Анатолий .Юрьевич Козлов
Тысячелетний путь литературы

«Димитрий Ростовский, сочинявший знаменитые свои «Четьи Минеи» по иноческому обету, завещал (и это было исполнено) положить черновики этого труда в гроб вместе с его телом – с тем, конечно, чтобы «оправдаться» ими на том свете. Аввакум счел бы такой поступок непозволительной гордыней, т. е. первым из семи главнейших грехов: согласно великорусской традиции, человеку надлежит не столько «говорить», сколько «делать», т. е. жить нравственной жизнью», – пишет в своей книге «История русской литературы» академик Александр Михайлович Панченко (1937–2002).

Дважды Аввакуму пришлось бежать в Москву, спасаясь от разгневанной паствы. В Москве Аввакум сближается с кружком «ревнителей благочестия», участники которого были обеспокоены падением авторитета церкви среди населения (причины этого мы уже знаем), и в догматических вопросах настойчиво требовали сохранения древних «отеческих» традиций, так что Аввакум – не единственный, кто подвергался гонениям.

Формула «ученье – свет», так активно использовавшаяся в советское время в виде лозунга, тоже придумана не вчера. Только первоначально имелся в виду свет духовный, Фаворский свет. Не набивание головы различного рода знаниями, применение которых оборачивается для человечества катастрофой, а просвещение души, которая одна и способна направить учёного на верный путь. Вот какого просвещения недостаёт порой на святой Руси. Поэтому у нас каждая эпоха «просвещения», каждый век науки превращаются в эпоху мракобесия. Слабые и темные в вопросах веры, мы с лёгкостью начинаем веровать во всемогущество науки, то есть в самих себя, не понимая простой элементарной вещи: если Господь открывает нам свои тайны, которыми мы можем воспользоваться, совершая великое благо, то это вовсе не значит, что мы равны Ему. И уж, конечно, Он даёт нам эти знания, чтобы мы не использовали их во вред. В результате в очередную «эпоху прогресса» расцветает знахарство и прорицательство, гадалки и колдуны, экстрасенсы и астрологи пленяют наши души и забираются в наш карман. И потому так манит к нам графов Калиостро всех мастей. Вместо веры в Христа-спасителя верим, что нам могут повредить три шестёрки, цифра тринадцать, дурной глаз, штрих-коды на пакетиках или собственные паспорта. И потому имеем мы на сегодняшний день то, что имеем…

В 1650-х гг. патриарх Никон начинает проводить свою реформу церковных обрядов и требовать исправления богослужебных книг по греческим оригиналам, в угоду западной богословской науке, исходя из благого вроде бы желания объединить христианский мир и одна из многочисленных попыток поравняться с «культурным» Западом, вести с ним диалог на равных… «…В памети Никон пишет: «Год и число. По преданию святых апостол и святых отец, не подобает во церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще же и трема персты бы есте крестились». Мы же задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти; сердце озябло, и ноги задрожали», – вспоминает Аввакум в «Житии». Реформы Никона вызвали резкое возражение среди защитников старых обрядов, во главе которых становится протопоп Аввакум. «Увы рассечения тела Христова, пущи жидовскаго действа!». В 1653 г. по требованию Никона Аввакума ссылают в Сибирь, где он пробыл до 1662 г. «…время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!». Царь Алексей Михайлович, отстранив Никона от дел, приказывает вернуть опального протопопа. Аввакум с почетом был принят в Москве, но, увидев, что и без Никона «зима еретическая на дворе», снова «заворчал», требуя восстановить «старое благочестие». В ответ на это последовали новые гонения – ссылка в Мезень, расстрижение, заточение в монастырских темницах. В 1667 г. Аввакума и его сподвижников – Епифания, Федора и Лазаря – ссылают на север, в Пустозерск, где они томятся в земляной тюрьме. Попросту – сидят круглый год в ямах, вырытых в земле.

В Пустозерске, в заключении, Аввакум между 1669 и 1675 гг. пишет свое «Житие». Написать «Житие» Аввакума «понудил» его духовный отец и соузник по пустозерской ссылке – инок Епифаний. Шедевром древнерусской литературы называют специалисты «Житие» протопопа Аввакума – явлением, выдающимся даже на фоне богатой художественными открытиями литературы XVII века.

