Алексей Забугорный
Сценарист
«Что будет, когда спектакль увидит зритель?» – Спросил Рогов, и глаза его расширились. – «Безумие преумножится!» – Воскликнул он и взмахнул руками, словно сбрасывая с себя усталость, а голос его зазвучал с новой силой, и как прежде – страстно: «Безумие, которое через меня нашло путь из темных глубин, поднимется, подобно волне, и обрушится со сцены, вселившись в сердца многих, и многие разнесу зло по миру, и мир погрузится во мрак.
Я был там. Я видел. Я знаю. В будке осветителя Петрова, пьяненького и уже безумного, я все понял. Я, создатель и проводник зла; я, виновник и жертва, пропащий человек, чья душа хитростью была похищена той роковой ночью, стал причиной конца. Я, последний из последних, стал выше царей земных, продав душу тому, кто внушил мне мысль писать о Нем. Это Он, Он был той ночью под фонарем! Само зло, скитаясь по местам пустым и безлюдным, нашло меня, – дом опустевший, и, войдя, заняло его.
Завтра премьера. Ян Лозинский от души посмеется над делом рук своих. Он не посетит ее, – потому что Рогов должен уйти.
Мне осталось немного. Совсем немного. И вот что я скажу на прощание; верьте мне! Ибо тот, кто стоит у последней черты, не может лгать.
Не оставляйте место пустым. Не дайте охладеть душе вашей. Не верьте тому, кто скажет, что жизнь – слабая искра. Не верьте в вечность. Верьте только в «здесь» и «сейчас», и наполняйте собою настоящее. Наполняйте душу свою Светом, иначе придет Тьма и наполнит ее.
Я был хладен. Я не верил в Свет. И вот – пришел Он, и я поверил в Него.
Премьера состоится, и есть только один способ помешать тому: бежать. Бежать в тень смертную. Ибо жить в мире зла, не имея надежды, страшнее, чем умереть…
Или… остаться жить…? Но… я не хочу. Не могу! Я слабый человек. Трусливый человек. И трусость моя явилась для меня спасением. Я решил: лучше умереть, чем жить в мире зла, и вы тоже…
– Ах, перестаньте все время говорить о смерти! – Заломила руки Маргарита. – Вы расстроены и нуждаетесь в отдыхе. В конце концов, пьеса не так уж и плоха, хотя и есть в ней, признаться, некоторые недочеты, но все же…
– Ааа! – закричал больной, будто очнувшись от своих бредней. – Вот уже и о недочетах заговорили. А ведь вы, помнится, давеча утверждали, что она гениальна!
Маргарита ничего не ответила, но скулы ее покрылись румянцем
– Думаю, – продолжал Рогов, – теперь вы с меньшей охотой станете предлагать ему (он ткнул в меня длинным пальцем) – контрамарки!
– Никому я не предлагаю! – воскликнула Маргарита.
– Никому она не предлагает! – воскликнул также и Собакевич, и сжал кулаки. – И потом, – процедил он, оборачиваясь к нам, – кто вам сказал, что этот господин действительно тот, за кого выдает себя?
– Действительно! – подхватила Маргарита. – Где доказательства?
– Разве я могу предоставить вам доказательства более достоверные, чем те, которые вы только что получили? – отвечал Рогов, краснея.
– А что такое мы получили?! – спросил Собакевич, подаваясь вперед. – Историю сумасброда, вот что мы получили. Бред собачий мы получили! Не волнуйтесь, господа, – резюмировал он. – Обычный сумасшедший. Начитался книжек, вот и не выдержал. Недаром я ничего не читаю, кроме сценариев. И ты не волнуйся, Марго. Никакой он не сценарист.
– А ну! – Собакевич поднялся со своего стула и шагнул к Рогову. – Марш отсюда! Живо!
Рогов попятился, и медленно завел руку за спину.
– Ах! – воскликнула Маргарита.
В ту же секунду в руках у Рогова оказался револьвер.
Михаил закрыл лицо руками. Бармен замер за своей стойкой с бокалом в руке. Мы все отшатнулись, а Рогов направил револьвер Собакевичу в грудь.
Собакевич остановился.
– Я говорил вам, – голос Рогова прерывался от волнения, – я говорил, что к-купил револьвер. А?! Теперь-то вы мне верите? А если я скажу, что я действительно автор пьесы, то, выходит, я вру?!
