Алеся Агафонова
Песнь о Графине
Здесь была всего пара строк о мальчишке, которого забрали из другого цирка за назначенную цену, и даже делать с ним ничего не стали. Однако не упустили возможности здешние вечные обитатели в белых халатах поиздеваться над бедным ребёнком, промывая юному акробату мозги.
Здесь всего пара слов вразброс была выцарапана о двоих друзьях, что еле-еле сводили концы с концами, ночуя на вокзалах и питаясь объедками. Их приютили, но и это было не безвозмездно, так что ноги одного друга отдали другому, превращая тех в гиганта и карлика.
Здесь была история прекрасной девушки, которую заставили торговать своим телом, но удалось её спасти. Она говорила без устали, будто бы раньше ей приходилось молчать даже не днями, а целыми неделями. Рассказала она всем – и кому стоило, и тем, кто это против неё использовал, – о своих прошлых, ещё более тяжёлых, обязанностях за швейными машинами. И в придачу к двум измученным рукам ей парили ещё одну пару новых.
Здесь писалось о девушке с огненным характером, которая всё же обожглась. И её ловкие руки, которые она использовала как карманник, добывая себе средства на пропитание, сменили на будто бы обугленные части тела, делая из девушки подобие Франкенштейна из кусочков других людей.
Здесь совсем расплывчато говорилось о некой девочке-рыбе или же неправильной русалке, которую отыскали совершенно случайно и сейчас пристально наблюдают за ней, как за музейным экспонатом.
И совсем мало здесь было об авторе этих баек. О некоем белоглазом юноше, который видит ушами.
Скрипящие шаги в коридоре почти что перебивают злосчастное тиканье, и дверь соседней палаты со скрипом открывается, после захлопываясь так, что крохотное окно под потолком, скрытое за железными прутьями, начинает дребезжать. Но криков больше нет. Девушка подскакивает, и, не обращая внимание на головокружение, порывается к двери. Припрятанная заколка, что выпала из причёски легкомысленной медсестры, несколько раз выскальзывает из дрожащих пальцев, пока заевший замок наконец-то не поддаётся.
В коридоре тиканье ещё громче. Не отрывая взгляд от двери, в которую недавно зашёл обладатель резиновых сапог, девушка пятится назад, а после разворачивается и срывается на бег. Стены, пол, потолок, мигающие лампы – всё скручивается и сливается друг с другом. Палата с железной номерной табличкой оказывается заперта. Пару ударов ногой, и старые замки не выдерживают, горой щепок осыпая порог. В ушах звенит, а глаза беспорядочно мечутся по маленькому помещению.
Под одеялом, измазанном красными пятнами, свернулась тощая фигурка. Она не реагирует ни на зов девушки, ни на грохот приближающихся шагов. Когда руки в перчатках выталкивают девушку за дверь, она видит пометки маркером на железном номере палаты, перечёркивающие номер двадцать четыре. Собственный номер двадцать три был перечёркнут уже давно, а разговоры о перетасовке в соседнем кабинете становились всё чаще и чаще. В глазах потемнело, а по руке разливалась боль от укола.
Всю ночь потолок разъезжался и двоился в глазах, но девушка всё равно упорно в него смотрела одним единственным глазом, только бы не натыкаться на кривые мелкие буквы за матрасом. На слова о том, чем здесь занимались, и чтó забирали у одних, отдавая другим, как в сказке про Робин Гуда. В неровном заборе предложений появилась и ещё одна надпись каллиграфическим почерком. Надпись, которая тоже рассказывала свою историю о мальчике, что потерял здесь руки, но призрачный образ всё равно следовал за ним, позволяя творить магию безо всякой ловкости. Фокусник знал про этот рассказ, состоящий из ровно двадцати четырёх букв и каждый раз умудрялся передавать записки на салфетках при мимолётных встречах в узких проходах с надеждой оставить эти слова всего лишь легендой.
