Анатолий Никифорович Санжаровский
Тульские метки
16 июля
Идёт статья Малинина «Диктует время». Готовил я.
Понёс ему на подпись.
Подписал он и спрашивает:
– Ну что? Кончил университет?
– Кончил.
– Поздравляю, старина! Подавай заявление на квартиру. Один всё время не будешь. Мы получим ссуду, жильё у нас будет. Будет и то, что мы начнём освобождаться от товарищей, которые нас не понимают.
19 июля
О Волкове
Евгений Нефёдов, секретарь Ефремовского горкома комсомола:
– Скажи, как вас покинул Волков?
– ?
– Было бюро обкома. Звонят из Риги. Из трёхсот искателей сто семьдесят не работают. Хулиганят.
– А что ты хочешь от трудных подростков? В отряде этих раздолбаев хоть как-то пытаются приобщить к труду. В прошлом году ездили лагерем в Астраханскую область. Собирали помидоры. В этом поехали в Латвию убирать клубнику.
– Наубирали… Просят латыши Волкова повлиять на трудняков, а он плюёт на просьбы товарищей из ЦК комсомола Латвии. Звонят те в Тулу. В обком. А Волков и заявляет: «Я останусь в Риге». Малинин и бухни при всём честном бюро: «Ну и пусть остаётся! Волков хороший журналист и отличный аферист!»
Мда-а… Горько слышать такое о своём редакторе.
22 июля
В общежитии
Кто землю не пахал, тот не отсеется.
Кто с высоты не падал, не взлетит.
Кто не постился, тот не разговеется.
Кто битым не бывал – не победит.
Борис Дунаев
Ближе к полуночи пришлёпал в общежитие Чубаров с Зинкой. Питерская курица. У Чубарова в отделе проходит практику. А точнее – под Чубаровым.
Каркалыга искупалась в нашей ванне и с разбегу нырь под одеяло к Чубарову на преддипломную секспрактику.
Судя по тому, как жестоко скрипит кровать, постельные акции этой практиканточки выше, чем за письменным столом. Совсем укатала своего шефа.
Он отваливается. Устало и довольно шепчет:
– Спать, мать, спать… Сс-спа-а-атушки…
Тут возвращается из долгой командировки Витя Карлов. Отличный парень. Инструктор обкома комсомола. Молодожён. Живут молодые у нас в общежитии в отдельной комнате. В дверь врезали свой замок.
Две недели Витя не мылся. Надо принять ванну. Ищет затычку к ванне. Нету!
Стучит к Чубарову.
Разговор о затычке переходит к тому, что женщинам тоже надо спать у себя дома.
– Пусть убирается! – раскипелся Витя. – Анатолию разве не надо спать? Койки рядом. Какой сон, когда рядом пьяная парочка тараканится?
– А я что? – корчит Чуб из себя святошку. – Пусть ложится Анатолий… Я ничего… Я лежу к ней спиной. Только вот так… И больше никак… милок…
– Этих мочалок у тебя легион. И со всеми ты спишь спина к спине? Хватит тут притон разводить! Моются в нашей ванне, а потом затычки пропадают. Что здесь, общественная баня? Голые по общежитию мотаются… Вечные-бесконечные драки с унитазом, ригалетто[93] посреди квартиры. Пишу докладную!
Витя вспотел. Стал заикаться:
– Ты такой тип, пока тебя не схватишь за хребет, ты будешь лгать, изворачиваться. Были тебе уже предупреждения о выселении. Хватит!
У Чуба затряслись поджилки.
Собирается уводить Зинку.
Зинка заныла:
– Чу! Ну какой же ты трусяка-бяка-яка-ха!
Они уходят и возвращаются минут через десять.
– Аятолла Тола… Старик, – клянчит Чуб. – Поговори с Карловым… Ей надо спать. А трамваи уже не ходят…
Витя в ванне.
Парочка укладывается. Правда, спина к спине.
Зинка тихо что-то сказала Чубу. Может, попросила преддипломной сексдобавки.
Он окрысился:
– Спать, мать, спать! Ну сколько можно!? Этот Питер все бока мне сегодня повытер! Мы ж так вляпались по самые помидоры!