– Спокойно, спокойно, – произнес Катамаранов.
Он медленно встал и вытянул руку в сторону господинчика.
– Никто не говорит, что вы…
– Сидеть! – заорал Рогов, и быстрым движением направил револьвер на Катамаранова.
Катамаранов так же медленно опустился на свое место.
– Извините, – сказал он. – Я только хотел, чтобы мы во всем разобрались. Уверяю вас, что…
– …Он меня уверяет! – Захохотал Рогов. – Нет, милостивый государь! Это я вас уверяю, что пущу вам пулю в лоб, если вы сделаете хотя бы еще шаг.
Тишина снова повисла в баре. Все были бледны и не уверены в своем будущем.
Казалось, Рогов и сам не знал, что ему делать дальше.
Воспользовавшись этим, бармен подался к нему из-за стойки.
– Рогов, – сказал он. – Вы разумный человек. И я уверен, что как разумные люди мы поймем дуг друга. То, что случилось сейчас – просто нелепый инцидент. У всех у нас нервы. У всех обстоятельства. С каждым может случиться… – он замешкался, подыскивая нужное слово, но не нашел его, – сбой. Но, как разумные люди, – заметьте, я особо подчеркиваю это, – разумные, мы, конечно же, не допустим ошибок, сожалеть о которых придется очень и очень долго. Уберите оружие – и, я даю вам слово, что то, что произошло здесь, никогда не покинет стен нашего заведения. Мы забудем об этом, как о досадном недоразумении, и встретившись в следующий раз, от души посмеемся над тем, что было, поднимая кубки за то светлое и большое, что ждет нас. Прислушайтесь же к моим словам, и сделайте так, как я по-дружески прошу вас.
Какое-то время Рогов размышлял. Видно было, что он колеблется. Все мы, затаив дыхание, ждали, что вот сейчас он посмотрит на нас, как и прежде, испуганно и робко, виновато улыбнется и, извиняясь, станет пятиться к своему столику, уронив или разбив что-нибудь по пути, но вместо этого Рогов опустил голову и сказал глухо.
– Я должен завершить то, для чего пришел сюда.
Что-то оборвалось у меня внутри от этих слов и от того, как именно они были сказаны.
Катамаранов приподнялся было со своего места, но снова тихо опустился на стульчик.
– Вы ошибаетесь – сказал Катамаранов. – Сейчас вы находитесь на распутье. И от того, какой путь выберите, зависит многое не только для вас, но и для нас, – об этом вы тоже не должны забывать. Что лучше? Позор и бесчестье, и тяжкий груз, или жизнь, не отягченная муками совести и запоздалым раскаянием? Жизнь честная и открытая? Вы говорили о тьме и свете. И я призываю вас выбрать свет.
Теперь вы расстроены. Вам внушили, или вы сами внушили себе то, чего на самом деле нет. Вы на взводе, вам трудно оценить ситуацию. Но найдите в себе силы взглянуть на вещи трезво.
Раскаяние неминуемо. Вы ничего и никому не докажете вашим поступком, уверяю вас. А потому, я спрашиваю снова: что лучше? Поддаться аффекту и жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, – или проявить рассудительность, здравомыслие, силу характера и одержать победу над собой? Победу, которой вы по праву сможете гордиться. Победу, которая сделает вас сильнее и возвысит в собственных глазах!
Решайте же. И потом… – Катамаранов сделал паузу и посмотрел Рогову прямо в глаза, – вы когда-нибудь видели, как у вас на глазах умирает человек?
Рогов болезненно скривился. В нем шла борьба. Он по-прежнему не опускал своего оружия, но в глазах его отчаяние и решимость первых минут уже сменялись всегдашней робостью.
