Алексей Николаевич Котов
У ангела болели зубы…
Но я не мог уйти. Я стоял в коридоре и ждал… Потом я вернулся. Любочка была без сознания. Я сел рядом и вдруг понял, что тот зверь, который жил внутри меня уже ушел. Вокруг была только ошеломляющая пустота и боль…
Любочка умерла рано утром. Тех двоих подонков милиция нашла через два дня. Через полгода одного из них зарезали в тюрьме, а второй умер от саркомы, так и не выйдя из следственного изолятора.
Я жил словно в тумане… Если бы не дети, я не знаю, чем для меня могли бы кончиться эти муки. Сережа все дни проводил рядом со мной, а крохотная Олечка с взрослой серьезностью хлопотала по хозяйству. Ей часто помогала Настя. Дети спали со мной в одной комнате, и мы гуляли на улице только втроем…
Поминки на сороковой дней готовила Настя. Я почти не видел ее… Впрочем, я мало обращал внимания и на других гостей. Я был болен, но я совсем не чувствовал своей болезни. Там, внутри меня, не было ничего кроме ужаса и тошноты…
Когда разошлись гости, я долго сидел на кухне и смотрел в окно. Потом пришла Настя. Она сказала, что я почти ничего не ел, и долго стояла рядом, не решаясь продолжить разговор. Я по-прежнему молчал…
– Вот, – сказала Настя, протягивая мне конверт. – Это тебе…
Конверт был от Любочки. Я не поверил собственным глазам и торопливо разорвал его. Внутри лежала записка: «Ты не можешь оставаться один. Теперь ты можешь любить другую. Теперь – можно. Прощай».
Мужчины действительно не умеют плакать, и только в тридцать шесть лет я понял, какое облегчение могут принести слезы… Это было действительное прощание, прощание человека, содержащее в себе только одно – прощение…
Настя не ушла… Она осталась. Она ничего не просила, ничего не ждала в ответ, а только краснела и опускала глаза, когда сталкивалась с моим взглядом. Настя приходила день за днем: она мыла полы, варила, стирала, смотрела за детьми и к моему великому удивлению Сережа и Олечка охотно слушались ее. Так прошел месяц, затем еще один… Через год и семь дней я пришел к Насте ночью. Она ждала меня… Она уснула только утром, уткнувшись мне носом в плечо и обхватив руками за шею.
Через полтора года у нас родилась дочка Леночка.
Я люблю Настю… Я не знаю, как это объяснить или как оправдаться, но я действительно люблю ее. Я люблю ее улыбку, глаза, немножко насмешливый и очень живой характер. Я люблю ее всю, такую, какая она есть…
И работящий «бык» снова потащил свой нелегкий воз.
Я никогда не пытался определить, что такое любовь. Но может быть для человека важнее даже не сама любовь, а то, что рождает ее, что пробуждает разум, что делает чувства радостными и живыми? Но что рождает ее в нас, какая неведомая нам светлая и огромная сила?.. Не та ли, что дарит нам и саму жизнь и доказательства которой нет и не может быть?
Несколько раз в год мы все вместе приезжаем на кладбище к Любочке. Потом я остаюсь возле могилы один… В эти минуты у меня нет в сердце ни горечи, ни тоски, потому что я понимаю, что человек – бессмертен. Я смотрю на небо, и во мне нет никакого другого чувства кроме огромного чувства благодарности… Благодарности к тому бессмертному, светлому и живому над нами и к нему же внутри нас.
Исход
1.
Вообще-то, на свою шикарную загородную дачу Сашка Тимохин никогда не спешил: тепло в машине, уютно, да и время подумать есть. Ведь жизнь штука многовариантная, вроде шахмат. Вот и сиди, братан, считай: «Допустим, если я – так, а они – вот так, то мне либо назад со своим бизнесом пятиться, либо снова напролом идти…»
А назад отступать Сашка не любил. К чему это?.. Один раз слабость свою покажешь, потом и друзья сожрут так, что костей не останется.
Слева от дороги церквушка с недостроенной колокольней показалась. Мысль безразличная в голове Сашки промелькнуть успела: «Строят, значит…» Меж домами втиснута церквушка – как на пятачке. Откуда она, зачем?..
Сунул было Сашка в рот сигарету… Вдруг, глядь, перед самым капотом его машины красотка вынырнула. Честное слово, как бесенок из шкатулки. Нажал Сашка на тормоза, вывернул руль в сторону до отказа, а пешеходку, с распахнутыми от ужаса донельзя глазами, все-таки чуть-чуть задел.