Утром они ушли на первом свету.
В редакции она вошла ко мне в кабинет. Подсела сбоку стола.
– Ну что, – говорю, – постельный экзамен сдала сегодня?
– На ять! Толь, ты не давай этому костерку разгореться. Мы с Чубаровым поженимся и уедем в мой Ленинград.
– Поздравляю!
– Только скажи… А у него правда много женщин спало?
– Да, пожалуй, не меньше, чем у тебя мужиков.
– Ты что! – отшатнулась она, махнув на меня обеими руками разом. – Какой ужас! Боже… Боже… Ну… Какой же ужас!..
– Вот ты и ответила самой себе.
23 июля
Макароны по-скотски
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь её ясно; а то ты ошибёшься жестоко и непоправимо.
Лев Толстой. «Война и мир».
Брак – это борьба: сначала за объединение, потом – за равноправие и в конце концов – за независимость.
В.Чхан
Ну это ж сам чёрт пихнул меня зайти в библиотеку именно в ту минуту, чтоб я встретился с Лилькой. Свеженький ах бутончик, ну только что распускается…
Договорились на завтра о свидании. А где? Тут невинная Лилечка и говорит:
– У нас дома!
– Первое свидание и сразу с марксами?[94]
– А чего? Мама говорит, что ходить долго не надо. Надо сперва быстренько пожениться, а тогда и ходи хоть до самой смерти.
Меня это заинтриговало.
Надел чёрную рубашку. Иду.
Попался на пути Кириллов. Весело несётся навстречу под руку с какой-то клещихой. Увидал меня – состроил видок прокудливый. Отозвал меня в сторону, шепчет:
– Старик, если увидишь мою ненагляную паранджу,[95] скажи, что я в командировке. А тебе по секрету шукну: еду со своей лаларой на всеночный бадминтон.
Переступил я порог и нарвался на накрытый к чаю стол. Меня поразила громоздкая позолоченная конфетница с горой медовых пряников «Левша».
– Удивлён!? – усмехнулась Лилька. – Мамуся для тебя подстаралась. Ты ж у нас левша! И левшу, сказала она, надо потчевать именными тульскими пряниками.
– Вы мне льстите…
– Ценим! Ты ж из когорты великих! Левша – гений от Бога! Левшами были Аристотель, Владимир Даль, Пушкин и сам Лев Николаевич Толстой, наш исторический соседушка. Если залезть на крышу нашего детинца[96], то можно увидеть его Ясную Поляну…
– У-у, куда ты всё повела…
Лилькина матуся Клавдия свет Борисовна, восхищённо поглядывая на свою дочурку, начала игру с центра:
– Дочь будет иметь диплом культпросветшколы. Я переживаю за неё, Толя. Она девушка, а не женщина. Девушка! Ты это понимаешь до всей глубины, Толя? До всей глубины? Как трудно удержаться девушке. Я пиковая,[97] Толя. Сколько ты получаешь? А жениться думаешь?
– В принципе – да.
– Ты видишь, как мы живём. У нас свой царь-дом в два этажа. Сад. Огород. Поросёнок. Курочки. Девки-уточки… Неплохо живём. И на хорошем громком месте. На окраине Тулы, на выезде к Ясной Поляне. Лев Николаич почти наш сосед. Он много раз видел наши места, когда отправлялся в Тулу или возвращался из Тулы. Исторические места. В нашем доме жило много квартирантов. Я всех женила и выдала замуж. Тёща у вас неглупа. – Она усмехнулась: – Я багдадский вор.[98] В наше время кто не берёт? Только хвеня. Продуктов хватает нам и всем нашим птичкам и кабанчику с Тузиком и Муриком.
Она почитала мне стихи по-белорусски.
Немного передохнула и продолжала:
– Толя! Я не хочу вмешиваться в дела дочери. Но так хочется, чтоб у неё был хороший человек. Я вышла за своего мужа в войну. За три дня! Гулять не надо.
– Сейчас мирное время. Чего не погулять?
