Анатолий Никифорович Санжаровский
Тульские метки
26 июня
Не таскайте все яйца в одной корзине!
Планёрка. Волков:
– Товарищи! Будьте хоть в эти дни поосторожней. Не таскайте все яйца в одной корзинке! У нас работает комиссия из ЦК КПСС! Проверяет, как газета освещает дисциплину соцтруда. А у нас что творится? Что за дисциплина? Вчера так накеросинились в комнате Шакалиниса, что вырвали в корзинку. А сегодня перед планёркой позвонили из больницы. Докладывают: «Ваш пьяный литсотрудник Шакалинис вчера танцевал вальс «Сказки венского леса» на кладбищенской стене. Упал. Раскокал череп». Ну и подарочек! Я прошу: «Лечите, пожалуйста, по-ударному». – «Только так!» – рапортуют. – «И когда он будет готов к танцу вальса «На сопках Мнчжурии» на шпиле Останкинской башни?». Горькая ухмылка была мне ответом.
Волков обращается к секретарше Шумовой:
– Тамара, подготовьте на Шакалиниса приказ. Уволен по статье… Ну-у, там пьянство… хулиганство… танцы на кладбищенской стене. Подыщите статью.
Бухгалтер Антонина Дмитриевна говорит Волкову:
– Он должен шестьдесят рублей.
– Не отдавайте трудовую книжку.
– В трёхдневный срок обязаны.
– А как тогда?
– Через суд взыскать. Когда увольняли его в первый раз, он тоже был должен?
– Был.
– Условие. В два месяца не отдаст, подадим в суд. А вообще… Человека надо лечить. Ему нужна петелинская психушка…
Тамара тут же, из кабинета редактора, звонит в больницу.
– Там у вас наш сотрудник… Нельзя ли его отправить в Петелино подлечиться? Его согласие нужно? Это хуже… У него постельный режим на две недели?
– Но вы особо не переживайте, – говорят Тамаре. – Мы ему вырвем в Петелине самую лучшую палату лордов!
Вздыхает Носкова:
– Все мы петелинский эректорат. Я засыпаю под таблетки. Лечусь у невропатолога. Сцеплюсь с муженьком – глотаю таблетки. Они всё осаживают.
Закивала головой Тамара:
– Я тоже питаюсь таблетками. К врачу боюсь идти. А вдруг скажет что страшное? Я уж сама как-нибудь…
7 июня
Неспелая любовь
Женщины – самая сильная слабость мужчин.
Б.Кавалерчик
Наш Волков опрометчиво влюбился. Начали жить вместе. Они обменяли его двухкомнатную и её однокомнатную квартиры на одну трёшку.
Только почему-то она прописала себя постоянно, а ему, решила она, с лихвой хватит и временной прописки.
Так и вышло.
Вскоре он мелко нашалил – она устроила ему дымный День Большого Бородина.
Он быстренько сориентировался на пересечённой семейной местности, помахал ей белым флажком. Мол, давай подпишем мировую! И выкинул встречный план – переведём стрелки, устроим День Большого межполового примирения!
Перевод стрелок заклинило, и старый больной мушкетёр, как называл себя Волков (это-то в тридцать три года, возраст Христа!), выпал неосторожно в осадок.
И теперь она со своей принципиальностью шикует одна в трёхкомнатной.
Он же со своей помятой гордостью тихонечко передислоцировался на диван в редакции.
Написал бессонными редакционными ночами повесть «Мы вернулись не все».
Вынашивает идею трилогии.
28 июня
Свихнулся малый на бутылочке
Володя Кузнецов заглянул к нам в кабинет и с порога сразу вопрос:
– Мальчики! Есть охотники ловить шизиков? Шакалинис дал тягу из пятой больницы. Где его искать? Может, сидит дома под ключом и занавесился? С Конищевым мы вдвоём не свяжем одного шизика.
Помочь взялись лишь Смирнова да Шумова.
Отправили Шакалиниса в Петелино.
Свихнулся малый на бутылочке.
30 июня
В ясной поляне
Примерам в жизни нет конца,
Когда красивая дурёха
сбивает с толку мудреца
и водит за нос, словно лоха.
