полная версия

Алла Черкасевич
Оглянись и будь счастлив

Миша вернулся в родное Косище.

Зима: снежно, морозно. Родная калитка, прочищена снежная дорожка от калитки к хате. Дед Никита грелся на печи, и, конечно, был один в хате. Обрадовался возвращению сына несказанно. «Есть в селище работник!». К выходным в хате собрались сёстры с мужьями, друзья деда. Подвыпившие свояки наперебой рассказывали Михаилу, как счастливо он будет жить в Косищах: хата, можно сказать, уже есть, или можно построить; главное – жениться, а там – своё хозяйство (вкалывай, ешь-пей сколько хочешь). «Не жизнь, а малина», – думал скептически Миша. Но, что делать – надо жить. Здесь он был среди своих. Сёстры довольны тем, что столкнули ответственность и заботу об отце на Мишу. Жизнь сестёр в своих семьях тоже не была лёгкой и радостной из-за мужей-деспотов. Григорий своей целью в жизни поставил крепкое хозяйство: две коровы, телята, свиньи и много другое. Работал Григорий водителем в колхозе, уходил на весь день, а в страду – почти на сутки. Всё хозяйство было на Броне, маленькой худенькой женщине. Она выбивалась из сил, звала на помощь Ольгу. Ольга прибегала в Косище и в хате отца пол помоет, и в хозяйстве Брони и корову подоит, и свиней покормит, и детей посмотрит (накормит, спать уложит). Броня с годами становилась всё суровее, замкнутее, злее.

У Ольги жизнь не ладилась. Не было у них с Петром детей. После того, как однажды летом Ольга оказалась в больнице, потеряв сознание из-за внематочной беременности, она вернулась в хату свекрови. Пётр Ольгу не навещал. Зато Григорий собрал в полуторку Броню и Устинью завёз их в больницу в Петриков. Ольга была не довольна свиданием с сёстрами: «Зачем кричать, гомонить. Ничего не измениться». Свекровь Ольгу ела поедом: «Были бы у меня внуки, я бы их смотрела, а так, Петро, гони её, заведи в лес и брось». Петро отмалчивался, или невнятно отвечал, что его Ольга устраивает: «Смачно готовит». Но однажды «крепко выпив», поддался на упрёки матери, схватил ружьё и кинулся к Ольге: «Убью!». Гонялся за Ольгой, пока та не спряталась за сараем. Утром Ольга побежала через лес в Косище. Забежала со своим горем к Устинье. Сестра ей посоветовала не терпеть, а вернуться в хату к отцу. Ольга возразила: «А, твой Есип мне прохода не даст! Ты же первая меня прибьёшь». «Да, Есип одинокую молодую бабу не пропустит», – раздосадовано молвила Устына. Старик Никита выслушал дочь и со вздохом вымолвил: «Бывает…» Ольга вернулась в Бабуничи, жалея себя: «Куда мне бедной деться?» Пётр сделал вид, что ничего не было, потому что он ничего не помнит.

Строг был Никита с внуками, детьми Брони. Валю и Колю отправлял назад домой помогать своей матери. А к младшей, Светке, относился по-особенному. Девчонка – егоза. Не похожа ни на кого из родственников, что-то в ней было цыганское: тёмно-каштановые волосы, круглые карие красивые глаза, а нос курносый – кнопочкой; активная, непоседливая, разговорчивая, своенравная и даже при тяжёлой жизни капризная. Только её брал Никита с собой, когда шёл доставать мёд из бортней. Сам залезал на дерево, отрезал кусочек мёда и спускал на верёвочке вниз. Светка сидела под деревом и наслаждалась мёдом диких пчёл.