– А если надоедите друг другу? Я откроюсь Вам! Был нам Голос. Он сказал: будет на вашем пути много молодых купоросных воздыхателей. Гоните всех поганой метлой! Только по ошибке не прогоните одного рыженького, умненького, порядочного. Оставьте себе. Сгодится! Для большого счастья вашей дочки!
– Не цыганка ли Вам всё этого накыркала?
– Назовите как хотите! Сколько было у нас молодых бесквартирников! К Лилечке эсколь подкатывали коляски! А я никого не прогнала поганой метлой. Я каждому нашла невесту из знакомых по службе. Всех честь по чести женила! И вот явились Вы…
– Умненький, рыженький, порядочный… Да сколько их, рыженьких, крутится по Руси!?
– Мы на всю Русь не замахиваемся. Я говорю про тех, кто прошёл через наш дом. И вот явились Вы… Мы всех отпустили с добром. А Вас оставляем себе.
– Ну, спасибо. Уважили. Глядишь, авось сгожусь в Вашем хлопотном хозяйстве.
– Вы, пожалуйста, не шутите. Эта спешка, наверное, выбивает Вас из седла? А Вы не сдавайтесь! Крепче держитесь в своём седле и Вы прискачете к своему большому счастью!!! Лиле интересно с Вами, Толя! Жалеть не будете. Прежде всего Лилюнчик заточена услаждать Ваш благородный желудок. Она чýдненько готовит! Вы никогда не узнаете, что такое макароны по-скотски![99] И потом… Лилёнчик такая весёлая! Умеет и петь, и танцевать, и…
– Ну мы ж говорим не о создании ансамбля песни и тряски?.. Оно, конечно, не подкрасив, не продашь…
– Зря Вы так! Вам с нею не будет скучно. Вот увидите! Не хотите петь и плясать? Она вам стишок весёлый расскажет. Наизусть. Она у нас в самодетельности эко сарафанит! Ну-к, дочанушка, – кивнула матушка Лильке, – отстегни нам с жаром «Минус сорок»!
И Лилька солнечно залилась:
– Климат наш ни с чьим не спутать –
Это понимают все.
Минус сорок – это круто
В нашей средней полосе!
Минус сорок, если с ветром, –
Это, братцы, не мороз,
Это тонно-километры
Матюгов, соплей и слёз!
Это, скажем, в прорубь если
Африканца окунуть,
Подержать часок на месте
И в простынку завернуть.
За пример прошу прощенья –
Братья с неграми мы всё ж!
Но какое ощущенье –
Прорубь, стужа, чёрный морж!..
Ну, не чёрный, может, серый!
Мы немножко отвлеклись –
В Африке свои примеры…
Да, так вот – про нашу жизнь.
Гражданин гуляет с дамой –
Минус сорок между тем!
Вдруг чуть слышно шепчет:
«Мама, Мне же… в семь…
забыл совсем…»
Но удерживает позу –
Мол, джентльмен – но всё быстрей
Тащит даму по морозу
До родных её дверей.
Оставляет на пороге
(А мороз кусает зло!),
Без гармошки пляшут ноги
Всем приличиям назло!
Гражданина в эту пору
Ты, товарищ, не вини –
Это всё же минус сорок,
Даже если и в тени…[100]
Гордая за дочку Клавдия Борисовна улыбается мне:
– Ну как стишок?
– Прекрасный!
– И Лилюшка наша прекраска! Такая радость! Чего тут думать? Ну да и сколько можно тянуть? Вам уже двадцать восемь! Прожита половина жизни. Пора иметь семью! Вечно один не будете. Человек, что лодка. Лодка не может быть посреди моря. Рано или поздно, но и она причаливает к берегу. Так и человек.
– Нет. Я, наверное, та лодка, которая, разбившись о волны посреди моря, идёт на дно, так и не успев причалиться. Выплюнет море на берег лишь одни обломки лодки…
– Не горюйте. Лиля Вас спасёт!
– От чего?
– Вы такой нерешительный… Извините, Вы пока «муж-полуфабрикат»… Вас надо подталкивать… За нами, Толя, дело не закиснет!.. А у нас дома так хорошо. Не будь Вас, судьба Лили сложилась бы иначе. Были, повторяю, парни. Хвалили Лилю, хвалили наш дом. Но Лиля прогоняла их во имя Вас! Она предчувствовала встречу с Вами! И вот Вы пришли. Так за чем остановка?
