Анатолий Никифорович Санжаровский
Тульские метки
13 сентября
На эшафоте
Вызвали в обком.
Еле бредём в молчании всем редакционным базаром.
Уже у входа нас нагнал Малинин, первый секретарь.
Я показываю ему на уныло идущих позади. У всех опущенные головы. Едва переставляют ноги.
– Валерий Иванович! Ну чем не живая картинка «По пути на эшафот»?[47]
– Зато с эшафота все полетят радостными орлами. Идейно вас подпитаем!
Особенно на бюро несли по кочкам Конищева. Бывший директор сельской школы. Сейчас в «Молодом» генералит в идеологическом отделе «Юность». Второй Суслов![48]
Областная партийная газета никак «не нахвалится» им. Раз за разом докладывает читателям: Конищев украл статью у одного, у второго, у третьего. И всё сходит ему с рук.
А что нагородит от себя – без тоски не взглянешь.
Вот он разбежался порассуждать о неупорядочении зарплаты. И начинает статью с письма в редакцию Петрова (псевдоним Конищева). Пишет самому себе!
Говорят ему на бюро об этой чумной глупости, он в оправдание жалуется первому секретарю:
– Думаете, Валерий Иванович, легко написать статью? Сколько надо прочитать…
– Переписать, – с издёвкой подсказывает секретарь ему.
– Ну да!
– На восемьдесят процентов чужое переписываешь! И не говори.
Молчит, раз переписывает. Как возражать?
А вот ещё позанятней статейка «Четыре часа наедине со следователем».
Лучший друг-алкаш украл у Конищева пиджак и продал грузинам за три рубля. Пропил тот трояк вместе с Конищевым. Те грузины перепродали пиджак другим грузинам уже за семь рублей. Эти грузины увидели в кармане документы и звонят Коню:
– Приходи с пятью рублями, отдадим документы.
Конь пришёл с милицией.
Решение бюро было конкретное: морально нечистоплотен, идейно неустойчив; снять с должности заведующего отделом «Юность».
И эту «Юность» бухнули мне. Ведёшь успешно «Колос», бери в свои руки власть и в «Юности».
Уж так у нас. На ту лошадку, что везёт, и наваливают.
20 сентября
Нате из-под кровати!
Автобусом возвращаюсь из ефремовской командировки. На длинном заднем сиденье рядом со мной толкуют два парня.
– Пока я, – рассказывает один, – месяц парился на футбольных сборах, она выскочила замуж! Приезжаю. Звоню. Она: «А у меня новость!» – «Именно?» – «Замуж вышла!» – «А меня на кого кинула?» – «Это ты меня кинул! Всё выговаривал мне: холодная, бесчувственная! Я долго думала… Тут вдруг позвонил один дружок детства. Ничего раньше не было, а тут вдруг нате из-под кровати да в обе руки! Он настойчивый! Раз в жизни я поступила не подумав. Дала согласие». – «А я?» – «Так ты ж не предлагал. А мне ждать некогда. Кто скорее сунул руку с сердцем, я к тому и бегом. Он настойчивее добивался счастья. Только ты не огорчайся. Уже почти месяц верно его люблю. Слишком долго. Залюбилась. Ты звони мне. Я буду ждать. Не хочу терять старых друзей. Тем более, которые нравятся».
– У меня, – продолжал парень, – блеснула печоринская мысля. Да, я не люблю её и не полюблю, но я вырву из её груди признание, я заставлю её презирать её же мужа, поселю в её душе любовь ко мне и вытопчу ростки любви к супругу. Я буду пить демонскую усладу, когда она, обезумевшая, растрёпанная, потерявшая голову, будет в ночи убегать от мужа ко мне. И мы будем делать всё! Я накажу её за её гнусное счастье. Это моя месть.
28 сентября
Баюшки-баю
Страшный храп разбудил меня.
Смотрю, это Чубаров. Горьковский новобранец. Определили в конищевскую а капеллу. И подселили ко мне в комнату.
Мокрой мочалкой свешивает он голову со спинки стула и храпит-ойкает, никак не может встать.
