Алексей Николаевич Котов
У ангела болели зубы…
Двести пятнадцатый
1.
– Я, я, я!.. Он постоянно говорит «я». Еще он твердит «мне плохо», «мне нужно» или «мне это просто необходимо», – молодой женский голос засмеялся. – Это просто невозможно вынести!
Мужской голос спросил:
– Ты о ком говоришь?
– А о ком же еще я могу сейчас говорить?! – весело удивилась женщина. – О нем, конечно!.. Этот тишайший интеллигент способен заполнить собой все. Он вежлив, благожелателен и даже добр, но он не даст дышать тебе, потому что, заполняя собой все мыслимое пространство, он вытеснит оттуда даже воздух.
Говорили в коридоре. Женский голос звучал настолько непринужденно радостно, что это не могло не вызвать ответной улыбки.
Несколько раз открылась и захлопнулась дверь.
– Чертов ключ… Точнее, замок. Не могу закрыть дверь.
– Давай я попробую.
– Ой, уйди, пожалуйста! Ты не сможешь, потому что ты тоже пацифист-интеллигент. Помнишь теорию Николая Николаевича? Он сказал, что интеллигенция зародилась в рядах уставших крестоносцев и вызревала в лабораторных колбах разуверившихся колдунов-алхимиков. Первых изгнали из Иерусалима, а вторые вдруг поняли, что они никогда не найдут философский камень. Бывшие рыцари и колдуны стали писать толстые научные диссертации на тему «Почему арабы отняли у нас Иерусалим» и «Теория падения яблока на голову Исаака Ньютона».
– Валечка, я совершенно с тобой согласен, потому что именно так и родилось гуманистическое искусство.
– А почему вчера ты приперся ко мне в этот обшарпанный гостиничный номер? – женщина снова засмеялась. – Это гуманистическая любовь, да?.. Знаешь, я не так давно говорила с одним монахом, так вот он утверждал, что черти тоже могут любить. Эта любовь похожа на гениальное безумие. Но бывшие рыцари-крестоносцы и колдуны неудачники перестали верить даже в чертей.
– Ва-а-лечка!.. Солнышко мое, я опаздываю.
– Солнышко? Вот я и говорю, ты тоже глупенький, – беззаботный женский смех оборвал грохот захлопнувшейся двери. – Мы с тобой давно крадемся в тени… Все, кажется… Поползли!
2.
В коридоре стало тихо. Человек в постели открыл глаза и посмотрел в окно.
Свет и ветви деревьев за окном казались серыми… Точнее, полутонами одного серого пятна. Человек сел, осторожно потер локоть левой руки и пошевелил пальцами. Боль в локте стала пульсирующей и резкой. Человек вздохнул и посмотрел на полоску света, падающую со стороны чуть приоткрытой двери.
За окном послышался звук подъехавшего грузовика. Громко хлопнула дверца кабины. Несколько голосов принялись спорить о том, что пустых ящиков должно быть две сотни, а не три.
Человек посмотрел на часы на левой руке. Стрелки показывали без десяти минут восемь. Легкое движение руки снова причинило боль.
За окном принялись с грохотом сгружать пустые ящики…
3.
« – Самое неприятное мучить чертей только за то, что они черти…
Черт Конфеткин запомнил именно эту фразу. Правда, он не мог с уверенностью сказать, когда она прозвучала: сейчас, в этой пыточной камере, или тысячу лет назад, когда однажды утром он проснулся от ударов палок в стогу вблизи францисканского монастыря.
В самом начале допроса черту Конфеткину сломали один рог. Потом его избили ногами, правда, не сильно, потому что те, кто его пинали, пришли из соседней камеры, где, наверное, они занимались тем же самым. Люди сильно устали, а потому не очень-то старались.
Когда копыто Конфеткина зажали между дверью и косяком, он закричал и его ударили в широко распахнутых рот… Затрещали зубы.
– Черт проклятый!
Конфеткин сплюнул осколки зубов и закричал в ответ что-то веселое и неразборчивое на старофранцузском.
– Снова улыбается, гадина! Что он там бормочет?
– Это стихи… Об извращенной любви старого короля к молоденькой пастушке. Перевести?
– И ты на дыбу захотел, да?!
Конфеткину принялись жечь свечами шерсть. Боль стала острой, буквально пронизывающей. Сознание помутилось, но упорно не уходило. Оно не растворилось в темноте даже тогда, когда черта подняли с пола и с размаха бросили на стену. Похожий на свиной пятачок нос Конфеткина едва не расплющился, из него хлынула бурая кровь.