Следующее утро было окрашено суетой и голосами, будто бы через слой воды. Сон никак не хотел отступать, заставляя девушку утопать в себе вновь и вновь. Последнее пробуждение принесло за собой вспышки света перед глазами и улыбающиеся лицо сутулого мужчины в строгом костюме. Боковое зрение улавливало рядом знакомого безрукого друга. Речи мужчины проходили мимо, но главная суть засела в голове рядом со старыми воспоминаниями, которые должны были исчезнуть.
Теперь девушку зовут Графиней, за то богатство знаний о тайном и недоступном другим. Среди сломанных артистов она продолжает обращаться к любому исключительно уважительно, помня наказания за осечки в белоснежном кошмаре. И слагает она здесь песни, чтобы стены, у которых всегда есть уши, не смогли со всем остальными узнать о том, что она помнит.”
***
Я встряхиваю головой, отбиваясь от нахлынувших воспоминаний, которые проматываются в голове, слово чёрно-белый фильм. Ноа всё ещё сверлит меня своими пустыми глазами, ожидая ответа на свой вопрос. Я киваю, а потом, опомнившись, озвучивая свой ответ вслух.
Перетасовка происходит каждый год в один и тот же день. Мне до сих пор неясно, отчего её назвали именно так, но различного рода наименования здесь разлетались с невероятной скоростью, а вот историю их происхождения не помнил никто. Хоть я и нахожусь в цирке всего два года и успела увидеть это событие всего один раз, мне хватило и этого. Наверное, именно из-за того, что Ноа слеп, он является артистом, дольше всего пробывшим здесь. В прошлый раз наша труппа лишилась двух циркачей, чьи болезни не позволяли им в совершенстве исполнять номера. К сожалению, даже я не могу сказать, что происходит с теми, кто повторно возвращаются в больницу, хотя с Фокусником мы попытались обследовать каждый доступный нам уголок того злосчастного места. Однако среди перечня правил, прописанных в документах, есть и ещё одно, негласное: никогда нельзя винить в потере друзей новых циркачей. Ведь когда каждый из нас занял чужое место среди двенадцати…
Вновь окунувшись в размышления, не сразу понимаю, что остальные уже начали что-то обсуждать. Прислушиваюсь к разговору, пытаясь вникнуть в его суть, но всё никак не могу понять, о чём идёт речь.
– Нам точно следует отпраздновать… – медленно протягивает кто-то из плохо освещенного угла, но по голосу я всё же могу узнать в этом “некто” Нанну – ещё одну фокусницу, вид которой у некоторых всё ещё вызывает дрожь. Могу поклясться, что из темноты я могла кожей ощущать пристальный взгляд её неестественно вытянутых зрачков.
– Да, рыбка права, – Элле всё не перестаёт стучать по полу пальцами, подключив к этому занятию ещё одну руку, при этом мельком поглядывая на меня. – Давайте закажем торт.
– Да, закажем торт с одиннадцатью свечами, в честь наступающего ноября! –подхватывает Ноа.
– Торт? – шепчу я.
– Да-да, немного торта не помешает. – соглашается хрипловатым голосом Елизавета, она же Тётя Лиз, сверкая своим третьим глазом. – Но по мне, Графинушка не хочет сладкого, а моему чутью доверять можно и даже нужно, дорогие мои.
Я хотела бы возразить или хотя бы спросить, зачем на вообще праздновать приближение ноября, но око на лбу Тёти Лиз смотрело прямо на меня, в отличие от её, так сказать, основной пары глаз, поэтому решаюсь промолчать, проглотив все возникающие вопросы. Из-за чего-то я пропустила тот момент, когда разговоры с шёпота перешли на обычную для нас громкость. И, кажется, никто либо не заметил этого, либо тема обсуждения перескочила на вполне себе пригодную для чужих ушей. Но, как это обычно и бывает, всегда остаётся третий вариант…
– К сожалению, мы не сможем отменить заказ на торт, – разводит руками Ноа, – но Графиня может поговорить не с доставщиком, а с его конкурентом, ведь приедет сюда первым, правда?
