Анастасия Графеева
Танаис
Ее дорогой профэссор капался в своих бумагах. Оставаясь верен себе, он был неряшлив с документами и безупречен во всем внешнем. Аля пожалела, что он ни капельки не поседел и его черный, вьющийся волос по-прежнему производит впечатление, как впрочем, и внушительный рост, широкие плечи…
– О! Альбина Дмитриевна! Как поживаете?
Алю больно кольнуло ее собственное отчество. Казалось, что если бы не оно, то профэссор и не вспомнил бы ее имени.
– Как Дмитрий Львович?
– Да нормально у нас все.
Али, почему то не хотелось, чтобы он знал, что они с отцом поживают совсем по—разному и далеко друг от друга. С самого утра внушительная тень отца ходила за ней попятам. И когда сквозняком захлопнуло дверь аудитории за ее спиной, Аля знала, что ветер тут не причем.
– Алексей Алексеевич, у меня к вам дело.
Увидеть профэссора воочию было слишком рискованным шагом. Аля не знала, как поведет себя, не знала, что почувствует. За последнюю пару лет время перестало представлять ценность, а пространство вокруг превратилось в стоячую воду. Казалось, хлопни он в ладоши эта дремотная тишь, эта затхлая глушь могла потревожиться.
В дни Алиного студенчества все девчонки потока были влюблены в Алексея Алексеевича. И всем как будто было от того весело. Девчонки подтрунивали друг над другом, старательно заигрывали с преподавателем, Алексей Алексеевич отшучивался, как мог. Только Але было невесело. Ее любовь царапала. А она в отместку царапала по вечерам бумагу, жгла, рвала и ненавидела свои первые в жизни любовные стихи.
Однажды на паре Алексей Алексеевич спросил у Али, не знает ли она некоего Дмитрия Львовича, носящего одну с ней фамилию, и был рад услышать, что это ее отец. Он сказал, что был его студентом и попросил передать привет. После того он стал к Але как будто бы внимательнее, стал ее выделять.
Четыре года Аля мучилась своей любовью и самое ужасное, что подозревала профессора во взаимности. И когда надо было выпускаться, ей показалась, что для объяснений им просто не хватило времени, и Аля поступила в магистратуру. На первой же проверки конспектов она написала в своей тетради «Все взаимно» и положила в стопку на его столе. «Проверено» ответил Алексей Алексеевич ниже ее послания, как писал всем, чьи конспекты просматривал. И на этой же паре разразился их жуткий спор, в котором Аля ссылаясь на умозаключения своего любимого Клода Леви-Стросса доказывала, что их предки придумавшие колесо ничем не уступают в практичности и логическом мышлении тем, кто в более позднее время изобрел автомобиль. Алексей Алексеевич спокойно, даже сильнее понижая голос, чем делал это обычно, чтобы привлечь внимание аудитории, настаивал на присущем древнему человеку мистическом мышлении. Аля поняла, что холод и отстраненность, с которой он отражал любой ее выпад, это и есть ответ на ее послание в тетради. Больше не имело смысла оставаться в магистратуре.
– Может, вы знаете, кто на этой фотографии рядом с моим отцом?
Алексей Алексеевич взял из Алиных рук фото и поднес ближе к лицу.
– А почему вы не спросите у самого Дмитрия Львовича?
– Я пишу статью о нем для журнала. Хочу сделать для него сюрприз.
Профэссор радостно рассмеялся.
– Неужели это Степан Витальевич?! Его сложно узнать. Он здесь такой молодой… Он преподавал у нас археологию.
Это была первая победа. После вчерашнего дня проведенного за книгами Али начало казаться, что она в тупике. Справочник по Семиотики, Мифы древней Греции, Устройство греческих полисов – нигде не было ее змейки. Только на папином фото, только у нее в кармане. Кто перерисовал вещь? Зачем? Почему ее, а не любую другую находку в Танаисе? И как она оказалась у того деревенского копателя?
– А сейчас он преподает, не знаете?
– Умер. В прошлом году. Ему уже за восемьдесят было.
Алексей Алексеевич повертел фотографию, прежде чем вернуть Але.
– А это что—то значит, да?
Он указал на нарисованную на обороте вещь.
