Андрей Арсланович Мансуров
Кость со стола
А в условиях перенаселённости Правительство только и ищет поводов, чтоб сильнее прижать к ногтю тех, кто хоть словом!.. И в ход идут любые предлоги, чтоб сократить и без того маленькие зарплаты и пособия, или переселить недовольных в общие бараки…
Но то, что ему было действительно нужно, он узнал, не задав ни единого вопроса. А просто сравнивая. Так, как научили: жёстко, профессионально и объективно. Лицо, которое видел на огромном экране, с тем, что видел каждое утро в зеркале.
Абсолютно не похож.
Ну вот и всё.
Поэтому он просто сжал рукой, засунутой под китель то, что мать повесила ему перед тем, как распрощаться навсегда: крохотную матерчатую ладанку с волосами.
Якобы отца.
От разговора с матерью остался тяжёлый осадок.
Не на то, что она систематически разыгрывала перед ним комедию типа «мы с дедом отлично живём»… И не на её смешные попытки следовать традициям, и делать всё «как положено». И не на её реакцию на его юношеские наскоки на её наивные и консервативные привычки, что дебилы-психологи называли «мальчишеским максимализмом», «подростковой нетерпимостью», или ещё как… Но всё равно – некая натянутость в их отношениях ощущалась всегда.
Джон понимал, что это – другая сторона того самого чувства, что спасло его пару дней назад.
Внутренний голос?
Нет, скорее – чутьё.
Он с детства чувствовал, что не то, чтобы совсем уж нелюбим, но…
Но сестрёнке Дженни явно тепла и материнской ласки доставалось больше. И во всех её шалостях и проказах неизменно виноват оказывался Джон! Особенно, если случалось что-то во время их детских игр разбить, или испортить… Дженни плакала, тыкала в него тоненьким пальчиком, а Джон…
Молчал, и терпел.
Правда, наказывали его обычно несильно. Да и как наказать: проявишь «жестокость и некоммуникабельность», и ребёнка тут же отберут органы опеки, да сдадут в интернат для малолетних. Потому что камеры и микрофоны точно такие же, как и на крейсере: то есть – натыканы в каждом углу.
Сестрёнку Джон, скорее, жалел. Ещё бы: такая маленькая, тощенькая, с полупрозрачными хилыми ручками и ножками. Она казалась сказочным созданием, как его изображали детские комиксы и мультфильмы. И он действительно ощущал ответственность за неё – лупил в начальном всех, кто осмеливался прикалываться над его сестрёнкой, лупил обидчиков, даже если это стоило ему разбитого носа, и даже – однажды! – сломанного ребра… Но от судьбы не уйдёшь: он жутко рыдал, когда Дженни умерла от неизлечимой тогда Таити-оспы, завезённой с пшеницей с Нью-Таити.
Нет, воспоминания о детстве никак нельзя назвать слишком уж приятными. Или тёплыми.
Но Джон понимал: его всё-таки родили и вырастили, несмотря на все сопутствующие этому проблемы и материальные потери.
Стало быть – спасибо, мать. И дед.
А вот как разобраться с отцом…
Но он, вроде, придумал кое-что и для этого.
Браслет на запястье разбудил в половину третьего ночи, уколов точно дозированной иглой электрического разряда.
Первая вахта. А уж Джон-то знает, как «бдительно» они несут службу!
Не засыпаться бы только тут, в казармах. Потому что видеокамеры никто не отключает. Хотя в это время никто почти на них и не смотрит…
Потому что в обычных условиях никому и не приходит в голову нарушать внутренний распорядок.
Да и зачем?!
Чтоб нарваться на очередной внеочередной наряд и штрафы?!
Поэтому он осторожно прополз вдоль ряда коек по полу, стараясь держаться так, чтоб его прикрывали ряды двухэтажных неуклюжих конструкций, к выходу. Остаётся только надеяться, что черная майка-футболка и черное трико скроют очертания его фигуры от полёживающих в креслах и смотрящих футбол, или запрещённые, но от этого ещё более желанные, порнофильмы, дежурных первой вахты в диспетчерской.
