полная версия

Алеся Агафонова
Песнь о Графине

Вслушиваясь в гипнотизирующий голос Елизаветы, я стараюсь смешать с её словами переданное мне число три.

– Что-то подсказывает мне, что зрители очень недоверчивы сегодня, – обращается Тётя Лиз как будто бы ко всем сразу и одновременно ни к одному из присутствующих. – Жаль, что не удастся мне убедить всех и их спасти, при этом погибая своей верой.

Все слушающие замерли, пытаясь вникнуть в, казалось бы, бессмысленный набор слов. После этой реплики Тётя Лиз повышает свой голос, начиная обычную программу гадания. Она тут же предлагает всем скептикам поднять вверх руку, дабы она могла прямо на их примере продемонстрировать свои способности, прежде чем изречь окончательное гадание. Проще говоря – разогревает публику. Оцепенение спадает и с актёров, которые не услышали сегодня свежих поводов для сплетен или важных напоминаний для себя. А я всё ещё стою на месте, вдыхая пыль, накопившеюся на бархатной ткани, которую, видимо, не чистили с основания этого места.

“Мне очень жаль. Удастся всех спасти, погибая?”

К моему собственному удивлению, эта фраза не оказывает на меня слишком уж сильного поражения, хотя должна была бы. Наоборот, даже приятно, что хотя бы Елизавета – самая что ни наесть любительница двусмысленности и тайн – сказала мне это, не используя тот проклятый торт. Возможно, потому что недоумение и растерянность на моём лице сегодня отражались слишком уж явно, а может, она понимала, что это её последние слова мне. Хотя я, пожалуй, чересчур драматизирую.

Выступление Тёти Лиз проходит как-то уж слишком быстро. Она возвращается к нам, при этом не бросив ни одного взгляда в мою сторону. На негнущихся ногах я выхожу на манеж, объявляя антракт и предлагая зрителям посетить ярмарку или остаться под шатром, слушая оркестр. В целом, антракт был нужен даже не для отдыха публики или артистов, просто следующий номер требовал тщательной подготовки. Нанна – ещё одна, своего рода, фокусница в нашей труппе, однако, она была самой загадочной их всех присутствующих. Нанна выступала в цирке ещё до моего появления здесь, но сколько точно она здесь живёт мне так и не удалось узнать. О ней, в общем-то, мало знают все, можно собрать буквально по крупице от каждого, так и не понимая ничего. Сомневаюсь, что даже Хозяин, обладающий кипой бумаг о каждом из нас, знает её хотя бы на двадцать процентов. Говорят, что она единственная, кто появился в цирке не из больницы, хотя выглядит она, мягко говоря, не хорошо, да и в посланиях, о которых я только вспоминала утром говорилось о девушке-рыбе. Бледная кожа, вытянутые – почти кошачьи – зрачки, слишком медленная речь, срывающая на частый кашель и, самое главное, жабры. Про себя я называю её амфибией, но когда Ноа назвал так её вслух она избегала его несколько месяцев. К её сожалению, приходится каждый раз объявлять её именно таким образом, ведь сколько бы вариантов я не перебрала, ни один не дал бы настолько точного и близкого к правде описания. Выполняет она свою работу отлично, не шумит, проблем не доставляет… Так что и мы решили не доставлять лишних проблем ей.

Ложи быстро опустели. Места, которые остались занятыми, можно было пересчитать на пальцах, а занимавшие их родители, дети которых уже умчались во двор, видели десятый сон. Именно поэтому я без опаски села на начало деревянной дорожки, ведущей прямо в центр шатра. Вечно наблюдать можно за тремя вещами: как горит огонь, как течёт вода и как Таракашки пытаются вместить огромное подобие аквариума на маленький круг манежа. Они чертыхались и ругались в голос совершенно без стеснения, а половина работников уже была насквозь мокрая из-за выливающейся через край воды. Доски скрипнули и рядом со мной плюхнулся Фокусник.