Еще одна проблема, елки-палки!.. Вышел Сашка из машины, смотрит, сидит пешеходка на грязном асфальте вроде брошенной куклы Барби. На Сашку смотрит и огромными, ошалелыми глазищами хлопает.
Во время дорожной разборки типа «кто виноват и что делать» самое главное инициативы из рук не упустить.
Улыбнулся как можно спокойней Сашка и говорит:
– Ну, вставай, что ли, симпатичная.
Встала красотка, даже не пошатнулась. Ага!.. Значит, кости целы и голова в норме. Испугана, правда, сильно, но это дело поправимое.
Осмотрел Сашка девушку: из одежды на ней плащик из дорогого «бутика», а под плащом вязаная мамина кофта и простая юбчонка. Одним словом, торопливый прикид для посещения булочной. Дорогие вещи бережет, значит, бедолага.
Нет, не крутой случай получился!.. Не нарвался Сашка на настоящую стерву, у которой мозги на деньги морским узлом завязаны. Та бы и в полубессознательном состоянии в Сашку обеими руками вцепилась. А эта – ничего… Стоит и ждет, что Сашка скажет.
Уверенной Сашкина улыбка стала, почти хозяйской.
– Где болит? – спрашивает.
– Тут… – неуверенно показывает рукой девушка. – И вот тут чуть-чуть…
Осмотрели уже оба: локоть об асфальт стесан… Бедро в грязи.
– Идти можешь?
– Могу.
– Зовут тебя как?
– Леночка…
Ишь ты!.. Не просто Лена, значит, а Леночка.
– А меня Сашка.
Что ж, платить нужно, Сашка, компенсировать потери, так сказать. Извинился Сашка, пару полушутливых комплементов подарил. Леночка понемногу в себя пришла. Вот только торг смешным получился.
Сашка интересуется:
– Вам тысячи баксов хватит?
А что, спрашивается?.. Красивая же девчонка! Что деньги на ней экономить? Кошельком блеснуть любому мужику приятно.
Покраснела Леночка, плечами пожала.
Ха!.. Тут уж любому понятно станет: с рук она свой плащик модный покупала, а потому и цены его не знает. Насмотрелся уже Сашка на «Золушек», которые по престижным тусовкам шастают и богатого мужа ищут. Дуры, в общем!.. Им и любовь подавай и денег побольше. А дома «Золушки» дешевый суп из пакетиков кушают, в маминых вязанных кофтах ходят и о Канарах мечтают.
Кстати, магазин женской одежды вот он, – рядом. Вывеска, как царская корона, золотом горит «Для милых и прекрасных дам». Этот шик – не церквушка. Этот, сразу видно, уверенно стоит, на своем месте. И цены там – хоть в омут с головой.
Почесал Сашка затылок. Ладно, гулять, так гулять, елы-палы! Если разобраться, авария могла гораздо хуже получиться. А что тысяча баксов, что две… Какая разница?
Кивнул Сашка на магазин, подмигнул Леночке и спрашивает:
– Ну, красавица, пошли, пошикуем, что ли?
А та снова как цветок рдеет – грязи на плаще стесняется. Но уже и хитрить понемногу начала, глазки строит, а в глазках тех вопрос: ты, сколько стоишь, парень?..
Засмеялся Сашка: много, глупышка, много! Ты таких денег даже во сне не видела. Пойдем и тебя осчастливлю. Эх, ты, жертва обстоятельств!..
2.
Через полчаса, в магазине, совсем ошалела Леночка.
– А это можно?! – спрашивает, а у самой глазищи от жадности так и горят.
Ну, кофточка… Ну, не мамина явно. На триста баксов тянет, не меньше.
Сашка солидно кивает:
– Можно.
Продавщицы так и танцуют возле Леночки: и это вам к лицу, милочка, и это!.. А вот это вообще последний писк.
Хмыкнул Сашка и думает: «Познакомиться нужно поближе с Леночкой. Забавная девчонка. Правда, глупеет от жадности, но это ничего… Сейчас все красотки такие».
О жене Сашка не вспоминал. Что ему, жена?.. Леночка хотя бы спрашивает можно взять или нет. А жена всегда без спроса берет и никогда ей вдоволь не бывает.