– За любовью…
– Так будет Вам любовь! Сколько угодно! Вагон! Лилёк постарается! Коту то и надо, чтоб его к колбасе привязали! Разве не так?
– Ну зачем спешить с привязкой? Я не хочу Лиле ничего плохого. И не лучше ли вернуться ей к одному из тех парней, которые ухаживали за нею?
– Она хочет с Вами. Она будет Вам надёжным броневиком.[101] Ни одну беду к Вам не подпустит!
Мне стыдно смотреть в лживое, просящее, молящее лицо матери. Я опускаю голову. Молчу.
Мало-помалу разговор о женитьбе притухает.
Семейный альбом.
Телевизор. Футбол СССР – Венгрия. Наша победа.
Ушёл в первом часу ночи.
До калитки провожала Лилька.
Она поела селёдки, чтобы я, упаси Бог, не поцеловал её до срока, который наступит лишь в загсе.[102]
Я шёл домой и думал, стоит ли завтра, в воскресенье, тащиться с Лилькой загорать на Воронку?
Она ж выставила весёлое условие:
– Придёшь вовремя – пойдём к Толстому на Воронку. Опоздаешь – пойдём уже в загс. Вот такое будет тебе святое наказание от Боженьки! Не забудь взять с собой паспорт.
С такими заворотами место за воротами!
Конечно ж, к Лильке я больше не ходок.
2 августа
Кавалеристы
Народ собирается на открытое партсобрание. Будут обсуждаться итоги московской комиссии.
Минут за пять до собрания Волков с бодренькой улыбчонкой бросает в толпу у себя в кабинете:
– Телетайп только что отстучал закон о пьянстве. Обязательно надо обмыть! Иначе закон не будет работать!
Все вежливо посмеялись и стали рассаживаться.
Обкомы партии и комсомола за увольнение Волкова по статье. Против выступает инструктор ЦК комсомола Кузнецов:
– Комиссия работала две недели. Всего, естественно, не увидела. И не надо относиться к её заключению, как к решению суда в последней инстанции. Комиссии тоже бывают субъективны.
Волков:
– Мы – кавалеристы! Далеко ускакали от тыла, но не оторвались от него, хотя в справке и пишут, что газета оторвалась от дел комсомола. У нас два-три хороших работника, а остальные – обоз. Есть сотрудники, не любящие газету. Санжаровского тут не упрекнёшь, но он на четыре месяца кинул газету, пошёл на диплом…
Я вёл протокол. Бросил писать, вскочил как ошпаренный:
– Я не понимаю, о какой нелюбви говорит Евгений Павлович! Два часа назад он подписал приказ о моём премировании за количество строк, опубликованных в прошлом месяце. И это-то за нелюбовь к газете? Зачем вы, Евгений Павлович, лукавите? Вы не раз уговаривали меня бросить университет. Мол, дело это лишнее. Говорили: «У вас прекрасное перо! К чему мучиться в университете? Проживёте и без него. Смотрите на меня. У меня лишь десять классов, но я уже редактор областной газеты!» Мне не чины нужны, мне хочется быть в своей работе профессионалом высшей пробы. И что? Заочно учиться шесть лет и не пойти на защиту своего диплома по горячей просьбе одного трудящегося товарища?»
Волков потемнел в лице, пролепетал кисло:
– Я про вашу работу ничего плохого не говорил… Когда нужно, я вас защищал…
Через час наш шеф был уже нам не шеф.
Волков низложен.
По этому поводу он дёрнул из горлышка с Кирилловым и теперь, обнявшись с ним, шатко бродит по коридору, заглядывает во все комнаты и, кланяясь, на мышиный манер улыбается, оскаливая тонкие гнилые зубки. Он сияет. Он рад. Бюро обкома собиралось проститься с ним по статье, а цековский буферный мужик добился, чего хотел и сам Волков – увольнения по собственному желанию.
Волков ликующе заглядывает во все комнаты и всем всюду с поклоном говорит одно и то же:
– До свидания. Я еду до одиннадцатого августа в Ригу к своим искателям.