Борис Дунаев
На два дня я взял командировку в Щёкинский район, где находится толстовская усадьба Ясная Поляна. Материал собрал в один день и тут же, со станции «Ясная Поляна»,[81] ахнул в Москву.
Возвращаюсь в Тулу с Аллой Мансуровой. С новым самоваром в ту же Тулу.
С Аллой я познакомился в Главной библиотеке страны напротив Кремля, когда в книгохранилище выписывал из старых журналов фразеологизмы для своего словаря.
Алла обворожительна. Под нейлоновой кофточкой она вся на виду, как под рентгеном. Верно, «одежда может многое сказать о человеке. Особенно прозрачная».
Алла – узбекско-абхазское авральное, горячечное, вулканическое сочинение марксов[82] на вольную тему. Она смугла, строптива, с норкой.[83]
– Меня, – закурила она в тамбуре, – всегда злила твоя наивность.
– Видишь, милая женьшень… С разными девушками по-разному и ведёшь себя. С одними начинаешь счёт с нуля, с другими – с пятидесяти.
– Что это такое?
Я покраснел. Что-то промямлил. Сам не понял что.
– Между прочим, первый муж взял меня наивностью.
– Наивные люди просты. Они не могут лгать. Люди другого сорта никогда не забывают, что они на сцене жизни перед рампой. Они всегда играют даже когда нет зрителей. Они играю самим себе. Они лгут самим себе! Я так не могу.
– Тольяш, а где я буду давить массу?[84]
– В доме отдыха «Ясная Поляна». Я купил вчера две двухдневные путёвки.
– А у тебя дома нельзя?
– У нас мужской монастырь.
– С вахтёром?
– Нет. Но туда не пускают.
– Странно… Ладно. Тебе понравилась сегодня Роденовская выставка?
– Очень! «Мыслителя» я б хотел видеть помасштабнее. От этого он бы выиграл. «Вечная весна», «Поцелуй»… В музей надо ходить каждый день.
Тулу захватил дождь.
Я накинул Алле на плечи свой пиджак.
Уже вечером уставшие мы приехали автобусом в «Ясную Поляну».
В доме отдыха нас развели по разным корпусам.
Утром после завтрака пошли ко Льву Николаевичу.
Это рисовал наш редакционный художник от Бога Валерий Бочаров, член Союза художников России.
Ясная Поляна любима им с детства. Живёт он в пяти километах от неё, на Косой Горе. Рисует с давних давен. Ему было всего шестнадцать, когда блеснула большим восторгом первая выставка его работ. Как пала свободная минута, он частенько отправлялся в Ясную. Поэтому она у него почти на трёх десятках картин во все времена года. К слову, в яснополянской средней школе он преподавал одно время рисование.
Усадьба…
Могила…
«Любимая скамейка»…
Мы присели.
Я молча наклонился к Алле поцеловать. Она капризно выставила щитком ладошку:
– По́шло. Люди гениальные романы писали, – и наши поцелуи? Нелепо…
Молча сидим на скамейке. Перед нами скошенный луг. Душисто – задохнёшься.
После обеда искупались в Воронке.
Загораем.
Алла рассказывает о своих родителях (отец – кандидат, мать скоро станет кандидатом), о сыне Марксе, пардон, Максе, о бывшем муже.
– Он не объяснялся мне в любви. Говорил: «Ну чего тебе говорить? Ты и так знаешь, наверняка догадываешься». Он не знал слова пожалуйста. «И так знаешь, что уважаю». Он только ел. В театры не ходил. Я училась в вечернем МГУ. Мне он не помогал.
У нас возникали споры.
Мне забавно видеть её ершистой.
– Отношения людей, – говорила она, – должны быть гармоничны.
– Гармоничны, но не гладки. Несоответствие характеров мне симпатично, нравится. Один дополняет другого.
– Эти несоответствия приводят к гибели семьи!..
– … которой не было, – подхватил я. – Спать на одной кровати – это ещё не семья. Это сожительство. Да и разве могут создать семью два девятнадцатилетних холерика, которые ценят друг в друге только цвет глаз, умение пить и давить шейк?