Набила Леночка покупками огромную сумку – приданое «Золушке» и попробуй от улыбки удержаться. Хотя, зачем же сумку, спрашивается, самой к выходу тащить?.. На то и сервис существует. А Леночка и за ношу свою мертвой хваткой держится и Сашку из вида боится потерять. И смех, и грех!.. А еще про свой прежний плащик без умолку тараторит: мол, дорогой был плащик… Очень дорогой. Так что пудовая сумка с вещами может быть и компенсирует его невероятную стоимость.
Из магазина вышли, Сашка как бы между прочим спрашивает:
– Тебя куда отвезти?
Покраснела от удовольствия Леночка, поняла: ой, понравилась!.. Теперь бы не упустить богатого принца, главное, не упустить. Но быть красивой и жадной одновременно даже для красавицы тяжело. Суетлива жадность, ухватиста, цепка до судорожности. Еще эта сумка, черт бы ее побрал!..
Улыбнулась Леночка в ответ, все свое очарование в улыбку вложила, всю до самой последней капельки.
– Я на левом берегу живу… – волосы поправила, шагнула ближе к Сашке.
Дальше сказать ничего не успела. Как раз в это время и рванула белым, напалмовым огнем Сашкина машина. Тихим взрыв получился, а внутри салона – огонь и такой, что поневоле ад вспомнишь…
3.
Не осел Сашка на лавочку – стек на нее расслабленным телом – и до жути ясная мысль в голову вдруг ударила: «Вот и все… Меня больше нет».
Нелепая, в общем-то, авария Сашку от гибели спасла да полтора десятка шагов до машины, не больше. И теперь словно не на скамейке он сидел, а там, в горящей машине. Всем нутром, каждой клеточкой своего здорового и жадного к жизни тела ощутил: был я, Сашка, а теперь нет меня. Совсем нет!.. Шарахнули в упор из засады, завалили, как кабана. Дальше – только тишина в ушах: ни тебе криков прохожих, ни сирен, ни суеты людской… Оборвалась ниточка. А там, еще дальше, – бездна… Без дна.
Ужасом пахнуло на Сашку, таким холодным, смертным ужасом, что замотал он головой, замычал: нет!.. Не хочу. Все что угодно, только не это!.. Только не бездна, у которой нет ни начала, ни конца.
Тогда и злость пришла, как спасение от ужаса. Горячая злость, обжигающая… Из самых потемок души вынырнула и вроде легче Сашке стало. Злоба – штука незамысловатая, без всяких там психологических казусов и простых ответов на вопросы требует: мол, а за что они меня так?!.. За что?
Нет-нет!.. Не завалили все-таки кабана, мимо заряд прошел: добрый клок шерсти и мяса из души вырвал, страхом оледенил, но не оборвал ниточку, не опрокинул в бесконечное ничто.
Заскрипел зубами Сашка. Раненый зверь – штука жуткая. Не угробили, значит, меня, да?!.. Что ж, ребята, теперь моя очередь. А вам смотреть, как кровь и слюна с кабаньих клыков капают… Ждите, суки, иду!
Вдруг Леночка руку Сашке на плечо положила.
Шепчет дрожащим голоском:
– Саша, как же это?
Ничего, глупышка, ничего… Убить нас хотели, понимаешь?
И уже вслух:
– Ты домой иди, а я сейчас… Надо мне…
Прежде чем встать, поднял Сашка глаза… Глядь, – церковь напротив. Та самая, с недостроенной колокольней. Скрипнуло что-то в мозгах у Сашки, пронеслось, как дуновение ветерка… Только на мгновение, на секундочку, вспомнил он, как недавно дружок, рыжий Толик, об одном человеке говорил: пора, мол, ему, этому типу, мимо денег и прямиком к Богу. Заржали ребята, как жеребцы. А Толик снова пальцем в небо тычет – к Богу! Ха-ха, блин!..
Сашка тогда тоже смеялся. Только Бог гораздо ближе оказался – в маленькой церквушке, через дорогу, как раз за горящим «Вольво». Жил человек – а вот нет его. Ушел человек – и захохотало ему вслед многоголосое, жуткое эхо: к Богу, братан, к Богу!..
Сотовый телефон у Сашки бесшумный, с виброзвонком. Ожил телефон. Вытащил его Сашка, но включить не успел, догадался кто звонит… Охотники! Телефонный номер этот только жена знала да рыжий Толик. Завалили они, значит, на пару кабана и теперь интересуются, не пора ли с него паленую шкуру драть. Если молчит Сашка – значит, пора. По расчетам выходило, что у Бога теперь Сашка. А туша его на земле. Что ж добру зря пропадать, спрашивается?.. Для того и валили его на любимой тропке… А туша – не душа, она денег стоит.