Действительно, тусклое дежурное «ночное» (экономное!) освещение позволило ему добраться до ангара без того, чтоб истошно завыли сирены, и патруль ВСБ схватил его, обрушив своё грозное: «вы арестованы за нарушение внутреннего распорядка, и пунктов Устава параграфы пять-дробь-три, пять-дробь-четыре, и преступные намерения по пунктам один-один-шесть и один-один восемь, части первая и вторая!..»
Посадочный модуль стоял, разумеется, закрытым и запертым. Но Джон знал, как открыть служебный люк в днище, не вызывая срабатывания опять-таки – сирены «несанкционированного доступа!» Видел пару раз, как это делают ленивые техники.
В трюме в капсуле сна хранился его отлично «совместимый» – дрон-аватар.
Но сам дрон не был нужен Джону.
Открыв один из бюксов-цилиндров, приготовленных в кармашках штанов одежды, висящей в шкафу, он аккуратно засунул в него то, что предварительно бережно и незаметно для глазков камер казармы вынул из ладанки: русый волос.
Мать хранила эти волосы в старинной шкатулке из потемневшего и растрескавшегося натурального дерева. Половину оставила себе, половину – зашила в ладанку. Наказывала не поминать лихом отца: не его, якобы, вина в том, что не смог остаться…
Отец.
Кто же ты?
Получается, «внутренний голос», да и внешность достались от тебя?
Ладно. Теперь Джону нужно сделать так, чтоб в этот бюкс попал и образец с чем-то «биологическим». Тогда учёные исследуют и волос. Следуя «стандартной процедуре». Однозначно приказывающей проверять всё, что оказалось в контейнере.
И, исследовав, расскажут начальству, чей это волос. А уж как выведать эту информацию у наивноватого и добродушного дока Гарибэя – дело Джона.
Но для этого необходимо вначале вернуться в казарму так, чтоб никто его не…
Это удалось.
– А-а, отлично! Вот и наш храбрый капрал. Доброе утро! – Джон пожимал руку доктора Гарибэя спокойно. Странно: хотя именно этот человек фактически виноват в том, что произошло с ним, никакой обиды за «недосмотр» Джон на доктора не испытывал.
Потому что кто же мог предусмотреть такое?!
И если бы не его «сверхспособности», всё прошло бы «штатно».
То есть – он умер бы. Или спятил.
И ещё три-четыре оператора погибли бы в страшных мучениях.
Планету объявили бы неперспективной и опасной.
И отложили бы освоение до тех времён, когда это стало бы «экономически целесообразно». То есть, до того времени, когда операция по глобальной дезинсекции стала бы дешёвой, и гарантировала бы стопроцентный результат.
Проблема как всегда – в создании эффективных и дешёвых реагентов и дезинсектантов.
– Доброе утро, доктор, сэр. Разрешите приступать?
– Да! Да, приступайте. Линдон, Пьер! Начинайте.
«Одевание» прошло штатно. И никаких «условных рефлексов» по боязни навешиваемого на него медицинского «барахла» Джон не ощущал. Чему и сам немного удивился.
Модуль сел, как ему объяснил нейтрально спокойным тоном майор Гонсалвиш, в двух милях от жерла шахты. Потому что майор хотел проверить, защищена ли эта самая шахта от проникновения посторонних.
Джон понимал, конечно, что проявление каких-либо чувств, или дополнительной заботы, на которую он почему-то с некоторых пор, чувствовал, что мог бы рассчитывать, майор будет скрывать от окружающих. И от него. Да оно и правильно: никаких эмоций, могущих помешать его Миссии.
И никаких «любимчиков»! Пусть даже и сверхчутких. Ощущавших приязнь, или просто доброжелательность через пресловутое психопространство, о котором веками талдычат психологи, но которое никто так пока и не нашёл. И не «пощупал».
Первую линию обороны Джон обнаружил примерно в миле от расчётной точки входа.
Из-под мха вдруг начали вылезать странные твари: не то – богомолы, не то – тараканы! Треугольная голова, сидящая на теле длиной с ладонь, оказалась оснащена нехилыми хилицерами – это док Ваншайс их так назвал, а для Джона они выглядели как самые противные, страшные, и мощные челюсти! Пришлось применить станнер.