– Видите ли… – начал он, – это действительно трудно, – сделать то, что я задумал. Особенно если, как вы заметили, с этим придется потом жить. Но ведь, с другой стороны, если жить не придется вовсе, то все ведь будет уже не так сложно? Тем более, умирая вместе с другими, я разделяю их участь, к тому же, – избавляю мир от зла, которое придет через меня …
– Но послушайте, – возразила Маргарита. – Она подалась к Рогову и заговорила проникновенно. – С чего вы в самом деле решили, что в мир идет зло, и именно через вас? Ведь всякое может показаться! А вы много работали в последнее время, мало видели солнца, устали и нуждаетесь в отдыхе. Я согласна с Катамарановым: вам нужно трезво взглянуть на вещи. Сейчас вы взволнованы, расстроены и вполне возможно, что вам всерьез кажется, что все действительно так, как вам кажется. Но – поверьте моему жизненному опыту; нет такой беды, с которой нельзя было бы справиться. Особенно же, если вы не один. Что до меня – то я готова всячески поддержать вас. Не потому, что хочу спасти себя, – нет, не только поэтому. Но и потому еще, что вы с самого начала произвели на меня положительное впечатление. Вы добрый, ранимый, чуткий человек. Да, сейчас вы сбились с пути, запутались и не видите выхода. Но может ли кто винить вас в этом? Все мы проходили через испытания. И я, вероятно, лучше других знаю, о чем говорю. Я знаю, каково это – жить без надежды на лучшее, страдать и ни в ком, ни в ком не находить сочувствия!
Я знаю, что такое одиночество. Поверьте, мне есть что рассказать. И я с радостью поделюсь с вами, если это послужит поводом к вашему исцелению. Но не только искренняя беседа необходима вам. Вам также необходимо молчание. Молчание, когда не нужно слов. Когда достаточно просто знать, что есть рядом чье-то дружеское сердце, способное понять и разделить ваши мысли и ваши чувства, как если бы о них было сказано вслух. Все это я готова дать вам, если вы согласитесь принять мою помощь. Искренне надеюсь, что вы не откажете мне…
Маргарита замолчала.
В глазах Рогова стояли слезы. Казалось, он уже готов бросить свой револьвер и упасть, как сын, нашедший свою мать после долгих лет скитаний, в ее в объятия, но вместо этого вздохнул, зажмурился и провел рукой перед лицом, будто бы отгоняя паутинку.
– Искусители, – сказал он, не то улыбаясь умоляюще, не то злобно скалясь. – Вы нарочно говорите так, чтобы помешать мне. Но если бы вы видели и знали то, что видел и знаю я, вы сами бы попросили меня поскорее совершить то, за чем я пришел. Но вы не знаете, а я не могу, не могу…!
Ведь… если я не сделаю этого, придет тьма… Я ведь не понаслышке знаю, о чем говорю. Я его видел. Там, под фонарем. Он так ловко прикинулся обычным прохожим, что никто не отличил бы…
И вы все, – он повел стволом из стороны в сторону, – теперь служите Ему, уговаривая меня сохранить вашу жизнь и свою.
Глупцы! Ваш разум отравлен ложью. Ваши глаза не зрят истины. Ваши сердца не бьются, и души спят. Свет, к которому вы призываете меня, недоступен вам. Его застила тьма, которую я сам же призвал из глубин, где она обреталась от создания мира. Моя вина. Моя. Но я спасу вас, и себя, и других, кому суждено погибнуть. Я проведу вас путями долгими, сквозь тьму и сень смертную, туда, где снова будет свет и вечная жизнь!
Но… о, мучение! – Рогов обхватил голову руками и стиснул ее так, будто хотел раздавить. – Ведь я не могу, не могу! Я слишком слаб! Ты знал это! Знал! – Восклицал он, воздев лицо к потолку. – За что наказываешь меня так!? Ведь он прав, он был прав! – Рыдал Рогов, тыча дулом пистолета в Катамаранова. – Я никогда не видел, как на моих глазах умирает человек!
Рогов вцепился в свои жидкие волосы и, переламываясь как складной метр то на одну сторону, то на другую, стал раскачиваться, хрипя и стеная.
Что-то глухо ударилось об пол. То Михаил упал в обморок.
– Мой друг! – воскликнула Маргарита, и снова умоляюще протянула к безумцу руки, похожие на нежных лебедей, – прошу вас, опомнитесь!
– Не нужно, Рогов! – просил Катамаранов. – Вы будете жалеть!
– Давайте просто забудем! – восклицал бармен.
– Стойте! Стойте! – выкрикивал я.
Только Собакевич молчал. Все это время он наблюдал за Роговым, как зверь, стерегущий добычу и вот теперь, улучив момент, снова бросился на него.
Однако, Рогов на удивление быстро среагировал; он отскочил, взведя предохранитель и ствол револьвера задрожал у самого виска Собакевича.