– Правда-правда, – протянула Элле. – Я как раз с ним договорилась, он будет здесь прямо на первом выступлении. Графиня, дорогая, ты же поговоришь с ним? Без тебя мы не хотим этот торт, – она продолжает стучать своими ногтями по полу, но прерывающиеся звуки начинают скалываться в последовательность из повторяющегося “Пора бежать!”.
По этим мимолётным взглядам, отчеканенным стуком шифрам и разговорами только между парой людей, которые знали и слышали чуть больше остальных, становится понятно, что никакого торта и в помине нет. Если честно, то для достаточно внимательных посторонних слушателей (если они, конечно же, имелись, чего все присутствующим очень и очень опасались) даже без этих крупиц знаний о членах труппы заказ на дессерт для празднования последнего месяца осени в середине октября покажется, мягко говоря, странным. Что может быть настолько важным, о чём открыто небезопасно говорить даже на завтраке?
Фокусник наклоняется ко мне, собираясь что-то спросить, но его прерывает стук, вперемешку со звоном. Я поднимаюсь и убираю стул у входа в сторону. Тут же дверь распахивается, заставляя практически всех сидящих внутри гардеробной зажмурится из-за чересчур яркого света. Тея звенит своими колокольчиками и крутит в спрятанных красными перчатками руках часы на цепочке, сверкая своими разноцветными глазами. Жёлтые косы сияют небрежно вплетёнными в них лентами с металлическим отблеском, что делает внезапную световую атаку по нашим глазам ещё более коварной. Но клоунессу недовольно сморщенные лица ни капли не смущают, оттого кривая улыбка ползёт ещё выше, а глаза при этом сузились до такой степени, что нарисованные спирали на щеках начинают расплываться, смешиваясь в одно цветное пятно в этом чёрно-бело-красно-жёлтом позитивном ужасе.
– Тик-так! – не переставая улыбаться, кричит она. – Перерыв окончен! Отрываем ножки от земли и летим покорять сердца зрителей! 3
Акт третий. Звёздный час.
Напоследок покачав перед нами тикающими часами, Тея удаляется. Смотрю в её спину, пока она не выходит из шатра. За моей спиной слышится копошение: все встают со своим мест, выключают фонари, поправляют наряды и всё ещё о чём-то переговариваются. Проходя мимо меня, Фокусник бегло бросает, что нам стоит поговорить после шоу, и желает удачи. Гардеробная оживает, но при этом теряет всю ту магию утренних завтраков. Теперь до окончания дня, а после и до следующей субботы, она будет использоваться исключительно по её изначальному предназначению. Меня слегка печалит внезапное осознание такой очевидной вещи, ведь сегодня было получено больше вопросов, чем ответов. Однако теперь решение этой задачи остаётся только на мне.
Первое выступление начинается совсем скоро, так что медлить нельзя. Для кого-то полчаса не покажутся маленьким количеством времени, но в окружении суеты этот отрывок ощущается до невозможного кротким. И вот, выходя из потерявшей таинственность гардеробной для артистов, я оказываюсь с головой погружена в эту самую суету. Удивительно, но сегодня в шатре места стало будто бы намного меньше. По обычно почти что пустующей территории за кулисами носились музыканты, настраивая свои инструменты и натирая их до блеска тряпками, которые годились разве что для мытья полов, но это их никак не останавливало. Половина циркачей куда-то испарилась, а вторая бегала туда-сюда, крича что-то о пропаже своего инвентаря. Здесь присутствовали даже Таракашки – работники, что следили за исправной работой технического оборудования и разного рода креплений. Действительно, прозвище своё они сегодня оправдывали сполна, выползши из своих комнат для отдыха и мелькая в глазах коричневыми пятнами рабочей униформы.