– Я не знаю.
– У Степана Витальевича на надгробии такая выгравирована. Я думал, это что—то значит…
Аля пожала плечами и забрала фотографию.
– Была рада вас увидеть, Алесей Алексеевич.
– Взаимно. Все взаимно, Альбина Дмитриевна. Предавайте папе привет.
Алексей Алексеевич оторвал клочок от первого попавшегося листка, написал на нем свой номер телефона и подал Але.
Безутешная вдова
Павлик с Алей шли по адресу, который им любезно предоставили в деканате университета, где Алин папа некогда был деканом, а интересующий их Степан Витальевич преподавателем археологии.
– Зачем тебе я?
– Там будет безутешная старушка. Ее муж умер год назад, думаю в таких делах год – это не много. Мне надо ее кое о чем поспрашивать. Ну она скорее всего начнет плакать и все такое. Нужно будет ей сказать чего-нибудь жизнеутверждающего, пожалеть, наверное. Для этого и нужен ты.
Дом Степана Витальевича находился в частном секторе на окраине города. От остановки идти было далеко и все время вверх в гору.
– Тебя жена простила?
– Пока нет. Говорит ей еще больно.
Прежде чем позвонить в звонок, отдышались, отерли пот со лба. Их, как и положено, облаяли – два черно—белых спаниельчика. Потом вышла хозяйка. Аля недоверчиво покосилась на табличку с адресом на заборе, потом еще раз оглядела женщину.
– Нам нужна Капустина Мария Александровна, жена…
– Да, да, это я.
Вдова Степана Витальевича была женщина слегка за шестьдесят, с обесцвеченными волосами, стянутыми заколкой на затылке, с крашеными в едко розовый губами, в легком брючном костюме лимонного цвета.
Аля представила их с Павликом, рассказала о том, что они по заказу университета пишут статью о преподавателях исторического факультета, в том числе о ее покойном муже. Сказала, что у них буквально несколько вопросов, и много времени они не отнимут.
Мария Александровна пригласила их войти, а веселые спаниельчики проводили до плетеных кресел, стоящих в тени раскидистой акации.
– Мы очень соболезнуем…
Аля мысленно похвалила Павлика за такое начало, и себя за то, что сообразила взять Павлика с собой.
– Да, да… Знаете Степан Витальевич прожил долгую и достойную жизнь. Что бы вы хотели знать?
Аля хотела знать про вещь и Степан Витальевич ее совсем не интересовал.
– Каким он был человеком?
– Он был добрым, умным, профессионалом своего дела.
Мария Александровна замолчала. Павлик сочувственно поджал губы, расценив ее немногословность и отстраненность, как замаскированную боль по ушедшему супругу.
Аля вытащила из сумки фотографию и подала ее вдове.
– Это мой отец со Степаном Витальевичем, на раскопках Танаиса.
Мария Александровна улыбнулась фотографии.
– Да… как он любил свои раскопки! Он мог говорить о них часами. Стоило только задать вопрос, так он всю пару мог без остановки, размахивая руками, с горящими глазами рассказывать о своих поездках, находках. Он был такой, знаете, страстной натурой. Археолог во втором поколении. Отец с детства таскал Степана с собой в экспедиции. А я была студенткой Степана Витальевича. Мне, смешно вспомнить, приходилось самой его завоевывать. Он как будто кроме науки ничего вокруг себя и не замечал. Но как-то мне это удалось. Сразу после выпускного мы поженились. Но он все по-прежнему, пока холодно преподает, как только потеплеет в экспедицию. Я поначалу с ним ездила, а потом дети, уже не до того. А вы не записываете?
– Нам деканат выдал биографию Степана Витальевича. Там: год – событие. А мы хотели такую, как это сказать, эмоциональную составляющую.
Вдова понимающе кивала. У Али замерло сердце, когда Мария Александровна заглянула на оборот фотографии. Узнает ли она вещь?
– Восьмидесятый год? Это последняя его экспедиция. Как раз Валерка у нас родился. После Танаиса он больше никуда не ездил. Остался преподавать, но знаете, он уже не был таким, как раньше… Он сильно изменился. Продолжал рассказывать про раскопки, но его как будто перестало это все увлекать. Стал ко мне внимательней, с ребенком все нянчился…
– А вы не знаете почему?
