Андрей Александрович Небольсин
Казачья доля. Первый чеченский след. Часть 1
– Мое имя слишком известно в этих местах, вот если вы победите, я назову его вам.
– А личико покажете?
– Победите сначала, вон уже девятый в лужу упал. На словах вы все казаки, а в деле, увы, только лужа.
– Я не прощаюсь, но учтите, если я – в лужу, то вы меня никогда не увидите. А если пройду, то вы от меня никуда не спрячетесь.
Я развернулся и пошел к столу, где сидели судьи. Подойдя к есаулу, на ухо прошептал:
– Андрюх, позволь нам сразу вдвоем выступить.
– Зачем вдвоем?
– Мы с детства вместе, наша сила в единстве, мы когда вместе нас никто не может победить. Разреши нам вдвоем?
– Как это?
– Но пусть там казаков будет десять.
– Ладно, идите, готовьтесь, я все организую.
Я подошел к Богдану, рассказал про девушку, про то, что договорился с есаулом. Богдан спокойно выслушал и сказал:
– Опять ты всё решил без меня, вот и езжай сам.
– Ладно, – спокойно сказал я, – поеду один на десятерых. Прощай, друг.
Я отошел, зная точно, что Богдан пойдет за мной. И я не ошибся – мой друг подошел уже со своим планом.
– Кум, работаем так. Слушай сюда, что я скажу, кому удавалось дойти до казаков, останавливались и ждали, пока они на них нападут. А мы сами на них налетим, с налета неожиданно атакуем их, и еще посмотрим, чья возьмет.
–Ты что, Богдан, они уже лет двадцать воюют. Как мы их победим?
– Ты помнишь, как дядька мой учил? Почти то же самое, только копья мы в горшки метали. Давай, а?
– Поехали, там посмотрим.
Я смотрел, как ставили дополнительные горшки. Подъехали еще пять казаков. Но не это меня интересовало, я искал в толпе ту девушку, что тронула мое сердце. И увидел ее уже в первом ряду, она скромно махнула мне рукой. Я ответил тем же. Она подошла поближе. А это значит, что я ее чем-то заинтересовал. Только бы победить.
– Господи помоги! – взмолился я.
Мы попробовали управлять ногами, кони легко поддались. Так, значит, руки в бою будут свободные. Оба коня были гнедые, настоящие казацкие кони, как легко ими управлялось. Мы взяли по две тупых сабли и вышли на исходную. Казак с флажком подал команду. – Готовсь, марш!
Мы рванули с места. Кони были прекрасными, понимали каждое малейшее движение ездока, легко перелетали через препятствия. Выйдя на прямую, мы достали копья и метнули их. Копье Богдана угодило прямо в цель, разбив при этом горшок, а мое слегка затронуло горшок, но все же сбило его с палки. На полном ходу мы налетели на казаков, наши кони грудью ударили их коней, да так, что две лошади вместе с наездниками упали на землю. Не давая казакам опомниться, мы налетели на них. Работая двумя руками, поразили четверых солдат, остальные, окружив нас, все-таки победили, но их осталось всего пять. В фехтовании они оказались сильнее нас, но минут десять, если не побольше, мы продержались. Полковник дал нам команду подойти. На бегу мы поправляли форму. Степанов встретил нас с улыбкой:
– Ну, казаки, порадовали старика, давно не видел такого боя.
И вдруг серьезно спросил:
– Чей план?
– Мой, – ответил Богдан.
– Дважды молодец, как фамилия?
– Кузьмин.
– Я смотрю, вы работаете двумя руками. Кто научил?
– Дядя.
– Молодцы, нечего сказать. Ступайте форму получать. А что у тебя с плечом?– обратился он уже ко мне.
В горячке боя я не заметил, что у меня всё плечо в крови.
– Да, ерунда, царапина.
– Быстро в лазарет.
Я искал в толпе ту незнакомку, но не увидел и, повинуясь приказу, пошел в лазарет. Там мне сделали перевязку и отпустили в казарму. На выходе меня ждал Богдан. –Ну, что, кум , подлатали тебя немного?
– Да вот, угораздило, но ничего, мы им тоже хорошо поддали.
– Сколько человек взяли в казаки?
– Восемнадцать самых лучших.
Мы обнялись и пошли спать.
Глава 3
Утром разбудил Павлов:
– Ну что, солдаты, сегодня будем учиться стрелять. После завтрака жду всех в ущелье.