В композиции «Жития» помимо традиционного жития: вступление – повод создания жития, рассказ о юных годах Аввакума и о чудесах, которые свидетельствуют о божественном признании подвижника, Аввакум обосновывает возможность такого жития-автобиографии. Именно в этом отношении важны оказываются эпизоды, в которых автор убеждается сам и убеждает читателя в своем праве на мученический подвиг защитника истинной веры. «Ох, горе! всяк мняйся стоя, да блюдется, да ся не падет. Люто время, по реченному Господем, аще возможно духу антихристову прельстити избранныя. Зело надобно крепко молитися Богу, да спасет и помилует нас, яко благ и человеколюбец», «На утро архимандрит с братьею пришли и вывели меня; журят мне, что патриарху не покорился, а я от писания ево браню да лаю. Сняли большую чепь да малую наложили. Отдали чернцу под начал, велели волочить в церковь. У церкви за волосы дерут, и под бока толкают, и за чепь торгают, и в глаза плюют. Бог их простит в сий век и в будущий: не их то дело, но сатаны лукаваго».

В 1682 г. Аввакум и его сподвижники были сожжены в срубе. И патриарх Никон тоже был наказан: лишён патриаршего чина и сослан в монастырь. Таков печальный итог. Все кругом виноваты. Тут уж ничего не поделаешь. Уж когда в государственной власти раздоры и разногласия – это хуже не придумаешь. А вот коли в церкви раскол – тут и государству конец. Потому, что в основе всякого государства лежит идея или иначе – система духовно-нравственных ценностей. Поведение протопопа Аввакума в оценках историков нередко выглядит, как религиозный фанатизм. Возможно, мятежный Аввакум мог бы пойти на компромисс, стать патриархом «новой» церкви и трудиться на ниве сохранения благочестия. Фигура протопопа Аввакума, как и фигура патриарха Никона, весьма сложная и неоднозначная. Нельзя судить их деяния однобоко – только положительно или только отрицательно. С точки зрения смирения и единства Аввакум не может служить положительным примером. Но именно благодаря Аввакуму русский народ имеет высочайший образчик и яркий пример стойкости в вере, и верности идеалам Христианства. Аввакум, конечно же, бунтарь, однако не декабрист, и не большевик – не революционер либерального толка. Это интереснейший феномен русской истории, когда приверженец старого становится бунтарём.

Тема раскола и оценка деяний Аввакума толково освещена в романе Н. М. Коняева «Аввакумов костёр». Но это уже литература XXI века и мы будем говорить о ней в соответствующей главе.

Несомненно, история раскола начинается задолго до 17 века и не заканчивается 18-м. Это трагическая страница истории нашей страны, последствия которой сказываются по настоящее время.

Сколько тогда было самосожжений (крещение огнём) староверов: в Палеостровском монастыре погибло до двух с половиной тысяч староверов. Спустя полтора года ещё полторы тысячи жертв. Под Каргополем около пятисот ревнителей древлего благочестия, сто человек – близ Тюмени.

«Много, очень много было больших гарей, но еще больше одиночных, семейных, соседских, деревенских. За все семь веков, протекших со времени христианизации, Русь не знала столько пострадавших за веру, включая признанных церковью и святыми, и еретиками, сколько их появилось за первые десятилетия раскола» (А. М. Панченко «Начало петровской реформы: идейная подоплёка»). Мятеж и вражда – вот основной смысл произведений1680–1690-х гг.

Такой вот клубок противоречий и разногласий подкатился под горячую руку Петра I, и он, ещё в детстве, испытав все «прелести» придворных переворотов и смут, рубанул по нему своей железной рукой так, что полетели не только щепки, но и головы. И русскую культуру тряхнуло так, что до сих пор мы всё это разбираем и пересуживаем, а вернее, говоря по-русски, расхлёбываем.

III. Веяния эпохи Петра Великого

1

При всем том, что Пётр I (1672–1725 гг.) назван благодарными потомками не иначе, как Великим, а заслуги его по обретению Россией могущества и самостоятельности трудно переоценить, тем не менее, оценка последствий его реформ совсем неоднозначна. Особенно последствий его влияния на культурную и духовную жизнь России. Поэтому и в наше смутное время такая оценка его деятельности, какую даёт в своей статье «Сто лишних дивизий»¹⁶ писатель, историк Николай Михайлович Коняев¹⁷, не кажется резкой: «… Пётр I, пытаясь загнать Россию в европейскую тесноту и духоту, сумел так устроить Российскую империю, что быть русским в ней стало как бы не совсем культурно…».