– Разве ты не знаешь, что сидеть в сценическом костюме считается неуважением к зрителям, полным неуважением?

Странно было слышать это от того, кто мало того, что не верит цирковым приметам, там ещё и успешно их нарушает. Чего стоит один только его давний выход с огромным красным зонтом! Хотя, впрочем, несмотря на это, зрителей, как обычно, было невпроворот⁶. Да и примету эту – с костюмами – в нашем цирке отчего-то игнорируют и спокойно разгуливают в нарядах для представлений до выхода на манеж. Я фыркнула, закатывая единственный глаз и стаскивая повязку. Грубая ткань на лице сегодня отчего-то ощущалась как наждачная бумага. Фокусник не проронил не слова, хотя зрелище было и не из приятных: кожа, покрытая рубцами, не оставляла и намёка на то, что когда-то на этом месте была вторая глазница. Я не часто снимала повязку, хотя и понимала, что никто меня за этот изъян не осудит, но всё же нарушать мой хотя бы с виду аристократичный образ не хотелось.

– Так о чём Вы хотели поговорить?

– А! Да, точно, – опомнился Фокусник. – Там передавали, чтобы ты после шоу сменила расписание для следующего выступления на нашей доске.

– И кто же это передал? – недоумеваю я. Обычно работой с расписаниями занимаются подручные Хозяина, которые изредка бегают туда-сюда, разбавляя праздничную атмосферу своими синими, идеально выглаженными рубашками и высокомерными взглядами.

– Это всё стены, всё стены. – пожал плечами он.

Пора начинать вести блокнот с пометками странностей сегодняшнего дня, а после вырывать из него листы и расклеивать их на стенах, соединяя красными нитками, прямо как детективы в клишированных книжках. Других вариантов сложить этот пазл в общую картину, видимо, нет. Я снова натягиваю повязку, вставая. Пора возвращаться к работе, расставление мыслей по полочкам может и подождать.

За кулисами опять суета, но уже по другому поводу. Из тех, кто выступает во второй половине шоу, остались подражатели клоунов да холоднокровные работяги. Теперь-то все готовятся к застолью, а дело это крайне непростое. Да, праздновать с самого утра может показаться не лучшей идеей, но и мы люди не самые обычные. Всё-таки поздравить Фокусника с удачным дебютом надо – традиция такая – а до вечера ждать никто не хочет. Мне остаётся надеться, что праздновать не начали уже сейчас.

Пока я вновь разговаривала с Элле на разные, притом не очень информативные и нужные, темы, зрители вновь занимали свои места. Через считанные минуты свет прожекторов потух, вновь собираясь в одну точку по центру манежа, подсвечивая воду в стеклянном кубе. Я слегка прокашлялась, под барабанную дробь выходя к публике.

– А теперь я попрошу вас обеспечить тишину для этого номера, – я шагала вокруг аквариума, при этом тоже начиная говорить тише. – Прямо на ваших глазах следующая артистка будет выбираться из цепей, находясь под водой. Прошу поприветствовать, единственная и неповторимая – девушка-амфибия!

Во время моих слов Нанна шла в окружении нескольких Таракашек, неся в руках стальные цепи. Всё внимание было приковано к её тощей фигуре в красном купальнике, который даже из темноты сверкал множеством пайеток. Уже по давней традиции, которая была в этом цирке и до меня, я, как конферансье, оставалась на манеже вплоть до того момента, пока все цепи не окутают тело Нанны. Мне вручили последний замок, которым я сцепила звенья на её запястьях и подергала за него, показывая, что всё крайне надёжно. И только теперь удаляясь я слышала плеск воды и пару вскриков из зала. Из-за занавеса я наблюдала, как захлопнулась крышка с ещё одним замком, крепче предыдущих, и как горсть одинаковых серебряных ключиков оседали на дно, перемешиваясь один с другим.