Вот когда Джон провёл раструбом бесшумного оружия по полному кругу, и «обработал» на всякий случай и кроны деревьев, и высыпавшиеся сверху другие твари, выглядевшие для разнообразия навроде стрекоз и пауков, обездвижились гарантированно, он и принялся собирать их. И «богомола» побольше и впихнул. В тот самый контейнер.
Доктор Максимилиан Ваншайс соизволил на этот раз остаться удовлетворённым:
– Спасибо, капрал. Достаточно образцов.
– Есть, достаточно, доктор, сэр.
Вторая линия обороны состояла из уже известных Джону тварей: земляных ос.
Этих он собирать уже не стал, просто пожёг плазменным резаком их приплюснутое гнёздо, сделав луч пошире: чтоб захватывать площадь с добрый стол в диаметре.
Однако если он надеялся, что больше опасаться некого и нечего, он сильно ошибся.
Тот самый «внутренний голос» вдруг приказал ему отпрыгнуть назад.
Он и отпрыгнул, вызвав кучу возгласов и комментариев в наушниках.
Но в этот момент на то место, где он стоял, и то, куда шёл, вылился настоящий потоп из огня: явно сработал какой-то стационарный огнемёт!
Джон, пока его «наблюдатели» ругались на чём свет стоит, и высказывали разные пожелания в адрес тех, кто устроил «тёплую встречу», и их матерей, успел засечь точку, откуда велся огонь. Несколько очередей из универсальной винтовки вызвали взрыв и пожар: наверняка он разрывной пулей разворотил защиту и броню резервуара с горючим!
Джон пресёк снова вспыхнувшую дискуссию:
– Господин майор, сэр. – почти мгновенно наступила тишина, так как майор заревел, словно раненный кабан: «Заткнуться всем!!!» – Я попросил бы прислать дрон с реагентами тушения. Не хотелось бы спалить весь этот лес.
– Справедливо. – майор посопел, и повернулся в сторону, – Пилоты модуля. Вывести беспилотник номер пять из ангара на корме. Затушить пожар.
– Есть сэр!
Джон помнил ещё по учебке, что на борту здоровущей дуры – дрона-беспилотника номер пять! – как раз и находится на всякий случай установка пожаротушения. С реагентами, и даже натуральной водой: мало ли из каких нештатных ситуаций приходится выручать аватара с человеком во время миссий! Поэтому у посадочного модуля на борту припасён даже батискаф!
Пожар удалось затушить буквально в считанные не минуты даже, а секунды. Толстая, в его рост, подушка пены, как знал Джон, рассосётся, превратившись в простейшие безвредные компоненты, вроде воды и обычной соли, за пару часов. Приемлемо.
Но ему нужно идти дальше.
Четвёртая линия обороны оказалась приурочена к самому входу в шахту: вихрь, вылетевший вдруг из жерла, оказался буквально пронизан ледяным холодом! И если бы Джон предусмотрительно не надел под обычную униформу дрона бельё с термоустойчивой фольгой, так бы и превратился в сосульку! У которой через несколько секунд отпали бы, отломившись, руки, а затем и голова… Потому что с жидким азотом шутки плохи.
Но от хладопушки пришлось пока просто увернуться: благо, фронт её действия не превышал нескольких градусов, а дальнобойность – каких-то десятков метров.
– Господин майор, сэр… – Джон не хотел, чтоб его посчитали излишне кровожадным, или мстительным, – Прошу разрешения на применение гранат ФФ-1. Потому что боюсь, что из моей винтовочки хладопушку не обезвредить.
Майор посопел. Затем смилостивился:
– Разрешаю применить. – и, в сторону, – Отметьте в журнале время.
Эффект от разорвавшейся в тесном пространстве, для которого она и была предназначена, гранаты ФФ-1 всегда заставлял Джона содрогаться – что когда смотрел учебные фильмы, что когда видел её действие уже воочию: на полигоне. Жуткая штука.
Но разрушает с гарантией любую технику: от кремниевых плат до титановых манипуляторов. Не говоря уж о таких мелочах, как стальные балки каркаса или пластиковые панели корпуса.