Со стула он всё ж свалился, разделся, подмял свои шмотки под себя и заснул на полу.
Прохладно ж таки на полу.
Чуб пытается укрыться стулом.
Только от стула никакого согрева.
– Что ж ты, – выговариваю ему, – рядом с кроватью устаканился на полу?
– Пш… Пшл… Баю-бай, великий аятолла[49] Тола!..
– Быть по-твоему. Баюшки-баю.
29 сентября
Барда-ак!
Отчётно-перевыборное партсобрание.
Комеди франсез!
Как же фракции рубились за портфель! Пять раз тайно голосовали!
Редакторский персональный стукачик с бегающими глазками крота Ян Пеньков недавно в кандидатах. В перерыв доложил мне, беспартийному, на ухо:
– Носкова выдвигает Северухину, а Северухина – Носкову. Барда-ак! Только ты никому ни слова! А то скажут – продал!
– Не отчаивайся, – успокаиваю его. – Всё пучком! Это твоё первое предательское разглашение партийной тайны. Не с этого ли начинается настоящий коммунист?
Парторгом выбрали-таки Северухину.
13 октября
Внучок лейтенанта Шмидта
На смену детям капитана Гранта пришли дети лейтенанта Шмидта.
Л.Лях
У грязных денег и сила нечистая.
С.Мягков
Вернулся я сегодня из отпуска, и мой литраб Крутилкин, обращаясь ко мне, назвал меня по фамилии.
Я страшно удивился:
– Ты чего? Забыл, как меня по имени? Подсказать?
Он гордо засопел и, повыше задрав свой бледный испуганный нос, вышел.
Мало-помалу туманишко рассеивается.
Оказывается, пока меня не было, Северухина премировала Николашку 25 рублями.
И пошла гулять по редакции легенда.
Про то, что я затирал Крутилку, не давал ходу. Был он, дескать, при мне мучеником. И стоило мне отбыть – Крутилка зацвёл, расправил крылышки.
Гм…
И вот первый звоночек из Ленинского. Знакомый журналист из районной газеты Кусов говорит мне:
– В нашей газете был мой материал. Вы перепечатали. Гонорар не забудьте мне.
Проверяю.
Гонорар выписан Дюжеву из Киреевска.
Рою дальше.
Ещё вот. Ещё…
На разметных полосах Крутилин перечёркивал фамилии подлинных авторов и гонорар выписывал Дюжеву.
И тут я вспомнил странненький разговорчик Крутиликина с Дюжевым. Заикаясь и вождисто размахивая рукой, Крутилкин кричал:
– Что ты за дубак! Учу, учу, как делать шуршалки,[50] а ты ни с места!
Проверяю ещё. Автор один – гонорар выписывается другому дружку Крутилина. Ерофееву из Венёва.
Идея! Поставить на столе Крутилкина табличку
Консультпункт
ИМЕНИ НИК. КРУТИЛИНА
Как делатьденьги
Завпунктом Ник. Крутилин
С пунктом успеется. Полистаю ещё.
Листаю. Не хватает терпения. Спрашиваю Николайку:
– Вот почему ты за статью Чижова гонорар выписал персонально себе?
– Я над нею сидел!
– За это тебе идёт оклад.
И что в итоге?
В моё отсутствие Крутилин опубликовал девять статей авторов районных газет, а гонорар выписывал не им, а себе или своим дружкам, над которыми шефствовал.
В общей сложности у авторов украдены двести рублей пятьдесят одна копейка. Целое «состояние, награбленное непосильным трудом»!
Дошло до тихого ужаса. Материал Щеглова лично я готовил к публикации, а гонорар за этот материал Крутилин выписал себе!
Ну Крутилкин!
Ну внучок лейтенанта Шмидта!
Несолидно. Неинтеллигентно.
Да узнай сыновья лейтенанта Шмидта, что у них такие крохоборные ученики, они б его задушили.
Редколлегия срезала оклад Крутилина со ста рублей до восьмидесяти. Пришлёпнула ещё выговор.
Через два дня осерчавший внучок лейтенанта Шмидта закрыл свой консультпункт и удалился в отпуск.