Хоть говорить о секретах своих выступлений было не принято, многие из нас были уверены в том, что никакого секрета у Нанны нет. Она всего лишь смогла применить свои аномальные способности для работы в цирке – вот и вся её тайна. Хотя эти способности, наверное, и были тем самым недоступным остальным секретом. Поэтому переживать за исполнение каждого из её номеров не стоило.

Остальная часть шоу прошла будто бы в тумане. Херд поражал зрителей своей невиданной гибкостью, выполняя элементы на специально для него подвешенных брусьях. Луис и Фил развлекали зрителей комичными сценами, главным объектом которых становилась их аномальная разница в росте. Последним, из-за небольшой замены порядка номеров, выступал Ноа. Об этом я его предупредила, и он пообещал, что со всей серьезностью отнесётся к роли артиста, закрывающего шоу. Говорил он убедительно, но теперь, объявляя его выход, рука так и тянулась перекреститься от греха подальше.

Ноа, как и несколько циркачей до него, вышел ещё до окончания моей речи. Он перехватил мою руку, не позволяя уйти с манежа.

– Если наша прекрасная конферансье не против, я бы хотел, чтобы она помогла мне с проведением этого номера!

С лож посыпались аплодисменты, пытающиеся поддержать меня или же убедить помочь наглому артисту. Я замахала свободной рукой, призывая к более шумным авиациям. Ноа оскалился и отпустил мою руку, принимая это в знак согласия. Пока он и дальше разыгрывал всю эту сцену, на манеж успели вывезти деревянный круг, а в руки метателю вложили около десятка ножей, которые он тут же распихал за пояс. Ноа был одним из самых неоднозначных циркачей в глазах публики, ведь никто не мог проверить действительно ли тот слеп. Пустые взгляды и полностью белые глазные яблоки было не так и сложно подделать, так что вся его репутация держалась на доверии зрителей. Пока что доверие тот оправдывал сполна. Тут мнения артистов из труппы расходились: некоторые считали, что он просто затуманивал чужие разумы и притуплял бдительность харизмой; другие же склонялись к тому, что посетители просто видели, как вне шатра он ощупывает новые декорации, словно слепой котёнок, или постоянно спотыкается, подметая полы своей одеждой, да и лицом заодно. В любом случае, Ноа доверяли, и это было главным.

Пока метатель всё ещё распинался речами перед публикой, я отошла к мишени. Выглядела она плачевно после множества тренировок и выступлений, но то ли сам Ноа не верил нам, то ли привязался к этому куску дерева морально, но новый реквизит отвергал категорично. Артист вновь обратил внимание зрителей на меня, при этом прося их устроить в шатре тишину, ведь ориентироваться он мог только по звукам. Я тяжело сглотнула, понимая, что выхода нет, остаётся только не слишком уж явно показывать своё напряжение и панику. Из-за занавес выглянул Фокусник, глаза которого настолько расширились от удивления, что могли бы с легкостью выпасть из своих орбит. Я ухмыльнулась ему, поднимая руки вверх и пытаясь звуками скрежетания ногтей по древесине и стуку каблуков дать Ноа понять моё расположение. Первые ножи пролетели где-то сбоку и из зала вновь послышались приглушенные вздохи. Следом лезвия очутились у моих ног, рук и финальные клинки просвистели прямо у ушей, срезая выбившуюся из причёски прядь волос. При всём этом, метатель успевал ещё и дурачится, шутливо закрывая глаза пальцами, будто бы без этого мог увидеть мишень. Ноа поднял руки, демонстрируя, что ножи в его запасах закончились. Он подошел ко мне вразвалочку и протянул ладонь в шутливом поклоне, помогая выбраться из плена окруживших меня лезвий. Свою мишень обратно катил он сам, без помощи Таракашек, махая всем подряд, иногда даже пустым лестничным проходам, а аплодисменты продолжались вплоть до того момента, пока блондин не скрылся за кулисами.