Правда, при этом неизбежно гибнут и люди. Вернее, противники – если имели глупость стоять к эпицентру ближе пятидесяти шагов. Сам-то Джон за имевшиеся три секунды до срабатывания основного заряда предусмотрительно скрылся за бетонный оголовок в десяти шагах от жерла, прижавшись спиной к необработанной поверхности скалы.
Больше сюрпризов не оказалось. Потому что когда заглянул внутрь пятиметровой огромной круглой горловины, увидал лишь клубящуюся тьму.
– Смотрите-ка, – это влез геолог, доктор Краузе, – вон: за тем местом, где капрал прятался, имеется что-то вроде дорожки. Со следами породы. Пылеватыми. Стало быть, тут имелся некий… Транспортёр. Ленточный, вероятно. Которым пустую мелкодроблённую породу переносили вон туда, за полкилометра – к вон той реке. А что: отлично придумано! Находчиво. Река всю эту пыль просто уносила прочь. Так и следов в виде отвалов не остаётся!
– Грамотно, ничего не скажешь. – по тону Гонсалвиша, правда, не заметно было, чтоб он восхищался находчивостью и предприимчивостью построивших шахту инженеров. – Но это значит, что там, внутри, должно быть много специализированного оборудования. По которому мы легко поймём, что тут нарушался федеральный Закон о недопустимости разработок. Минеральных и прочих ресурсов. Неоткрытых планет.
– А я думаю сэр, что ничего такого мы тут не найдём, – это влез доктор Гарибэй. – Осмелюсь предположить, что оборудование уже постигла та же участь, что и автоклав в той, первой, пещере.
– Н-да, такое предположение кажется, конечно, разумным. – майор опять говорил куда-то в сторону, – Но ведь именно для этого мы и направили туда капрала – выявить следы. Собрать улики. Нам нужны факты и доказательства. – и, обращаясь уже к нему, – Риглон. Пыль почти улеглась. Проходите вглубь. Как действовать – на ваше усмотрение.
Джон, посчитав, что его «усмотрение» ничего пока больше не изобрело, а «сверхчувствительный детектор», как кто-то в диспетчерской «остроумно» назвал его зад, ничего не чует, и можно бы действительно – попытаться, вошёл в жерло.
Тоннель как тоннель. Диаметром как те, в которых ходит метрополитен. По дну проложен как бы канал, и через равные промежутки видны какие-то стойки с роликами. Похоже, здесь и правда проходил ленточный конвейер.
Вокруг ещё клубились тончайшие частицы взорванной пушки и породы, создавая как бы ореол вокруг его фигуры. Джон отнёс это впечатление к своей мании величия, возникшей было после взрыва гранаты: вот, дескать, какой он могучий и умный! Легко преодолевает любые преграды и ловушки!
Но он вовремя вспомнил поговорку сержанта Роба Сквайра, своего самого первого учителя: «Самоуверенный десантник – мёртвый десантник!» Никто не гарантирует, что ловушки или подлые сюрпризы кончились!
Зона «клубления» шла примерно сто шагов. Тут сквозь полумрак с трудом пробивался даже мощнейший фонарь шлема. Поневоле пришлось включить тепловизор. И хорошо, что он так сделал.
Коварно «притаившийся» в темноте шахтный колодец оказался ничем не прикрыт, и если бы не прибор ночного видения, Джон запросто мог бы туда грохнуться. Посветив вниз фонарём, он обнаружил кое-что.
– Господин майор, сэр. Тут, похоже, имеется целая сеть тоннелей. Вот: вам видно? Я как раз стою над первым.
– Нет, капрал, он вовсе не первый. По данным гамма-сканнера там этих самых тоннелей целая сеть, и вы стоите над третьим, если считать от входа. Мимо первых двух, закрытых крышками, вы уже прошли. Но спускаться туда пока не нужно. Проходите дальше.
Дальше, через полкилометра довольно ровно и полого опускавшегося тоннеля, нашлась и собственно шахта. Вглубь она уходила насколько хватало луча фонаря: словно мрачные врата, ведущие в преисподнюю. Впечатление усиливало то, что на дне имелось что-то, отсвечивающее тёмно-красным и бордовым: уж не лава ли?!