Заскрипел Сашка зубами от внутренней боли, голову руками обхватил… Да разве же есть на свете такая кара, которая этим псам-охотникам все с лихвой вернет? На куски их порвать – мало будет! Куски кровавые в землю втоптать – и этого мало!..
Говорят, у кабана глаза так устроены, что он неба видеть не может. На желуди в траве любоваться – сколько угодно, а вот небо только тогда ему в зрачки сверкнет, когда кабана в схватке на спину опрокинут. Ударит его в самое сердце небесно-синий свет больнее любой раны: смотри, туша кабанья, отгуляла ты свое!.. Отликовала ты, груда мяса, и брызнула из тебя мелкими каплями в разные стороны жизнь. Точка! Уступи другим сытное место под солнцем.
И все?!..
Один предел человеческой ненависти и боли положен – полная пустота. Горит душа, выжигает все и вся вокруг. Тьма и снова бездна!.. Затупилась свинцовая, алая от накала злость, черной окалиной покрылась. Застонал Сашка, кулаки сжал… Нет же, нет!.. Вперед бежать нужно, крушить все, копытами топтать, рвать-рвать-рвать!.. Но сверкнула небесная синь в глаза и уже нет почему-то прежней всепожирающе жадной жажды мести.
Все в человеке – мясо, а глаза?.. От тьмы куда спрячешься?
Выгорела душа… Вспыхнула как спичка – и погасла.
Снова застонал Сашка, словно с тоской назад оглянулся. Где жизнь?.. Куда ушла?.. Почему снова тьма вокруг? Себя ребенком вспомнил: маленьким был, любил Сашка бабушке голову на колени класть. Та его по макушке гладит и с улыбкой приговаривает: «Ты мой разбойник маленький… Ты мой котенок глупенький». Хорошо тогда было – тепло, чисто, светло… И мир детский таким же казался. Не было в нем ни ужаса, ни ненависти, ни пустоты, а только огромное и чистое небо над головой. Вечное небо, не переходящее… Но давно кончился этот мир, а сейчас уже и сам Сашка. Доигрался, кабан…
Опять зазвонил телефон. Но уже не дернулся Сашка, не заледенел от всепожирающей злости на своих убийц, а просто смотрел на телефон и слушал. И другое он слышал, бабушкино далекое: «Ты мой маленький… Ты мой глупенький».
Права была бабушка – обманули внука Сашеньку. И всегда обманывали… Не тот побеждает, кто играет по правилам, а тот, кто создает эти правила. И не просто создает, а втискивает их в людские души.
«Ты мой маленький… Ты мой глупенький».
Все, кабан!.. Крапленой колода жизни оказалась. Мсти, не мсти, а все равно теперь вокруг только тьма и бездна. Кончились чужие правила, кончилась и сама жизнь. Но почему дорога вдруг длиннее самой жизни оказалась?.. Куда теперь пойдешь?
Всхлипнул Сашка, нос ладошкой вытер…
«Ты мой маленький… Ты мой глупенький».
Случай Сашку от смерти спас или, в самом деле, Бог?..
А теперь собери в ладошки слезы, все, какие у тебя есть: злые, отчаянные, жалостью к себе, ненасытному, переполненные, протяни Богу – возьмет ли?.. Если чистое серебро из грязи поднять, обо что его вытрешь? Не о земную же грязь, о себя и чище от этого не станешь…
Положил Сашка сотовый телефон на скамейку, встал и пошел. Два пути перед ним лежало: один – к Богу, к церквушке с недостроенной колокольней и второй – слепая кабанья тропа…
4.
Народу в церкви немного оказалось. Ну, старушки там да с десяток человек среднего возраста. Что за служба – поди разбери, если последний раз в церкви вместе с бабушкой лет двадцать пять назад был.
Стал Сашка в уголок, от людей подальше. Что там поп возле алтаря читает – не поймешь. Только одно и слышал Сашка внутри себя: «Ты мой маленький… Ты мой глупенький».
А жизнь – там, за окошком, осталась. Уже чужая жизнь… И словно тяжелая, замшелая шкура с Сашкиной души сползать начала. Чувствует он вдруг: некуда ему больше спешить и некому мстить. Домой он пришел… Вернулся, наконец.
Поднял Сашка глаза – неподалеку распятие. Бог распят на кресте.
А Его-то за что?.. Он же никому зла не сделал.