Конечно, живя в городе, основанном Петром, который, помимо столичного статуса, является ещё и окном в Европу, непристойно как-то нам возводить хулу на великого предка, быть бы достойными его деяний. Пётр, по мнению А. М. Панченко, «получил не только самоистребляющуюся, но и разбегающуюся страну» («Начало петровской реформы: идейная подоплёка»). Народ тысячами бежал на Север и в Сибирь, в русские «пустыни», на Кубань и Северный Кавказ, «под руку» крымского хана и кабардинских князьков в пределы Речи Посполитой, в Невель. Только путём уступок и послаблений староверам удалось Петру остановить самоуничтожение и саморазбегание огромной страны. Такова была ситуация к моменту начала его правления – тяжёлое наследие, что и говорить.

И всё же, уж коли речь идёт о процессах в нашей литературе, надо признать, что петровский период не вознёс её на духовные высоты. Скорее, он дал толчок развитию по «горизонтали». Вот что пишет об этом академик А. М. Панченко в своей книге «История русской литературы»: «Петровская эпоха по праву считается переломной в культурном развитии России. По одну сторону этой межи лежит древняя литература, по другую – новая. Однако это не две разные литературы, a одна литература. …Писательство перестало быть привилегией ученого монашества, плодом его свободного творчества». Да, происходит откровенное «раздвоение» литературы на ещё прочно удерживающую свои позиции духовную и на новую, светскую «секулярную» литературу, внесшую античный дух западного «Возрождения», который совершенно безосновательно принято считать основополагающим в нашей культуре. И это пока ещё одна литература, хотя в светской литературе уже допускаются неслыханные ранее вольности. Духовные, моральные законы, правила и ограничения становятся постепенно только уделом народа, низших слоёв. Но и в духовной жизни Пётр производит кардинальные реформы: в 1721 г. он упраздняет патриаршество и, кроме того, предпочитает традиционной православной московской традиции украинско-белорусскую. А если говорить более точно, пытается сам «изобрести» если и не новую религию, то, по крайней мере, внешне «облагородить» Православие, сделать его по-западному «культурным». Отсюда в таких количествах в Санкт-Петербурге и его окрестностях понастроены Православные храмы в готическом стиле – что само по себе не страшно. Эти храмы – наше достояние. Страшно, что, по сути, это было начало богоискательства – в смысле «изобретения» рукотворной веры, придуманной человеком, «эстетичной», «культурной», «удобной» для использования… Вот как это оценивает А. М. Панченко в работе «Пётр I и славянская идея»: «Учёная теология», монументом которой навеки остался «Камень веры» Стефана Яворского, у великороссов приживалась с большим трудом. Причина в данном случае, по-видимому, не в пресловутой интеллектуальной отсталости, о чем так много говорили при Петре, а в другом. Во-первых, самая киевская теология была не столько ученой, сколько схоластической в прямом смысле слова, школьной, вторичной по отношению к теологии католической. Во-вторых, киевское богословие никак не совпадало с великорусским опытом и даже противоречило ему. Древняя Русь не производила самостоятельных богословских «систем», не выдвинула мыслителей типа Фомы Аквинского. И позднее русское «богословствование» и «философствование» оставалось уделом непрофессионалов (достаточно вспомнить имена Чаадаева, Хомякова, Самарина, Достоевского, Льва Толстого) и осуществлялось в формах художественных и полухудожественных. Что до богословия профессионального, академического, то от него остались все же не труды, а диссертации».

Это тот самый период, когда начинают выстраиваться во фронт два строя: строй блюстителей старины и исконно русских традиций, или, если угодно, славянофилов, и строй тяготеющих к Западу как передовой культуре. И те и другие – люди, несомненно, достойные, взять хотя бы ближайший период – начало девятнадцатого века: Чаадаев Петр Яковлевич (1794–1856) – мыслитель, общественный деятель. Родился в старинной богатой дворянской семье. Получил хорошее домашнее образование, был дружен с А. С. Грибоедовым, будущими декабристами Н. И. Тургеневым, И. Д. Якушкиным. Во время Отечественной войны 1812 участвовал в Бородинском сражении, ходил в штыковую атаку при Кульме, был награжден русским орденом св. Анны и прусским Железным крестом. Однако же был вольнодумец, подрыватель государственных и культурных основ! Пожалуй, чудом избежал участи декабристов, впрочем, объявлен сумасшедшим и запрещён к публикации в России!