– Нет, – это разочарованно, как показалось Джону, хмыкнул док Краузе, – К моему великому сожалению это – не лава. Болометр показывает, что внизу температура сорок восемь по Цельсию. Жарко, но не смертельно. Впрочем, – это уже к майору, – ему ведь не обязательно туда, прямо вот до дна, спускаться?
– Нет, не обязательно. – майор посопел, очевидно, обдумывая, чем бы ещё «озадачить» разведчика владений неизвестных злобных и жадных гномов, – Риглон. Возвращайтесь на двадцать шагов: там, в левом боковом должна быть лестница. Спускайтесь на второй горизонт.
Второй горизонт состоял из пяти продольных и четырёх поперечных горизонтальных штреков-штолен. Все они были проложены уже без наклона, и, похоже, имели целью просто оконтурить месторождение. На третьем уровне, лежащем на полсотни шагов ниже, уже велись полномасштабные разработки породы. Штреки были проложены большие, и по дну их явно когда-то двигалась какая-то техника, свозившая отбитую породу к центральной шахте-стволу, где, похоже, раньше стоял общий подъёмник. Толстые колонны-целики, оставленные между штреками, явно должны были предотвратить обрушение вышележащих слоёв породы. Что ж. Так, конечно, пропадает часть породы, но зато не надо заморачиваться установкой крепежа.
Четвёртый уровень фактически дублировал схему третьего: Джон даже не ходил по нему, просто постояв, и посветив во все стороны фонарём. Поскольку пыли здесь уже не было, концы тоннелей-штолен в добром километре в обе стороны, видно было вполне хорошо. Ничего не скажешь, масштабно: видно, что объём извлечённой породы измерялся даже не тысячами, а десятками тысяч кубометров…
Пятый уровень оказался последним. Именно здесь Джон нашёл проходческий комбайн, и массу каров-роботележек. Однако это ничего не дало: вся техника оказалась произведена на Поллуксе-3, то есть, просто-напросто самым передовым производителем специализированного оборудования именно такого плана. Серийные же номера кто-то тщательно удалил плазменными резаками.
– Джон, посмотрите пожалуйста по стенам, – это снова влез их главный геолог, доктор Райан Краузе, – Вам не обязательно что-то рассматривать, просто – поводите везде прожектором, и пройдите вдоль стены. Так. Теперь – потолок. Так. Спасибо. У меня – всё.
– У меня – не всё. – это влез вдруг доктор Ваншайс, – Джон! Немедленно вернитесь на пять шагов, и добудьте мне одного из вон тех слизняков!
Джон подумал, что назвать так странное омерзительно-скользкое на вид создание с его мизинец, в-принципе, правильно. Именно на слизня вроде виноградной улитки эта штуковина больше всего и похожа. Но что же она делает здесь?! Среди радиоактивных пород, в темноте? И что ест?!
С другой стороны – эта задача куда легче. На породе и стенах не нужно искать клейма или транспоранта: «Рубидий. Выработано «Ю Эс Майнинг Интерконтинентал».
Джон мысленно усмехнулся: немного же доку Краузе оказалось надо. А вот доктору Ваншайсу во внимательности не откажешь: сам-то Джон на тварюшку и внимания не обратил бы. Ладно.
«Сопротивления» при засовывании его в очередной бюкс слизняк не оказал.
Майор сжалился:
– Картина ясна. Риглон. Возвращайтесь. То, что нужно было увидеть – мы увидели.
В столовой сегодня было оживлённо. Рядовой из третьего взвода, бритоголовый качок Эрик Слак, маленькие близкопосаженные глазёнки которого почти сходились на переносице, не удержался от шпильки: когда Джон проходил мимо него к своему столу, осклабился в издевательской ухмылочке:
– Что, Джонни-бой? Небось, на харчах у докторши растолстеть не успел? А на десерт там, наверное, была только её кошечка?
Джон среагировал автоматически. Вернее, это словно и не он среагировал, а какой-то злобный наблюдатель внутри него сделал холодный расчёт: вот так и вот так. А действовало тело даже быстрее, чем на тренировках.
Нога выбила табурет из-под ржущего здоровяка, а когда тот, явно не ожидавший столь быстрого ответа, хряпнулся на задницу, Джон, присев, добавил ему в челюсть за ухом: таким же ударом, что отправил в обморок и «милого» доктора.