Черт не престал улыбаться… Он, наконец-то, закончил стихи о королевской любви и принялся выкрикивать наиболее циничные выдержки из чернокнижной «Абра кара демос».
– Да заткнись же ты, сволочь! – взмолился обиженный голос за его спиной. – Ребята, вы как хотите, а я так больше не могу.
Черта свалили на пол и ударили чем-то тяжелым по голове. Когда Конфеткин пришел в себя, он понял, что его потащат за ноги по грязному и гулкому коридору. Сильно пахло паленой шерстью и плесенью. Но Конфеткин улавливал и другой запах: пронзительно свежего, майского утра с оттенками свежего сена и французского парфюма…»
4.
– Леночка!..
Голос был вежливым и даже добрым.
Леночка механически ответила:
– Угу… Да?
– Что читаешь?
Леночка чуть было не ответила «Так, одну ерунду…», но мягкий голос после короткой паузы продолжил фразу:
– … На работе?
Леночка поняла глаза. Перед ней стояла Ольга Евгеньевна.
– Ой, извините!
Наверное, Леночка слегка покраснела. А еще она удивилась: всегда строгая и красивая, как рыжеволосая английская леди, хозяйка гостиницы «Евро-Националь» Ольга Евгеньевна улыбалась ей самой простодушной улыбкой.
Леночка захлопнула журнал. Прижимая ладошкой белый парус на обложке и вспененное, пронзительно-голубое море под ним, она потащила журнал к краю стола. Ольга Евгеньевна с интересом рассматривала едва видимые под пальцами девушки море и крохотную часть паруса.
– Я уже читала этот рассказ про черта Конфеткина, – сказала она. – Непонятный, правда?
– Правда, – охотно согласилась Леночка.
Приключения черта казались ей скорее забавными, чем трагическими.
– Клиентов все равно нет, – сказала Ольга Евгеньевна. – Только этот… ну… Этот тип, который сейчас рвется в 215-й.
Взгляд директрисы стал вопросительным.
– Ольга Евгеньевна, я уже сто раз ему говорила, что сутки начинаются в одиннадцать! – горячо заговорила Леночка. – Вот тогда пусть и вселяется.
– Да-да, конечно, – перебила торопливое объяснение Ольга Евгеньевна. – Но он стонет, что устал и что ему нужно отдохнуть перед выступлением. Я где-то слышала, что этот мерзавец действительно хороший кинорежиссер. Он дал мне пять билетов на премьеру своего «Убийства под ковром» в «Пролетарии». Ты возьмешь у меня пару штук?
Леночка кивнула.
– Хорошо, – лицо Ольга Евгеньевны вдруг стало строгим. – А теперь, Леночка, будь добра, все-таки сходи в 215-й… Намекни там. Хорошо?
Леночка пару секунд рассматривала лицо начальницы и поняла, что возражать бесполезно. Девушка встала и нехотя поплелась на второй этаж…
Существовало несколько способов дать понять жильцу, что ему пора покинуть гостиницу. Самый простой из них – затеять уборку в номере. А можно было соврать, что где-то замкнуло проводку, и сейчас придут электрики. И в том и другом случае, выходя из номера, дверь оставляли широко открытой. Но в «Евро-Национале» таким способом мстили только за пьяные вечеринки. Ольга Евгеньевна лично будила расслабленного «после вчерашнего» гостя в пять утра и охотно шла на скандал. Три года тому назад заезжая московская «супер-мега-звезда», раздраженная «хамским поведением» Ольги Евгеньевны, вызвала прессу. Хозяйка «Евро-Националя» не растерялась. И даже более того!.. Во время интервью Ольга Евгеньевна – ироничная, красивая и гордая – была гораздо больше похожа на «звезду», чем всклоченная, опухшая личность с синюшными кругами под глазами. Именно с тех самых пор за «Евро-Националем» утвердилась репутация тишайшей и очень порядочной гостиницы. Что же касается московских «звезд», то большинство из них, – и опять-таки с того времени, – вдруг стали предпочитать именно «Евро-Националь». Они с каким-то болезненным любопытством всегда расспрашивали о скандале со своим коллегой. Ольга Евгеньевна рассказывала о так, что смеялась даже вечно занятая уборщица тетя Поля.
… На стук в «215-м» никто не ответил.
– Можно к вам? – громко и старательно грубо спросила Лена.
Она ждала ответа едва ли не полминуты, потом снова постучала и тут, по легкому движению двери, поняла, что она открыта.
Лена опустила руку и повторила просьбу войти. Ей снова никто не ответил.
«Неужели, случилось что-нибудь?» – испугалась девушка.