Я подняла свою трость с земли, глазами обводя ложи, при этом всё так же не смотря на чёрно-белого мужчину на первом ряду. Мне ни разу не сказали прямым текстом, кем он являлся, но если догадки мои были верны, то “конкурент” вполне себе мог расшифровать незамысловатый код, который я отстукивала, будто бы призывая к тишине. Три коротких. Три длинных. Три коротких⁷. Из раза в раз это слышали одни лишь стены, что крайне угнетало, но я готова ждать способного читать между срок сколько угодно.

– Цирк уродов “Nota Bene” благодарит каждого из вас за уделённое время. Помните: мы ждём всех вас вновь под этим самым шатром!

Акт четвёртый. Вскрытие правды.

Уже въевшиеся под кожу овации вновь облетают зал, смешиваясь с мелодиями оркестра и осыпаются на меня. Я кланяюсь и ухожу вместе с потухшими прожекторами, чуть ли не забегая за кулисы. Там меня сразу же окружают циркачи, поздравляя с окончанием первого шоу за сегодня и поторапливающие быстрее переместиться в наш городок из вагончиков, чтобы отметить всё ранее упомянутое, да и просто отдохнуть перед тяжёлым днём. Да и дата сегодня какая, представления тринадцатого числа просто не могут закончится плохо⁸!

Я выпутываюсь из объятий Тёти Лиз, выскальзывая во двор. Окрепший ветер намеривается сорвать с моей головы цилиндр, но я перехватываю свой головной убор на лету, подходя к доске. Только сейчас до меня начинает доходить то, что нового расписания у меня-то и нет вовсе, артисты узнают его как раз таки на этой доске, и я не исключение. Зато рядом с запиской про белого кролика висит клочок пустого тетрадного листа в клеточку, небрежно прицепленный на скотч и намеривающийся сорваться в любую секунду. Я снимаю его и при ближайшем рассмотрении оказывается, что бумажка вовсе не пуста, просто исписана она шрифтом Брайля. Гадать долго не приходится, только один человек в окрестностях может писать исключительно таким образом. Однако, как бы печально не было это признавать, я абсолютный ноль в этой сфере. Внезапно в голову прокрадывается мысль о том, что где-то в моей комнате был дешифратор, подаренный лично самим Ноа, который, как мне казалось, будет крайне бесполезным, учитывая то, что писал метатель всегда при помощи чужих рук, просто на просто диктуя текст. ⁸

Зачем-то срываюсь на бег, хотя в спешке нет абсолютно никакой необходимости – до следующего выступления даже больше двух часов, ведь после наших перфомансов Таракашкам придётся убирать не только манеж, но и помещение за кулисами заодно, а в этот раз ещё и гардеробную… Но ноги будто бы сами несут меня на встречу неожиданно возникнувшим тайнам, словно этот листочек у меня отобрать пытаются. Уже в вагончике я на всякий случай запираю дверь на замок и подлетая к шаткой тумбочке у кровати, которая явно не ожидала такого внимания к себе, поэтому заевший ящик выдвигается с трудом. Среди фотографий, других записок и пары книжек лежит тетрадь, которая служит мне и местом для заметок, и личным дневников в придачу. Встряхнув её пару раз, раскрывая книжонку до хруста корешка, на ковёр плавно спикировал изрядно помятый листок. Весь латинский алфавит шрифтом Брайля и значение каждой из букв рядом были написаны размашистым и угловатым почерком – тут постаралась Тира, часто помогающая Ноа, хотя я даже не знаю, из-за чего она оказывает ему подобные услуги личного секретаря.

Простым карандашом заштриховав поверх клеточек всё послание, чтобы все точки были чётко видны, стала сравнивать каждую букву с памяткой. Не знаю, сколько времени прошло, пока я смогла окончательно составить весь (притом не особо длинный) текст письма, но голоса за окном уже начали своё празднование. Передо мной на полу лежала тетрадь с множеством зачёркиваний, но среди них всё же был виден вполне себе складный текст:

“Не смогут уши услышать то, что и не сказано вовсе. Не смогут предатели казаться друзьями, если ими вовсе и не были, даже сквозь ямы улыбок.”