– Это ты обо мне и моём бывшем муже?
– Зачем же?
– Какой же ты наивняк!
– Если тебе не нравится моя кочка зрения, которая не совпадает с твоей, так это ещё не значит, что я дубак.
– Ты думал, зачем люди живут?
– Ты только всё отрицаешь. Это не главное! Это не главное! А что же ты не подскажешь его? А красиво закатывать глаза, когда слышишь неугодное, это ещё не дело.
– Кто твой отец? – спрашивает она.
– Чёрный вол-работяга. Я его не помню. У него была раздроблена нога, дали отсрочку. Но его таки угнали на фронт в зачёт какого-то откупившегося грузина. Тогда мы жили в Грузии. Отец погиб. Похоронен в Сочи в братской могиле. Когда я пошёл в школу, на первом занятии учитель спросил отчество. «Что это?» – спросил я. – «Как звали твоего отца?». – «Я не знаю. Я пойду спрошу у брата». Я пошёл в соседний класс, спросил у старшего брата Гриши, как звали нашего отца. «Ники-фор!» Победоносец!
– Кто ты?
– Я и холерик, и сангвиник, и флегматик. Товарисч широкого профилёчка!
Я спорил с Аллой. Мне нравилось видеть её сердитой. И я вдруг понял, что моя ершистость сослужила плохую службу.
Алла нервно хлопала ресницами и говорила, что я со звоном в голове и что разговоры со мной не радуют, а злят её.
Она играла в теннис. Я смотрел и с ужасом думал, что я начал терять её. Она вся вот тут, но уже не та, что ехала вчера, когда ей хотелось быть в ночь со мной под одной крышей. Теперь, наверное, нет у неё такого желания.
Мы идём ужинать. Ветер. Дождь.
– Скажи, – говорю я, – когда тебе бывает страшно?
– Когда я встречаю плохих людей. А тебе?
– Потом…
– Что ты меня дразнишь? Потом, потом…
– Мне страшно, когда уходят от меня.
– От тебя часто уходили?
– Нет.
– Зачем я тебе?
– С тобой интересно… Ты филолог…
– Ну и что?
– А мой словарь фразеологизмов?
– Словарь… Да ты не осилишь его и за все двадцать лет!
– Даль всю жизнь работал над своим словарём!
– Ха! Даль!
– Что за ха!?
– Ты не Даль. А я не филолог. Ты нашёл плохого советчика.
– Хорошего. Этот год должен быть переломным.
– То есть?
– Я не журналист, а букашка, нуль, ничто. Кому нужна моя стряпня-однодневка? Газета не главное. Я боюсь себя проспать.
– В тебе таятся силы необъятные.
– Может быть… Словарь… Сколько о фразеологизмах учёной дребедени, а словаря нет. Я дам историю фразеологизмов, с иронией расскажу историю и значение каждого фразеологизма и приведу каждый фразеологизм в афоризме, в своей стихии. О каждом фразеологизме я напишу маленькую весёлую новеллу.
– Это будет солянка, а не наука.
– Это будет в первую очередь весёлое пособие для пишущих, а не макулатура для складов «Академкниги».
– Я плохой советчик. Поезжай к Шаинскому в МГУ. Толковый профессор. Это всё твоё – по его части…
Мы разговаривали у входа в мой корпус.
Подошла тётечка и сказала:
– Молодые люди, отбой. Уже одиннадцать. Вас, девушка, могут и не пустить.
Мы нехотя разошлись.
Я лежу и вспоминаю дневные дела. Алла в голубом купальнике сидит у Воронки на куче березняка и болтает красивой ножкой:
– Где ты живёшь?
– В общежитии обкома комсомола. Это трёхкомнатная квартира на четверых.
– Не надоело?
– Пока нет, – ломаюсь я. – «У одиночества одно неоспоримое преимущество – тебя никто не покидает»… А почему тебя это беспокоит?
И на вздохе роняю:
– А пора уже подумать и о своём гнезде.
– У тебя нет практичности. А жениться надо.
– На ком?
– Найди девушку. Девушки облагораживают мужчин.
– Я находил девушек и отпускал с миром.