Идя туда, мы все думали, что за специальный метод обучения у него. Подойдя ближе, мы увидели небольшое ущелье, вернее, начало ущелья, дальше оно уходило далеко в горы, где открывался красивый пейзаж. Здесь еще был песок, но дальше в горы уходила дорога из одних камней. Метрах в двадцати у скалы стояли мишени, на позиции нас ждал Павлов.
– Солдаты, слушать меня внимательно, говорю один раз, а проверять буду часто.
Он взял в руки винтовку:
– Ну вот, знакомьтесь, это на ближайшие пятнадцать лет ваш самый лучший друг, и я вам помогу познакомиться с ним поближе.
На телеге лежали сумки, полные патронов. Андрей Ильич приказал взять сумки, положить их рядом с собой.
– Для стрельбы лежа – марш! Заряжай! Приклад к плечу крепче прижимай, пли!
Раздался выстрел. Павлов просмотрел все мишени.
– Все мимо, – объявил он, – теперь слушай мою команду. Взяли по патрону и бегом к мишени. Ткните в нее пулей, а чтоб вы опять не промазали, возьмите с собой сумку с патронами.
Я поднял сумку. В ней было больше пуда, пулю взял в другую руку, приготовился.
– К мишеням бегом марш.
Мы подбежали к мишеням, ткнули в нее пулей, побежали назад. В сумке были острые от пуль края, на плечо ее было больно положить, приходилось тащить в руках, но она очень больно била по ногам.
– Издевается, гад, – прошептал Богдан. Мы подбежали в исходную. Павлов спросил:
– Ну что, попали?
– Скотина, – прошептал Богдан.
– Для стрельбы лежа – марш!
Мы легли.
– Заряжай, пли!
Я хорошенько прицелился и выстрелил, сразу же заметил, как моя мишень покачнулась, значит – попал. Павлов просмотрел все мишени. На этот раз не попали восемь человек, Богдан в том числе. Не попавшие в мишень опять взяли патрон, сумку и побежали к мишеням и обратно. Третий залп попал только я один. Все побежали, а я так и остался стоять, и отчего-то мне стало так неудобно перед своими товарищами. Я стою, а они бегают. И они как-то искоса посматривали на меня. Следующий выстрел я попал опять, но чтобы не выделяться, я молча поднял сумку с патронами и приготовился к бегу.
– Абрамов, ты попал? – спросил Павлов в ожидании ответа.
– Хочу посмотреть, может показалось.
– К мишеням бегом марш!
Мы побежали. Богдан был вне себя, он проклинал нашего офицера, на чем свет стоял. Так продолжалось, пока мы не упали совсем без сил, но стрелять так и не научились. К вечеру мы еле-еле дошли до казармы. После ужина к нам вошел дежурный и крикнул:
– Кузьмин, к штабс-капитану!
Вернулся он оттуда совсем бешеным, таким я его давно не видел. Богдан встал у дверей в казарму, громко спросил:
– Ну, браты, говори, кто меня Павлову сдал.
Я спросил:
– Что случилось?
– Да вот, какая-то сволочь Павлову настучала, что я его сегодня на стрельбище ругал всякими словами.
– Это что ж, браты, у нас крыса завелась, да? – спросил я. Богдан отодвинул меня своей ручищей:
– Не лезь, когда я говорю. Крыса! Лучше выходи, все одно узнаю, потом порву на куски. Солдаты загудели, что теперь и говорить нельзя, все будет известно Павлову. Во попали!
Богдан стоял посреди казармы и продолжал:
– Что, крыса, спряталась? Все равно вычислю и порву.
Он повернулся и пошел к своей кровати. «Его от злости вот-вот разорвет»,– подумал я. И чтобы как-то успокоить его, сказал:
–Слышь, друг, говорят, после присяги нас теперь в аул будут выпускать, пойдешь со мной? Мне надо найти ту девушку.
– Николай, меня завтра будут плетьми сечь.
Я вскочил, как ужаленный и закричал:
– За что?