18 октября
Треугольник – шеф, Северухина, Павленко – вызвал в полном составе отдел «Юность».
– Мы не хотим работать с Крутилиным! – предъявил ультиматум отдел.
– Очень хорошо, – сказала Северухина. – Соберём расширенную редколлегию в три тридцать. Записку Крутилину я уже послала.
Три тридцать. Крутилина нет. Волков:
– Наверное, задерживается.
В три сорок появился Крутилин.
Я выложил суть дела.
Крутилин:
– Я много работал. Имею право на авторские материалы и на премию. А вы хотите представить меня как рвача.
Волков:
– Если так, то я имею право брать по тридцать копеек наличными с каждого сотрудника за заголовок.
Вскочил Кириллов. Весь трясётся, бородка прыгает:
– Хамство! Хамство! На лице ни тени раскаяния. Это уже законченный подонок. Пятого декабря наша газета отмечает сорокалетие. Позор, если на этом празднике будет этот вор и жулик!
Чубаров:
– Нам, беспартийной сволочи, ещё можно где-то перегибать палку. Но ты коммунист! Зампарторга! Если ты мало-мальски порядочный, то ты сам подашь заявление об уходе.
Павленко испуганно:
– Это ты вводил меня в заблуждение! Всё бегал с разметкой: «В последний раз, Володь, поправь! В последний раз-разишко!»
Крутилин заикаясь:
– Да… Началось с желания не иметь потёртый пиджак… А потом окончательно охамел… Снимите с парторга и выведите из месткома…
Сняли. Вывели.
– Иди отдыхай, – посоветовал Волков. – Время есть. Подыскивай работу.
19 октября
Северухина, крыша Крутилина, подлетела ко мне:
– Сан! Сегодня дежурит по расписанию Крутилин. Но раз ты его выгнал…
– Не без вашего участия, товарисч парторг…
– … ты за него дежуришь.
– Ну что ж… Всегда пожалуйста.
31 октября, воскресенье
Бутакова
Позвонил шапочной питерской знакомке Саше Бутаковой. Написал ей письмо.
Милая пани Дробненькая, ты неуловима, как меткое слово…
Увидишь Жанну д’Арк – кланяйся от моего имени. Да не очень низко: я гордый.
Высылаю открытки с видами Ясной Поляны для твоей мамы. Я обещал прислать. Сегодня специально ездил в Ясную, купил набор.
Кандидат в джентльмены, старающийся быть только твоим.
А. Сан.
Вечером к Чубу пришла юная свистушка. Куцые косички торчат из-за ушей палочками. Банты. Румянец во всю щёку…
Совсем девочка-картинка и ложе старого совратителя.
Боже, как это не вяжется. Как всё нелепо.
Старик Чуб выпросил у меня рубль и ушёл с нею.
Дома я один. Пусто…
2 ноября
Драчка
Общее собрание.
Драчка из-за квартиры.
Её выделили для молодых специалистов.
Их у нас двое. Кириллов и Пеньков. В прошлом году присланы по распределению из МГУ.
Пеньков с женой живёт у редактора. Пенькова и Волкова повязало сибирское землячество. За жильё Пеньков ничего не платит. То и все расходы, что жена готовит редактору – не тараканы же из-под плинтусов готовят? – обстирывает, поддерживает порядок в квартире.
Коля же Кириллов мается с супругой Нелей в частном доме, в месяц выкладывает по двадцать пять рублей.
В соискатели квартиры рвётся и Кузя (Володя Кузнецов). Собранию он подал такое заявление:
Я не могу жить с женой – нет условий бытовых. Всё написанное для газеты сделано в коридоре и на кухне. Дайте квартиру – вернусь в свою семью, буду жить с женой. Так было и с моим братом. Опыт есть.
Конечно, Кузю собрание отмело, сослалось на достоверное донесение, что с милой рай и в шалаше.
Но дальше – то как?
Подлизы шефа потянут руки за стукачика с перепуганными бегающими глазками Пенькова, правдорубы – за Кириллова. Только вот у парторга Северухиной рука оказалась неподъёмной: «Я ни за кого не могу поднять». Она ни за кого так и не голосовала.