Хотя Никита с хозяйством справлялся сам (иногда Ольга навещала отца, Никита особенно стал ценить вымытую чистую подлогу). Отец Никита был категорически против вступления Михаила в колхоз. А никто его и не спрашивал. Жители Косищ должны были обрабатывать несколько гектаров земли. Живёшь – работаешь. Побывал Михаил на МТС, посмотрел на колхозные тракторы и полуторки. Пошёл учиться в Муляровку на водителя полуторки. Нравилось ему водить машину. В колхоз не пошёл: грязные какие-то они все. На косищских гектарах работал: и пахал, и сеял, и жал, и копал. Падал от усталости. В свободное от сельхозработ время ремонтировал хату. Бревенчатый дом был старым, перевозили его несколько раз, брёвна местами крошились, образовывались дыры. Михаил замешивал глину, и отчаянно вбивал её в стены. Удалось вместе со свояками перекрыть крышу. Миша чувствовал, что не обладает недюжинной силой, которой обладал отец, и которая нужна для крестьянской жизни. Предложили Михаилу машину с киноустановкой. Не просто крутить баранку, а ещё показывать фильмы, правильно заправлять, собирать деньги за киносеанс, выполнять план. Киноаппараты старые, ленты старые, деревенская молодёжь вечером всегда навеселе. А потом ночью приходилось ехать домой. Платили копейки. Уволился. А ещё какая-то странная болезнь подкинулась. Нет, Миша чувствовал себя нормально, но отец поутру вёл с ним странные расспросы: «Как спалось? Вставал ли? Помнит ли куда ночью ходил?» Миша спал и ничего не помнил. А дед не раз наблюдал, как сын вставал, выходил во двор, подходил к хлеву, возвращался и ложился спать. Миша в «лунатизм» верить не хотел. Сёстры, узнав о необычном поведении брата, решили, что болезнь возникла от ужаса, перенесённого на службе в армии. Дед Никита водил сына к бабке-шептухе. Больше ночных выходов не было, но вспыльчивость Михаила стала проявляться всё сильнее.

Не нравилась жизнь в деревне: непосильная физическая работа, грязь, пьянство, нужда. Большую часть заработанных денег (как правило от продажи мёда) старик отдавал Ивану. Иван иногда приезжал из Пинска, любил погулять, обязательно выпить. «Вот, где Ваши деньги», – гневно говорил Михаил, указывая на Ивана. Отец Никита молчал, жалел младшего сыночка и, наверное, понимал желание выпить. Никите в Мише нравилось трудолюбие, «ловкость на все руки», рассудительность, даже особенная серьёзность (с кем бы из детей старик Никита хотел жить, так это с Мишей), но, к удивлению Никиты, рюмочка самогона не доставляла Мише радости, хмель у него был дурной. А Михаила возмущало капризное, конечно неумное, пьяное состояние старого отца. Как-то приладил дед далеко в лесу самогонный аппарат. Пришло время забирать спасительную влагу. Дед, конечно, не устоял, напробовался «первака». Миша погрузил бидон с «горящим заработком» на санки, рядом сел захмелевший «весёлый» дед. Всю самогонную конструкцию по неглубокому снегу потащил Миша. Дед без умолку говорил, Миша упирался изо всех сил, тянул лямку. Деду надоела безучастность, серьёзность, равнодушие Михаила, пьяная злость овладела им, толкнул он бидон с самогонкой. Водка разлилась и быстро впиталась в снег. Природная безалаберность взяла верх в пьяном сознании Никиты. Он чувствовал себя отомщённым за трезвость, правильность, серьёзность Михаила. Конечно, Миша не бросил пьяного отца зимой в лесу, но обида росла в душе.

Жить так, как прожил свою жизнь отец Никита, Миша не хотел. За трудодни, «палочки», в ведомости, Миша считал, работать бессмысленно, надо деньги зарабатывать. Прослышал Михаил, что в Березняках, что в 10 километрах от Петрикова и в 8 километрах от железнодорожной станции Копцевичи, на осушённом болоте ведётся добыча торфа; с рабочими расплачиваются деньгами. Миша рванул туда. Березняки полностью были сожжены оккупантами во время войны. После войны было восстановлено несколько «селищ», жило около 60 жителей. В одной из хат Миша и снял угол. Миша почувствовал свободу: ни командиров тебе, ни строгого отца, ни претензий сестёр. Днём вкалываешь, вечером отдыхаешь. Отец справлялся сам. Ивана призвали в Армию, и служил он в Ленинграде!