От этого кошмара стоило укрыться, пока и меня не затянуло в круговорот предвкушения и лёгкой паники. Проскользнула идея пойти подышать свежим воздухом в компании молчаливой Соли, у корней которой всегда на случай внезапной тревожности была припрятана чья-то бутылка с сомнительной на вид жидкостью. Но взвесив все “за” и “против”, уж лучше было сбежать в гримёрку, чем ловить на себе взгляды ждущих представления детей и их родителей, попутно приветствуя наплывшие из неоткуда знакомые и незнакомые лица.
Миновав пару кричащих Таракашек, проскользнув за спиной у спорящего с дирижёром Ноа и поймав летящий в мою сторону мяч, я успешно добралась до другого конца этого, так называемого, коридора, попадая в спасительную для меня комнату. Гримёрка была всецело моих (и пары вспомогательных) рук творением. В целом, представляла она собой ящик из фанерных листов, обставленный изнутри всеми доступными нам цирковыми богатствами: освещало помещение обилие гирлянд, которые мигали и переливались всеми оттенками радуги под потолком; кого-то это свечение крайне нервировало, но я находила этот ужас эпилептиков очень даже успокаивающим. Чудом вместившийся сюда стеллаж занимал почти всю гримёрку, а полки его ломились от головных уборов, праздничных масок, непонятного реквизита, да и всего остального, до чего смогли добраться циркачи, утаскивая вещицы с собой. Остальное же пространство было занято парочкой стульев с горами одежды, захламлённым косметикой и красками столом, да парой подушек на полу. Стены тоже пустыми не оставили: крючки для вещей (хотя и непонятно, откуда они у нас берутся в таком объёме, я считаю, что это ещё одна тайна нашего цирка), немного треснувшее при перемещении зеркало и невероятное количество фотографий тут тоже присутствовали, ловя на себе отблески цветных огней.
Сейчас же в гримёрке присутствовал ещё один “предмет интерьера”. Фокусник сидел на полу, закинув ноги на столик, который жалобно скрипнул, стоило ему слегка сменить свою позу. Он запрокинул голову назад, дуя на застывшую в воздухе карту, этим самым заставляя её левитировать. Моё появление сбивает концентрацию, и карточка медленно опускается Фокуснику на лицо. Тем не менее, он улыбается мне, выпрямляясь, и пиковый туз падает на пол, указывая на меня своим остриём4.
– Графиня, а я как раз тебя и ждал! Я попросил побеседовать со мной, а где же это можно сделать, помимо этого места, этого самого места?
Я несколько раз киваю головой в знак согласия, садясь на табуретку у зеркала и прислоняя трость к стене. Сегодня Фокусник даже ещё более воодушевлённый, чем раньше. Но и повод есть: номер свой он подготавливал месяцами, а на выступлениях показывая старые трюки, так что сегодня, по его мнению, всё должно пройти идеально, и никак иначе. “Идеально” – для нашего цирка понятие крайне расплывчатое. Удачным номер можно считать и при полном соответствии с намеченным планом, и при отсутствии травм циркача, да подожжённого брезента шатра.
– Ты меня слушаешь, а? Слушаешь? – Фокусник качнул стол ногой, опять привлекая к себе внимание. – Ты слышала, о чём на завтраке говорили? Торт для праздника, торт! Бессмыслица какая-то, может, хоть ты мне пояснишь, зачем нам это всё?
– Зачем? Да нет никакого торта, – я вопросительно смотрю на него. – Разве не понятно?
– Опять этот Ноа с загадками… – протянул он. – Но ты-то мне пояснишь? Мне вот ничего на ум не приходит, ничего!