– Да понимаешь, стоит эта плесень передо мной, орет, что я его на стрельбище поносил, кулаками машет. Ну я ему спокойно так говорю: «Ваше благородие, вы кулаками-то не машите, а то я боюсь – не стерплю.» Ну, Коль, я же ему честно сказал, а он почему-то обиделся, заорал, что завтра на плацу высечет. Я ему также спокойно: «Вашбродь, война, – говорю, – скоро, стрелять там все будут.» Тут вообще что началось, позвал казаков на меня, я так и стоял спокойный такой, а он всё орал и орал. Меня казаки вывели, привели сюда, сказали, что я под арестом и выходить никуда не должен. Я встал, подошел к выходу, там стоял казак. «Вот блин, попал куманек, характер дюже прямой у него» – подумал я. Утром об экзекуции знал весь полк. На двух столбах весели веревки для привязки рук. Нашу роту построили ближе всех, чтобы виднее было. Богдану привязали руки, два палача приготовили плети. Ждали только полковника. Он появился и издали узнал лихого наездника. Подойдя ближе, спросил у Богдана:
– Что ж, ты, казак лихой, офицера обругал, а?
– Виноват, ваше благородие, побоев не смог стерпеть, обругал малость.
– Каких побоев?
У полковника загорелись глаза, он смотрел прямо на Богдана.
– Каких побоев, говори? – повторил полковник.
– Ваше благородие, сил нет терпеть побои, меня никто никогда в лицо не бил.
Павлов стоял рядом, конечно же, все слышал. На нем лица не было. Я видел, что он боится, но Павлов молчал, боялся влезть в разговор. Полковник повернулся к нам:
– Кого еще бил?
Я и еще человек десять подняли руки. У меня на душе стало спокойнее. Молодцы, ребята, заступились за Богдана. Ведь на самом деле он никого не бил, и все солдаты это понимали. Орать – орал, оскорблял, но никогда не бил. Полковник смотрел в глаза Богдану:
– Развязать его!
Полковник был в страшном гневе.
– Штабс-капитан!
– Я!
– За мной в штаб. Всем разойтись.
Я, радостный, подбежал к другу, подал ему рубаху, обнял. Потом строго спросил:
– Кум, ты же говорил, что он тебя не бил.
Богдан хитро улыбнулся:
– Учитель у меня хороший!
– Вот видишь, как бывает иногда полезно соврать, – ответил я.
– Так ведь иногда, а ты врешь всегда. Мы обнялись и пошли догонять своих. В казарме Богдан сказал:
– Браты, спасибо! Не дали сгинуть.
Все загудели, начали обсуждать Павлова, как ему сейчас там, у полковника. На середину вышел Серега Бродов. Он явно что-то хотел сказать.
– Ну, чего ты ? – спросил Кузьмин.
– Богдан, ударь меня, я не обижусь.
– Ты про что?
– Это я сказал Павлову, – тихо ответил он и покраснел.
Богдан резко встал. Я попытался его удержать, но он меня оттолкнул. Те, кто стоял за Бродовым, отошли, чтобы, падая, он не зацепил их. Серега закрыл глаза. Я про себя прошептал: «Все, капец ему». Все приготовились к худшему, но Богдан подошел к Бродову и протянул руку:
– Молодец, что нашел в себе силы признаться
Серега с радостью вцепился в руку.
– Помни, помните все, нет в жизни подлее дела, чем доносить на товарища, нам с вами долго еще жить придется, может, и смерть принимать вместе будем.
Все его слушали и наверно думали, какой он умный, какие речи говорит. Только я понимал, что он говорит дядюшкины слова. Тот, как выпьет лишнего, так давай нас уму-разуму учить.
Богдан говорил, пока его взгляд не совпал с моим.
– Теперь подождем нашего командира, что тот скажет?
Командир не заставил себя долго ждать.
– Сотня, стройся! На обучение стрельбе шагом марш!
Мы вышли с территории полка, в лицо дунул сильный ветер с песком. Я подумал: «Как же стрелять? Ведь песок попадал в нос, глаза, рот.» За высоким забором ветер не казался таким сильным. Павлов на лицо натянул платок, на глаза надел очки. «Вот сволочь!» – подумал я. В самом ущелье ветер казался тише, но песок все же попадал в глаза. Стрелять было еще труднее. Кто не попадал, снова бежали к мишеням с сумкой. Но с каждым выстрелом таких становилось все меньше и меньше. Наверное, при двадцатом выстреле попали все, но это не обрадовало нашего командира, он приказал увеличить расстояние до мишеней. При первом залпе не попал никто, и все побежали с сумками к мишеням. – Да с такого расстояния просто невозможно попасть, – сказал я солдатам, но Павлов услышал меня.
– Солдат, ко мне марш!
Я подошел.
– Дай винтовку.