Коля набрал одиннадцать голосов. Явное большинство. За Яна не стали и голосовать. Я вскочил со стула, трясу в атмосфере кулаками и ору:
– Го-о-онг!!!
Мой отдел шумным стадом повалил в свой кабинет. Мы победили!
Зампарторга Смирнова всем нам жмёт лапки:
– Спасибо! Есть мужчины в редакции!
Коля притаранил вина.
– Вздрогнем за нас! За героев! – чокались мы стаканами и пили, хвастаясь, что мы тоже кое-что можем.
Когда рассеялся угар радости, я подумал:
«А ведь квартирная эпо́пия так счастливо не закончится. Волков с Пеньковым ещё подерутся за квартиру. Сейчас они в Ленинграде, на съёмках «Искателя» для интервидения. Два шара в одной руке не удержишь. Пока они пропивают в Питере телегонорар, тут у них оттяпали квартиру. Оно уже так. Пока коты в отлучке, мышки салом балуются.
Отольётся ли это баловство мышкам?»
3 ноября
Волков проиграл
Телеграмма из Ленинграда от Его Высойчества:
Буду четвёртого. Квартиру только Пенькову. Учесть все обстоятельства.
Ха!
На следующее утро чуть свет Волков с детективным видом пронёсся по пустым ещё кабинетам.
Первой пришла Шумова. Пожал ей руку. Зло ухмыльнулся:
– Спасибо за всё!
Северухину, как и следовало ожидать, выгнал из своего кабинета:
– Это вы тут наруководили!
Смирновой:
– Как получилось, что Пеньков не получил?
– Коллектив решил.
Волков позвонил в райисполком.
И жизнь на Земле остановилась.
Дело из райисполкома перекинули в горком, из горкома – в обком.
Всей редакцией бредём разбираться в обком.
По пути Северухина шерстит Смирнову. Парторг вбубенивает зампарторгу:
– Разве сами не могли бы решить? Побежала в горком…
– На словах за углом мы смелые. А на собрании ни слова не сказала. Тоже мне парторг…
В кабинете первого секретаря Малинина Волков этаким петушком кукарекнул на нервах:
– Квартиру или Пенькову, или Кузнецову!
– А как коллектив? – спросил Малинин.
– Коллектив – Кириллову.
– Не надо, Евгений Павлович, идти против коллектива.
С дикой плоской усмешенькой игриво вскинул Волков палочки худых ручек:
– Я пас… Я пас…
28 ноября, воскресенье
Целую до сиряков!
Дома чубаровская журнашлюшка. По субботам остаётся ночевать у Чуба. Тут кормится. Уходя, оставила сегодня на подушке записку своему ещё спящему наезднику:
Вовка! Люблю тебя. Не могу без тебя. Честное слово. Целую до синяков!!!
Саша Копань
Были б эти синяки, не будь его статей, опубликованных под её именем?
Сегодня ночевало восемь посторонних субчиков. Чем не постоялый двор?
Пока я был в командировке, Волков устроил тут банкет. Украли две мои книги, разбивали мой чемодан, оторвали ручку. Набросали между рамами окурков в два слоя.
Частенько тут ошивается новый внучок лейтенанта Шмидта Валерка Матвеев. Длинновязый, кривопятый. При ходьбе волочит одну ногу. Выдаёт себя за племянника обозревателя «Известий» Матвеева. Почему Волков пригревает в редакции всяких прохиндеев, назовись те родственничками какой-нибудь известной персоны? Не понимаю. Когда я в отъезде, Валерка ходит в моих рубахах, спит на моей койке.
На этой неделе Валерка подыскал ключи, залез в мой стол. Вытащил мою бутылку водки, которую я берёг уже целый год. Взял я эту бутылку на свадьбе Дмитрия. Обещал распить её на его серебряной свадьбе.
Я перепрятал все свои книги из стола. Могут запросто унести и обменять на водку.
30 ноября
И всё напрасно!