Тоже загадка… Попробуй, пойми ее.
Мельком оглянул Сашка – сзади Леночка стоит. И без сумки почему-то.
Хор тихо запел:
– Богородица Дева радуйся, Благодатная Мария, Господь с тобою…
С Тобою… Это значит, маленький, живой комочек у человеческого сердца лежит, и это сердце своим теплом согревает. Бог на землю сошел и Бог – плоть от плоти твоей, человек. Улыбнись же!.. Зачем тебе жизнь без радости? Нет больше страха, нет злости похожей на безумие, нет бездны.
Не заплакал Сашка – завыл неслышно, по-волчьи. Словно горячая ложка вдруг стала холодную и темную воду внутри его перемешивать. А слезы – все равно ледяные… И душу бы на изнанку вывернул – Господи, спаси! – а оттуда, изнутри, только холод и боль, боль и холод…
Затрясло Сашку – хоть вон беги. Говорят, Богу помолишься и легче станет… Да какое там легче! Крутит всего Сашку, ломает, корежит… Кажется, руку протяни и удержит тебя великая, незримая сила… Спасет! Рядом она – чуть-чуть и пальцами коснешься… Но не достает рука, один стоишь и чем держишься на месте уже выше человеческого понимания.
За час вечерней службы так вымотало Сашку, так истерзало – колени подгибались. Одно только и шептал непослушными губами: «Господи, куда же мне теперь?.. Все, пожалуй… Точка. Господи, помилуй!»
А за что помилуй – и сам толком не знал. Тьма, тьма!..
Кончилась служба… Вышел Сашка из храма, сигарету в рот сунул. Курит, ждет… Леночка сзади топчется, еле слышно и жалобно носом всхлипывает. Близко не подходит, только смотрит…
Батюшка сам подошел: борода седая, облачение, крест на груди… Сашка от смущения чуть было сигарету в карман не сунул. А у священника взгляд внимательный, умный, кажется, не в глаза тебе смотрит, в самую душу.
– Что с вами, молодой человек?
Понял, значит, увидел…
Сашка голову опустил и шепотом:
– Батюшка, мне бы, это самое… Мне бы к Богу надо.
Улыбнулся священник:
– Прямо сейчас, что ли?
Сашка еще тише:
– Сейчас…
Чудно!..
– Простите, молодой человек, что вы имеете в виду?
А то, что и в самом деле некуда было теперь идти Сашке… Совсем не куда! Бог человеку не судьбу дает, а дорогу. И если кончилась жизнь, а дорога еще осталась, то мимо Бога уже не пройдешь. Не знаешь как, а все равно чувствуешь – надо идти, вот только куда и как понять трудно.
Все рассказал Сашка: и про машину свою, что на проспекте сейчас догорала и про то, как жил, и про то, как сегодня вдруг умер. Коротко, но ясно.
Леночка поближе подошла… Закивала. И я, мол, батюшка, тоже… Можно и я вам все расскажу?
Ох, люди!.. Живут за воротами храма, как на проходной дороге, и исповедуются не в церкви, а возле нее.
Сашка спрашивает:
– Батюшка, я это… Можно я у вас тут останусь?
В церкви то есть. Если – к Богу, то как же иначе?..
Леночка торопливо говорит:
– И я тоже, батюшка!.. Я ведь тоже в этой машине должна была быть.
Улыбнулся священник. Церковь, граждане, это вам не ночлежный дом… А на Сашку взглянул, вдруг глаза его грустными стали. Задумался…
– Как себя в храме вести знаете? – спрашивает. – Алтарь место святое, в него заходить нельзя.
Сашка кивает: не буду, мол!..
Леночка тоже: ой, да что вы!..
И оба не верят – все равно, мол, сейчас пальцем на ворота покажут.
Священник говорит:
– У нас ночного сторожа два дня назад избили, сторожку сожгли. Если опять придут хулиганить, вы милицию вызывайте.
Сашка только плечами пожал: и все?.. Ладно, мол, разберемся. Свой паспорт протянул. Батюшка только отмахнулся: мол, не в гостинице мы с вами. Пропусков в Царство Небесное не бывает. Но на всякий случай богомольную старушку, рабу Божию Анастасию, с гостями оставил. Впрочем, это дело понятное, новые люди в храме и случайными оказаться могут…
5.