10 августа
Безвластье
Северухина деловито бежит на работу мимо нашего дома в восемь, хотя и нужно к десяти. Она мечтает быть редактором.
Носкова хочет быть замом. Целыми днями она увивается за усатым Павленком: зам должен уметь делать макеты. Ведь редактора могут вызвать на совещание, а ответственному секретарю не всегда можно доверять, особенно когда сама хочешь отличиться.
Я вертелся в типографии с обкомовской листовкой.
Звонит Лакерник, ответственный секретарь областного отделения Союза журналистов:
– Анатолий Никифорович, я не успел послать Вам пригласительный на конференцию журналистов. Вас просит прийти Алексей Семёнович Туманов, редактор «Коммунара». Это мнение и обкома партии.
Делегаты Северухина, Носкова, Павленко ушли, ничего мне не сказали. На планёрку Северухина тоже меня не пригласила.
Бегу в обком.
– Тут никакой конференции, – говорит милиционер. – Всё в доме политпросвещения.
– Извините. Не в те ворота пру.
Идти боязно. Сечь ведь персонально будут. Только вот за что?
Прослушал доклад Туманова. Меня не тронули. И слава Богу.
– Уйти надо, – говорю Северухиной. – Листовка в типографии ждёт.
– Сиди раз пригласили.
В голосе такое улавливаю: сиди, ещё выдерут, я полюбуюсь.
В прениях ко мне подсел Играев, заведующий сектором печати обкома:
– Вы член Союза?
– Да. Только не на учёте тут.
– Хорошо. В бюро буду предлагать. Скажу, не платил взносы за два года.
Северухина в перерыв:
– Что ж ты мне пел, что из Союза выбыл машинально? Семь лет не платил. А Играеву сказал, что ты член…
– Семь лет в членах. Есть задолженность. Вот что я вам говорил.
Фыркнула она и завертела мощным задом к президиуму, где восседала.
Я сидел в зале рядом с Носковой. С тоски зевали. Зорин снимал. Носкова дала ему задание: щёлкни нас, когда синхронно откроем в скуке рты.
Раздали списки членов бюро Тульского отделения.
Носкова вздрогнула, когда увидела меня в списке:
– Ты ж семь лет не платил! Не на учёте у нас!
И тут она крикнула в президиум:
– А все ли члены бюро состоят в Союзе?
Туманов:
– Абсолютно все!
Лазерник – сидел от меня справа – шепнул мне:
– Значит, будете вы редактором.
В бюро я один проскочил от «Молодого коммунара».
Ужас какой!
В перерыв Носкова и Северухина бредут из зала. Вид у обеих прокажённых. Так гордо они шествовали первыми… И обеих прокатили. Ни ту, ну другую не выбрали в бюро. Их оттиснули, пустили меня. Незаметного. Без имени, без лоска.
На радостях я дурашливо повис на двери.
– У тебя видок, – сказала Носкова, – будто повеситься хочешь.
– Да-а… Подсунули…
– Мог бы и отказаться.
Я молча посмотрел на неё и хмыкнул.
– Впрочем, рви в начальство, – она улыбнулась через силу. – Ты игрушка в волнах политики. Чтоб потом ткнуть нас носом: «Вот как надо работать!»
Звонок собирает всех снова в зал.
Окончательно подсчитаны голоса. Из 57 человек за меня проголосовали 56. Недурно-с!
Прочая публика сливается. Остаются только члены бюро.
– Толя, – сказала мне Носкова, – ты не жалуйся на меня. Я пошутила.
Председателем снова избран Туманов. Мне поручено вести секцию культуры и быта.
Наклонившись ко мне, Туманов проговорил:
– Вы, Анатолий Никифорович, станьте на учёт. Чтобы не было разговоров.
– Они прекратятся завтра.
Прихожу в свою редакцию и Павленко мне ехидно так:
– А-а, член бюро! Ставь бутылку. На пять рублей ставь!
– У меня такой кассы нет.
11 августа 1966 года
Не крякай!