– Когда-то надо и не отпускать.
– Пытаюсь.
– Ты говоришь обо мне?
– Что ты! – соврал я.
В разговоре и раз, и два прошлись мы по прешпекту…
В наш мужской номер вошёл хохол. Стал вспоминать о своей службе:
– Служил у нас татарин. Очень хотел получить отпуск и поехать домой. На карауле собрал мешки из-под солидола, поджёг и позвонил начальству: «Пожар! Тушу!». Потушил. Ему дали десять дней отпуска. Товарищ из контрразведки к нему с вопросом: «Расскажи, как поджигал. Отпуск тебе теперь всё равно не отменяется – десять суток губы».
Он помолчал и усмехнулся, мотнув головой:
– Сегодня здесь, в Ясной, слышал байку про Толстого… Поутру Лев Николаевич выходил на покос. Махал косой и думал: «Ах, хорошо! Только физический труд позволяет человеку мыслить, совершенствоваться».
Крестьяне смотрели и переговаривались:
– Пошто барин капусту косит?
– Да кто ж их, образованных, разберёт?
Последний день в Ясной.
После завтрака пошли на Воронку. Волейбол. Футбол. Алла в воротах «вражьей команды».
Приговорили по кружке пива и в Тулу. В моё дупло.
Алла приняла ванну. Вышла румяная. Я ахнул:
– Какая ты красивая!
Она засмеялась, легла на мою кровать.
Я сижу на столе и вижу её ноги далеко выше колен. Подойти, по-дружески прилечь?..
– Какая шикарная квартира, – говорит Алла со вздохом. – А ты не пустил меня сюда на ночь…
– Знаешь… Суды-пересуды… Не хочу…
Алла погладилась, переоделась в моей комнате, повелев мне не смотреть на неё при этом и заставила лежать на койке вниз лицом.
Мы уже собрались уходить – появился на кухне Чубаров с платьем в горошинку.
– Мальчики, – говорит Алла, – неужели кто из вас без платья выпроводил от себя девочку? Чьё?
– Это я купил своей подружке в подарок, – сказал Чубаров. – Послезавтра у неё день рождения.
У Аллы список тульских достопримечательностей, которые она должна посмотреть. Музей, театр, цирк.
Пролетели мы по этим местам, взяли на рынке ей черники, малины, вишни и на такси на вокзал.
Стоим на перроне.
– Скоро я поеду туристом в Германию. Что тебе купить? – спрашиваю её.
– Зачем?
– Мне приятно делать подарки хорошим людям.
– Ты делаешь подарки, но так, что зло берёт.
– А ты не злись.
– Я жалею, что приехала. Я рассчитывала получить удовольствие и не получила. Я из тех людей, которые не могут позволить себе такой роскоши, чтобы бросать на ветер по два дня.
– Ты не поняла меня. У японцев есть поговорка «Знакомство может начаться и с пинка».
– М-м-м-мдя-а-а-а-а? Здрасте!
– До свидания.
– Ты со всеми так говоришь? Это дурно. Ты журналист. А что ждать от простого работяги? Я многое потеряла…
– А было ли что терять?
– Было! Я ждала от тебя значительно большего, да не дождалась.
Чего? Язык присох. Я не могу спросить.
– Санж, у тебя были девочки?
– Возможно.
– А сейчас?
– Нет.
– Почему?
– Не хочу. Всё ясно на второй день.
– А со мной?
– Неясно и на сотый. И ещё мне больше импонирует, когда я веду охоту.
– Ты хочешь сказать, что за тобой охотятся девушки?
– Бывает.
– Я, – тихо сказала она, – не могу тебе дать того, что ты ищешь.
– Можешь! Я уже нашёл его. Мы люди разные. Но найдём общее!
– Разные всегда бывают только разными. И мы врём самим себе, когда уверяем, что изменились. Мне не нравится больше наивность. Хотя наивность первое, что я ценю в новом человеке. Потом она мне не нравится.
– Выходит, наивность – мост, пройдя по которому, ты тут же его сжигаешь?