Однако тренированному крепышу этого оказалось мало, и он попытался встать, бормоча что-то очень похожее на угрозы и проклятья. Джон, не дав ему даже приподняться, добавил ногой в печень.
Мгновенно смолк даже привычный стук ложек по тарелкам, и смешочки, сопровождавшие ежедневные трапезы двухсот восьмидесяти человек их роты. Все словно сговорившись, уставились на Джона – даже те, кто сидели за колоннами, и наверняка не видели, что произошло, вставали или вытягивали шеи. Нависшую тишину прервал голос дежурного по столовой, лейтенанта Рэди Халилая:
– Капрал Риглон. Шагом марш на гаупвахту. Доложитесь дежурному. Предварительное наказание до полкового рапорта: трое суток в одиночке за нарушение общественного порядка в столовой. Рядовой Слак. Вы… – лейтенант нахмурился, поскольку Слак и не подумал прийти в сознание, чтоб услышать свой вердикт. Но лейтенант не растерялся, – Поскольку он без сознания, вы двое, – лейтенант указал на ближе всех сидевших рядовых, – В медсанчасть его. А затем, когда док приведёт его в порядок – тоже на гаупвахту. За нанесение оскорбления вышестоящему по званию. Наказание назначит тоже полковник. На полковом рапорте.
Внимание, рота. Продолжить приём пищи!
Лейтенанта все знали. Поэтому никаких комментариев или эксцессов не последовало: все вернулись к еде. Стук ложек и гомон возобновились.
Джон, прекрасно зная традиции, дойдя до стола, где принимало пищу его отделение, отдал рапорт о случившемся сержанту Трибунстону. (Хотя можно подумать, что тот и так всего этого не слышал! Но – по Уставу – положено!) После чего отправился на гаупвахту. Отбывать.
Койка здесь стояла точно такая же, как у них в казарме. Узкая и двухэтажная. Только вот матраца на ней не было: чтоб, значит, наказанным жизнь не казалась помазанной кленовым сиропом.
Собственно, Джону она и никогда не казалась.
Армейские будни, как оказалось, вовсе не соответствовали тому, что хвастливо описывали сверстники, у которых кто-то из семьи служил. И уж тем более тому, что имелось в рекламных проспектах Министерства Обороны. Кроме одного.
Да, он здесь – на всём готовом. Но это всё же – не совсем он.
Потому что сохранить здесь себя как такового, то есть, как личность – не удастся никому.
Армия там, или Флот – это машина. Механизм. Нечто большое, могучее и зубодробительно стабильное. Равнодушно-циничное.
С монотонным рычанием и неумолимостью превращающее отдельные личности – в такие же механизмы. Или хотя бы – шестерёнки. И винтики. Для исполнения приказов. И нудной, и несложной, в общем-то, работы.
Потому что думают, планируют, и решают за тебя – другие.
Тебе же предоставлена свобода только жевать. Еду в столовой. И то – только в отведённое для этого время. Впрочем, последняя мысль скорее являлась следствием того, что он так и не поел, а желудок настоятельно заявлял о своих требованиях урчанием и тянущей пустотой.
Он закрыл глаза.
Как же это было на самом деле здесь, на Франческе? Но ведь для тех, кто жил здесь, она вовсе не была Франческой. Наверняка они свою родину не так называли. А какой-нибудь «матерью-землёй». «Кормилицей». Отчим домом.
Но какими вы были, аборигены? Как хотя бы выглядели? До какой ступени дошли по «лестнице эволюции»?
Внезапно он это увидел.
После внезапной черноты глаза словно распахнулись!
И вот он лежит, спрятавшись в кустах, над довольно широкой долиной – он сразу узнал ее: чуть пониже по течению ему и встретилось кладбище «диких животных»! А внизу…
Внизу экскаватор роет длинную траншею, роботележки с манипуляторами подвозят и подвозят к её дальнему концу…
Трупы.