Он зарядил, прицелился.
– Последняя мишень справа. Он выбрал самую дальнюю мишень и попал в самую середину.
–Абрамов, держите винтовку, тренируйтесь.
И мы опять: то стреляли, то бегали. У кого получалось, у кого нет. Не хочу хвалиться, но у меня получалось лучше всех. Через несколько часов меня подозвал Павлов:
– Оставляю тебя старшим. Пусть стреляют и бегают, ясно?
– Так точно!
– Я пошел в аул, через два часа построишь всех и приведешь ко мне, я буду вон в том доме с железной крышей. Понятно?
– Понятно, вашбродь.
Он дал мне бинокль и ушел. Я подошел к солдатам. С серьезным видом подал команду:
– К стрельбе лежа – готовсь, заряжай, пли!
Посмотрел в бинокль: не попали в мишень ровно половина.
– Кто не попал, взяли по два мешка с патронами и бегом к мишеням!
– Почему по два? Мы с Павловым с одним бегали, – спросил рыжий.
– Я вам не Павлов, я с вас три шкуры буду драть.
Богдан понимал, что я шучу, но не показывал вида. Улыбка его выдавала, и он решил отойти в сторону и отвернуться.
– Я повторяю последний раз: кто не попал, взяли по два мешка и бегом к мишеням.
Все с большой злостью в глазах стали брать по два мешка.
– Браты, вы че? Я же шучу.
Здесь Богдан не выдержал – он смеялся до слез.
– Ну, Никола, тебе в театр надо, мы и вправду подумали, что ты сбрендил.
Один спросил у Богдана:
– Ты нам говори, когда он шутит, а когда нет.
– Да это легко понять: если он просто говорит, то скорее всего – правду, а если очень правдиво – значит, врет. Скорее всего.
– Ладно, командуй, – сказал рыжий.
– Стреляйте,– сказал я, – только цельтесь лучше.
– А бегать?
– Не надо.
Мы расстреляли все патроны, что нам дали, посидели, отдохнули.
– Пошли домой, – сказал я.
– Куда?
– В казарму!
Мы построились и пошли; я шел рядом, как командир, и мне это нравилось. В ауле я увидел, что навстречу шла девушка, и так мне захотелось, чтобы это была та девушка. Я, изображая из себя командира, подавал команды. Девушка подошла ближе, и я понял – это она.
– Здравствуйте! – закричал я.
– Здравствуйте, нам не надо с вами здесь говорить.
– Почему?
– Здесь такие обычаи.
– Скажите, как вас зовут?
– Даша.
– Это русское имя.
– Я русская.
– Где я вас могу найти?
– Не надо. Вам же лучше будет.
Даша ускорила шаг, а я стоял и смотрел, в какой дом она войдет. Девушка вошла в большой дом на краю аула, недалеко от нашего гарнизона.
Мы тронулись в путь. Дом с железной крышей был один в ауле, и мы без труда его нашли. Штабс-капитан, уже изрядно выпивший, сидел за столом. На столе стояла кружка с пивом. Увидев нас, он допил, что было в кружке и, шатаясь, вышел на улицу. Вдохнув свежего воздуха, громко крикнул:
– Абрамов, веди их сам, я остаюсь здесь!
– Слушаю, вашбродь.
Мы пошли. Как же мне хотелось зайти в дом к Даше! Но как? Какой предлог найти? Поравнявшись с ее домом, я дал команду стоять. Перед домом был высокий забор. Я тронул дверь – она открылась. Зашел внутрь. С улицы кричал Богдан: -Куда ты? Нельзя!
Я шел дальше, перед домом был сад, в основном, из невысоких деревьев. Я пробирался между этими деревьями. Богдан уже не кричал, и я догадывался, что он идет где-то рядом. Деревья кончились, и передо мной предстала Даша. Она вешала белье и меня не видела. Такой женской красоты я ещё не видел, мое тело не слушалось. Я просто стоял и любовался ею, пока кто-то сзади не отвлек меня. Я оглянулся – это был Богдан. Не обращая на меня внимания, он смотрел на Дашу, да так нагло!
– Кум, позволю себе напомнить, что ты женатый человек, а женатым так смотреть нельзя. Тем более, это моя девушка.
Даша услышала.
– Быстрее уходите, вы меня погубите, – на ее глазах выступили слезы. Богдан тут же ушел. Я остался с ней один. Даша твердила только одно: чтобы я ушел, и что я ее почему-то погублю.