Пару раз перечитав получившееся послание, начинаю напряжённо думать. Среди нас есть предатели? Доносчики? В дверь стучат так, будто бы по ней бьют кувалдой. Я успеваю вскочить на кровать, смахивая содержимое ящика под неё. Оказывается, замок всё же решил подвести меня сегодня и напрочь отказался запирать дверь, а я, доверившись ему, не стала дёргать за ручку после прихода сюда. К мне заходит Фокусник, спрашивая, почему я всё ещё не веселюсь со всеми. Я отмахиваюсь, мол, зашла передохнуть и выхожу вслед за ним, надеясь, что сейчас не буду слишком уж явно разглядывать каждого из труппы.

Прямо у выхода из моего вагончика уже сидят некоторые циркачи. Складные стулья, которые обычно используют рыбаки, были расставлены в виде кривоватого круга, прямо как подушки на общих завтраках. Из больших картонных коробок соорудили подобие стола, а на нём уже были расставлены все предоставленные нам вкусности от продавцов ярмарки и припасённые спиртные напитки, которыми потешались разве что Элле с Тётей Лиз, да Ноа, который пролил содержимое своего стакана и сейчас растирал алкоголь за ухом⁹. Фокусник упал на свободный стульчик, который не выглядел достаточно надёжным для таких махинаций, и указал взглядом на место рядом с собой. Я опустилась более аккуратно, при всём своём уважении к нашей труппе, все вещи из личного пользования выглядели даже старше Елизаветы.

Элле шепнула Ноа о моём приходе, и он тут же, слегка пошатнувшись, поднялся. Выпивать перед выступлением – плохая идея, а делать это, когда ты метатель ножей вообще не стоит ни при каких обстоятельствах. Однако Ноа, видимо, это никак не беспокоит и (судя по прошлому опыту) никогда и не беспокоило. По крайней мере, стоит радоваться хотя бы тому, что при мне он ни разу не промахивался, находясь перед публикой на манеже.

– Графиня, Графиня, Графиня, – начал он, – я рад, что ты всё же лично сменила расписание!

Я протянула “Угу”, подтверждая его слова. Значит, не ошиблась – записка была от Ноа и сделана она была для меня. ⁹

– Слышал, что и заказ на торт ты попыталась отменить, значит, новости о нём нас ждать не заставят, поверь! Но здесь мы собрались ради Альберта и премьеры его номера!

Все присутствующие хлопают, сочтя эту речь за некий тост и, кажется, совсем не замечают то, как Ноа выделил имя Фокусника. Перевожу на него взгляд, наблюдая, как он встал, шутливо кланяясь, принимая овации в свою сторону, и улыбается так, что на щеках его проступают ямочки. Быстро пытаюсь по памяти составить в голове текст записки и перенести его на Фокусника. Один из сиамцев трясёт меня за руку, шёпотом спрашивая, всё ли со мной хорошо. Встряхиваю головой, отвечая, что всё в норме, но сама понимаю, что, должно быть, побледнела до обычного состояния Нанны.

Прокашливаюсь, говоря, что мне надо отойти. Достойной отмазки я придумать не смогла, поэтому просто иду, куда глаза глядят. Спиной чувствую, что кто-то за мной наблюдает, но всё же прячусь за Соли, сползая вниз по её стволу. Обдумывать свои догадки не хотелось, но и оставаться на праздновании было невыносимо. Сейчас я вполне понимала Тиру, которая утром сидела в этой же груде листьев. Они шуршали и хрустели, закрывая собой все остальные звуки, создавая целое убежище для таких заблудших и потерявшихся в своих мыслях душ. Шелест усиливается, когда рядом со мной кто-то присаживается. Элле держит в зубах сигарету, двумя парами рук поправляя свой костюм и заботясь о его сохранности, в отличие от меня на данный момент.