Сотни трупов. Существа, очень похожие и телом и размером на крупных бабуинов. Только вот… Да, сомневаться не приходится: бедолаги одеты. И пусть – в отвратительно выделанные и грязные звериные шкуры, но в том, что эти шкуры – именно одежда, а не собственная шерсть существ, сомневаться не приходится! Значит…
Значит, убили их всех. И привозят вон, оттуда: в излучине, на небольшой террасе, понастроено каких-то конических сооружений, до неправдоподобия напоминающих индейские вигвамы, как их показывают в исторических фильмах! Жерди, связанные поверху, и крытые теми же шкурами. А вот и универсальный кар с манипуляторами: ломает и собирает в кучи шатры-вигвамы, и кидает в другой котлован. Где бульдозер-автомат сразу засыпает, и заравнивает следы преступной работы.
Кто-то трогает его за плечо. Джон оборачивается, и видит карикатурное покрытое волосами лицо: обезьяна?!
Сознание поражает словно прозрение: нет, не обезьяна! Это – его напарник. Потому что он что-то шепчет, чуть двигая челюстями, и Джон понимает: «что мы теперь будем делать?!» Более того: Джон понимает, что, судя по его собственным волосатым рукам, сжимающим что-то вроде копья с закалённым на огне концом, он тоже – обезьяна! Вернее, примат. Но уже умеющий общаться словами. Охотиться. Строить жилища.
Вероятно, и детишек любить и баловать, приходя с очередной охоты. И жену ласкать. И на благо племени работать.
Но сейчас они с напарником остались вдвоём. Все остальные – мертвы. Душу раздирают, словно саблезубые рвоки, жуткие мучения от осознания необратимости и собственного бессилия!
Теперь у них – ну, у племени! – не осталось ни одной женщины, чтобы можно было продолжить род. И хотя страшная болезнь миновала их двоих, никто не может гарантировать, что рано или поздно и кто-то из них не заболеет. А, заболев, не умрёт, не дожив даже до заката.
И теперь им остаётся только прятаться, и смотреть, смотреть, кусая губы, и сжимая кулаки, как какие-то деловитые и равнодушные неуязвимые металлические монстры уничтожают то, что многие годы было их домом. Домом всего племени!
Джон ощущал странную раздвоенность, и дикость ситуации.
Он был и землянином, который понимал, что тут происходит. И – аборигеном, что тоже… Понимал. И осознавал.
Но совершенно в других категориях.
Хотя – так же однозначно и чётко.
Это – смерть.
Кто-то там, наверху, на небесах, или там, где обитают Боги, всё решил. И вот – их постигло наказание. Но – за что?! Они же ничего настолько греховного не сделали?!
Что-то словно ударило Джона по голове, больно уколов: это подлетевший сзади странно жужжащий предмет выстрелил в него, а затем – и в напарника, чем-то острым! Какой-то иглой, которая вонзилась в шею! И теперь его тело как-то слабеет, и слабеет, растекаясь по земле, словно жидкая грязь…
В уши ударил грохот и скрежет!
Он…
Очнулся на койке на гаупвахте!
Ах, вот что его разбудило!
В двери щёлкало и скрежетало.
Наконец кто-то отпер замок, и дверь открылась.
Раздались голоса, и звук удаляющихся по коридору шагов: охранник, что ли, ушёл?
– Буду спорить, вы тут сидите совсем голодный. – на пороге появился доктор Гарибэй собственной персоной, и Джон невольно сглотнул: в руках у доктора оказался контейнер с отделениями-ячейками для пищи: и первое, и второе, и даже вожделённый компот!
Джон встал с койки. Правда, честь отдать не забыл, как бы ни сверлил взглядом вожделённый поднос:
– Спасибо, доктор, сэр! Вы чертовски точно сказали: голодный. Но… Как же вам…
– Разрешили навестить вас, капрал, да ещё и с положенным по уставу обедом? Ха! Это было просто. Я сказал коменданту, начальнику СВБ, а потом и майору Гонсалвишу, к которому тот меня перенаправил, что у вас есть информация о последней разведке, имеющая жизненно важное значение для решения вопроса о предполагаемой колонизации! И мне совершенно необходимо срочно уточнить кое-какие факты. А вы – вряд ли кусаетесь. Хоть и дерётесь.
Джон ухмыльнулся во весь рот:
– Не волнуйтесь, сэр. Я вполне тихий и мирный. Если меня не дразнить, конечно. И вовремя кормить. Но… Вот уж не знал, что у меня есть какая-то такая информация.