– Да! Дело, понимаешь, в другом. У меня нет ничего к тебе. Отсюда и… Понимаешь, тут надо чтоб так было, чтоб нельзя без мужчины, без тебя. А я могу…
– Разумеется. Мужчина не ложка, без которой нельзя обойтись при еде супа.
Я молчу. Как-то стыдно. Вот чего я боюсь! Я боюсь, когда от меня уходят те, кто не должен бы уходить.
Подошёл бакинский поезд.
Она поднялась в тамбур. Вскинула руку.
– До свидания, – почему-то виновато буркнул я.
– Не сердись…
– Не подходи близко к краю. А то из вагона, как из жизни, вывалиться просто.
Поезд тронулся.
Из-за мужских голов в тамбуре дважды мелькнула в прощанье белой пташкой её рука.
Я долго смотрел вслед убегающему от меня красному огоньку, пока не закрыл его поворот.
2 июля
Больше никто не прыгает с колокольни
Волков на планёрке:
– Кажется, никаких новых донесений нет. Больше никто не прыгал с колокольни. Вчера мы были у Шакалиниса в Петелине. Прикидывается невинным. Врёт: «Меня сюда упрятали жена и тёща. Тёща ещё ничего. Раз принесла передачу». Его скоро выпишут. Спрашиваю, как всё случилось. У него всё просто: «Махнул вина, шёл по улице, упал. Больше ничего не помню».
Конищев:
– У нас редакция сумасшедших. Скоро, наверное, будут по одному сотруднику отводить в милицию…
Волков:
– О работе Шакалиниса в редакции не может быть и речи.
После планёрки нарываюсь в библиотеке у Шумовой на Шакалиниса. Про волка речь, а он навстречь! Шакалинис в майке, прикрытой пиджачком.
Увидев меня, протянул ко мне попрошайка руку:
– Толя! Дай пятнадцать рублей. Не то выброшу в окно первого. Начну с тебя и всех перебросаю.
– А у кого тогда будешь просить взаймы?
– Поэтому пока и не бросаю.
Ушёл Шакалинис. Шумова шепчет мне:
– Он говорит: «Я могу убить. Ничего мне не будет. Это врачи мне сказали». Брр-р!
5 июля
Песчаный карьер в почках
Дежурю в типографии по номеру.
До подписания газеты в свет прорва времени, и мы с цензором Николаем Юшиным коротаем время в болтовне.
– Было это в армии, – вспоминает Николай. – С плевритом привезли меня в Рязань. В госпиталь. Соседи по койкам ещё те арапы! Ну что, ржут, подвезли очередного смертника?
Я спрашиваю, почему они так говорят обо мне. А они и отвечают: «На кроватке, на которую тебя возложили, несколько часов назад откинул варежки один. Отвезли в расфасовку.[85] Жена приехала хоронить. Недолго и тебе ждать. Снимем мерку!»
Берут нитку. Меряют мой рост, ширину.
«Что вы делаете?» – кричу я.
«А тут со всеми это делают».
«Зачем?»
«Чтоб гроб заказать».
Ну… Сняли мерку. Теперь, говорят, укрывайся. И укрывают сами меня с головой:
«Пропотей! Да так, чтоб собрал зёрна пота в баночку. На анализ».
Трухнул я малость. Хотя и был молодой, запросто мог без подставки кобылу хлопнуть.
А сейчас… Совсем замордовали меня врачи-грачи-рвачи. Болячка на болячке. Песку в почках целый карьер. А болеть начал с того, как раз купил свининки у одного в селе… В колхозе сдохла свинья. Вывезли в поле и бросили. А свинья большая была. С диван! Этот типяра подобрал, засолил и стал втихую по дешёвке продавать незнакомым. Вот я и напоролся на этот крючок…
6 июля
Головомойка
Прошла зима, настало лето, –
Спасибо партии за это!
За то, что дым идёт в трубе,
Спасибо, партия, тебе.
За то, что день сменил зарю,
Я партию благодарю!
За пятницей у нас суббота –
Ведь это партии забота!
А за субботой выходной.
Спасибо партии родной!
Спасибо партии с народом
За то, что дышим кислородом!
У моей милой грудь бела –
Всё это партия дала.