– Я уйду, если просишь, но сначала ответь мне на два вопроса.
Она посмотрела мне в глаза.
– Ты замужем?
– Нет.
– Когда мы встретимся?
– Это опасно.
– Тебе кто-то угрожает?
– Это для тебя опасно, пожалуйста, уходи.
В ее глазах я видел мольбу,
– Как стемнеет, я тебя буду ждать за последним домом. Придешь?
– Приду, если смогу, – ответила она и густо покраснела.
Я прошел через сад, вышел на дорогу. Меня уже заждались. Подходя к своим, я крикнул:
– Шагом марш!
На душе у меня было светло и радостно. Я еще не думал о том, как смогу выбраться вечером, но уже точно знал – я приду. Зайдя в казарму, я лег на кровать и вспоминал каждую
Секунду, проведенную рядом с Дашей. Почувствовав на себе чей-то взгляд, я поднялся. На меня смотрел Богдан и хитро улыбался. Я встал, подошел к нему и спросил:
– А что это ты, куманек, так смотрел на мою девушку? Влюбился?
– Зачем? У меня Аленка есть, скоро сына мне родит, просто красоты такой никогда не видел.
– Я договорился с ней о свидании.
– Когда?
– Сегодня, как стемнеет.
– Опасно!
– Все равно пойду.
– Я пойду с тобой.
Вечером мы с Богданом с помощью веревки и крюка перепрыгнули забор, так как он был очень высокий. В назначенном месте мы просидели до утра, но Даша так и не пришла. Богдан меня еле удержал, мне так хотелось пойти к ней домой. Я для себя решил: если завтра ночью не придет, то пойду к ней сам, и будь что будет. На тот момент мне казалось, что я без нее жить не смогу. Наверное, это и есть то большое чувство, которое все любовью зовут.
Весь следующий день мы опять стреляли и бегали, бегали и стреляли, и, казалась, конца и края этому нет. Как только у нас получалось и мы попадали в цель, Павлов еще дальше отодвигал мишень. Плечо сильно болело от тяжести сумки и кровило от острых краёв патронов. Сил тащить сумку уже не было, а ноги волочить по земле нельзя. И если кто так делал, из-за него одного Павлов возвращал всех.
Наш начальник всегда улыбался, наверное, получал удовольствие, видя на сумках нашу кровь, и всегда добавлял: «Чем больше крови, тем больше умений». Мы все утешали себя: «Скорее бы война. Первая пуля будет его. На войне все спишут, никто не будет расследовать: кто его убил, свой или чужой». Эти слова немного успокаивали, но ненадолго. Я боялся, что Богдан не стерпит. Но сорвался первый Генка Пономарев. На вид спокойный, он отличался от всех, был постарше нас всех и живот у него был большой. С его весом очень трудно приходилось. Подбегая на исходную, он вдруг споткнулся и упал лицом прямо в сумку с патронами. А когда поднялся, мы увидели, что на его правой щеке почти не было кожи. Кровь вместе с песком и пылью стекала на одежду. По мне прошла дрожь. Я никогда не видел столь отчаявшегося человека, казалось, в нем не было на тот момент ничего человеческого, душевная доброта его, доселе прибывавшая в нем, куда-то делась. Он заорал как дикий зверь, схватил винтовку и выстрелил в Павлова. Кузьмин стоял рядом и вовремя успел поднять ствол винтовки, пуля просвистела над головой Павлова. Я ждал от Павлова испуга смерти, но, на удивление, Павлов был очень спокоен. И также спокойно достал свой револьвер.
– Ну что, солдат, по правилам дуэли, ваш выстрел сделан, теперь выстрел за мной.
Пономарь был еще спокойнее, на тот момент ему действительно было все равно: жить или умереть.
– Стреляй гнида, пей кровь солдатскую.
Я встал между ними, чтобы помешать Павлову выстрелить.
– Отойди, сейчас мой выход, – сказал он раздражённо.
Кузьмин спокойно перезарядил винтовку, загнал в ствол патрон, не направляя на офицера, встал рядом со мной. Все сразу поняли: если что – Богдан выстрелит. Понял это и Павлов. И тут я услышал голос командира:
– Абрамов, веди это стадо в гарнизон. У Пономарева винтовку отобрать, его самого взять под охрану.