«На смену вере приходила европеизированная культура», – говорит А. М. Панченко. Опять же, говоря научно, была искусственно создана параллельная, отличная от традиционной православной, система духовно-нравственных ценностей, что явилось неизменным следствием раскола церкви. Но эта искусственная система так и не смогла (как и последующие) заменить собой Православие.

В самом деле: сколько лет прошло от эпохи Петра I до наших дней? Ещё и трёхсот не исполнилось. А нынче уже ситуация такова, что «русским быть в России преступно», – заканчивает свою мысль в вышеупомянутой статье Н. М. Коняев. Вот что! После трёхсотлетнего монголо-татарского ига Русь поднялась и окрепла, а теперь слова «русский», «русское» вызывают, в крайнем случае, стыдливый румянец. И ничего, дескать, у нас своего хорошего не было, и быть не может, и Пушкин-то Александр Сергеевич – так только, подражание Байрону или ещё кому… Вот такие последствия реформ Петра I уже заставляют не только серьёзно задуматься и принимать немедленные меры, но и сделать переоценку его деятельности. Тут главное – не перегнуть палку в другую сторону.

Впрочем, сам-то Пётр I не стыдился быть русским, и не будем взваливать нашу стыдливость на могучие плечи предка. Но вот что надо отметить: несомненно, в это время произошла успешная, возможно, даже невольная попытка отделения церковной жизни от государственной, светской. И произошло это именно в духовной сфере и, конкретно, в литературе. Обратимся опять к труду А. М. Панченко: «Между тем руководство культурой постепенно переходило к Петру… Петровские реформы пронизывала идея полезности … Петр выдвинул другой тип писателя. Интеллектуал, сочиняющий по обету или внутреннему убеждению, был заменен служащим человеком, пишущим по заказу или прямо «по указу»«. Конечно, для быстрейшего проведения реформ, для скорейшего внедрения в сознание современников новых идей требовались писатели, способные написать о них. Основной упор делался не на то, что хочется кому-то, чьей-то душе, а на то, что необходимо стране в данное время. В подтверждение этого опять обратимся к Панченко: «При Петре Россия произвела множество новых для нее «вещей» – флот, библиотеки, общедоступный театр, Академию наук, парки и парковую скульптуру; она произвела новые одежды, новые манеры, новый стиль общения; она произвела даже новую столицу. Производство вещей потеснило производство слов, отчего петровскую эпоху иногда называют «самой нелитературной» эпохой русской истории. Означало ли это упадок литературы? B известном смысле – да, означало. Естественным было ухудшение стиля… Если при царях Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче писательство было прерогативой и привилегией людей с правильным гуманитарным образованием, то при Петре возникло и быстро размножилось племя дилетантов… Дилетантизм – это также симптом упадка… Но во всем этом были и плодотворные моменты. Апофеоз вещи был связан с фабульной и сюжетной свободой. B песенниках первых десятилетий XVIII в. сохранился цикл песен o «драгой вольности». Петр и его питомцы «воспевали вольность драгую». О какой «вольности», какой свободе идет речь? Разумеется, не o политической и не o духовной. Речь идет o свободе быть частным человеком, o свободе бытового поведения. Один из актов «драгой вольности» – литература. Она не только служит практическим потребностям. Она также развлекает. B этой сфере писатель не скован ни церковной идеологией, ни государственным заказом. Он волен в выборе тем и сюжетов. Этот сдвиг в литературном быте был тоже своего рода реформой – с далеко идущими последствиями». Настолько далеко, что доходят они до наших дней. Изучение истории без анализа и выводов – пустое занятие. Делать выводы и извлекать уроки: «дилетантизм – симптом упадка» – это так верно и так актуально. Несомненно, возникновение условий для появления новых стилей и направлений – это шаг вперёд, это мощный толчок к развитию литературного процесса. Это преддверие Золотого века Русской литературы. Но как бы отреагировал Пётр I, если бы сказали ему тогда, что буквально через сто лет после его смерти «наследники» его идей выйдут бунтовать к его памятнику на Сенатскую площадь. А ещё через девяносто, в городе, им основанном, свергнут династию, к которой он принадлежал, во имя призрачных идеалов, занесённых ветром в то самое окно, которое он открыл. Потому, что зёрна этих идеалов легли как раз на ту часть почвы, которую сам Пётр и возделал, отделив исконно русскую культуру от культуры официальной, светской, ориентированной на западную культурную традицию. И сегодня мы очень остро ощущаем разницу между тем, что принесли на Русь Кирилл и Мефодий, и тем, что насадил Пётр I, руководствуясь, несомненно, благими намерениями. Дилетантизм особенно страшен в духовной жизни, в незнании собственной истории и истории родной культуры и литературы, в её отрицании, что равносильно отрицанию самого себя! Конечно, наивно думать, что сам Пётр I не понимал, что Европа хуже всякой чумы боится укрепления Российской мощи. Но направить по нужному пути запущенную им машину мог только он сам. А потому по сей день исследователей его жизни интересует, почему здоровый, крепкий, в полном расцвете творческих и физических сил, царь умер в самое неподходящее время, и вообще, почему такие видные и значительные фигуры, как Александр Невский или Пётр I вдруг неожиданно уходят из жизни в решающий момент истории?