Июньские вечера светлые, длинные, суетливые. Поэтому Сашка и любил по пятницам за город выбираться. В домашней баньке попаришься, с дружбанами за жизнь языком потреплешься, выпьешь не слабо – хорошо! Или вот, к примеру, девочки…
Покраснел Сашка, на Леночку покосился… А та уже с Настасьей Филипповной кирпичи к недостроенной колокольне таскает. Леночка – по паре штук, старушка – и то слава Богу – по одному. Двенадцать шагов от штабеля до колокольни. Немного… Особенно для Леночки. Но три раза на высоких каблучках за одну ходку споткнуться – это тоже суметь надо. Работнички, понимаешь!..
Выбросил Сашка сигарету, потянулся не спеша, встал с кучи бревен. Что ж, если бани нет, четыре штабеля кирпича – тоже баня. Настоящий-то пот – не от финансовых забот. Вздохнул Сашка, снова на Леночку украдкой взглянул. Хороша, хоть и скромницу из себя разыгрывает!.. Тоненька, гибкая, как лань… Поневоле залюбуешься.
Плюнул Сашка. Вот, елы-палы!… Чуден человек, честное слово. Вроде и к Богу пришел, а все равно дурацкие мысли в голову лезут. Еще душа чуть ли не криком от боли и обиды стонет, а – опять туда же… Кабан чертов!
Работали больше молча. Сначала – вроде ничего, а потом, с непривычки, и тяжеловато стало. Отдохнуть присели.
Сашка как бы между прочим Леночке говорит:
– Туфли сними, что ли…
Та с улыбочкой:
– А зачем?
– Мозоли набьешь…
Фи, мозоли!.. Отвернулась Леночка, нахмурилась… Не угодил, значит. Но ведь от души хотел, по-доброму… Даже про кофточку мамину не сказал, чтобы одела ее. Женская тоненькая талия хуже магнита, куда бы не посмотрел, а все она перед глазами маячит.
Через пару часов легче работа у Сашки пошла – втянулся. Даже Анастасия Филипповна улыбнулась.
Слышит Сашка, шепчет она Леночке:
– Не мужик у тебя, а прямо слон какой-то…
Правильно. Только вы, бабы, под ногами не путайтесь.
С кирпичами закончили, Сашка за бревна взялся. Леса возле колокольни ставить нужно, а бревна все вперемешку лежат: и дрова, и гнилье всякое, и строительная вязка.
С соленым потом всю дурь и шалые мысли из Сашки вышибло. И, кроме того, не о том уже думаешь, что было, а о том, как половчее бревно ухватить. И больше – ничего. Отрезало прошлое – как стена между ним и Сашкой стала. А Сашка, он же действительно мужик… Есть работа, что еще надо? Паши, брат!.. Думать потом будешь.
Глядь, Леночка за другой конец бревна хватается. Помочь хочет.
Сашка ей коротко:
– Уйди, не мешай.
То есть не крутись тут со своей осиной талией и огромными глазищами. Опять Леночка обиделась… А Сашку почему-то смех разбирает.
– Сумка-то твоя где? – спрашивает.
– Цыганке посторожить оставила.
Сашка чуть бревно не уронил.
– В самом деле?!
– Ага!.. – заулыбалась Леночка, посветлела лицом. – Разве за тобой с такой ношей угонишься?
– А цыганка что?
– Пообещала, конечно, постеречь… Даже окликнула.
– Зачем?
– Чтобы я не волновалась.
– Дура ты, Леночка…
– А сам ты знаешь кто?
Отмахнулся Сашка: да, знаю… Глаза опустил. Нет уж, лучше не смотреть ему возле храма на эту вызывающую точеную фигурку.
Солнышко село… Ужин на плите под открытым небом готовили. Незамысловата еда: каша перловая с консервами, суп пшенный… Но вкусно. Почти как на даче.
Сашка шутит:
– Эх, шашлычка бы сейчас!..
А про себя: и пива.
Анастасия Филипповна осторожно говорит:
– Нельзя, постный день сегодня.
Сашка удивился, конечно.
– А как же рыба? – спрашивает.
Улыбнулась старушка:
– Вам можно. Вы – работаете…
Леночка засмеялась:
– …Как слон!
В одиннадцать вечера ворота заперли. Территория храма – проходная. А ночью какие только люди вокруг не бродят. Вот потому-то Анастасия Филипповна еще раз про случай с ночным сторожем Сашке и напомнила…
6.
Ночь в церкви тихая… В окошко луна заглядывает, на полу детские «классики» чертит. Гул с улицы далеким кажется, словно из-под земли.