– Чего приуныла, дорогуша? – она перехватывает пальцами сигарету, дым которой ветер будто бы специально “кидает” мне прямо в лицо.

– А может, лучше не отменять заказ на торт? – морщусь от неприятного запаха табака.

– Ни в коем случае. Мы попытаемся сделать всё, что в наших силах, поверь. Мы же знаем, что со сладостями к нам опять эти грызуны вернутся.

– Крысы?

– Они самые, лапочка.

Элле знает всё, что хотела бы знать и я. Но спросить я её не могу. У стен и правда есть уши, но страшнее становится, когда эти самые уши отделяются от них. Всё же я не могу теперь с подозрением относиться ко всем вокруг, как законченный параноик выяснять, кому верить можно, а кому нет, чтобы в итоге закрыться у себя в комнате, общаясь только с засыхающей фиалкой на окне.

Встаю из-под защиты умирающей листвы и говорю Элле, что пора идти готовиться к следующему выступлению, пока не нахлынули зрители. Негоже, если циркачей увидят не репетирующими, а пьянствующими. Она как-то вяло согласилась, хотя по её виду нельзя было сказать, что она всерьез отнеслась к моим словам. Элле поднялась следом, вытаскивая из моих волос жёлтый листочек, который тут же подхватило ветром. Беседу я продолжать не решилась, как и заканчивать её должным образом, поэтому просто ушла в сторону шатра, попросив передать остальным, чтобы они следили за временем.

Шатёр встретил меня чрезмерной тишиной. Вокруг валялись забытые Таракашками вещи, какие-то тряпки и непонятно откуда взявшаяся мишура. Выглянув из-за кулис я заметила одинокую фигуру, подметающую манеж. В потёмках внутри свет лился только из гримёрки, гирлянды которой горели до того момента, пока в них не садились батарейки. Я уселась прямо на пол, смотря на мерцающие огоньки под потолком. Тут же в гримёрку ввалился запыхавшейся Фокусник, который всеми силами пытался отдышаться и говорил до невозможного рвано и непонятно.

– Графиня, куда ты подевалась, а, куда?

– Вы могли продолжать без меня, я крайне устала, понимаете.

– Да мы уже расходимся! Просто хотим сделать общую фотографию, так, на память.

Хоть я и не из суеверных, но цирк явно плохо на меня повлиял, ведь на моём лице, кажется, отразилось всё недоумение и даже некий упрёк за равнодушное отношение к грядущему шоу¹⁰. Я всё же согласилась и поднялась со своего места, по просьбе Фокусника хватая фотоаппарат с полки. Наверное, это устройство было главной гордостью нашей труппы – неясно, откуда такая дорогая вещь возникла здесь, но использовали мы его крайне редко из-за нехватки специальной бумаги, необходимой для его работы.

У заднего входа в шатёр уже собралась вся наша компания. Эта была не самая удачная локация для съемки, но о живописных видах в целом тут можно было забыть. Вновь возникшая из ниоткуда Тея суетилась, расставляя всех с видом опытного фотографа и звеня своими колокольчиками. Завидев нас с Фокусником, она оживилась ещё сильнее, хватая меня под руку, а его за ворот жилетки и ставя перед всеми остальными. Я передала ей в руки фотоаппарат, и она отбежала, пытаясь уместить нас всех в его объектив. Обе руки я сложила на трость и склонила голову сторону, натягивая привычную ухмылку. Тея воскликнула “Скажите сы-ы-ыр!”, после чего нас ослепило вспышкой. Выехавший снимок она начала трясти с такой силой, что весь двор залил звон, будто бы кто-то стучал палкой по церковному колоколу. Выуженным из потайных карманов костюма маркером она быстро черкнула что-то на обратной стороне фотографии, после чего передала её мне вместе с фотоаппаратом. Меня тут же окружили все желающие посмотреть на результат этой небольшой съемки. Дав время остальным удостовериться, что никто не моргнул и ничего не испортил, я перевернула снимок, читая выведенную там надпись: “Графская семья”. Я хохотнула, пряча фотографию в карман и вновь возвращаясь в гримёрку.