Объяснить? Возможно, замешательство проскользнуло на моём лице, потому что Фокусник растянул улыбку ещё шире. Раз он не знает о “торте”, Ноа провернул всё в узком кругу. Да, я действительно могу поделиться предположениями о возможном значении этого странного разговора, но почему-то слова застревают в горле. Единственное, в чём я была уверена на все сто процентов, если даже не на сто один, так это предназначение загадки именно мне. От вредности Ноа или от опасения попадания важной информации в чужие руки – неясно. Всё же я вздыхаю, делая вид профессора, который объясняет очевидную ошибку недалёкому ученику:
– Конечно же торт – это Хозяин, как иначе. Все работники цирка собрались под шатром, значит, он придёт на выступление, а я должна отговорить его от этого, а то повыгоняют нас всех из-за некомпетентности.
Фокусник тянет понятливое “А-а-а”, меняясь в лице, будто я озвучила все его мысли. С каким бы умным видом он на меня ни смотрел, слова свои я назад брать не буду. Очевидно, что это ложь, и он тоже это понял, но не просит заменить её на правду. Хочу спросить, зачем он расспрашивает об этом меня, но в гримёрку врывается Ноа, спотыкаясь о провод у двери и с грохотом падая на пол.
– Графиня, ай да Графиня! Ни капли стресса, ни крупицы паники. Сама собранность, как я погляжу! – глядит он в пол, но, если бы и смотрел на меня, картина в его стеклянных глазах не изменилась бы. – А мы тебя совсем заждались, до шоу считанные минуты, а конферансье чаи пьёт.
Ноа ощупывает пол на признак начатого без него чаепития, но натыкается только на ноги Фокусника, которые тот опустил со стола.
– А вот и ещё одна пропажа нашлась. Альберт, а ты должен покорить сердца зрителей вдвойне, прямо как в последний раз!
Фокусник фыркает, закатывая глаза, но улыбку с лица не убирает, рассчитывая на то, что она будет слышна в его голосе.
– Конечно, метатель, конечно! Ты только мою ассистентку не кради, как на прошлом выступлении.
Фокусник встаёт со своего места под раскаянья Ноа о содеянном ранее и его же обещания больше не занимать Элле своими номерами, после которых она была белой, как лист бумаги. Я выхожу вслед за парнями, всё ещё слушая их шутливую перепалку.
Около занавес собралась вся наша труппа: кто-то нервно грыз ногти, другие разминались и перебирали реквизит, третьи глядели на зрителей сквозь щели занавес, кто-то даже молился, если слух меня не подводил. На первый взгляд могло показаться, что все с ума сходят от нервов, но для каждого из нас такое ожидание было равносильно небывалому азарту, ведь именно сейчас можно было додумать к своему выступлению новые детали, чтобы заставить волноваться не только публику, но и других артистов, которые обязательно будут наблюдать из тени.
Кто-то из Таракашек похлопал меня по плечу, сообщая, что всё оборудование работает исправно, словно при его неправильное работе они бы стали что-то срочно предпринимать, а я очень сомневалась, что хотя бы половина из них обладает должными для этого знаниями. Основное умение Таракашек – не попадаться на глаза. Возможно, по этому критерию их и принимали на работу, но этого мне узнать не удастся. Всё же за оповещение я поблагодарила, тут же краем глаза подмечая, что стало значительно темнее, а это означало только одно…
– Давай, ни пуха! – шепнула Тётя Лиз, поправляя ворот моей рубашки.
Оркестр играл всё тише и тише, пока не осталась лишь барабанная дробь. Дальше всё прошло, как в тумане: эхом отдавался стук каблуков моих ботинок, а собственный голос звучал будто бы издалека. Отчеканив приветственную речь, я была окружена аплодисментами и вновь нарастающей музыкой. Как только я покинула сцену, единственный луч прожектора сменился на полноценное освещения манежа. Там – без оглашения, как и всегда – появился Фокусник из облака дыма, тут же привлекая всеобщее внимание в себе. Я задержалась в тени на пару секунд, наблюдая за ним со спины, пока меня не попросили отойти в сторону, дабы вывезти необходимые для магического шоу вещи.