А Михаилу глянулась дочь хозяйки Мария. Хозяйке-вдове очень нравился работящий парень, хотела бы она заполучить такого зятя. Мария – молоденькая, симпатичная русоволосая, голубоглазая девушка, которая недавно проводила любимого парня в Армию, и обещала ждать его возвращения. Но Мишка приставал со своей любовью, мать давила. И сыграли свадьбу (не просто свадьбу, а расписались по советским законам), столы накрывали в Косищах. Сёстры были довольны, что Мишка осядет в Косищах в родной отцовской хате, да «будет батьку доглядать», да и «свои» будут рядом. (Броня нуждалась в помощи. Господь или родители не наградили её такой силой, как Ольгу. Никита был «бесконечно строг» с внуками, по словам старшей внучки Вали, не разрешал бессмысленно бегать по двору или сидеть на лавке. Броня считала долгом Ольги помогать ей, потому что дед не хотел помогать, матери не было… «Хорошо, чтобы и Мишка помогал», – рассуждала Броня). Но Мишины сёстры не повеселились всласть, не поиздевались традиционно над Молодой. Ольга и Броня притихли, потому что Мария всю свадьбу проплакала. Сёстры пожали плечами и разбежались по своим хозяйствам. Мария грустила, но своё приданное (особенно выделялся «венский» шкаф) перевезла в родовое гнездо Михаила. Тем временем, Мише предложили работу продавца в сельпо в Куритичах. «Нормальная работа», – считал Михаил, – «Не надо пуп надрывать. Только будь серьёзным, всё правильно считай».

Мишино тщеславное самолюбие уже шептало ему о том, что может он поймал Жар-птицу в торговле? Молодая жена приходила в магазин, как в свою собственную лавку, брала рулоны ситца, полотенца, платки, буханки хлеба. Часть вещей оседала в фамильном шкафу, часть пропала неведомо куда. Михаил доверял молодой жене, был уверен, что никуда она не денется. «Вон, сёстры терпят своих мужиков, о семьях думают, о хозяйстве». Но Мария ненавидела Мишку, хитрила, воровала из магазина, что могла; переписывалась с любимым; тайно сделала аборт. Однажды, заранее зная, что в хате в Косищах никого не будет, договорилась с водителем бортовой машины. Поставили машину во дворе и взялись грузить всё имущество Марии. Погрузили «венский шкаф». Дед Никита издалека увидев открытые ворота, почуял недоброе. Прокрался за машиной к хлеву, метнулся к двери и закрыл дверь снаружи на замок. Ох, Мария и голосила, кричала, обзывала деда последними словами, пыталась выбить дверь, но окна бить побоялась. Дед прикрикнул, что вызовет милицию из района. Осень. Уже стемнело, когда с работы, из магазина в Куритичах, вернулся Михаил. Выпустил из хаты Марию с шофёром. И поехали они втроём: водитель, бывшая жена и «венский шкаф»; растворились в темноте навсегда. Миша готов был провалиться сквозь землю. Беда не пришла одна: в магазине – ревизия. Объявилась большая недостача. Условие ясное: или возместить недостачу, или суд и тюрьма. Миша вернул в магазин всё, что не увезла Мария. Но этого было мало. Дед продал и мёд, и сало. Мало денег.

Незадолго до Мишиной свадьбы, Ольга купила себе шикарную, по послевоенным временам, вещь – плюшевый жакет. (Плюшевый жакет в простонародье назывался «плюшкой», в некоторых сёлах Украины «манаркой». Он шился из плюша, хлопковой или шерстяной ткани с ворсом, подбивался ватой, имел полукруглый воротник и большие пуговицы. Достать «плюшку» было чрезвычайно трудно, их продавали по спискам лучшим дояркам, свинаркам. Особой популярностью и сельским шиком, модой, считалась баба в штапельном платке, плюшевом жакете, длинной юбке и валенках (или бурках). Ольга ради родного «браточка» наступила на «горло» своей красоте, продала «плюшку», а деньги отдала Мише. Этих денег как раз хватило, чтобы покрыть недостачу в магазине. Миша был напуган, обижен, подавлен и совершенно свободен.