Ответственный секретарь Владимир Павленко…
С ним случилась занятная забавка, кончилась для него бедой. Сегодня редакцию осчастливила своим нежданным-негаданным визитом заведующая отделом пропаганды и агитации обкома партии Ионова. Со свитой мадам из всеобластного генералитета торжественно прошлась по всем отделам. Не миновала и секретариат. Павленко как раз деловито сопел над макетом нового газетного номера. А над ним висел его же портрет, сделанный нашим художником божьей милостью Валерием Бочаровым. Генеральная пропагандистка всея области почтительно кивнула редактору: «Со вкусом оформлен рабочий кабинет. Привлекательно! Вон и дорогого товарища Максима Горького повесили!»
Его, Павленко, гордая и неприступная идеологиня всея Тульщины приняла за Главмамку!!![103] Володя не сдержался и с ехидным смешком крякнул.
(Это безответственное кряканье усатого селезня вышло ему боком. Забегая наперёд скажу, что, выждав длительную паузу, злопамятная и мстительная Ионова именно за это кряканье уволила-таки Павленку из редакции «Молодого коммунара».)
13 августа
Вот и всё!
Зачем нам столько идиотов? –
Спросил в запале я у босса.
Теперь кукую без работы.
Такая вот цена вопроса.
С.Овечкин
Нет, не перепились ещё на Руси таланты!
В.Козлов
Планёрка. Волков:
– Вот я и отстрелялся. Вчера вызвали в обком, велели тут же написать заявление по собственному желанию.
– А почему такая спешка? – выкрикнул Кириллов.
– Новому редактору надо приступать к делу.
– Да что они?.. При живом редакторе…
– Да, Коля, – тускло осклабился уже бывший шеф. – Вот наша последняя планёрка… Надо коллективу держаться дружно. Пить несколько осторожней. Ведь новое начальство… Не надо давать ему козырей… Да-а… В пятый раз начинать жизнь снова…
– А кто редактор?
– Маркова Елена Михайловна. Я просил устроить встречу с ней. Отказали… Поеду в Москву. «Литгазета» предлагает работу…
– А в «Литературке» командировочные пять двадцать. Вдвое больше, чем в других обычных конторах.
– Она прописки не даёт. «Юность» предлагает… В «Молодом коммунисте» и в «Комсомольской жизни» от меня отбоярились… Кто будет в Москве из вас – всегда помогу… Трудное расставание. А ещё трудней будет с искателями…
Часто Волков заканчивал планёрки рассказом анекдота. Не изменил обычая и на этот раз и поведал о лукавце, который умудрился пробить дырку в трубе пивзавода, вставил шланг и двадцать лет пил пиво с друзьями. Расплачиваться всё же пришлось четырьмя годами сталинской дачи.[104]
Все вежливо похлопали, и Кириллов предложил:
– Надо премировать редактора месячным окладом.
Никто не возражал.
Потом было предложено пойти сняться на память всему коллективу у входа в редакцию.
После фотографирования редакция собралась в кабинете Павленки. Не было только Волкова.
Обсуждали размер премии шефу, что подарить.
Петухов:
– Переплести подшивку с 1 апреля шестьдесят четвёртого по 12 августа шестьдесят шестого и подарить. Он в это время редактировал нашу газету.
– Лучше поднести набор ликёрно-водочного завода, – деловито предлдожил Шакалинис.
– Этот набор с издевательским уклоном, – возразил я Шакалинису:
– Главное все забыли. За время своего редакторства Волков поднял тираж «Молодого» в шесть раз! С двадцати тысяч до ста двадцати! И наша краснознамённая молодёжка обогнала по тиражу областную партийную газету! Вот в чём его заслуга! А вспомните, как его гнобила тульская чиновничья шобла! Редакцию она навеличивала волковскими волчатами. И «волчата» что выдали!
– Назло этой обкомовской шобле, – поддержал Петухов. – Крепко доставалось ей с волковских страниц, оттого и точила на нашего Женюру зубы. Все зубы со злобы источила. И в ответ получала по тем зубам от нас. А ты лучше делай всё по совести, и хульное слово тебя не вспомнит.
Тут вошла наша уборщица бабунюшка Нина и печально проговорила:
– Вот вы тут базаром алалакаете, а он в своём кабинете слезьми разрывается…