Как в зрительском зале, так и за кулисами все глаза были направлены на одного лишь Фокусника. Проскользнув за занавес, я встала поодаль других циркачей, вместе с ними наблюдая за представлением. Пальцы будто бы против моей воли сильнее сжимали трость, хотя я знала, что номер обязан быть удачным. Фокусник колдовал над ящиком, который вывезли на сцену, без помощи отсутствующих рук это зрелище казалось крайне комичным, Тея могла бы даже позавидовать: чёрная коробка не хотела складываться, манекен, лежавший в ней, тоже ломался и совсем не выглядел как живая девушка. Кое-как наконец-то разобравшись со всем этим, он осел на полу манежа около распиленного ящика, как будто бы принимая своё поражение. Но – о чудо! – рука “манекена” поднимается, протягивая Фокуснику платок, который он берёт пальцами (настолько элегантно, насколько это вообще возможно сделать ногой), делая вид, будто бы утирает горькие слёзы неудачи. Я могла бы присоединиться к общему удивлению и завороженно хлопая, если бы, конечно, не знала весь сценарий этого номера с самого начала. Фокусник собирает ящик обратно, позволяя внезапно ожившей кукле вылезти из него уже в образе четырехрукой Элле. Он отдаёт ассистентке белый платок обратно, который из её ладоней вырывается голубем, улетающим из шатра.
Фокусника провожают аплодисментами в центре шатра и встречают ими же в его тени. Таракашки оперативно забирают использованный реквизит и приносят новый, освобождая манеж для Элле и позволяя ей демонстрировать свои навыки жонглирования самыми странными и разнообразными предметами. На секунду засматриваюсь на развивающуюся ткань её “крыльев” и успеваю заметить, что взгляд её направлен на человека в первом ряду: слегка мрачного, в чёрном костюме и больших круглых очках. Его словно бы вырезали из чёрно-белого альбома, пытаясь незаметно вклеить в пёструю картину нашей реальности.
За моей спиной уже во всю расхваливают Фокусника и поздравляют с дебютом. Решаю присоединиться к ним и краем глаза подмечаю Ноа, танцующего в обнимку со сломанным манекеном и напевающего что-то о слежке за собой5.
– Прекрасно, Фокусник, Вы постарались сегодня на славу.
– Ай, Графиня, прекращай, – он ухмыльнулся, будто бы пытаясь подражать мне. – Я рад, что своим номером удачно открыл сегодняшнее шоу, неимоверно рад.
– Это был намёк на кое-кого? – вставил Ноа, заканчивая свой причудливый танец с куклой и подключаясь к беседе.
Рядом фыркнула Тира, закатывая глаза:
– Я хотя бы не перевожу голубей зря, каждый раз одно и то же… Где вы их вообще находите? – она перевела полный язвительности и вопрошания взгляд на Фокусника.
– Не раскрываю своих секретов, – подмигнул он.
До моего слуха долетели очередные овации, означающие окончание очередного выступления. Я направилась в сторону манежа, услышав негодования по поводу “голубиного геноцида” сбоку и постаралась подавить рвущийся наружу смех. По пути Элле похлопала меня по плечу рукой, не занятой кипой вещей, при этом ничего не говоря.
– Давайте же ещё раз похлопаем нашему замечательному фокуснику и его не менее очаровательной ассистентке! – только зайдя на манеж прокричала я, глазами вновь ища гостя из старинных альбомов. Он всё ещё сидел неподвижно, при этом не сводя с меня глаз из-под толстых стёкол очков.
Пригласив следующего циркачей – Рика и Рея, сиамских близнецов – на сцену, я поспешила вновь удалиться. Братьям не требовалась чужая помощь, они сами толкали громадную тележку с неимоверным количеством гирь и гантель так, словно она ничего не весила. Хотя и удивляться было нечему – сейчас они всё это будут ещё и поднимать, поражая остальных своей невероятной силой, которая непонятно как умещалась в довольно хилых, на первый взгляд, телах.