Пятого декабря исполняется сорок лет нашей газете.
Готовим юбилейную полосу для «Коммунара».
Я написал 192 строки о своём отделе. Волков не поставил: не вошло.
– Слишком странно, – сказал я Волкову. – Зачем же вам надо было вызывать меня среди ночи к себе домой и давать мне задание? Сидел ночь. Сделал – не вошло! Очень странно.
По-моему, это трусливая месть, что слишком часто бываю в обкоме у Королёва.
Обком премировал меня.
Вызвали меня Смирнова и Павленко. Говорят:
– Отдай премию на банкет. Все халяву отдают. Вместе повеселимся.
Что мне оставалось делать?
Расписался за тридцатку и тут же простился с нею.
Должны премировать от редакции. Кто-то вякнул, что Сана надо вычеркнуть из списка, слишком часто бывает с Королёвым. И вообще, мол, ненадёжный.
Чубаров поддакнул:
– Да, да!
Вот гнилоухий козелино. Тошно в одной комнате с ним спать. Я скрываю все его пакости, а он при случае приторговывает мной в розницу. Если на то побежало, я тоже найду на него покупателя и с молотка сбуду его оптом.
2 декабря
Матвеев
Редколлегия.
Волков – Матвееву:
– Кто сказал, что нам дали 1500 рублей на юбилей? Что вы такие слухи распускаете?
Смирнова:
– Хуже того. Вы знаете, как он собирает информацию для газеты? Слушает областное радио, записывает и тащит свою писанину к нам в редакцию.
Редколлегия чуть не обожралась. Так с пылом лопала выпускающего Сергея Фейгина. Через две недели он подаст заявление об уходе.
Волков снова Матвееву:
– Дайте телефон дяди из «Известий».
– Нету дяди в «Известиях».
– Дайте телефон отца.
– У него нет телефона.
– У областного прокурора нет телефона?
– Может, и не областного…
– Чтоб сегодня же вас здесь не было!
– Анатолий, – шумнул мне шеф, – чтоб сегодня же Матвеев больше не жил у вас! Не пускайте!
Через полчаса мне позвонили:
– Выдь! Голову расшибу!
Это был кто-то из дружков Матвеева.
Наутро я узнаю. В авоське за окном висели мои продукты. Плетёнку обрезали, одни ручки остались. Продукты унесли. Конечно, это Матвеев, проявив хозяйственность, запасся на дорожку.
Этот пройдоха, «маменькин сынок, имеющий машину и не нуждающийся в деньгах», сбежал в час дня. Оставил чемодан. Не выписался. Не расплатился за квартиру.
Три месяца пасся в нашей конторе внучок лейтенанта Шмидта. Когда однажды секретарша назвала его мальчиком, он с помпой пальнул:
– Какой я мальчик!? Два года назад окончил МГУ!
Одной дурёнке – мечтала о журналистике – он болтнул:
– Я ведущий сотрудник «Молодого коммунара»! Надо кое-что написать…
Садясь на поезд, он прихвастнул ей:
– По срочному заданию еду в творческую командировку. Буду писать документальный роман-романище! Вот так!
6 декабря
Прямой эфир
Сегодня нашей редакции предстоит по случаю юбилея газеты выступить по областному телевидению.
Студия находится не в Туле, а в Новомосковске.
Приехали мы в Новомосковск.
Меня нет в сценарии.
Я и говорю автору передачи:
– Девушка, поужмите траля-ля, и я расскажу о своём отделе.
Она суёт нос в свои бумажки.
– Гм… Странно… Почему это у меня вас нет? А без вас низзя. Вы ж у нас краснознамённый орденоносец…
– За мной такого не значится.
– Как же! Вчера на торжественном по случаю юбилея «Молодого коммунара» сама цэковский инструктор Кондакова вручала вам Почётную грамоту ЦК ВЛКСМ. У нас это прошло в новостях. Будем трамбовать…
В эфир мы шли без репетиции. Я сидел боком, сжатый соседками Северухиной и Носковой. Положил руки крестом на стол, угнулся и замолотил о своём отделе, о своих авторах, с которыми вёл рубрики: «Какой ты, боец культуры?», «Институт труда и таланта», «Точка моей опоры», «Находка» – клуб деловых людей», «Институт села».