Она заглянула в номер. На кровати сидел одетый в темное человек и смотрел в окно. Он сидел вполоборота и так, что Лена увидела его бороду и кончик носа. Ладони человека лежали на коленях. Пальцы одной из них – левой – перебирали четки… Бусины четок были черными и тусклыми, как крупные ягоды смородины.
В номере чуть пахло больничной мазью. На столике лежала ленточка анальгина. За окном грохотали о землю ящики.
– Простите, я… – начала было Лена.
«Он же молится!» – вдруг не без удивления догадалась она.
Девушка замерла.
«И что мне теперь делать теперь?»
Леночка вышла в коридор и закрыла за собой дверь. Отойдя к окну, она задумалась. Можно было пойти вниз и соврать Ольге Евгеньевне, что она попросила клиента освободить номер и пусть этот вредный кинорежиссер ждет. Во-вторых, можно было подождать самой здесь, у окна. Например, почитать журнал, который Леночка механически захватила с собой…
5.
«… Черт Конфеткин забился в угол. Первое, что он увидел в следующей камере, была тяжелая спина человека склонившегося над столом в углу. Под руками мастера позвякивал пыточный инструмент. Свет был мигающим, слабым и казался каким-то больным.
Не оглядываясь, мастер спросил:
– А что Гроссмейстер?
– Он к вам и послал… – испуганно ответили те, кто стоял у двери.
«Врут!» – усмехнулся Конфеткин.
Под руками мастера с силой громыхнуло железо.
– Нашли, значит, фокусника?
Люди заговорили о чем-то еще, но черт Конфеткин потерял к ним интерес. Сильно, как зуб, ныл обломок рога на голове. Боль рывками прорывалась в мозг. Но черт все равно улыбнулся, ощерив осколки сломанных зубов, и принялся вспоминать вчерашнюю ночь. Он не испытывал ни сожаления, ни горечи за свое, казалось бы, довольно глупое поражение. Его обнаружили прямо на высокой, крепостной стене. Конфеткин долго и на удивление по-дурацки метался в свете внезапно вспыхнувшего факела. Черт мог уйти от засады, не только нырнув вниз, в бездну, но и по левому гребню стены за своей спиной. Он же попытался нагло прошмыгнуть мимо охранников. Его отбросил тяжелый удар в плечо. Черт повторил попытку, и тогда на него упала сеть. Конфеткин снова сглупил – не разорвав до конца сеть, он третий раз метнулся вперед и угодил под нокаутирующий удар тупого конца копья.
Мастер наконец закончил возню с пыточными инструментами. Он подошел к черту и искоса, словно в пышущую жаром печь, заглянул в его одухотворенную страданиями морду.
– Бесполезно, – коротко сказал мастер. – Везти нужно…
– Куда? – удивились там, у двери.
– Туда! – с нажимом сказал мастер. – Ты тут дурачка из себя не строй. Я с беглецами из ада дела не имел и не собираюсь.
Мастер закончил речь так, словно откусил остаток фразы.
Там, у двери, промолчали. Конфеткин буквально спиной почувствовал легкое движение. Едва не вывернув шею и скашивая налитые кровью глаза, черт оглянулся.
Один из его конвоиров, присев на порожки, зашивал порванные на бедре штаны. Движения взлетающей и падающей руки с иголкой были широкими и плавными, как крестное знамение.
«Тьфу ты, черт!.. – подумал Конфеткин. – И померещится же всякая ерунда».
6.
Номер «215-й» был, наверное, самым маленьким и самым неудобным в «Евро-Национале». Гостиница делила стародворянское здание с небольшим супермаркетом, а «215-й», по какой-то неведомой причине, перепрыгнул границу раздела в виде вынесенной наружу шахты лифта. Короче говоря, окна злополучного номерка смотрели на чужую территорию за кирпичным забором. Когда-то «215-й» был простым техническим помещением. Все звуки с чужой территории гасли, не успев достигнуть окон гостиницы, а вот «215-й» был единственным исключением.
– Честное слово, я бы его продала соседям, – не раз и не без раздражения говорила Леночке о «215-ом» Ольга Евгеньевна. – Только он им не нужен. А когда двадцать лет назад бывшие владельцы делили здание, именно из-за «215-ого» дело дошло до драки в суде. Говорят, что потом даже убили кого-то…
…Леночка спустилась вниз через долгих пять минут.
Ольга Евгеньевна сидела на ее месте. Перед стойкой администратора стоял лысый мужчина с напряженным лицом.
– Что там, Леночка? – спросила Ольга Евгеньевна.