Леночка на правой стороне клироса с Анастасией Филипповной устроилась, Сашка – на левом. Ковры постелили, чтобы не жестко лежать было. Устраивались на ночь и десятка слов друг другу не сказали. А зачем, спрашивается?.. Если в храме тихо и на душе как-то легче становится.
Леночка Анастасии Филипповне шепчет:
– А тут мыши есть?
Старушка удивленно в ответ:
– Откуда?.. Новый храм, строится только.
Угомонились вроде бы… Совсем тихо стало.
Леночка снова шепчет:
– Значит, нет мышей, да?
Анастасия Филипповна:
– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных!.. Спи, Леночка, спи!
Леночка:
– Ой, а вы так на мою бабушку похожи!
– Ну и, слава Богу…
– А моя бабушка – лучше всех.
Замерло…
Улыбнулся Сашка. Лежит и высокий сводчатый потолок рассматривает. Мысли в голове совсем простые, ясные… Такие только после тяжелой физической работы бывают или когда из опасной и изнуряющей болезни выкарабкивается к жизни человек.
«Ну, и вот, значит… – думает Сашка. – Зачем я тут? Сбежал, что ли?.. Испугался?»
Страх – дело темное, хитрое… Маскируется так, тысячу оправданий себе найдет. А со страхом в душе жить – лучше уж головой в петлю.
Ощупывал Сашка каждое свое чувство, как бревна во дворе, со всех сторон их осматривал – не гнилое ли?.. Серьезно работал, не спеша, словно дом строил.
Дальше-то как жить, спрашивается? К примеру, бизнес… Хотя тут все понятно. Разберемся еще!.. Что ж, попробуйте снять шкуру с кабана, граждане охотники. Неподвижно лежит добыча – ни единого признака жизни не подает. Подходите, берите!..
Еще вопрос: жена сукой оказалась. Так разве другую найти нельзя? Вот, хотя бы Леночка… Если построже с ней, то хорошая жена из нее получится. Все бросила, а за ним пошла. К тому же красивая девчонка… Но главное, построже нужно с ней, без хиханек и хаханек всяких и построже.
Друзья… Сейчас, пожалуй, ему только на Сережку рассчитывать и можно. Этот не предаст. Когда там, на чеченской горной речке, у них на двоих один рожок для автомата остался, хорошо Сашка глаза Сережкины запомнил: веселые, злые, а там, в их светлой голубизне – не горюй, мол, братан, прорвемся!..
Заворочался Сашка, руки под голову положил.
Мысли, мысли, мысли!..
Нет, не сбежал он, не испугался. Обрыдело ему все, осочертело в конец!.. Что три дня назад было – уже ничего не помнишь кроме дел: обещания чужие, договоры, разборки какие-то… Домой придешь – тоска. Оторваться хочется, забузить покруче и так, что хоть рубаху на груди рви. А жена у зеркала сидит и на собственное личико любуется. Эта по головке, как бабушка, не погладит, этой только деньги подавай.
Вздохнул Сашка, по-детски вздохнул прерывисто, тихо… Ну, почему все так получается, почему?!.. Время уходит – как песок сквозь пальцы. Оглянешься назад, не то что вспомнить, опереться не на что… Болото! Жизнь – как соленая вода. Хлебаешь ее – по груди потоками течет и все мало-мало-мало!.. А чего мало?.. Денег? Но их никогда много не бывает. Радости?.. Так ведь только неделю тому назад на вылазке, по пьяному делу, за вороной на березу Сашка лазил. Дружки чуть ли не до истерики оборжались. Свалился Сашка вниз – хоть бы царапину получил. Потом опять пили – за счастье и удачу… А березу ту на дрова порубили.
Да весело пожил ты, братан, весело!..
Снова мысль уколола: ладно-ладно, а теперь-то что?.. А теперь ты, Сашка, в церкви на полу лежишь и в потолок смотришь. Покойник – не покойник, но вроде как на обочину тебя выбросило… Соображаешь, да? Как все-таки дальше жить будешь?.. Что держать на земле тебя будет?
Открыл Сашка глаза… Едва ли не в смех вдруг потянуло: а вот и не знаю!.. Не знаю, не хочу знать и устал знать. Все, точка!… Вижу, вон там звездочка за окошком светит и тихо на душе, спокойно… Может быть, я только сейчас и живу, когда остановился и по сторонам осмотрелся.