– Слушаю, вашбродь, – сказал я и попытался с ним заговорить, чтобы он Генку не шибко наказывал. Но он на меня заорал:
– Веди, я с ним сам разберусь!
Я повел. Мы еще надеялись на то, что он зайдет в дом с железной крышей и там напьется. Но нет – он прошел мимо. В гарнизоне Павлов сразу пошел в штаб. Через несколько минут перед казармой встали казаки. Как и в том случае с Богданом. Ну все, хана Генке, забьют до смерти, сволочи. Ближе к ночи в казарму вошел мой земляк Андрюха, вызвал меня на разговор. Мы отошли подальше.
– Я слышал, что у вас завтра представление намечается?
– Да, если это здесь так называется, нигде нет мужику покоя: ни дома, ни в солдатах. Везде пытаются унизить, живьем в землю и душу, и честь закопать.
– У солдата чести нет, она только у офицеров, это дворянская привилегия. Ладно, слушай, что солдат этот крепкий сдюжить.
– Не знаю,– сказал я, – вроде крепкий.
– Я с тобой поговорить хотел, это разговор секретный, между нами. В трех днях пути отсюда начинаются леса, там атаман воюет за простой народ. У богатых добро отнимает и бедных подкармливает. Встречался я с ним. Широков его фамилия.
– А это кто?
– Потом расскажу, всех восставших здесь перебили давно, а его не могут поймать, потому-то все войско у него из казаков состоит. И когда мы встречаемся с ними, то винтовки им даем, патроны. Они нам деньги, если есть. Но вот что я тебе хочу сказать: ты поговори со своим солдатом, может ему к атаману, а? Но говори аккуратно, это опасно, за такие разговоры могут и в кандалы упрятать.
– Хорошо, Андрей, спасибо тебе.
– Ладно, не кашляй, – хлопнув меня по плечу, сказал он, – и смотри сам, чтобы он тебя не сдал, ежели его поймают. Если решится – пусть бежит через окно, чтобы моих казаков не подставить. Всё, пока.
Зайдя в казарму, я увидел, что все стояли вокруг Генки. Его кто успокаивал, кто пытался обработать раны. Но он говорил: «Не надо, все равно завтра мне хана», и держался молодцом. Мне понравилось, что все ругали Павлова и не боялись, что эти слова могут дойти до него, и тогда на дыбе можно оказаться с Генкой. Я крикнул: -Всем отбой!
Все быстро разошлись.
– Обработать ему раны.
Тот стал отказываться.
– Это приказ, приказы не обсуждать.
– Зачем мне это?
– Чтоб на завтрашней дыбе хорошо смотрелся, будешь знать как в Андрея Ильича стрелять. Все с большим презрением посмотрели на меня, аж мне стало не по себе. Я подождал, пока ему обработали лицо и плечо. На себе я со всех сторон чувствовал сверлящие взгляды товарищей, и мне от этого было не по себе.
Я взглянул на Богдана, но тот на меня смотрел тоже таким же взглядом, и мне стало очень обидно, что и он меня принял за сволочь. Я посмотрел на него таким же взглядом презрения. Богдан отвернулся. Я еще раз громко сказал:
– Отбой всем.
Я подождал, пока все уснут, подошел к Генке и рассказал все, что мне сказал Андрюха. Пономарь как-то оживился и согласился бежать. Я дал ему веревку с крюком, и мы тихо вылезли в окно. Подойдя к забору, мы обнялись.
– Спасибо тебе, ты настоящий друг, может и ты со мной, а?
– Скоро война, кто врага будет бить, если все уйдут?
– Ну, прощай, может свидимся .
Я помог ему взобраться на забор, забрал веревку и ушел. Я жалел лишь о том, что из-за этого не смогу увидеться с Дашей. Вдруг она меня ждет?
Утро началось с созыва всех на плац, солдаты просыпались и смотрели на пустую кровать. Рыжий спросил у меня очень ехидно:
– Вашбродь, а что, Пономаря уже увели?
– Увели наверно, а что ты у меня спрашиваешь? Я спал, как и ты.
В казарму зашли казаки.
– Где ваш арестант?
Все посмотрели на меня. Я ответил:
– Не знаю, я думал – вы увели.
Они ушли. Через минуту пришли майор Семкин, капитан Павлов, есаул Русаков. Начал майор:
– Где он?
Мы молчали. Есаул прошел в конец казармы, просмотрел все окна и остановился у одного, там виднелись следы свежего взлома.
