Алексей Витальевич Мекка
Здесь никогда не ходили трамваи
– Давай.
Я протягиваю табурет, но не могу оторваться от петли.
– Зачем это?
– Надо так.
Начинаю почесывать кошачью шею. Кошка перестает протяжно мяучить. Слышу спокойное мурчание. Благодарность. Отец ставит табурет на землю и ловко запрыгивает на него. Выдыхает. Тяжело. Точно после долгой пробежки.
– Устал что-то.
Я ошарашен. Не понимаю, да и не могу понять. Зачем? Зачем?
– Зачем?
– Я устал ждать. Так долго ждал. Ты вот пришел, а больше никого. Не могу больше ждать. Незачем. Что здесь? Пустота. А дальше что? Пустота. Да и позади только пустота.
Он расшатал ногами табурет.
Вздрогнул и повис.
Как мешок.
Ничто.
Просто тело, которое испытывало лишь боль.
Голова его опустилась к плечу.
Руки обмякли.
Я пошел домой.
Кошка мурчала.
8
Это был его ад?
Его чистилище?
Его проклятие?
Он ждал меня?
Вряд ли.
Хотя, может и ждал.
Не уверен.
Что я тут делаю?
Это важно?
Почему мне важно знать ответы на эти вопросы?
Может быть, это вовсе не я их задаю, а кто-то другой? Кто-то по другую сторону. Кто-то, кого ты видишь в зеркале, лишь скосив глаза в сторону. Это все его рук дело. Это он не дает мне сосредоточиться и постоянно спрашивает.
Как?
Зачем?
Почему?
А я храню молчание и не отвечаю. Может быть, я сам боюсь ответов. Может быть, все это куда невесомее, чем мне кажется.
Кошка давно успокоилась и уснула на плече, пока я шагал мимо реки к другому мосту. Тому, на который мы заявлялись, когда были еще школьниками. Здесь мы пили пиво и дешевое вино. Курили краденные сигареты и воображали, что мы стоим на самой вершине мира, который только и ждет первого главного слова. Мир оказался не так прост, как бы нам хотелось. Он был куда своенравнее. Куда изощрённые в своих заковыристых хитросплетениях.
Формациях, сменяющихся и меняющих нас.
Нас всех.
Ухватить зубами.
Вытряхнуть из старой шкуры и напялить новую.
Вот рецепт.
Долгий и бесчестный путь, который приходится пройти каждому.
Сначала шаги мелкие и неуверенные, но постепенно они становятся смелыми и широкими. Пока не оступишься. Пока не рухнешь. На колени. И уже не встать. Никакой гордости. Никакого отчаяния. Только бытность, что топчется по ковру грязными ногами.
Мы присели на деревянную скамью возле колодца на улице, огороженной деревянными заборами. Кошка спешно спрыгнула с плеча и горделиво поспешила за булыжник, чтобы справить нужду. Хлопаю по карманам, разыскивая табак, но нахожу лишь одну дешевую и изрядно помятую сигарету. Чиркаю спичкой об дерево и прикуриваю, разглядывая то, что когда-то было улицей.
Когда-то жило.
Дышало.
Полной грудью.
Стучу каблуком по железке, вросшей в землю.
Воспоминания преследуют. Они реальны и нереальны. Я и сам не могу разобраться, каковы они. Насколько можно им доверять. Все эти мысли. Эти вопросы. Мне хочется думать об их бесполезности и ненужности, тогда как им хочется обратного.
Что это за железка?
Рельса?
Я помню, как здесь ходили трамваи. Как я бегал по вагону, пока бабушка громко охала.
Ложь!
Здесь никогда не ходили трамваи.
Все это глупость, навеянная одним из столь реальных снов. Всего этого никогда не было.
Все это лишь в моей голове.
Кошка поскребла когтями по камню и опять попросилась на руки.
Как ей откажешь?
– Может, ты что-то знаешь? Нет?
Она смотрит умными глазами.
– Все ты знаешь, просто не хочешь говорить.
9
Переступаем порог. Я прохожу первым, а кошка смотрит на меня, стоя чуть позади. Неуверенно и кротко.
– Проходи.
Я приглашаю жестом, и она ловко перепрыгивает небольшой коврик. Хозяйка. Сразу проходит в большую комнату и обнюхивает диван. Запрыгивает и укладывается. Щурится.
– Что, нравится?
Мурчит и поглядывает на меня узкими зрачками.
Пальто я бросаю, где и обычно. Рядом с ботиками и засохшим налетом из песка и соли. Рядом с пылью, осевшей здесь за несколько дней без уборки.
– Али! Ты дома?
– Мама?
Быстрыми шагами я иду в ее комнату. Никого. Ее здесь нет.
– Ты слышала?
Кошка незаметно кивает и продолжает щуриться. Засыпает. Нет нужны ее тревожить.
– Али!
– Да, что же это такое…
Она зовет меня. Она не знает. Лишь догадывается. Я здесь. Она тоже, но больше мы не встретимся.
Я думаю об этом, наливая молоко в маленькое блюдце. Ставлю на пол рядом со стеной на кухне. Так, чтобы кошка точно могла найти. Отчего-то я за нее не волнуюсь, когда открываю входную дверь и оставляю достаточную для нее щель. Пусть поспит. Согреется. Выпьет молока. Пусть остается здесь столько, сколько сама пожелает. А мне нужно идти.
– Али!
– Да, мама. Я знаю, что ты здесь. Знаю. Можешь не кричать, я тебя слышу.
Уснула. Поджала лапки и сопит. Безмятежно. Ее жизнь была куда тяжелее моей, только она не может об этом рассказать. В сущности, ей и не нужно. Незачем говорить о том, что и так известно каждому. И о ком это я? О кошке?
Так хочется вымыться. Набираю ванну. Сначала вода грязная, но вскоре становится прозрачной. Теплой. Особенной. Я затыкаю сливное отверстие и жду, роясь в содержимом пластикового стеллажа. Лезвие я нахожу только в своей собственной бритве. Старое. Я давно не брился, и сталь покрылась разводами. Начала ржаветь, постоянно находясь во влажной среде. Сталь честнее лживых воспоминаний. Сталь острее затуманенного рассудка. Сталь настоящая. Я – нет.
Вода быстро краснеет.
Теплая.
Расслабляет.
Хочется спать.
Так сладко, как кошка в соседней комнате. Также беззаботно. Также счастливо.
Ну, что ты тут делаешь? Она залезла на унитаз и глядит на меня.
Не удивленно.
Она знает, что происходит. Похоже, что ей это уже не в первой.
Мурчит.
Возможно, это ее ад.
Наблюдать, как умирают люди вокруг.
Как становится темно.
Темно.
Темно.
Темно.
Так темно, что только свет неоновый вывески рвется сквозь ночь и ветровое стекло, пока мы развлекаемся на заднем сидении черного седана.