И хоть я с ней в постели сплю,
Тебя я, партия, люблю!
Юрий Влодов
Целый месяц московская комиссия проверяла работу нашей редакции. Рыла, рыла и чего нарыла?
Сегодня доложит на генеральной головомойке.
– У газеты нет линии, – брякнул на комиссии завсектором печати ЦК КПСС Морозов. – Она оторвалась от дел обкома комсомола, не является его органом. «Молодой коммунар» – орган дешёвых сенсаций. Всякие, простите за грубость, глупости печатаете. С облаков надо опуститься на землю, идти от земли. Вот поэт из Москвы в девятнадцать лет пишет о смерти. Москвич! У вас своих долбаков не хватает? Конечно, смерть в нашей жизни присутствует, но зачем о ней писать? Не лучше ли писать о трудовом энтузиазме молодых тружеников, о великих свершениях партии в разрезе построения коммунизма? Сам редактор критикует обком! («Дважды два не всегда четыре»). Носкова пишет всякую белиберду об учителях, играет на руку хулиганью. Видите, ей не нравятся хорошисты. В двоечниках всё счастье!.. Конищев о зарплате. Кто он по образованию? Историк? А что же он фантазирует так глупо: «Платить надо за физическую, нервную потерю труда. По результатам!» И ещё: «Рабочий тратит больше труда, чем директор завода или председатель совнархоза, а получает меньше». На руку кому эта гнилая философия? Что, поссорить детей и отцов? Что за анкета «Человек родился и спросил, тот ли он или не тот?» Конечно, не тот! А это что за рубрики: «Кому из взрослых я не подал бы руки?», «С кем бы я пошёл в огонь и воду?»
Малинин, первый секретарь обкома:
– Всех критиканов мы вызовем на бюро. Примем радикальные меры. Ваши мнения?
Чубаров:
– Можно пять минут перерыва? Посовещаться.
В большую комнату сбежались все наши. Сговариваются, что и как говорить.
– Почему сегодня среди нас на эшафоте нет дорогого Евгения Павловича? – спрашивает Смирнова.
– О-о… – вздыхает Северухина. – У тебя, Валюша, на глазах аля-ля? Не видишь? Волков у нас мудрее зайца. Как кликнут сбегать на эшафот – он тут же выбрасывает белый флажок. Больничный. Я болен! Лежачий. А лежачего не бьют. Бьют, ещё ка-ак бьют! Судя по сегодняшней разборке, нашего Женюсю скоро махнут. Будем отбиваться своими силами. Только без эксцессов!
И снова продолжение разборки полётов.
Чубаров, ломаясь:
– У меня претензий к докладу нет. Добавление к справке. Вот тут говорилось, что мало пишем мы о труде молодёжи. Это неверно. У нас есть прекрасная рубрика «Институт труда и таланта». Ведётся более года. Отличные материалы. Почему это не замечено?
Я чуть не подпрыгнул от гнева. Вот сволота! Лично я веду эту рубрику, а он преподносит всё дело так, будто он персонально тянет весь этот «Институт».
Чего ж греть озябшие ручки у чужого костра?
12 июля
Павленко:
– Толя! Дай дуб.
– Нету.
– Толя, не дашь – потеряешь друга, – тукнул он себя кулаком в грудь.
– А дашь – потеряешь и друга и деньги!
– Толя! «Деньги портят человека, когда они постоянно у других». Верно подмечено. Но ты кончай пальцы гнуть.[86] А сельский материал надо печатать?
– Надо.
– А у меня места нет. Так что учти, Толя… Мда-а… Ясный палтус![87] Божественную тягу к бухенвальду[88] чаем из тульсого самовара с тульским пряником не уломаешь. А тут ни одна бляха-муха-целкотуха-заебуха не даёт дуба взаймы. Совсем киздец![89] Неужели не удастся сегодня нырнуть в стакан[90] и надёжно уйти в пампасы?[91] Хоть тащи свои яйца в ломбард или садись на ОРЗ![92] Не-ет, этому не бывать… Есть про что подумать в самый раз у бутылки…
Ничего. У алкашного ответственного секретаря мы и без подмазки прорвёмся!