Но главное, нужно понять то, что наше время делает возможным преодоление последствий тех ошибок, или вернее сказать, компромиссов. Никто нынче не гонит никого в Православие из-под палки. Другое дело – наивно думать, что так все завтра и побегут в церковь, обеспечив стопроцентную явку. Но вот решить вопрос духовного просвещения – это, думается, в наших силах. Пора понять, что внедрение нового нужно осуществлять не путём уничтожения национальной культуры и традиций, а путём разумных компромиссов, с учётом национальных особенностей мышления и восприятия власти. Чувства патриотизма и любви к Родине нынче не менее актуальны, чем во времена Куликовской битвы. Ну что за писатель без Родины, даже если она обошлась с тобой круто в своё время. Даже у перелётных птиц есть Родина. А что до того, что трудно и прочее.… А когда на Руси было легко? Когда люди с голоду не умирали: при царе, при коммунистах? Когда мы жили беззаботно? Ну, разве что в «брежневский застой», то-то водочки попили. Тихое житьё может быть в трудах, а может и в праздности. А можно, трудясь физически, томиться в праздности духовной.

2

В целом, XVIII век стал суровым испытанием для русской культуры и для русской духовности. Манифест Екатерины II 1764 года «О разделении церковных имуществ» окончательно лишил монастыри всех принадлежавших им вотчин, а это значит, они утратили экономическую поддержку. Надо пояснить, что с момента появления на Руси монастырей, организация их внутренней жизни отличалась нередко строгостью уставов: насельники вели весьма ограниченную в бытовом отношении жизнь, питались по обычным меркам довольно скудной пищей, тем не менее, были монастыри, имевшие богатейшие запасы. Это давало экономическую и идеологическую самостоятельность, вело их к росту и процветанию, и еще монастырские запасы порой выполняли роль экономической страховки, например – в голодные неурожайные годы. При этом, как вы понимаете, они не брали «процент» за пользование «активами», они вообще раздавали безвозвратно, кормили голодающих, количество которых нередко во много раз превышало число насельников монастыря. Таким вот образом, задолго до появления на Западе страховых обществ и самой политэкономии, в России – в зоне земледелия «повышенного риска» стабилизировались экономические кризисы в сельскохозяйственном производстве. И монастыри были не только центрами просвещения, но и основой экономической мощи России, поскольку она была страной аграрной. Конечно, далеко не все монастыри могли себе это позволить, были и такие, где едва сводили концы с концами. Все зависело от статуса обители – имела ли она право на государственные дотации, размеров, места расположения и количества и размеров принадлежащих ей земель. Но далее, в том же XVIII веке, последовал указ императрицы Анны Иоанновны «О непострижении в монашество никого, за исключением вдовых священнослужителей и отставных солдат, и о наказании ослушников». Теперь уход в монахи стал подвигом вдвойне, поскольку за это грозила пожизненная каторга! Таким образом вплоть до XIX века подрывались духовные и экономические основы нашего государства. Происходило это, опять же, по причине европеизации России, попытке перестроить не только её экономику, быт, но и весь уклад жизни. И если это исходило от монаршей власти, от монархов с «европейскими» взглядами на устройство страны, то всё оборачивалось неизменными бедами, и порой непоправимыми последствиями…