Пока я возвращала фотоаппарат на его законное место, ко мне опять зашёл Фокусник. В этот раз он не остался, а просто кинул на стол белый конверт и удалился со словами о том, что обычных мышей часто путают с крысами. По спине пробежал холодок от осознания того, насколько сильно я заблуждалась в неосведомлённости Фокусника о происходящем.

С мыслями о надобности завести отдельную папку для писем сомнительного характера, я распечатала конверт, доставая из него слегка небрежно, но при этом очень старательно сложенный листок. На нём не особо аккуратным почерком была написана очередная загадка, которую, увы, мне понять не удалось.

“Взорвётся Солнце на манеже,

Луну казнят на гильотине.

И словно разом все забудут,

Что пели песнь здесь о Графине.

Ф.”

С левой стороны также красовалась длинная линия, скручивающаяся в несколько колец и не позволяющая понять, что за ней зашифровано. В этой завитушке я узнала подпись Фокусник, которую он, на моей памяти, в первый и последний раз использовал только в кабинете Хозяина в наше первое прибытие сюда. Я ещё раз пробежалась глазами по тексту, чтобы удостовериться, что я не пропустила ничего из написанного. После просмотрела бумагу на свету, осмотрела письмо с двух сторон и слегка подогрела его на свече, которую вместе со спичками удалось найти на стеллаже. Никакой магии и иллюзий не было – обычная бумага, обычные чернила. Значит, всё должно было быть сказано текстом. В отличие от других, с Фокусником я могла говорить открыто, не таясь, но после сегодняшних новостей уверенность в этом пропала. Всё-таки до следующего шоу времени оставалась не так много, чтобы пытаться разузнать, что могло скрываться за этим письмом. Может, оно и вовсе было всего лишь подарком в виде его лично написанного стихотворения без каких-либо задних мыслей.

К моему удивлению, вне гримёрки была так же тихо, как в ней. Крайне странным это казалось потому, что, когда время близилось к открытию очередного шоу, все были словно на иголках: носились туда-сюда, разминались, болтали, нервно посмеиваясь. Сейчас же даже в гардеробной не было никого, только пара Таракашек всё ещё носились, готовясь к очередному выступлению или просто имитируя видимость работы.

На ярмарке или около аттракционов тоже было крайне пусто. Всё же мне удалось найти несколько артистов недалеко от вагончиков: всё тот же Ноа, который, казалось, с начала дня стремительно тратил свой запал позитивной энергии и глупых шуток, и Тира. Фаерщица не пыталась отравить метателя язвительными фразами или прожечь глазами, а тот в свою очередь просто молчал. По пути я заметила ещё и Элле, сидящую на своей излюбленной ветке Соли, но вид у неё был до того печальный, что не хватало только лишь тучки с дождём над головой. Из-за этого я решила не донимать её расспросами, но и здесь мне, по всей видимости, тоже были не рады. Однако все остальные попрятались по своим комнатам, так что другого варианта не было, ведь время подгоняло делать поспешные и, возможно, в какой-то степени, необдуманные выборы.

Ноа услышал мои шаги ещё издалека. Он махнул рукой, подзывая присесть к ним. Так как импровизированное застолье уже свернули, сидеть пришлось на успевшей промёрзнуть земле, но сейчас это не имело особого значения. Важным было другое: Ноа не мог подобрать слова. Вот это как раз выходило за рамки реальности и даже фантастики, ведь обычно его наоборот невозможно было унять.

– Что там с тортом и крысами? – я всеми силами пыталась влиться в эту замысловатую игру метафор, надеясь, что хоть немного преуспела в ней. По крайней мере, по этого момента меня успешно понимали и отвечали тем же.