– Вашбродь, посмотрите: вот сюда он ушел.
– Солдаты, кто найдет беглеца, получит золотой на водку, – сказал майор.
– Капитан, командуйте.
Нас выстроили в цепь и мы пошли прочесывать всю близлежащую местность. Я заметил, что солдаты что-то говорили между собой и не так злобно уже смотрели на меня. Наверно, они понимали, что я помог Генке. Ко мне подошел Богдан и, пряча глаза, сказал:
– Ты прости, что я о тебе плохо вчера подумал, но ты должен был мне все рассказать.
– Чтобы разделить на троих дыбу?
– Да хоть и так!
– Нет, я поступил правильно, и мне легче самому на дыбу, чем с тобой, одному не так больно будет.
– К вечеру все усталые, но довольные, что не нашли Пономарева, пришли в гарнизон. Павлов по очереди со всеми разговаривал, допрашивал, угрожал. Но, видимо, все ему говорили, что я с Пономарем круто разговаривал. Поэтому меня он не допрашивал, а предложил:
– Слушай, Абрамов, скоро вас всех будут распределять: кого – куда, может ты в казаки не пойдешь, а здесь со мной останешься?
– Вашбродь, я казаком хочу стать, да и полковник мне лично казацкую форму приказал дать.
– Ладно, ступай, скажи своим, что ваша учеба закончена. Завтра воскресенье, у вас свободный день, можете идти в город. Ты старший, смотри и объясни каждому, чтоб дошло, армяне еще относятся нормально, но в городе полно турок. Те люто нас ненавидят и много наших солдат сгубили. Здесь рядом, в ауле почти все – армяне, а дальше лучше не ходить.
Он налил в стакан водки и протянул мне. Я залпом выпил.
– Благодарствуйте, вашбродь.
Он налил себе и залпом выпил, хотя уже был изрядно пьян.
– Слушай дальше. Я не хочу сам говорить, солдаты меня не любят, да?
– Ну, если мягко сказать, то да.
– Это сейчас, зато в первом бою спасибо скажут. Мой метод обучения жестокий, но самый верный. Вы на сто шагов в маленькую мишень попадаете. Никто из наших врагов так не умеет, и это многим из вас жизнь спасет.
Я молчал; как-то и злость к нему уже прошла, жалко было Генку. Но кто знает, может у восставших ему будет лучше.
– Ладно, Абрамов, ступай, скажи пусть в город лучше не ходят, в ауле водка еще дешевле. Я собрался выходить, но он меня остановил.
– Мне доложили, что ты вчера сильные речи говорил, и что тебя солдаты почти так же как меня не любят. Но хочу тебе сказать, что Пономарев не смог бы перепрыгнуть забор один, и кажется мне, что это ты ему помог. Он смотрел прямо мне в глаза.
– Почему вы так думаете?
– Хитрый ты очень, поэтому и хочу к себе взять – люблю таких.
Он налил себе еще, выпил.
– Переборщил я с ним, и когда мы его не нашли, я даже рад был.
– Но ты ответь мне, помог или нет?
Он был пьян, еле стоял на ногах, но его глаза сверлили меня насквозь.
– Ну, отвечай мне , помог иль нет? Только не ври мне.
– Разрешите идти?
– Иди.
От капитана я вернулся, когда уже все, кроме Богдана, спали. Он стал приставать с вопросами: что да как. Я не мог ему внятно все объяснить, потому как в голове у меня на тот момент была только Даша. Я пообещал, что утром все расскажу и уговорил его со мной не ходить, сказал, что ничего опасного в этом нет. Я взял веревку, крюк, легко перепрыгнул забор и пошел к тому заветному дому, где договаривался о встрече. Подходя к дому, я всматривался в темноту улицы и молил Бога, чтобы она пришла. Ночь была очень светлая; на небе было много звезд, и мне показалась, что они были как на нашем небе, но все равно что-то их отличало. Я пытался понять – что. Вдруг я услышал позади себя треск ветки. Оглянулся: держа ветку в руках, стояла Даша. При свете луны она была еще красивее, я не мог быстро сообразить, мой язык как онемел. Я просто стоял и смотрел. Видимо, не дождавшись меня, она начала первой.
– Тебя как зовут?
– Николай.
– Я тебя ждала вчера.
– Я не смог.
– Ты, пожалуйста, не подумай ничего плохого обо мне, но мне не с кем поговорить, я так скучаю по русской речи.