Забежала как-то Ольга к отцу в хату, за обедом состоялся откровенный разговор. Ничего кроме как: «Женись», – крестьяне посоветовать не могли. А Миша рассказал, что любил девушку, которая осталась жить на Урале, хотел жить и работать в авиационных мастерских, как слесарь, в городе Кривой рог. Мечтал в этом городе построить семью с черноглазой уралочкой. «А куда я сейчас её привезу?», – спрашивал родственников Миша: «Она образованная, сирота, городская, крестьянскую жизнь даже не видела, ничего не умеет делать». Ольга негодовала: «Надо брать свою девку. Девок незамужних полно. Хата батькова – считай твоя». Всем было понятно, что Иван в Косище не вернётся. В Ленинграде он поступил учиться в техникум на топографа, работал.

Миша подался искать работу в городе, вернее в посёлке районного значения, Петрикове. По переписи населения в 1959 году в Петрикове проживало (уже!) 7,2 тыс. человек. Низина, заливаемая весной разливами реки Припять, и холмы были застроены крестьянскими одноэтажными домами со своими огородами и садочками. Уклад жизни горожан ничем не отличался от деревенского. Но в окрестностях Петрикова не всё было спокойно.

Своя семья.

Михаилу предложили зайти в военкомат. Конечно, офицер военкомата уже изучил личное дело сержанта-десантника.

Миша с трудом представлял, что за жизнь его ожидает. Главное – он будет жить в городе, конечно, ездить к отцу в деревню помогать по хозяйству. И ещё, он свободен от ужасов прежней неудачной жизни: от сбежавшей жены, от недостачи, от давления сестёр. Мише думалось, что теперь он будет самим собой, будет любить ту, которую выбрал сам, будет обут, одет, будет зарабатывать деньги, вырвется из нищеты и грязи. В январе 1961 года в военном билете появилась новая запись «В/часть 92801, командир взвода» (не было указано, что взвод военных строителей).

Миша написал очень сумбурное, с множеством ошибок письмо на Урал.

Тем временем, после инструктажа в особом отделе, машины со строителями с железнодорожной станции Муляровка двигались в лес, оставляя справа дорогу на Петриков. Уже был спилен вековой сосновый лес, расчищена площадка под строительство, построены первые бараки-казармы. Предстояло строить много и качественно: арочные бетонные сооружения, огромные гаражи (ангары), командные пункты, узлы связи и многое другое. Как стройка была не похожа на службу в ВДВ. Никакой военной или строевой подготовки, бывшие зеки или разгильдяи. Мишу слушать никто не собирался, тяжело было организовать людей для работы. А план никто не отменял. Опять Миша в подчинении, и без особого уважения. Уставал сильно морально и физически, днями, сутками работал в холоде и грязи.

Пришло письмо от Таси. Она, как и прежде жила на Урале, работала в детском доме. Миша быстро написал ответное письмо со своими планами на будущее. Написал, что служит в Армии, живёт в городе! Писал, что, летом у него будет отпуск, он обязательно приедет и заберёт Тасю с собой! Тася ответила, что обязательные годы по распределению уже отработала и может сама распоряжаться своей судьбой. Миша от неожиданности впал в смятение. Но собрался и написал, как он думал, письмо настоящего серьёзного мужчины: «Приезжай, пора вступать в законные супружеские отношения». Написал, как доехать до станции Муляровка. В выходной съездил к отцу и рассказал, что «выписал» себе невесту. Дед Никита только хмыкнул: «А что она умеет делать?», «Танцует хорошо», – ответил, вспоминая нежный образ, Миша. «Танцами каши не сваришь», – махнул рукой разочарованный отец.