– Я тоже. Но сказать-то – не возбраняется? – жестом опустив Джона обратно на койку, доктор поставил контейнер к нему на колени. Сам же присел рядом: в узкой клетушке-камере не имелось другой мебели, кроме этой самой койки.
Джон открыл прозрачную крышку с первого.
О-о, какой аромат! Уж не подмешал ли и док ему чего-нибудь?! Чтоб выведать чего секретного? Шутка. Уж если за кого Джон и был спокоен – так это за доктора Гарибэя.
– Вы, капрал ешьте, ешьте. Мои вопросы подождут.
Благодарно кивнув, Джон так и сделал. Правда, он старался сдерживаться: ложка порхала ко рту и обратно так, что её можно было различить, а не сливаясь в расплывчатое пятно, как это показывают в тех же рекламных роликах про «вкусную и здоровую» пищу.
– Спасибо, доктор, сэр! Вы прямо спасли мне жизнь.
– Не преувеличивайте, Джон. Человек может прожить без пищи два-три месяца. В зависимости от внешних условий и загруженности работой. Вот об этой самой работе, собственно, я и хотел с вами поговорить.
– Я вас внимательно слушаю, доктор, сэр.
– Хватит, – доктор поморщился, – давайте без всяких этих «сэр». От них толку – ноль, только время отнимают. Договорились?
– Да, с… э-э… Договорились.
– Так вот. Почему вы, такой обычно наблюдательный, и осторожный, даже не потрудились хотя бы покоситься на этого… Скального слизняка? Ну, того, в которого так вцепился доктор Ваншайс?
Джон отвёл глаза к стене. Интересный вопрос. Но вот сам-то он, получается, даже не задумывался об этом самом слизне? Более того – он его попросту не заметил!
– Если честно – не знаю, доктор, с… Доктор. Более того: я его просто не заметил! И теперь могу это честно признать: попросту проглядел. Но… Если майор Гонсалвиш правду говорил о внутреннем голосе, или там – «инстинкте настоящего воина», то, получается – никакой реальной опасности эта штука для меня не представляла!
Теперь уже доктор какое-то время помолчал, но изучал взглядом не стену камеры, а лицо Джона. Сказал:
– Вы, конечно, абсолютно правы. Слизень на редкость безобиден. Более того: он принадлежит к аборигенным существам. Света боится, и обитает в природных пещерах, или роет ходы под землёй. Питается корнями, мхом, лишайником, да микроорганизмами, что живут на глубине, в трещинах скал. Или под землёй. Очень медлителен и совершенно лишён даже начатков какой-либо высшей нервной деятельности. Всё это мне, буквально захлёбываясь от восторга, поведал наш милый доктор Максимилиан. Но не о биологии слизня я хотел поговорить с вами, Джон.
Меня интересуют вот именно – ваши ощущения.
Вот, – доктор вынул из кармана как всегда отлично накрахмаленного халата коробочку. Присматриваться оказалось не нужно: проекционный воспроизводитель, – Я даже минипроектор принёс. Мы будем просматривать ваши последние «похождения» – к шахте, и в шахте! – и я буду делать паузы, а вы постараетесь восстановить в памяти, что вы в тот или иной момент – думали!
К концу пятичасовой «беседы» Джон уже жалел, что доктору разрешили поговорить с ним.
Никогда ещё его так не «выжимали», буквально до последней мыслишки вытягивая, что он тогда или тогда думал, в чём был почему-то твёрдо уверен, а что – только подозревал, и о чём – мог только смутно догадываться.
Именно это, последнее, и интересовало доктора Гарибэя более всего.
И к концу этих пяти часов Джон уже вовсе не был так уверен, что доктор – безобидный наивный учёный, мало задумывающийся о сложностях обычной казарменной жизни в частности, и о банальности мирового бытия – в целом.
Не-ет, вопросы доктора оказались похитрее даже многих тех, что задавал ему капитан-контрразведчик, и реакцию на них Джона – он мог бы поспорить! – док отслеживал не в пример внимательней, и идентифицировал в отлично натренированной памяти точней, чем любой полиграф или энцефалограф – на бумажной ленте! А уж как пытливо док всматривался в его глаза!..