Я немного стал приходить в себя. – Скажи, а как ты здесь?
– Это длинная история, она давно началась, когда меня еще не было на свете. Она повернулась и тихо пошла вниз к ручью, который течет с гор. Даша была в том же черном платье, оно было до самых пяток. Девушка шла так бесшумно, что казалось, она летит по воздуху. Мы дошли до ручья, где стояла скамья, сели и я слушал ее такой приятный и нежный голос. Она рассказывала свою историю, и мне казалось, что с ней давно никто не говорил. Я ни о чем не спрашивал, не перебивал, мне даже как-то не верилось, что я сижу с ней рядом. Я боялся ее перебить, потревожить, мне казалось, что она сразу уйдет. Вдруг Даша спросила:
– Коля, ты меня слушаешь?
– Я тебя очень внимательно слушаю, только не все понимаю.
– Что ты не понял?
–Ты сказала, что твой отец декабрист. Извини, но я не понял.
Даша на меня посмотрела таким взглядом, что мне стало неловко за свой вопрос. И зачем я только спросил. Но она так ласково продолжала:
– Николай, извини, ты ведь из деревни?
– Да, – ответил я и почему-то опустил глаза. Мне первый раз стало стыдно, что я из деревни. До сей поры я чувствовал себя большим грамотеем среди тех, кто вовсе не умеет читать. Дядя Наум нас с Богданом научил писать, читать, разговаривать не так, как деревенские, а по культуре, но с образованным человеком я так и был деревенщиной. Она заметила, что мне стало неловко.
– Ты стесняешься, что из деревни?
– Нет, мне стыдно, что не все слова для меня понятны, я прочитал все книги, что были у нас в деревне. Меня всегда тянуло к знаниям. Но деревня есть деревня, – сказал я и опустил глаза.
– Коля, не стесняйся, что ты из деревни, я вот графиня, и что из этого? Я нахожусь вместе с тобой.
При этих словах позади нас треснула ветка, и чья-то тень побежала в сторону гарнизона. Даша сильно испугалась, она хотела уходить, но я ей объяснил, что это мой друг. Он волнуется за меня и поэтому охраняет. – Хорошо, когда есть хороший, надежный друг, который всегда поможет в трудную минуту. А я одна на весь белый свет, вокруг меня одно зло.
На ее глазах появились слезы.
– Дашенька, ты только пожелай, и у тебя будет друг, который жизни не пожалеет за тебя.
Я прижал ее к себе и обнял. Она смотрела на меня доверчивыми глазами. И я увидел близко ее лицо; она еще совсем была молода.
– Сколько тебе лет?
– Семнадцать.
«Она совсем еще ребенок», – подумал я про себя.
– Даша, расскажи мне пожалуйста, декабристы – кто это?
– Тебе в деревне хорошо жилось? Барин мучил тебя, твоих родных?
– Да уж пришлось хлебнуть горюшка!
– Но не думай, есть на Руси люди, которым не безразлична судьба простых людей. В Петрограде в 1825 году вспыхнуло восстание из разных слоев сословий, там были и князья, и генералы. Все они хотели отмену крепостного права, что так угнетало простых людей. Но их не поддержал сам народ, и предали; восстание было потоплено в крови. Мой отец смог убежать, спрятаться здесь, у своего друга – турка. Через год, оставив светскую жизнь, к нему приехала мама, ей очень трудно было привыкнуть к новой жизни, но она очень любила папу и переносила все трудности. Со здоровьем у нее было худо. Врачи ей запретили рожать, но ей так хотелось меня, что она решилась. Папа привез из Ростова доктора на мамины роды, но и он не помог: мама при родах умерла. Меня воспитывал папа. Поначалу все было хорошо, он отдал меня в гимназию, в Ростов. Часто ко мне приезжал погостить, но по окончании гимназии я приехала сюда. От старых ран папа сильно болел и этой весной умер. Я осталась одна. Хозяин Мустафа паша хочет меня взять восьмой женой, но я сказала: «Если так, то я убью себя.»
За разговором я не заметил, как стало светать.
– Мне пора, Даша!
Она будто проснулась:
– Ой, мне тоже.
Мы быстро расстались, но договорились, что как стемнеет – встретимся. Я перелез забор, незаметно прошел в казарму. Богдан спал. Его сапоги были в песке, а мы вечером обувь вместе чистили. Друг охранял меня, пока я ходил на свидание.