Особенно подробно, обстоятельно говорил я об «Институте села».
Передо мной положили на стол записку:
«Закругляйтесь!»
Одним мигом пролетели отведённые мне семь минут.
После передачи скинулись по трояку и в ресторан «Доля».
Конищев захватил недопитую бутылку «столичной» и в автобусе по пути в Тулу театрально стоя играл горниста,[51] из последних сил держась за спинку сиденья.
Меня поражает этот тип.
Накануне юбилея нашей газеты «Коммунар» выдал очередную свою лебединую песню «Плагиаторы из «Молодого коммунара». Это о Строганове и Конищеве.
Плагиаторская грязь толсто покрывает всю нашу редакцию. «Коммунар» так и лепит: «Всё хорошее в «Молодом коммунаре» – плагиат!»
Как всё это терпеть?
Жена напрокат
Браки заключаются на небесах, а исполняются по месту жительства.
Г. Малкин
В двадцать я мечтал о подруге. В двадцать пять женился. У меня, бывало, спросят: «Красивая жена?» – я отвечу: «Некрасивая – любима, а любимая – красивая!»
Засвидетельствовав симпатии к фольклору, Николай с мажорного тона переходит на минорный:
«До мая 1964 года мы жили как все смертные. Но (после этого но всегда ждёшь чего-то страшного) вот я узнаю, что моя любимая жёнушка изменяет мне в соавторстве с Горлашкиным. Это нахальный любовник и моей Ольги добрый начальник, то есть прораб. Ольга – маляр. Они вместе работают в быткомбинате. Спелись! При «беседе» она не отрицала факта. Что делать? Применить силу? Я руководствовался не только чувствами, но и умом, и выразил своё негодование, отшлёпав слегка её по щекам. Показал на дверь. Не буду же я вешать красный фонарь на воротах. Мне кажется, она с радостью ушуршала с сыном к любовнику. Но Серёжка? Мне его жаль. Кто ему заменит меня, отца? Горлашкин? Почему об этом не подумала жена? Если она хочет, то пусть превращается в стопроцентную гулящую женщину. Её дело. Но судьба сына скатывается в неизвестность. Я его люблю сердцем и рассудком. Как хотите люблю. В конечном счёте, и чувство ответственности родителя что-то значит. Она это выверила и бьёт меня сыном: не пускает к нему. Я знаю, семья исчезла, но сын есть и будет. Подскажите, как быть. Серёжка! Он любит меня больше, чем мать. Я не хочу его терять. Не желаю, чтобы наши родительские дрязги бросали на судьбу сына тёмные пятна. Не хочу, чтобы выходило по восточной пословице «Верблюд дерётся с лошадью, а достаётся ослу».
Жду от редакции ответа нравственного, вразумительного и правдивого.
Н. КОЛЮЧКИН»
Визит к женатому холостяку расстроил меня.
Прежде я не ставил под сомнение святое назначение любви. Помните? «Любовь – это факел, который должен светить вам на высших путях».
Должен?
Свети, дружок!
Но сейчас, когда я с тоской смотрю на стол с объедками месячной давности, на всклокоченную постель, на хозяина в пальто, – трон любви заколебался передо мной.
Я ясно видел, что Николаю совсем не светит.
Он смотрел мне в глаза и настырно требовал ответа на программный вопрос, украденный у Шоу:
– «Скажи, почему женщины всегда хотят иметь мужей других женщин?»
Мне ничего не оставалось, как наивно признаться, что я не женат и что проблемы столь высокого свойства не стучались ко мне за разрешением.
Ольга пожаловала из Москвы на отдых в Дрёмов.
Отпуск улыбнулся.
Она снова влюбилась и, кажется, намертво.
Бог весть какой ждать развязки, если б не репродуктор, который бесшабашно хрипел со столба:
– Прочь тоску, прочь печаль!
Я смотрю смело вдаль.