– Нет.
Мария Александровна отдала Але фотографию так поспешно, будто ей захотелось срочно от нее избавиться.
– Да, с появлением детей в жизни все меняется, особенно приоритеты.
Павлик смог заполнить неловкую паузу и Мария Александровна отблагодарила его приятной улыбкой.
Вдова уже собиралась вставать, как Аля спохватилась:
– Знаете, мы с отцом были на кладбище, и к Степану Витальевичу заходили, у него такой необычный памятник…
И у Али по спине пробежал холодок, точно как в тот момент, когда она приблизилась к могиле археолога. Она смотрела на вещь, а та с гладко-черного взирала на нее. В лице мужчины на надгробье Аля узнала того человека, что стоял рядом с ее отцом на фотографии с Танаиса. Ниже восемь строчек в стихотворной форме – высокопарно об ушедшем. Все это было обрамлено витиеватым орнаментом, который в правом нижнем углу, будто печатью, скреплялся точной копией того, что Аля уже несколько дней носила с собой повсюду.
– Это от его студентов. На похоронах ко мне подошел мужчина, сказал, что учился у Степана и от лица его учеников, в знак благодарности, хотел бы поставить ему памятник. Я, если честно, была в таком состоянии… Я была благодарна ему за участие.
Весь обратный путь от дома вдовы археолога до остановки Аля вертела в пальцах вещь, не вынимая руки из кармана. В другом кармане лежал свернутый до размера ногтя листок бумаги с номером профэссора, его Аля лишь изредка касалась.
– У тебя дети есть?
– Да. Дочка. Алена. Ей четыре.
– И что ты сильно изменился из-за ее рождения?
– Ну… не особо.
В активном поиске
– Ты давно не звонила.
Аля только хмыкнула в трубку. Обычно, она набирает Павлику, когда он нужен. А тут звонит сам, да еще так рано. Аля лежала с книгой в постели, ее во сне осенило, что можно просмотреть справочник по геральдике, вдруг вещь окажется гербом, отчеканенным в металле.
– Как твоя статья?
– Какая статья?
Аля встала и отдернула штору. Зря она Павлика ругала, солнце так и брызжет в окно, наверное, уже полдень.
– Про историков из университета.
– А, эта. Да никак. Я в тупике. Помнишь, вдова рассказывала про мужчину, который поставил памятник Степану Витальевичу? Вот он мне нужен. А я даже имени его не знаю.
Але подумалось, если она вот так легко, чуть безразлично скажет вслух о своей боли, то может и сама поверит, что это ни конец, ни катастрофа.
– А есть фото памятника? Я попробую узнать.
Аля задернула штору, угукнула в трубку и отключилась. Трясущимися пальцами, которые то и дело ошибались, норовя отправить ни то фото, и ни туда, наконец, отослала Павлику фотографию надгробия.
Чтобы немного успокоиться, Аля еще какое-то время полистала книгу. Чем должна оказаться вещь, чтобы Аля могла сказать, что все эти поиски были не зря? Монетой, принадлежащей народу, в связях с которым греков даже не подозревали до этого Алиного открытия? Или фамильной ценностью некоего господина, на чьи мемуары сможет в этом расследовании выйти Аля и с их помощью доказать, что раскопанный в ростовской области город, никакой не Танаис, потому что этот господин никогда в Танаисе не был? Или знак некоего ордена, владеющего тайными знаниями, или ключ, с помощью которого отодвигается стена в скале и впускает в пещеру полную золота? Так недолго договориться и до зеленых человечков обменивающих вещь на подопытных рабов у их господ, усмехнулась Аля и обнаружила себя идущей в магазин.
Похватала наскоро с полок каких-то консервов, взяла булку хлеба, чай в пакетиках и шоколадку. Аля торопилась, дома ждали книги по искусству, которые она притащила вчера из центральной библиотеки. Наскальная живопись, репродукции картин, фотографии скульптур и барельефов – где угодно могла оказаться ее змейка, вплестись в узор нарядной капители или спрятаться в уголке фрески, как делала это на памятнике Степана Витальевича.