Приблизительно в середине февраля 1961 года на станции Муляровка Миша встречал с поезда Тасю. Приехала она в бостоновом тёмно-синем пальто с каракулевым воротником, в фетровой круглой шляпке, ботиночках, с чемоданом.

Миша снял комнату в доме на улице Первомайской, 2. (Выше располагался Дом Культуры). В комнатке помещалась кровать с никелированными спинками – её уступили Тасе, и раскладушка, на брезенте которой спал Миша, укрывшись шинелью. Тася присматривалась, раздумывала, а не поехать ли ей в Узбекистан к Клаве? Удивила Тасю погода. Когда на Урале в феврале трескучие морозы и метели, здесь, в Белоруссии, светит солнце, тает снег у журчат ручейки. Долго раздумывать Тасе не пришлось. В один из вечеров, придя в комнатку, Миша объявил, что подал заявление в ЗАГС: «Через 2-3 дня распишемся». Тася, «ни рыба, ни мясо», подчинилась воле энергичного, быстрого, решительного молодого человека. Наступило воскресенье 19 февраля 1961 года. Тася и Миша шли по подтаявшему снегу в центр Петрикова. Зашли в раймаг. Тася предложили купить что-нибудь на память: «У нас ведь сегодня такой день!». Купили две овальные настенные картинки-фотографии тропических пейзажей побережья Сочи, вино и три рюмочки. Расписал их немолодой мужчина, явно инвалид войны. Тася предложила Мише открыть бутылочку вина, поблагодарить работника ЗАГСа и поздравить их, новобрачных. Тасе этот жест казался очень городским, интеллигентным. Таки, рюмочка вина на ветерана войны произвела впечатление, никто и никогда его не угощал на рабочем месте. Он поздравил молодых.

Таисия и Михаил вернулись в дом на улице Первомайской. Миша пригласил двух сослуживцев-сверхсрочников. Хозяйка накрыла на стол и ушла к соседке. Тася была тронута вниманием хозяйки и побежала за ней к соседке. Молодые мужчины пригласили за стол хозяина – деда Ивана Петровича, инвалида без ноги. Пришла и хозяйка. Тихо и тепло посидели. Хозяйка выдала молодым в эксплуатацию две подушки.

Хозяева были, по мнению Таисии, людьми интересными, впрочем, как и большинство в Петрикове, говорили с акцентом, на распев, с ударением на последнем слоге, «гэкали». Например, спрашивали у хозяйки: «Как Ваша дочкá?». У четы хозяев были две взрослые дочери, работали в торговле, одна из них – в обувном отделе. Хозяева: Иван Петрович и Александра Моисеевна Финдюкевич.

Таисия целыми днями была одна. Пользовалась хозяйским керогазом. За водой – к колодцу через несколько домов. Александра Моисеевна ходила с большим трудом, сильно болели ноги, вёдра с водой не могла носить, но провожала Таисию к колодцу, говорила, говорила и говорила, «философствовала» о жизни: «Человек, как цветочек: растёт, как стебелёк, тянется вверх, крепнет. А потом распускается и цветёт. А позже вянет, гнётся к земле». Таисию удивляли эти рассуждения, с людьми старшего поколения не общалась, мудрости жизненной не знала и не понимала. Мишу не понимала. И Миша не чувствовал в себе той влюблённости, которая у него была на Урале. Уехать бы к подруге Клаве в Узбекистан, но молодая женщина поняла, что беременна. «Куда теперь я одна?!»… Пыталась устроиться на работу, но учителей начальных классов в единственной школе хватало. Мишу несколько удивляло, как человек с образованием не может устроиться на работу? Тася была предоставлена сама себе. Как-то в марте забрела на рынок, и первый раз в жизни увидела мочёные яблоки. Купила одно. Очень понравился освежающий кисло-сладкий вкус яблока. Купить продукты и приготовить нормальную (вкусную, полноценную) еду, было негде.