Я предупреждал! – Крикнул он. – Я пристрелю каждого, кто попытается помешать! Что неясного? Вернитесь на свое место и оставайтесь там!
Собакевич нехотя повиновался.
– Подлец, – прорычал он. – Если бы не эта проклятая железка, я бы скормил твои кости дворняге, что живет под твоим проклятым забором!
– Уверен, что в следующий раз вы поступили бы сообразно своим природным наклонностям, – холодно сказал Рогов, вдруг снова делаясь спокойным. – Но я позабочусь о том, чтобы следующего раза не случилось.
Он вытянулся перед нами, опустил свои длинные тонкие руки вдоль тела, прикрыл глаза и сказал: «А теперь прошу не мешать. Мне нужно сосредоточиться».
И тут – что-то звонко ударилось в стекло с улицы, как если бы в него бросили монету.
Рогов вздрогнул и обернулся.
За окном было темно, и только снег лепил в него мокрыми хлопьями, и стекал каплями воды. Столик, за которым сидели трое с пиццей, был пуст. Видимо, они успели улизнуть, когда Рогов достал пистолет.
Глаза Рогова округлились.
– Я опоздал… прошептал он, вновь делаясь безумным. – Вот она… Вот! Она пришла! Смотрит! – Рогов попятился от окна и сжал револьвер в руке. – Я опоздал! – Воскликнул он в отчаянии. – Горе мне! Горе! Простите меня! Теперь вы сами! Сами! В револьвере достаточно пуль!
С этими словами Рогов быстрым движением развернул револьвер к себе, отставив острые локти, прижал ствол к груди, зажмурился и нажал курок.
Грохнул выстрел – и стало темно.
***
Темнота.
Голоса в темноте.
Первый голос. Господа… Господа! Есть здесь кто-нибудь?
Второй голос. Я здесь!
Первый голос. Кто вы?
Второй голос. Собакевич.
Первый голос. Простите, я не узнал вас по голосу. Это я, бармен.
Собакевич. Со мною Маргарита. Я держу ее за руку.
Бармен. Вы видите что-нибудь?
Собакевич. Ничего. Темно, как…. Словом, очень темно.
Третий голос. Что… что это?! Что происходит?! Я ничего не вижу! Я уже умер?! Где все? Помогите!
Бармен. Кто вы?
Третий голос. Это я, Михаил. И у меня, кажется, паническая атака…!
Четвертый голос. Ну, от этого еще никто не умирал… И, – упреждая чей бы то ни было вопрос – это помощник.
Бармен. Хорошо. Кто еще здесь слышит меня? И – да, господа, называйте себя сразу по имени.
Пятый голос. Катамаранов здесь.
Шестой голос. Йорик здесь.
Бармен. Значит, все на месте.
Михаил. А где же тот, кто… Ведь он, наверное, по-прежнему рядом?! А может, мы все уже умерли?! О боже… Я задыхаюсь! Кто-нибудь! На помощь! Воды!
Собакевич. Не было печали. А ну… хватит!
Катамаранов. Успокойтесь, Михаил. Вы просто были без чувств, но теперь очнулись. Вам ничего не угрожает. Все живы. А он… уже ушел.
Михаил. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу…
Катамаранов. Господа. Думаю, лучше всего нам сейчас собраться вместе.
Маргарита. Вы как хотите, а я и с места не сдвинусь; ведь где-то здесь лежит застрелившийся Рогов.
Михаил. Как?! Его убили?! Боже!
Катамаранов. Он сам выстрелил в себя. Повторяю, Михаил, вам ничто не угрожает. (гипнотическим голосом) Дышите глубоко. Вы в цветущем саду, под ласковым солнцем. Поют птицы. Вам ничто не угрожает. Вы спокойны.
Михаил. (делая глубоких вдох) Я спокоен… Светит солнышко…Мне ничто не угрожает…
Собакевич. Хорошенькое дельце. В одном помещении с покойником, да еще в темноте.
Маргарита. Ах, перестаньте! Мне страшно.
Михаил. А я… я будто бы чувствую его холодные пальцы на своей шее…!
Маргарита. Что вы такое несете?! Собакевич! Обнимите меня. Кажется, у меня тоже начинается паника (секунду спустя – громкий визг Маргариты и звук пощечины).