Каждый раз, снова и снова, возвращаясь в тень занавес невозможно угадать, что увидишь следующим. Сейчас же всё было даже слишком спокойно. Никаких драк, экспериментов, внезапных танцевальных представлений и гастрономических ужасов, приготовленных из припасённых сладких батончиков и шоколадок. Те, кто уже выступил, отдыхали, те, кому ещё предстоит это делать, разминались или повторяли свои речи. У меня даже холодок по спине пробежал от всеобщей меланхолии. Я опустилась рядом с Элле, обращая на себя её внимание, но стараясь говорить настолько тихо, насколько это возможно, прикрыв облачённой в перчатку ладонью рот.
– Пожаловало ли к нам уважаемое лицо? – попыталась всё же завуалировать вопрос я.
– Я крайне тяжко постаралась, чтобы конкурент добрался сюда раньше доставщика, и рада, что ты заметила его, лапочка.
– Мы снова говорим про торт?
– Пожалуй, мы говорим о том, как избавиться от паршивой выпечки, которой не хватит только лишь тебе.
Замечательно. Радовало лишь то, что в голосе Элле не было насмешки или угрозы, просто факт, сказанный без каких-либо эмоций. Она потянулась за сигаретами, отброшенными в сторону, но я перехватила её руку, намекая, что не стоит курить, когда рядом с тобой стоят инструменты фаерщика. Конечно, Элле могла запросто освободить свою кисть из моей хватки или использовать другую руку, но делать этого не стала, понимая намёк. Тира будет крайне недовольна, если прямо перед её выходом что-то пойдёт не так, причём даже не по её вине. При таком раскладе и Элле, и меня за компанию всей труппой будут потом под Соли закапывать, перед этим тщательно собирая наш пепел по всему цирку.
Обдумать реплику Элле мне не дают. С грохотом забегают сиамцы, а это значит, что мне надо начать суетиться и уже выбегать на манеж. Но всё же встаю я без спешки и размеренно вышагиваю по деревянной дорожке в центр шатра. Представляя зрителям Тиру – огненную девушку! – я стараюсь не смотреть на того самого мужчину в первом ряду, но выходит это крайне плохо, глаза так и норовят скоситься в его сторону, пытаясь разглядеть, кого именно пригласила сюда Элле… своими способами.
Даже не дожидаясь конца моей речи, манеж, от начала занавес и по всему его краю, вспыхивает огнём – небольшой намёк от Тиры, чтобы я поторопилась. Что я, впрочем-то, и делаю. Фаерщица появляется перед зрителями чуть ли не эффектнее Фокусника. Окружённая огнём она сверкает и переливается вышивками на своём костюме, которые оттеняют её чёрные, будто бы сгоревшие, руки от кончиков пальцев и до самых локтей. Все артисты, даже и не особо погружённые в данную тему, понимают, что устраивание шоу с огнём под шатром не только нарушение техники безопасности, но и прямой путь в больницу (а то и куда похуже) при неосторожности выступающего. Для меня до сих пор оставалось загадкой, как деревянная поверхность для выступлений ещё ни разу не сгорала. Тира мастер своего дело, в этом сомнений нет, но если чёрно-белый мужчина на первом ряду это тот, о ком я думаю, нам несдобровать. Хотя инспекция присутствовала на наших шоу и раньше, но никаких вопросов при этом у них не возникало: Хозяин был готов дать им круглую сумму за молчание. Но он не выглядел как все остальные. Этот мужчина явно пришёл сюда без предупреждения – лишь по просьбе Элле, хотя я всё ещё не до конца понимаю, как ей удалось отыскать такого персонажа. Тогда мог бы возникнуть вопрос о том, откуда Таракашки и музыканты узнали о приходе инспектора, но, разбираясь в том, насколько быстро случайно обронённые здесь слова могли породить новые слухи, все придирки отпадали.