Тася иногда обедала в столовой. Но мясо здесь, в Белоруссии, было отвратительным, отдавало тухлостью, не то, что на Урале, в детском доме Верхотурья – там мясо было свежим и вкусным. Не понимала бедная девушка, что у неё токсикоз. Миша смекнул, что молодая жена не знает откуда берутся дети. В районной библиотеке взял учебник «Акушерство и гинекология» и подсунул его Таисии для изучения. Миша находил время для поездки к отцу, виделся с сестрой Ольгой. «Как там твоя жена?», – бойко спрашивала Ольга. «Забьётся в угол и молчит», – морщась, отвечал брат. Миша не рассказывал Тасе о своей большой семье. Как-то шли Тася и Миша по Петрикову, и Миша поздоровался с мужчиной. «Кто это?», – расспрашивала Тася. «Муж моей сестры». «У тебя есть сестра?» – удивлялась Тася. «Целых три», – мысленно ответил Миша. Тася пыталась наладить семейные отношения с мужем. Этот самый молодой муж принёс мясо. Таисия расстаралась и приготовила пельмени, настоящие уральские пельмени! Миша их съел, и недовольно сказал: «Зачем мясо в тесто завернула?». Тасю обижала неблагодарность, непонимание. По весеннему теплу привёз Миша Таисию в Косище, показать отцу. Ольга – тут как тут. (Помогала и Броне, и отцу по хозяйству). Встреча прошла молча. Ольга, увидев такую не похожую на местное население, черноволосую и черноглазую девушку, не замедлила подумать: «Жидовка».

Время шло. В одно из воскресений, в качестве развлечения, Миша повёл Тасю в Фотографию. Это было их первое семейное фото: юное открытое лицо сержанта и серьёзное с надутыми губами и чёрными глазами лицо восточной красавицы в чёрном платье с белым широким воротником.

Всё очевиднее становилось, что в семье молодых людей будет пополнение, и в маленькой комнатке Финдюкевичей третий человечек не поместится. Летом молодая семья перебралась ближе к Припяти на улицу Набережную. Место низинное, почти каждую весну Припять разливалась и затапливала фундаменты домов и приусадебные участки. Хозяева недавно закончили пристройку к старому дому, её и сдали квартирантам. Семья хозяев жила очень бедно, все деньги уходили на строительство. Утром в школу отправляли старшего сына, средний ждал, когда вернётся брат и даст ему штаны, чтобы и он мог сходить на уроки. Хозяин работал завхозом, а хозяйка с тремя детьми (младшая дочь Рая) занималась домом; держали кабанчика. Но поросёнок не успевал вырасти до больших размеров. Очень хотелось есть! За комнату брали 10 рублей. Но хозяйка начинала клянчить деньги по 1 рублю уже в начале месяца: то на хлеб не хватает, то тазик новый купить, то ботинки детям нужны… К концу месяца, к дате расчёта за комнату Тася все деньги успевала выдать авансом. Молодая многодетная мать не отличалась особым тактом: «Вот ты, Таисия, из России, а говоришь по-русски не так красиво, как сестра соседки из Москвы». (Московский и уральский говор отличались сильно, но Тася этого не замечала).

Миша купил шкаф, трёхстворчатый! С зеркалом посредине! Шкаф с закруглёнными углами, обшитый шпоном под орех на четырёх широких массивных ножках.

Чем дальше, тем больше к Тасе приходило осознание того, что у неё будет ребёнок, её ребёнок. Дитя, о котором она должна заботится больше, чем о себе. Груз ответственности за маленького человека осознавался Черноглазой всё больше. Между размышлениями Тася ела много моркови. После 1 сентября, своего двадцатипятилетия, время для молодой женщины полетело стремительно: сентябрь, октябрь, ноябрьские праздники. Миша после очередной поездки в Косище рассказал, что женился Иван на коренной ленинградке. Пошёл в примаки, и живёт с женой Евой и тёщей в комнате коммуналки. К ним в эти дни поехала Ольга, хочет попасть на приём к профессору. Очень сильно сестру мучил вопрос бездетности.