Ско-оро ты будешь, ангел мой,
Моею ма-аленькой женой.
Идея! Надо срочно пожениться!
Указание было одновременно спущено из двух высоких инстанций. С небес и со столба.
Её отпуск ещё не кончился, как они вместо кинухи на минутку забежали в загс.
Дым медовых ночей рассеялся, и Ольга узрела, что супружник до сблёва нерентабельный.
– У других мужья как мужья. Получка – денег приволокут! Хоть в подушку вместо соломы набивай! А этот половой демократ[52] таскает каждый божий день одни грязные рубахи!
– Я ж не министрюга. Экскаваторщик, едри-копалки!
– Другой на твоём месте ковшом бы золото загребал, а не глину, любчик.
Уроки жизни случались по стечению обстоятельств.
А потому во все прочие времена Колючкин был доволен судьбой и, наверное, счастлив.
Будь журнал «Идеальный супруг», о Николае писали бы передовые и печатали его неподвижную личность на открытках. Как артиста.
Он мыл полы, топил печку, варил завтраки, обеды, ужины, сушил пелёнки, нянчил мальчишку и читал книжки.
Столь широкий диапазон импонировал Ольге.
Но и тут она покровительственно укоряла:
– Книжки ты брось. Не занимайся онанизмом головного мозга. Лучше поспи. Ослепнешь – водить не стану.
Николай робко лез в пузырь.
Ольга ошарашивала жестоким доводом, как дубинкой:
– У меня пять классов. Больше ни в книгу, ни в газету ни разку не заглянула. Не померла. И тебя до срока не вынесут вперёд пятками!
Кот Васька слушал и молча кушал.
Жизнь у него была как у седьмой жены в гареме. Тусклой. Тихой сапой Николай переползал в вечёрке из восьмого в девятый, из девятого в десятый.
Потом начал слесарничать в цехе контрольно-измерительных приборов и автоматики.
Это на заводе синтетического каучука.
Курсы.
Вечерняя учеба котировалась у Колючкина не ниже высокого подвига во имя несказанной любви к собственной жене.
Грезилось…
Заочный юридический институт…
Следователь Колючкин несётся за матёрым преступником и запросто кладёт на лопатки.
Первое задание! Каково?
Он спешит в родные пенаты обрадовать Гулюшку…
Опередила женщина в чёрном.
Почти в полночь, когда он, голодный и усталый, брёл с занятий, она ласково взяла его под локоть:
– Твоя лютоедица и мой бесхвостый кобелино…
«Сорвалась налевяк! Соавторство!»
Реакция была слишком бурной.
Он понял, в лучшую сторону надежда не просматривается.
Долг платежом красен.
Ольга кликнула его на рандеву в отделение.
В ментхаузе он вёл себя, как истинный джентльмен, и галантно подарил ей расписку:
«Дана в том, что я, Колючкин Н. П., никаких хулиганских действий в физическом выражении не буду предпринимать против своей жены Колючкиной О. Ив.».
Она взяла эту бумажку и съехала с любовником на частный сектор, не подумав даже развестись.
Через месяц забежала на старый огонёшек.
Колючкин зарадовался. Думал, насовсем вернулась, устроит день межполового примирения. А она, бесхвостая макака, всего-то и притаранила лишь кой-какие вещички назад. Бросила Николаю, как сторожу, и снова исчезла.
Вынырнула в суде.
Полквартиры вздумала отсечь.
«Чтобы не скитаться с сыном по частникам».
Не выгорело!
Соседи так охарактеризовали Николая:
«Колючкин не пьёт. Мы очень им были довольны и радовались как хорошим человеком и добрым отцом. Жену не бил. Работал, по вечерам учился. Она стала дружить с другим. Всё равно он не запивал и вёл себя тактично. Жена бросила и ушла. Опять он всегда у нас на глазах трезв и немного печален».
Снова куда-то запропастилась жена!
Нету месяц. Нету два.
Прокурор Кочко чего-то липнет:
– Колючкин, где ваша прищепка?
– А я почёмушки знаю.
– Она расписана с вами. Что случится – вам отвечать. Не ребёнок. Включайте голову. Думайте!