Собакевич. Ох…
Все. Кто? Что? Что такое?!
Маргарита. Это он! Рогов! Он сейчас пытался схватить меня!
Собакевич. Это я обнял вас, как вы и просили, а получил по лицу.
Маргарита. Ах, друг мой, как вы меня напугали. Ну обнимите, обнимите же меня, что вы сидите, как истукан? Мне страшно! (секунду спустя) Ах!
Собакевич. Ну, что еще?
Маргарита. Нет, ничего. Я опять подумала… впрочем, ничего. Можете обнять.
Собакевич (ворчливо). То обними, то получаешь по морде…
Бармен. Господа, не ссорьтесь. Нужно во всем разобраться. Кто-нибудь помнит, что было после того, как раздался выстрел?
Михаил. Нет, это невыносимо. Я сойду с ума, если буду сидеть здесь один!
Бармен. Михаил прав. Нужно собраться. Так как Собакевич и Маргарита уже вместе, предлагаю всем двигаться к ним. Собакевич, подайте голос! Мы будем двигаться к вам.
Собакевич. Раз… раз-раз…
Маргарита (в зал). Дурак.
Слышен шорох одежды, шарканье и глухое постукивание.
Маргарита. Кто это?
Помощник. Это я, помощник.
Маргарита. А это кто?
Бармен. Это бармен, Маргарита Николавна.
Помощник. Вы мне ногу отдавили.
Михаил. Расступитесь, господа… вот я присяду… ох… Слава Богу, я с вами. Не поверите, я чуть было не помер со страху. Пока я полз к вам, мне всюду мерещился покойный, и…
Маргарита. Ради всего святого, перестаньте поминать его! Иначе вдруг он на самом деле…
Михаил (дрожащим голосом). Что..?!
Маргарита. Ничего… ах, ничего! Перестаньте поминать.
Катамаранов. Это я, Катамаранов. Со мною Йорик. Я наткнулся на него, когда шел к вам.
Йорик. Благодарю за помощь.
Бармен. Теперь, кажется, все?
Катамаранов. Все. Кто помнит, где здесь выход?
Помощник. Выход там.
Маргарита. Смешно.
Катамаранов. Господа, нет ли у кого спички, зажигалки или иного источника света?
Все. У меня нет. И у меня нет. А я вообще не курю.
Йорик. Помощник! Вы, кажется, говорили, что у вас есть электрический фонарь.
Помощник. Да. Вот он. Только почти уже разряжен.
Маргарита. У меня нет слов.
Бармен. Где же вы раньше были?
Помощник. Все это время я простоял за ширмой, до самого выстрела.
Бармен. Я не о том. Почему вы сразу не сказали про фонарь?
Помощник. Потому что меня никто не спрашивал.
Собакевич. Редкостный болван.
Катамаранов. Господа, давайте не будем ссориться. Помощник, зажгите фонарь.
***
В темноте вспыхнул огонь, и мы увидели бледные лица друг друга.
– Наконец-то, – сказала Маргарита.
– Бывают же люди… – не удержался Собакевич, и поглядел на помощника.
– После об этом, – ответил Катамаранов. – Так где, вы говорили, здесь выход?
Мы огляделись и замерли в недоумении.
– Кажется так, что мы не в баре, – сказал Бармен.
Действительно, бара не было.
Под ногами у нас лежали широкие, плотно подогнанные доски, которые тянулись во все стороны и терялись во мраке. Тусклый свет фонарика не достигал стен, отчего помещение, в котором мы находились, казалось крайне просторным.
– Черт возьми, бармен, – проворчал Собакевич. – Не подмешали ли вы нам чего-нибудь в напитки?
– У нас культурное заведение, – отвечал бармен с достоинством, – и я попросил бы вас…
В ответ откуда-то из темноты донесся многоголосый смешок и стих.
Мы переглянулись.
– Кто здесь? Эй!
Темнота молчала.
Не сговариваясь, мы двинулись на звук, но через несколько шагов круг света от фонарика, скользнув по доскам, исчез за краем пола, открыв взору глубокий провал. На дне провала виднелись стулья, пюпитры и лежали листы бумаги.
– Вот те на…, – озадаченно сказал Катамаранов.
– Неожиданный поворот, – согласился помощник.