Прежде чем перейти к XIX веку к пушкинскому периоду, который вновь поднял литературу светскую до вершин литературы духовной, надо заметить, что и это произошло не вдруг. И отдать должное тем, с кого этот взлёт начался, и кто своими трудами «подготовил» такое явление, как Александр Сергеевич Пушкин. Целая плеяда русских поэтов внесла практический и теоретический вклад в развитие русской литературы, таких, как: Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1768), Александр Петрович Сумароков (1717–1777), Гаврила Романович Державин (1743–1816) и многие другие. Но есть среди них фигура особо выдающаяся, настолько крупная, что и по сей день нависает над нами благодатной сенью. Творчества этого великого человека мы сейчас и коснемся:

Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765) – человек всесторонне образованный, внесший, прямо скажем, громаднейший вклад в различные отрасли отечественной науки. Кроме того, что он был первый российский ученый-естествоиспытатель, художник, историк, сторонник развития теории атомно-молекулярного представления о строении вещества, сформулировал принцип сохранения материи и движения, заложил основы физической химии, исследовал атмосферное электричество и силу тяжести, создал ряд оптических приборов, открыл атмосферу на Венере, описал строение земли, объяснил происхождение многих полезных ископаемых и минералов, опубликовал руководство по металлургии, он был одним из основоположников силлабо-тонического стихосложения, то есть русского классического слогоударного стихосложения. Общеизвестен М. В. Ломоносов и как поэт. Странно, но поэзию Ломоносова, хотя и проходят в школе, но в поэтических кругах нередко относятся к ней, как к «хобби» – какой, дескать, ученый стихов не кропал… На это лучше всего ответить словами другого великого русского писателя Николая Васильевича Гоголя: «Ломоносов стоит впереди наших поэтов, как вступление впереди книги. Его поэзия – начинающийся рассвет». Именно «рассвет» духовности в русской литературе.

В стихах Ломоносова интересна его – выходца из простой деревенской семьи помора – позиция по отношению к власти.

…Любовь России, страх врагов,

Страны полночной героиня,

Седми пространных морь брегов

Надежда, радость и богиня,

Велика Анна, ты доброт

Сияешь светом и щедрот:

Прости, что раб твой к громкой славе,

Звучит что крепость сил твоих,

Придать дерзнул некрасной стих,

В подданства знак твоей державе.

(Ода «Блаженныя памяти государыне императрице Анне Иоанновне на победу над турками и татарами и на взятие Хотина» 1739 года.)

Вероятно, современному читателю требуется пояснить, что подобный стиль есть ни в коем случае не следствие подобострастия великого ученого, не раболепие и «подхалимство». И не только стиль и мода того времени, не только придворный этикет и предписание «табели о рангах», прежде всего, это истинное православное отношение к царской власти, данной Богом.

Породы царской ветвь прекрасна,

Моя надежда, радость, свет,

Счастливых дней Аврора ясна,

Монарх, младенец райской цвет.

Позволь твоей рабе нижайшей

В твой новой год петь стих тишайший

Чем больше я росой кроплюсь,

С Парнасских что верьхов стекает,

Жарчае тем любовь пылает,

К тебе сильнее той палюсь.

(Ода «Которую в торжественный праздник высокого рождения всепресветлейшего державнейшего великого государя Иоанна Третьего, императора и самодержца Всероссийского, 1741 года августа 12 дня веселящаяся Россия произносит»)

Можно всё это назвать и «социальным заказом». Но, неподдельное, искреннее христианское мировоззрение Михаила Васильевича подтверждает цикл его духовных од, которые он писал на протяжении нескольких лет. Эти оды не что иное, как стихотворное, рифмованное переложение псалмов. Да! Учёный, придерживающийся материалистических взглядов, проводивший опыты с атмосферным электричеством, специально находит время и не менее серьёзно пишет стихотворные псалмы. С чего бы это? А с того, что в то время учёному не нужно было доказывать, что Бог есть, он всегда это знал. И именно благодаря своему православному мировоззрению – уверенности в ненапрасности своих трудов, в том, что они будут ценны не только людям, живущим рядом с ним, добился он таких фантастических результатов.

«Преложение псалма 1»

Блажен, кто к злым в совет не ходит,

Не хочет грешным в след ступать,

И с тем, кто в пагубу приводит,

В согласных мыслях заседать.

Но волю токмо подвергает

Закону Божию во всем

И сердцем оный наблюдает

Во всем течении своем.

