла сюда сама, так и уйду – ножками и через дверь.
– Не уверен. – Потирая ладонью подбородок, едванеминистр остановился посреди номера в позе мыслителя. – Мне надо сперва хорошенько поразмыслить над сложившейся ситуацией. В любом случае, мы зашли слишком далеко, чтобы всё оставить так, как есть.
– Абсолютно верно, – согласилась и одарила очаровательной улыбкой, сверкнув при этом своими неподражаемыми изумрудными глазами.
– Что вы имеете в виду?! – он впился взглядом в неё.
– Только то, что сказала. Пусть каждый по-своему, однако мы пришли к общему выводу: ситуация сложилась столь нелепая, что бросить всё, как есть, – значит совершить государственное преступление. Только ничтожество прячет руки за спину, когда власть сама плывёт ему в руки.
Едванеминистр нервным движением расстегнул ворот рубахи, ослабив при этом галстук, и, кончиками пальцев обеих рук потирая на ходу виски, пошёл к бару.
– Что вы предлагаете? – спросил он, и плеснул себе в бокал коньяку.
Медленными глотками осушил бокал, бросил в рот кружок лимона. Жуя и морщась, он сделал завлекающий жест.
– Нет, спасибо, я не хочу.
– А я так глотну ещё. Какая ночь без сна – со счёта уже сбился. – Должно быть, его слова надо было принять за извинение. Выпил махом и, прежде чем бросить в рот кружок лимона, спрашивает: – Так каким вам видится выход из сложившейся ситуации?
– Я навещу летающего мальчика, поговорю с ним с глазу на глаз, без посторонних ушей, и решу сама, отпустить его на волю или же оставить в руках ваших эскулапов.
Он опрокинул ещё с полбокала коньяка в рот, закусил лимоном и кисло рассмеялся:
– Как всё просто у вас! Пущай, мол, порхает вольной бабочкой? – Открыл хьюмидор, достал сигару, протянул вдоль под носом, вдыхая запах, при этом блаженно закатив глаза, отрезал гильотиной кончик и раскурил. Вместе с клубом дыма и вопрос выдохнул, при этом прищурив один глаз: – Он что, и в самом деле умеет летать? Вы видели?!
– Да, видела собственными глазами. Он летает. Не хуже любой птицы. Может, даже лучше. Поэтому мы его и отпустим. Но сначала вы прекратите пичкать его всякой дрянью. Для вас это решение всех проблем. Тюрьму вы восстановили в самые кратчайшие сроки. Вы изыскали внутренние резервы, чтобы привлечь средства на это строительство. Бунт подавлен, и смута предотвращена, подстрекатели выловлены и привлечены к ответственности. Порядок в городе наведён. Я, кстати сказать, подготовила для вас записку, с перечнем местных чиновников, где указано на все их прегрешения. Вас ждёт медаль и, быть может, повышение по службе.
– Да, но как быть с летающим безумцем?! Он не птица – он человек! Людям рты не заткнёшь.
– И не надо. Пускай болтают. Или что, все эти блестящие дела вы хотите испортить докладом наверх? Никто же не поверит бредовым россказням о летающем человеке! Вас сочтут сумасшедшим. Вас самого отправят в дурдом. Собирайте вещи и езжайте прочь, да поскорее, пока какой-нибудь скандал не приключился, да ещё и с вашим участием. Я же всё улажу так, чтобы и камера не пустовала, и имя ваше осталось незапятнанным. Комар носа не подточит. Пускай плетут небылицы о летающих по воздуху людях те, кто не боится быть осмеянным.
– Почти убедили. Я сам об этом подумывал. Но сомнения гложут. Какие ещё доводы вы можете представить?
– Главный аргумент – это слабость власти. Они старые, беспомощные, зажравшиеся маразматики. У них нет ни мыслей, ни идей, ни веры. Их верховенство зиждется на привычке обывателей к безоговорочному повиновению. В нашем начинании смех – лучшее лекарство.
– Вы сказали – нашем?
– Да, разумеется, нашем, иначе с какой стати я заявилась бы сюда – одна в ночи и без тени сомнения?! Надо сломать привычку повиноваться. Люди должны перестать бояться. Достаточно незначительного потрясения, и ведь зашатается-таки сам базис самовластья.
– Ну а диво дивное – по воздуху летающий мальчик! – как раз и станет той стихией, которая перевернёт привычный взгляд на вещи? Пошатнёт устоявшийся уклад жизни?!
– А почему бы и нет? – Она загадочно усмехнулась, и взгляд её подёрнулся дымкой мечтательности. – Такие явления не проходят бесследно. Если хоть какой феномен выбивается из-под контроля власти, претендующей на безраздельность и полноту, то это свидетельствует о её слабости. Король-то хилый! И рука у него – дряблая да короткая!!! Главное, выждать и улучить момент. Поставить подножку. Подтолкнуть чуток. Упадут – не восстанут.
– Ну и?
– Подхватить вожжи, взять в руки указующий жезл. И произнести прилюдно вслух два праведных слова: месть и свобода.
– А мне какой из всего этого прок?
– Кто-то ведь должен быть незапятнанным, уважаемым, отважным? Толпа потянется к вожаку, как стадо разумных.
– Что потом?
– Войти в кабинет и править. Но управлять надо только тем, что по силам, что поддаётся управлению сверху. Что не подвластно, то надо просто раздать тем, кто хочет и может. Пущай порулят, позабавятся. Дальше видно будет. Гайки никогда не поздно затянуть.
– Чем чёрт не шутит, а?!
– Будьте покойны, Яков Филиппович. Здесь я управлюсь сама. Летающий мальчик – это моя забота.
Он притянул её к себе за плечи и расцеловал в обе щёки.
– Он ваш, Софья Андреевна! Держите меня в курсе наших дел.
Прекрасная дама чуть склонилась в прощальном почтительном реверансе и с достоинством удалилась.