– Может, хватит уже шутить? – крикнул Катамаранов в пространство.
– Я узнаю эти доски, – тихо сказала Маргарита, глядя себе под ноги. – Мы, кажется, на сцене. Это будто бы наш театр, к которому пристроили оркестровую яму.
–Однако, – озадачился я, а помощник почесал нос. – Чепуха какая-то. Не может этого быть! Театр – где? (я махнул рукой в одну сторону), – а бар – где ?(махнул в другую).
– Что же тогда получается? – удивился бармен.
– Не знаю, – отвечал я, – но нельзя проделать такое расстояние в один миг – это во-первых, а во вторых… Нет, господа, как хотите, а только это специально так подстроено, чтобы мы поверили: сначала наш разговор о театре, потом Рогов со своей историей, и вот теперь – это… (я указал на сцену). Уж если до конца быть откровенным, то… – я извиняющимся жестом поднял руки, – Маргарита Николавна, Собакевич, скажите правду: ведь это все с вашего ведома происходит, не так ли? Вы с самого начала были с ним в сговоре?
– Друг мой, – покачала головой Маргарита. – Во-первых, я и Собакевич слишком много проводим времени в театре, чтобы во внерабочее время заниматься хоть чем-либо с ним связанным. Да и потом – разве возможно, как вы справедливо подметили, перенести семерых людей из одного места в другое незаметно для них самих? Мы ведь не в столице живем, где есть технологии.
– И этого проходимца мы видим в первый раз, – добавил Собакевич. – Хотя… теперь мне его лицо кажется знакомым. Я будто бы припоминаю, что встречал его как-то перед репетицией. Он в синей робе и беретке тащил что-то на сцену.
– Именно! – добавила Маргарита. Он, кажется, действительно мелькал у складских дверей. Помнится, он еще поглядывал так пристально…
– Бармен, – допытывался я, – ну хоть вы скажите. Мы ведь в вашем заведении были. Значит, либо вы тоже с ними, либо…
– Почему вы меня об этом спрашиваете? – обиделся бармен. – Я в происходящем понимаю не более вашего.
– Кого же и спрашивать, как не вас? – согласился Собакевич. – Мы действительно были в вашем баре, стало быть, с вас и спрашивать. Это ведь ваш бар, не так ли?
– Бар мой, – отвечал бармен. – Но, повторяю, – я не имею к произошедшему никакого отношения. По правде сказать, меня больше заботит другое, а именно: если мы действительно не в баре, то кто же теперь там? Трое с пиццей исчезли. Остается только труп Рогова. И двери не заперты… Хорошенькое дельце.
– Н-да…, – согласился Катамаранов. – Сюжет для детектива…
– Вот именно! Сюжет! – Воскликнул я. – Вам ничего это не напоминает?
– Бред это напоминает, – проворчал Собакевич, озираясь. – Не может быть того, чего быть не может. А ну-ка… – Он подошел к Помощнику и, сощурившись, поглядел на него: «Признавайтесь. Может быть, это вы чем-нибудь этаким балуетесь? А? Может быть, это вы решили подшутить над нами?»
Помощник отставил ногу, выпрямился и сказал обиженно: "Конечно, никто из нас не без греха. Но если когда-то давно что и было, то это не значит, что меня можно подозревать всю оставшуюся жизнь".
– Ну вот, – удовлетворенно кивнул Собакевич. – Уже зацепка. Человек сам признался: не без греха. Вот он и усыпил нас, и привез сюда. Вот вам и объяснение!
– Оставьте его, Собакевич, – сказал бармен. – Я его давно знаю. Он бы не стал.
– Ну-у, знаете…, – протянул Собакевич.
– Оставьте этого мальчика, мой друг, – вмешалась Маргарита. – Не знаю, как на счет него, но у меня нет оснований не доверять бармену.
– Будь по-твоему, Марго, – вздохнул Собакевич. – А только надо выяснить, наконец, что-же, черт возьми, происходит.
Мы постояли еще, вглядываясь в темноту. Темнота молча вглядывалась в нас.
– Стало быть, это все же как-то связано с Роговым, – сказал Катамаранов.
– Я и говорю! – оживился я. – Он говорил именно о сцене, и о тьме, – если опустить детали, – потом выстрелил, – и вот вам и тьма, и сцена.