– Мы перепутали мышь с крысой, хотя она и говорила нам об этом, – чуть медля ответил Ной.

– Прости… – Тиру хватило только на это.

Их меня вырвался смешок, но никто не улыбался. Тира не извиняется без причины. Я тоже немного помедлила, всё же вставая и направляясь к вагончику, в котором живёт Фокусник. Тира схватила меня за край брюк, но тут же отпустила, отворачиваясь. Я смотрела на её растрёпанные волосы с короной из жёлто-оранжевых листов и боялась двинуться дальше, но на это пришлось решиться.

Жилище Фокусника находилось прямо за моим: оно пестрило знаками о запрете приближаться ближе из-за возможности получить электрический удар. Секрет о том, откуда он берёт эти наклейки, которыми обычно пестрят электрошкафы в городах, был настолько же хорошо скрыт, как и секреты его фокусов. Теперь же вагончик был настолько белым, что даже резал глаза больше кислотно-жёлтых знаков. Я подбежала к двери, дергая за ручку. Она оказалась не заперта, и я ввалилась внутрь, оглядываясь. Не было ни намёка на то, здесь кто-то проживал. Пустые полки, идеально заправленная кровать и вычищенная меловая доска, которую Фокусник выпрашивал через письма прямиком у Хозяина, что было крайне рискованно. Всё было готово к тому, что это место займёт другой человек, даже и не зная, как комната выглядела до него. Да уж, подручные Хозяина в совокупности с Таракашками постарались на славу, а я-то решила просто передохнуть полчасика.

Я просто стояла на пороге, переводя взгляд от оной вещи к другой и держа снятый цилиндр у груди. Я жалела только о том, что даже на минуту позволила себе подумать о возможности Фокусника быть одним из Таракашек. Дополнением к ушам стен. На прикроватной тумбочке сверкал блистер непонятных таблеток. Я пересекла комнату, пачкая светлый ковёр уличными ботинками, и сгребла серебристую упаковку в карман. Кажется, я думала лишь о том, что меня должны были забрать вместо Фокусника. Чёртового торта не хватало только для меня!

Я всё не решалась уходить, отдавая молчаливую честь моему внезапно объявившемуся спасителю, если его можно было таковым назвать. У дверей на улице меня уже ждала Тётя Лиз. Увидев меня, она поджала губы, заглядывая мне в глаз и пытаясь прочитать в нём хоть что-то. Я отмахнулась, как бы приказывая ей говорить быстрее. Мол, дел невпроворот.

– Графинушка, всё не лежит на поверхности, – я хотела возразить, но ясновидящая не дала мне перебить её. – Нам всё равно не удалось выбросить торт.

Я зависла на секунду, сжимая в руке трость. У меня в голове появился было вопрос о том, ради чего вместо меня к той самой гильотине из стихотворения добровольно пошёл Фокусник, но отчего-то не смогла озвучит свои мысли. Значит ли это, что Луной оказался он?

– Елизавета, Вы случайно не занимались гаданием для Альберта? – её передёрнуло от звучания имени Фокусника из моих уст.

– Он попросил сложить для него песнь, – уклончиво ответила Тётя Лиз и этого вполне хватило.

– Вот только, – всё же продолжила ясновидящая, – не учёл он того, что когда Солнце заменяет Луну, днём всё равно должен кто-то светить.

Я поблагодарила её, уходя в смешанных чувствах. Горечь утраты и осознание того, что чужое самопожертвование было напрасным, смешались с рациональным спокойствием, таким нужным для грядущего выступления. Все окончательно попрятались, будто бы боялись, что грядёт нечто ужасное. Понять их можно было, хоть мне это и давалось с трудом: вели себя мы тут как маленькие черти или демоны. Не в том смысле, что портили настроение другим, вытворяли ужасные вещи или приносили в жертвы посетителей. Демоны ведь не лгут, они недоговаривают. И как же это глупо, что все вдруг решили, что в наши слухи просочилась ложь!