Алексей Витальевич Мекка
Здесь никогда не ходили трамваи
6
Я не понимал, почему мама всё время плачет. Отчего, наконец, освободившись от гнёта своей величайшей проблемы, она продолжает по ней скорбеть.
Я смотрю на отца. Он одёргивает воротник кожаной куртки и поднимает плечи, будто старается втянуть голову в корпус, чтобы небольшое кусок чёрной кожи сумел спасти его от холодного ветра. Смотрю на его грубое лицо и вспоминаю. Прокручиваю самое яркое воспоминание о его поступках.
Обычный вечерний скандал.
К тому времени я уже привык к ним.
Он требует денег на спиртное, а она не даёт. Взывает к разуму. Умоляет остановиться и подумать о завтрашнем дне. Его не интересует то, что будет завтра. Лишь здесь и сейчас. Завтра видится, как нечто недостижимое. А раз недостижимое, то бесполезное.
Несущественное.
Логика хищника.
Я не знаю, куда деться. Мне хочется бежать и оставаться на месте. Провалиться сквозь землю, но продолжать наблюдать и впитывать то, чем буду мучатся долгие годы. Организм не выдерживает, поэтому я сижу на синем кресле, подранном котом, и реву. Завывая. Это кажется мне наиболее логичным.
Отец спокойно подошел. Присел и спросил, прочему я плачу. Я не смог ответить ничего внятного, поэтому он ударил. Не слишком сильно, но достаточно для того, чтобы я тут же слетел с кресла, держась за лицо. Продолжая выть. Слабый. Непростительно слабый. Не способный ни на что.
Ни на что. Ни на что. Ни на что…
– Почему я до сих пор помню? Почему здесь и сейчас?
– Ты должен помнить.
Мы остановились на перекур. Я сижу на деревянной скамье возле частного дома, а он стоит напротив, вглядываясь в горы за горизонтом.
Такие далекие.
Мне хотелось посетить их.
Ощутить собственными ногами их рельеф.
Их удивительную фактуру, что напоминает форму морской ракушки, застывшей в воздухе. Кажется, что можно протянуть руку и схватить ее. Сунуть в карман и, никому не показывая, отнести домой.
Но нельзя.
Если заберу я, то другие не смогут наслаждать этой удивительной красотой.
Я не забрал.
Не забрал. Не забрал….
И уже ничего не заберу.
– Это тест? Скажи мне, это какой-то тест?
– Никакой это не тест. Просто естественный ход и порядок вещей.
– Я так не могу. Не могу это терпеть. Оставь меня. Прошу, уйди. Я не хочу больше идти с тобой.
– Ты должен.
Он режет слова. Спокойно и грубо. Просто должен.
– Уйди!!!
Я верещу. Заливаюсь. Я чувствую себя маленьким и беззащитным.
Я жду удара.
Он бьёт.
Сильнее, чем когда-либо.
Я падаю.
Собираю дорожную грязью. Рассыпаю на дороге все, что успел скопить внутри себя. Не хочу поднимать. Хочу оставить. Но не могу. Оно всегда будет идти рядом. Чуть позади, как это делала Бэк. Всегда рядом, но никогда в поле зрения.
Я познакомился с ней на похоронах Отца. Панихида по ее бабушке должно была идти следом за нашей, поэтому она вместе с родными ждала в предпроцессной комнате.
Мне хотелось выйти.
В большом зале возле открытого гроба становилось душно и дурно. Священник что-то бубнил и размахивал дымящим кадилом. Мать и бабка захлебывались слезами, а дед стоял рядом, положив руку мне на плечо.
Я сказал, что хочу выйти.
Что мне плохо.
Я не мог смотреть на отца в таком виде.
Дед попросил меня остаться. Попросил потерпеть. Крепче сжал плечо своего внука, разглядывая бледное лицо своего сына. Не знаю, что он чувствовал. Скорбь, должно быть, но необычную. Я помню, как он приходил к нам домой и отчитывал Папу, пока тот пьяным лежал на диване. Я все это помню слишком хорошо.
Отцу плохо зашили голову, поэтому немного крови вытекло на белую подушку из дешевого материала. Такого же дешевого, как и костюм, надетый на труп. Священник все продолжал наматывать круги, а людей вокруг становилось все меньше. Мало кто мог стоять достаточно долго. Мне тоже хотелось выйти, но дед каждый раз меня останавливал. Он терпел, но не мог делать это в одиночку, поэтому знал, что если уйду я, то и он более не сможет оставаться.
Кто-то бесшумно подошел сзади.
– Вам нужно идти. Сейчас начнется следующая церемония прощания.
Дед что-то буркнул и пошел в другую комнату, собирать родственников, чтобы мы могли погрузить гроб в автобус и отправиться на кладбище, а я остался наедине с трупом. Подушка под его головой уже стала отвратительно коричневого цвета, а рот немного приоткрылся. Даже сквозь церковный дурман я чувствовал запах, исходивший от его тела. Он разлагался прямо на глазах.
Тело погрузили в автобус и, усевшись рядом, поехали на кладбище.
Мама продолжала плакать.
Я спросил, почему она плачет?
– Почему? Он ведь уже умер. Зачем плакать?
Она не ответила, но вытерла слезы, сделав свое лицо каменным.
На кладбище все прошло быстро. Дед бросил на гроб немного, растолченной в пальцах, земли. Сказал несколько слов и отвел меня к машине. Попросил подождать. Я ждал недолго. Вскоре просто вышел и бродил. Долго гулял по кладбищу, пока не встретил Бэк. Ей тоже не сиделось на месте.
– Привет.
Я поздоровался в ответ и подошел. Она стояла возле надгробия какой-то женщины, жившей почти сотню лет назад.
– У меня сейчас бабушку хоронят. А у тебя кого?
– Отца…
Я замялся и на автомате потянулся в карман за сигаретами.
– А мне дашь?
Я протянул пачку.
– Нехорошо это, наверное.
– Что?
– Ну, курить здесь. Вдруг она не курила?
Бэк указала на надгробие.
– А вдруг курила?
Мне хотелось отшучиваться, но не говорить на серьезные темы.
– Да и какая разница уже. Мертвые не страдают от рака легких.
– А живые?
– А живым ничего другого просто не остается.