Николай скребёт затылок.
Ребята в курилке подыгрывают:
– Многоборку твою аннексировал клизмоид напрокатки, а срока так и не указал. Уже три месяца… Ебилей!
– Пора б и честь знать… Да… «Что у женщины на уме – мужчине не по зубам»!
– Но ты особо не унывай. Семеро мужиков из десяти несчастливы в браке. А остальные трое – холостяки.
– Только это и бодрит меня…
У Николая последняя услада – Серёжка трёхлетний.
Пока Ольга на работе, Николай тайком прибегал к нему в сад с конфетами, играл, гулял, и оба со слезами расходились.
Ольга выкинула последнее коленце.
В «книге движения детей по детскому саду № 1» появилось её заявление:
«Прошу не отдавать моего ребёнка Колючкину Н. П., т. к. мы с ним не живём. Прошу не отказать мою просьбу».
Всё это во имя прораба!
Не слишком ли много приношений одному чубрику? Кто он?
Клещ в последнем приступе молодости.
О перипетиях судьбы судит, как о гвоздях:
– Все мы искатели. Ищем Счастье. Ищем повсюду. Дома. На работе. На улице. Я нашёл на работе. Я устроил свою жизнь.
Он оставил жену, с которой разделил десять лет и этаким фертом ринулся на сближение с Ольгой.
В нём Ольга ценит две давно лелеянные штучки: должность и оклад.
Чем-то эти артисты напоминают тоскливый треугольник. Колючкин мучается чёрной изменой жены, готов в любую минуту заманить в родные пенаты и бойко разлучить с вероломным любовником. Но у Ольги, «старой волчицы» с ведьминым весом (меньше сорока килограммов), губа не дурка. Она знает цену обоих воздыхателей. А потому без колебаний тяготеет к Горлашкину.
Как всё это старо.
Эстафету неверных жён Ольга зло и величаво понесла дальше. И просто уходить со сцены она не желает.
– Да я затюкаю его на судах! На каком-нибудь десятом или двадцатом судебном процессе этот сундук с клопами[53] откинет кривые сандалики! А сколько я попорчу ему кровушки по прочим каналам и канальчикам! – с маниакальной жестокостью рисовала она далеко не прекрасное будущее своего бывшего милого.
От такой перспективы стало жутко, и я замолвил словечко за Николая:
– Опыта не занимать… По глазам видно.
Каким благородным гневом вспыхнул Горлашкин:
– Да честнее Ольги нет женщины на свете! В её глазах ты ничего дурного не можешь увидеть. В них только нежность и верность.
Я оставил за собой право возразить. Со стороны виднее.
И многое.
Пусть не разбазаривает восторги Горлашкин.
У Ольги он не первый. А третий.
Может, последний?
Судя по её жестокому влечению к «разнообразию мужчин», вопрос широко открыт.
С последним звонком удалось раскусить Николая.
Рыльце и у него в пушку.
Редакцию он пронял трактатом о небесной любви к Серёжке. Как щедро природа наградила его любовью к собственным отпрыскам!
Эффект был бы солиднее, не оставь Николай в тени Мишку.
Он плюшевый? С ним Серёжка отводит душу?
Увы!
Это не игрушечный медвежонок, а маленький гражданин, первенец Колючкина. И живёт он далеко за Уральским Камнем. С «мамой Тамарой».
Вспомнил, Николушка, первую жёнушку?
Вот и слава Богу!
Слава-то Богу. А я рисуй ответ.
«Нравственный, вразумительный, правдивый».
Подарить с автографом солидный трактат об ответственности молодых за благополучие семьи? Поплакаться, как трудно быть супругом? Заострить внимание юной общественности на знании основ любви и призвать молодят не хватать счастье на лету? Тем более, когда ты в двухнедельном отпуске, в трёхдневной командировке или в краткосрочных бегах от супруги.
Всё это пустяки?
Но они имеют прямое касательство к тому, что в Дрёмове каждый десятый пеструнец входит в мир без отца.
Грустные плоды счастья напрокат…