Поймала я себя на том, что всё ещё не вернулась к остальным артистам, а лишь стою в укрытии занавес. Сегодня слишком уж много я витаю в облаках, это к добру не приведёт. Всё ещё не потухшая нить огня у моих ног при ближайшем рассмотрении складывалась в кривые буквы, а они уже в слово “Пора”. Носком туфли я растёрла горючее вещество, превращая надпись в огненную лужицу и всё же покинула пространство манежа.
И вновь, будто бы той минутной хандры и не было. Младшие – Рик с Реем и Херд – носились по кругу, сбивая на своём пути не успевших скрыться Таракашек. Ноа что-то рассказывал Нанне, которая, казалось, и не слушала его вовсе. Луис и Фил –гигант и карлик нашего цирка, которые должны были выходить после Тиры – вели на вид прямо-таки светскую беседу, не хватало им только пары бокалов вина в руках, да моноклей с усами. Сзади ко мне подошла Тётя Лиз, кладя увешанную кольцами руку на моё плечо и звеня множеством бус на шее. Пора бы уже привыкнуть к общей привычке подкрадываться со спины.
– Графинушка, дорогая, не могла бы ты объявить моё выступление перед антрактом?
Я стала напряжённо вспоминать, когда Тётя Лиз должна была выходить по данному нам расписанию. Её номер, кажется, должен был закрывать шоу, а так выходит, что его закроет Ноа. Немного рискованный шаг доверять ему шанс закончить представление, ведь неясно, на какой ноте это произойдёт, но и сразу же отметать такой вариант тоже не стоит.
– Не могли бы Вы подсказать, какую цель преследуете? – вместо отказа спрашиваю я.
– Ох, поверь, я ничего такого не замышляю, просто мне хотелось бы уйти на отдых раньше. Старость – не радость, всё же. Да и тебе нужно время подумать над угощением.
Мне хотелось воскликнуть, что этот торт мне будет скоро в кошмарах сниться, да и если вам так надо, испеките сами! Однако я лишь сильнее сжимаю резную рукоятку трости и максимально дружелюбно соглашаюсь с идеей Елизаветы. Она сразу же отходит, оставляя меня один на один со своими мыслями. Через пару глубоких вдохов успокоиться всё же удаётся, ведь разгадывать задачи, данные артистами нашего цирка, нужно только на трезвую голову, а то себе дороже будет.
Возвращаясь на манеж с объявлением следующего номера, я думаю, что желание Тёти Лиз выступить именно сейчас вполне себе логично даже с точки зрения антуража: после Тиры шатёр всё ещё слегка тонул в полупрозрачном дыму, который очень кстати дополнил бы таинственность предсказаний. Елизавета выходит, тоже не дождавшись конца моей речи, при этом три раза щёлкая меня по руке. Удаляюсь в этот раз довольно эффектно – в дыму, под тихую мелодию флейт из оркестровой ямы. В такие моменты я действительно начинаю жалеть, что моя роль в цирке не пропитана магией.
Скрывшись в бархатных занавесах, начинаю внимательно слушать, даже не замечая, что и остальные чуть ли не задержали дыхание. Тётя Лиз любит говорить тихо. Для убедительности ли, будто бы она делится секретом, или использует избитый ораторский приём – не ясно. Но каждый здесь знает, что среди угадывания занятий и имён случайных зрителей и предсказаний на самые разные темы нужно уметь отделить важную именно для тебя информацию. Тётя Лиз никогда не передаёт записки, не плетёт из информации песни, не рассказывает всё одними только взглядами – она говорит прямо и не таясь. Ведь если хочешь что-то спрятать, нужно положить это на самое видное место, не так ли? Многие до сих пор удивлены, что это работает, да и я скрывать своего удивления не буду, ведь это самое настоящее чудо для здешних стен с ушами.