Как древо, он распространится,

Что близ текущих вод растет,

Плодом своим обогатится,

И лист его не опадет.

Он узрит следствия поспешны

В незлобивых своих делах,

Но пагубой смятутся грешны,

Как вихрем восхищенный прах.

И так злодеи не восстанут

Пред вышнего Творца на суд,

И праведны не воспомянут

В своем соборе их отнюд.

Господь на праведных взирает.

И их в пути своем хранит;

От грешных взор свой отвращает

И злобный путь их погубит.

(1751)

О чем этот стих, что, прежде всего, волновало Ломоносова, как человека? Вера в то, что «добро», то есть Бог, сильнее «зла». Вера в справедливость Божию. Что злодей непременно будет наказан. О чём это говорит? О том, что автор совершенно твёрдо знает, что есть добро и что является злом, и кто такой злодей и кто такой праведник. Зла и добра в мире вовсе не поровну, как нас теперь иногда уверяют. Возможно, некоторым современным нам читателям такая точка зрения покажется примитивной. Но отсутствие каких-либо нравственных ориентиров вообще и утверждения типа: даже у злодейства может быть своя положительная сторона – по сути, не тянут даже на примитивизм. А великому ученому Михаилу Ломоносову, находящемуся на вершинах научных познаний, дороги простые и прозрачные, как родник, истины.

«Преложение псалма 14»

Господи, кто обитает

В светлом доме выше звезд?

Кто с тобою населяет

Верьх священный горних мест?

Ответ на эти вопросы следует совершенно однозначный:

Тот, кто ходит непорочно,

Правду завсегда хранит

И нелестным сердцем точно,

Как языком говорит.

..................................

Презирает всех лукавых,

Хвалит Вышнего рабов

И пред ним душею правых,

Держится присяжных слов.

Не закона человек боится, но Бога. Закон можно обойти…

В лихву дать сребро стыдится,

Мзды с невинных не берет.

Кто так жить на свете тщится,

Тот вовеки не падет.

(1747)

Такой вот простой рецепт от нравственного падения, а у многих жителей XXI века от этого встанут на голове волосы…

«Преложение псалма 26»

Господь – Спаситель мне и свет:

Кого я убоюся?

Господь сам жизнь мою блюдет:

Кого я устрашуся?

................................................

Услыши, Господи, мой глас,

Когда к Тебе взываю,

И сохрани на всякий час:

К Тебе я прибегаю.

Непременно надо пояснить, что всё это не поэтические аллегории, а искренний «глас» человека, обращенный к Богу.

…Настави, Господи, на путь,

Святым Твоим законом,

Чтоб враг не мог поколебнуть

Крепящегося в оном.

Серьезнее темы для поэта – просто нет.

Меня в сей жизни не отдай

Душам людей безбожных,

Твоей десницей покрывай

От клеветаний ложных.

Безбожные люди – вот, что самое страшное.

…Ты, сердце, духом укрепись,

О Господе мужайся,

И бедствием не колеблись,

На Бога полагайся.

(1751)

И вся надежда человека только на Господа.

«Преложение псалма 34»

Суди обидящих, Зиждитель,

И от борющихся со мной

Всегдашний буди Покровитель,

Заступник и спаситель мой.

..............................................

Восстани, Господи Зиждитель

Взойди на Твой Святой престол

И буди нашей при решитель,

Спаси от нестерпимых зол.

Подвигнись правдою святою,

Суди нас, Господи, суди,

Не дай им поругаться мною,

Суди и мне не снисходи.

Вот о чём должен всегда помнить человек и жизнь свою посвятить подготовке к встрече с Богом.

…Язык мой правде поучится

И истине святой Твоей.

Тобой мой дух возвеселится

Чрез все число мне данных дней.

(1751)

И ещё несколько отрывков из стихотворных псалмов Ломоносова – говорящих о его мировоззрении.

«Преложения псалма 103»

Да хвалит Дух мой и язык

Всесильного Творца державу,

Великолепие и славу.

О, Боже мой, сколь Ты велик!

(1749)

«Преложение псалма 145»

Хвалу Всевышнему Владыке

Потщися, дух мой, воссылать;

Я буду петь гремящем лике

О нем, пока могу дыхать.

(1747)

«Ода выбранная из Иова, главы 38, 39, 40 и 41»

О, ты, что в горести напрасно

На Бога ропщешь, человек,

Внимай, коль в ревности ужасно