В воскресенье, 19 ноября, Тася почувствовала себя некомфортно. Выпал первый снег. Миша пришёл со службы. А Тасе становилось всё хуже. Миша решил отвести Тасю в больницу. Стремительно темнело. Шли по петриковской грунтовой улицей. Тася перед собой видела только серые доски старого забора.

Таисия, конечно, помучалась, но недолго. Опытные акушерки взяли её в оборот. Черноглазая «вспоминала» маму: «Неужели и мама так мучалась, когда нас рожала?». Около девяти часов вечера Тася родила. «Девочка!», – крикнула акушерка, и следом раздался плачь. «Почему она плачет?», – простонала новоявленная мать. «Так должно быть. Радуйся! Здоровый ребёнок!». Тася увидела красного, некрасивого ребёнка.

Утром принесли ребёнка на кормление. Весила девочка два килограмма сто граммов. Бывалые мамаши рассказали, что и как надо делать, чтобы пошло молоко, как кормить, как держать ребёнка. Все женщины были местные, из больших семей, их навещали под окном, что-то передавали из еды. Зато вечером 20 ноября дверь палаты резко распахнулась, женщины закричали, Тася медленно повернула голову и увидела в приоткрытом дверном проёме прямоугольник чёрного пальто и огромные серые мишины глаза. Его отталкивала санитарка с криком: «Мужчина, Вам сюда нельзя. Как Вы сюда вошли?». Дверь закрылась. Женщины стали перешёптываться: «К кому такой шустрый приходил?». Тася молча натянула на себя одеяло. (Миша, недаром служил в разведвзводе, пробрался через запасный вход истопника). В начале декабря молодую маму с дочерью выписали. На улице было снежно и холодно. Миша и Тася принесли ребёнка в такую же холодную, непротопленную комнату. Миша растопил «грубу». Он заранее купил детскую кроватку-«колыску» из лозы, куда и положили дочь. Хозяйка дома очень трепетно относилась к малышам. Как только Михаил вышел из комнаты, подскочила к нему и умоляющим, плачущим голосом шептала: «Ты не обижайся на неё». Знала, что все мужчины хотят сына, и как хорошо, когда есть дочь! Вот у неё два сына школьника-сорванца, а радует сердце малышка Рая.

Тася была вымучена. А Миша посматривал на ребёнка и никак не мог понять на кого он похож, и какого цвета будут глаза: голубые или карие. Миша для себя решил: «Если глаза будут как у меня – серо-голубые, назову дочь Алкой, если карие, как у Таси, – Галкой». Через неделю цвет глаз у ребёнка определился. Миша в среду 13 декабря, сменившись после трудового дня на стройке, «записал» в бюро ЗАГСа дочь Аллу. Сам, как решил, так и записал. Тася какое-то время удивлялась этому неслыханному имени, называла ребёнка иногда Алей. Черноглазая и предположить не могла, что её жизнь, семейная жизнь, будет настолько тяжёлой: ребёнок занимал всё время, а ещё дом, муж, на себя совсем не было времени. Дочь всё ревела и ревела. Миша после трудовых суток носил ребёнка на руках, качал, пел песни. Одна из них «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд…». Ребёнок успокаивался под мелодию революционной песни гражданской войны, и Миша начинал дремать.

Тася вела переписку с сестрой Валей. Сестра поздравила Тасю с рождением дочери и восторженно писала: «У неё такие же чёрные волосы, как у тебя! У неё такие же чёрные глаза, как у тебя!». Тася ответила: «Дочь похожа на Мишу». Валя недоумевала, как такое может быть: у черноволосой красавицы сестры дочь похожа на белоруса Мишу?

