Анастасия Тарчокова
Свет в темноте
– У вас есть DeepBlack? – обратился к ней посетитель. Он повернулся к ней лицом и Мэй увидела, что его переносица больше в два раза и пульсирует красным. Она зависла.
– Чувак, что с твоим носом?
– Гайморит задолбал. – он потрогал кончик носа – неужели сопли потекли, уф, нет. – Погоди. Как ты поняла?
– Там такая жесть. – Мэй завороженно смотрела на него.
– Где? В носу? Ты че, ясновидящая?
Мэй очнулась:
– Я? Нет. Так. Че тебе надо?
Он ушел, а Мэй крепко задумалась. Происходила какая-то неведомая хуйня и нравилась она ей все меньше. Когда после обеда пришел владелец магазина, Мэй поняла, что у него гастрит, хронический, хоть он об этом никогда и не говорил.
Мэй одолжила чьи-то черные очки – их забыли, они давно валялись в подсобке и, стараясь ни на кого не смотреть, шла побыстрее домой. Шишки должны были выветриться уже давно, а эта херня только набирала обороты.
Дома началась лихорадка – Мэй лежала под тремя одеялами и ее все равно колотило от холода. Где-то вдалеке пиликал телефон, потом перестал – наверное, сдох, – вяло подумала Мэй, а потом подумала, что готова сдохнуть вслед за ним.
По полу ползло что-то маленькое прямо по направлению к Мэй. Мэй лежала, тряслась и смотрела как букашка приближается к ней, вырастая в размерах, становясь все больше и больше. Это был паук, который занимал всю комнату, так что Мэй начала задыхаться, но при этом продолжала мерзнуть. Когда в комнате не осталось места, паук заполнил собой все, Мэй почувствовала, что падает в темноту.
Кувыркаясь, она неслась вниз, и, похоже, что продолжалось это целую вечность. Затем она с глухим хлопком рухнула на что-то твердое и потеряла сознание.
Мэй открыла глаза и не увидела ничего необычного: она лежала на полу в своей собственной комнате. За окном светило солнце. Мэй пыталась вспомнить, что было перед тем, как она заснула, но внутри нее плескалась такая тишина, что Мэй даже собственное существование ощутила с трудом.
Телефон, подключенный к зарядке, осветил двадцать семь пропущенных. Мэй нажала на иконку Гоблина.
– Мэй, твою мать, ты где пропала?! Я уже собирался ментов вызывать! Три дня тебя прозвонить не могу.
– Какой сегодня день?
– Пятница!
Пятница… Мэй была на работе в понедельник. Потом – паук, темнота. Паук?
– Слушай, Гоблин. Принеси че-нибудь пожрать, а? – жалобно попросила Мэй.
– Ну ты ваще! Ладно, ща буду. – Гоблин скинул звонок.
Когда он пришел домой, Мэй снова начала выпадать в черную пустоту, а затем в Гоблина.
– Гоблин, перестань думать про наркоту, – попросила Мэй, – меня тошнит.
Гоблин подозрительно оглянулся:
– Ты че, мысли читаешь?
Видимо, не только, потому что любое его приближение к Мэй, отдавалась болью в ее коже. Мэй морщилась и отодвигалась. Гоблин заметил.
Он понюхал свою футболку, проверил не воняет ли у него изо рта:
– Да что с тобой такое, Мэй?
– Я не знаю. – всхлипнула Мэй, – но я чувствую все, что чувствуешь ты.
Гоблин заржал:
– Ты уже укуренная что ли? Могла бы и оставить.
Мэй поморщилась:
– Слушай, а ты после тех шишек, которые мы с Жмыхом курили, нормально?
– Как огурец.
– А Жмых?
– Да вроде тоже норм.
– У тебя скоро пульпит будет на нижнем зубе. – сказала Мэй и пошла в ванную.
Гоблин остался на кухне и проверял языком нижнюю челюсть. Мэй сидела на краю ванной и раскачивалась вперед-назад:
– Что это за дичь? Что это за дичь? – повторяла она сама себе.
Было не заперто, Гоблин вошел и сел рядом:
– У тебя все норм?
Мэй отодвинулась – сидеть рядом с другим человеком было больно. Даже если он не прикасался к ней телом, она ощущала что-то другое, невидимое, но понимала, что это тоже Гоблин.
– Ты на меня обиделась? – Гоблин не знал, обижаться ли ему на это поведение, или Мэй съехала с катушек и ей нужна помощь. Честно говоря, он и сам знал, что туповат, особенно для таких сложных вопросов.
– Слушай, Гоб, спасибо за жрачку. Ты иди, я что-то себя плохо чувствую. – попросила Мэй.
Вечером она вышла на улицу и на нее обрушился водопад людей. Очень много людей. Она никогда не думала, что вокруг всех так много. А сейчас чувствовала буквально каждого – получался какой-то салат из чужих чувств и собственных реакций на них. Мэй даже не ушла далеко от дома, но снова почувствовала слабость.
Она рухнула на ближайшую скамейку на детской площадке. Мамки со скамейки напротив стали насторожено поглядывать на нее, наверное, подумали, что обдолбанная какая-то. А какая она на самом деле?
Взгляд Мэй притянули малыши в песочнице. Их было трое, три солнышка, три светлых комка. Мэй залипла, глядя на них, так ей было хорошо. Поэтому говорят, что дети, это цветы жизни? Они не шумели как взрослые, не были желтыми, серыми или голубыми. Маленькие человеческие детеныши. Мэй улыбалась. Что же, ей теперь в детский сад идти работать, раз ее стало так переть от детей?
Двое пацанов, лет по десять, сидели на горке, впялившись в телефон, изредка перебрасывались фразами, но больше просто пялились в экран. Их глаза чернели и западали, Мэй могла поклясться, что видит, как они проваливаются внутрь лица, а лбы становятся все больше, хмуро нависая над лицом. На глазах Мэй, в прямом эфире, эти двое тем быстрее превращались в уродцев, чем дольше пялились в телефон.