Кто есть человек?.. Тысячами нитей привязан он к жизни. Дернут за одну нить – злишься, дернут за другую – завидуешь. Чем наполнят твое сердце – тем и живешь. Кукла, Арлекин!.. А ведь со временем ниточки в такие веревки превращаются – не разорвешь. Вот и таскает человека из стороны в сторону чужая сила, а ему только и остается убеждать себя, что это его воля, а не чужая…
Обочина жизни, говоришь? Да встань сейчас, выйди, там, за дверью такая сеть ждет, кости треснут, а не разорвешь ее!..
Снова заворочался Сашка, свернутое под головой чужое пальто кулаком взбил. Ну, жизнь, а?!..
Анастасия Филипповна приподнялась:
– Сашенька, ты почему не спишь?
– Да так я… Мысли всякие в голову лезут.
– А ты молитву прочитай: «Богородица дева радуйся…»
– Хорошо…
Хорошо-то, хорошо, только слова этой молитвы Сашка почти и не помнил… Теплоту под холодным сердцем – да, а вот слова нет. Разве что кроме «Господь с тобою»…
Лег Сашка, в пропахшее ладаном пальто носом уткнулся… Минута прошла, успокоились мысли, словно дымкой подернулись.
Вспомнил Сашка, как давным-давно любил на воду смотреть. Бабушка корыто на солнечное место ставила, и вода из колодца в нем такой светлой была, что поневоле залюбуешься… Чуть колышется вода, играет тысячами мгновенных и живых оттенков – тронь ее рукой – расступится, примет руку, обнимет пальцы легкой и живой прохладой… Чистая в воде красота, чистая и простая… А покрась ее хоть золотой краской, посеребри миллионами ярких блесток – уйдет чистота. Ни умыться такой водой, ни выпить ее… Может быть и жизнь – как вода?.. А Бог?..
Засопел сонно Сашка, всхрапнул потихоньку…
Все в воде отражается, и доброе, и злое. Но ничто ее не замутит, если сам человек этого не захочет. Вот и снилась Сашке вода… Смотрел он на нее и словно радовался чему-то…
7.
Пол-четвертого разбудила Сашку перепуганная Анастасия Филипповна. Светало уже…
– Что?
Спросонья Сашка и не понял ничего, а потом голоса за окном услышал: пьяные, крикливые, резкие.
– Опять через ограду перелезли… – дрожал старушечий подбородок, рука суетливо тощую грудь крестила. – Спаси и сохрани, Господи!..
– Щ-щас я…
Пока Сашка ботинки нашел, пока куртку надел – время!..
А за окном:
– Пара-пара-парадуемся на своем веку!..
– Дед, ты где?.. Выходи, выпьем!
Свист, мат… Кирпич об ограду со звоном раскололся. Гуляют, ребята, короче говоря.
Леночка за локоть тронула:
– Саша, не выходи.
Хмыкнул Сашка. Ничего, сейчас разберемся…
Только одно и сказал в ответ:
– Дверь за мной заприте.
Трое гуляк оказалось. Двое – жидковатые ребята, молодые еще, а третий побольше, повыше и, сразу видно, бойчее и злее. Но Сашкину фигуру увидели – все трое поневоле замерли. Молча ждали, пока Сашка подойдет.
– Что, пацаны, места другого себе не нашли? – глухо голос у Сашки звучал, словно издалека.
– А тебе чего надо, мужик?..
Пауза получилась длинная, нехорошая, до звона в ушах… Вроде бы незваные гости еще и тянули лица свои улыбочками, еще бодрились, но двое, что поменьше, быстро сникли, назад шагнули…
Не спеша закурил Сашка. Заметить успел, как тот, что повыше, руку в карман сунул… Дурак! На нож, значит, рассчитывает.
– В общем так, пацаны, все трое – на колени и ползком к ограде.
– Ага… Сейчас!
Тут и столкнулся взглядом длинный парень с Сашкиными глазами. Не побледнел он даже, а посинел от ужаса. Понял вдруг: звериная, свинцовая сила не знающая пощады перед ним стоит. Ударь сейчас Сашка – как гнилой арбуз брызнет осколками пьяная голова. Попятился длинный…
– Ты что, мужик?
– На колени – и к ограде. Быстро!..
От такого голоса не то что мороз по коже – изморозь на сердце сухой коркой осядет. Одному только и удивлялся Сашка, как земля под его тяжестью не прогибалась. Каждый мускул, каждая клеточка тела такой неимоверной мощью дышали, не троих подавай – толпу – всех бы смел, как шары с бильярда… Без сожаления и жалости.