Приблизительно через месяц ребёнка навестила не то патронажная медсестра, не то детский врач, и ужаснулась: мамаша выглядела худенькой девочкой с впалыми чёрными глазами, а ребёнок был худой и не набирал вес. Отругала молодую мать. «Если, – говорила врач, – не хватает своего молока, прикармливайте, иначе вы потеряете ребёнка». Тася чувствовала себя на этом уроке жизни двоечницей. Её никто не учил быть матерью младенца, и в книгах об этом не писали. Миша приходил в отчаяние от бестолковости жены. На следующий день Миша принёс рисовой крупы, стали готовить отвары и давать сосать ребёнку. Девочка стала поправляться, расти, меньше плакала.

Приехала из Ленинграда Ольга, решила навестить брата. Привезла две батистовые распашонки. Осталась ночевать. Для неё принесли какую-то лавку от хозяев. Ночью, когда супруги крепко спали, младенец захныкал, замёрз наверное. Ольга подхватилась, взяла девочку к себе в постель, ребёнок успокоился и уснул. (Как сильно Ольга хотела иметь своих детей! Да так и не случилось…). Вдруг в темноте кинулась к кроватке Тася, пошарила руками в пустоте. Громкоголосо вопросила: «Где ребёнок?! Нет!» Как ошпаренный вскочил Миша. Только Ольга спокойно, вкрадчиво произнесла: «Не кричите. Она у меня, спит сладко». Навестила однажды Таисию с дочерью (Миша, как обычно, был на службе) Броня. Побыла совсем недолго, осмотрелась. Но по прибытию в Косище, незамедлительно доложила деду Никите: «Плохо Мишка живёт. Даже мешка муки в доме нет». При первой же встрече Никита с горечью и болью в голосе спросил: «Как же так, Мишка, ты живёшь?». «Мы уезжаем из Петрикова». Наступил март 1962 года.

Но уже в июле 1961 года закончилось интенсивное строительство сооружений БСП-1 (боевая стартовая позиция) и БСП-2, что позволило ввести в строй стартовые площадки и сооружения, котельные, артезианские скважины, теплотрассы, водопроводные сети, электро-кабельные и телефонные линии, ограждения, здания караульных помещений. (12 километров от Петрикова). «Заказчики» торопили строителей. Работы велись ежесуточно в 2-3 смены.

«Заказчики» – 33-я гвардейская ракетная дивизия и входивший в неё 396 инженерный полк, и 981-я передвижная ремонтно-техническая база с дислокацией в посёлке Мышанка. Жилой городок в Петрикове не строили. Строители работали до конца 1961 года. Вскоре 396 ракетный полк заступил на боевое дежурство (командир полка полковник Логинов П.Н. ракетный полк со стратегическими ракетами средней дальности Р-120).

Семьи офицеров-строителей расположили в домиках военного городка на юге городского посёлка Калинковичи, крупного железнодорожного узла. В городке уже били построены дома, госпиталь. (Позже в этом военном городке разместят инженерно-сапёрный батальон 33дивизии РВСН).

Строительная рота, в которой служил старшиной Михаил, уже построила казарму-барак близ железнодорожной станции Голевицы в 13 километрах от Калинковичей.

Стояла настоящая зима. Тася к вечеру собрала чемодан с необходимым бельём, приготовила бутылочку со смесью, завернула в одеяло дочь. Пришёл Миша вместе с солдатом. Молча потянулись от Набережной вверх к автобусу. Солдат нёс чемодан, Миша – свёрток с дочерью, Тася – сумку. Автобус маленький и битком набит сельскими бабками и дядьками с клунками, проход занят. Тася пробралась на свободное место в конце автобуса. Миша на руках с ребёнком и солдат с чемоданом зашли последними. Ни встать, ни сесть негде. Миша гневно сверкнул глазами в сторону жены: «Ничего добиться не может. Сама села…». Пол ночи сидели в деревянном строении, называемом станцией. Миша с Тасей бурно обсуждали сложившуюся ситуацию пока рядом сидящая женщина не прикрикнула на них: «Ребёнок и то молчит, а вы кричите!». Пассажирский поезд с деревянными полками в ночи довёз необычную компанию до станции Голевицы.