– Скоро, – соврала Леночка и удивилась твердости своего голоса.
Полный мужчина у стойки скривился так, словно проглотил надкушенный лимон.
– Как скоро? – нервно выпалил он.
– Не волнуйтесь, пожалуйста, – улыбнулась клиенту Ольга Евгеньевна. – Хотите, я вам дам другой номер?
– Я не хочу другой, – снова нервно взбрыкнул клиент. – И как долго вы еще прикажете мне ждать?
Ольга Евгеньевна посмотрела на Леночку. Девушка пожала в ответ плечами.
– Совсем чуть-чуть, – сказала за своего администратора Ольга Евгеньевна.
7.
«… Пахло сенокосом. Удивительная смесь из запаха еще свежей и уже скошенной и подсохшей травы приятно щекотала в носу. Щебетали невидимые птицы, а теплое и ставшее блеклым за перистыми облаками небо казалось застойным, как вода в болотце.
Телега скрипела и переваливалась на колдобинах.
Черт Конфеткин лежал на спине, рассматривал размазанные облака и чему-то улыбался. Веревка сильно резала его связанные за спиной руки, а правый глаз щекотал клочок сена.
– А если он убежит? – спросил кто-то.
– Да не-е-е! – медленно ответил ленивый, насмешливый бас. – Сколько вожу таких чертей, а никто не пытался.
– Ну, а если?!..
– Он и так сбежал. Зачем ему тут, у нас, суетиться?
– А черт его знает!
Этот первый голос был не то что бы нервным, а, скорее даже, испуганным.
Черт Конфеткин стал читать стихи.
– Что это он бормочет? – спросил бас.
– Опять, опять! – плаксиво взвизгнул первый голос. – Я так не могу!
– Что?
– Я старофранцузский знаю. Это невыносимо слушать.
– Ты из дворян?
– А что?
– Зачем старый язык учил?
– А меня не спрашивали. Просто научили и все.
Пауза в разговоре получилась довольно продолжительной.
– Сволочным образом с тобой поступили, – рассудительно сказал бас. – Зачем учить человека тому, что любят черти?.. Подло это.
Черт Конфеткин стал читать громче.
Первый голос тут же взвыл:
– Убью, гадину!
Бас засмеялся и сказал:
– Вон палка лежит на обочине. Лупи его, если тебе делать больше нечего.
Скрипнула телега, видимо избавившись от части груза. Чьи-то ноги затопали по одной луже, потом по другой.
– Не эту берешь! – закричал бас. – Вон там, слева, толще.
Первый удар палкой пришелся точно по носу Конфеткина.
– Замолчи, нечисть!..
Черт послушно замолчал, но не перестал улыбаться. Худой человек с палкой шел рядом с телегой и с ненавистью рассматривал чертенячью физиономию.
– И в самом деле замолчал, – удивился бас. – Что это он так, а?..
Человек с палкой вдруг поскользнулся в очередной луже. Его голая ступня нырнула под окованное железом колесо телеги. Человеческая плоть вмялась в грязь как слегка подмороженный кусок масла. Пострадавший бросил палку, осел и тоненько, истово закричал.
– Тпру-у-у, стерва!.. – гаркнул бас на лошадь.
Черт Конфеткин снова стал читать стихи…»
8.
… Ольга Евгеньевна сама поднялась на второй этаж. Уборщица тетя Поля протирала широкие листья старого фикуса. Те листья, по которым уже прошлась тряпочка, отсвечивали пластмассовыми бликами. По правде говоря, тетя Поля не любила старый фикус и частенько жаловалась на него директрисе «Евро-Националя».
– Это древовидное еще от социализма осталось. Оно по ведру воды в день сжирает. А пыль?!.. Это же этажерка какая-то, а не растение.
Но Ольга Евгеньевна удивилась совсем не перемирию уборщицы и старого фикуса, а тому, что дверь в «215-й» была чуть-чуть приоткрыта.
Ольга Евгеньевна остановилась у двери номера и вопросительно посмотрела на уборщицу.
– Замок сломан, – не глядя на директрису, тихо буркнула тетя Поля. – Я вам несколько раз говорила.
Тетя Поля отошла от фикуса и откровенно полюбовалась на него.
Ольга Евгеньевна вдруг почувствовала неуверенность, рассматривая крохотную бирку «215». Она прикоснулась рукой к двери. Та легко поддалась…
«Как я могла забыть про сломанный замок?» – подумала Ольга Евгеньевна.
В голове женщины промелькнула формальная фраза об уважении к клиентам и тут же исчезла без следа. Ольга Евгеньевна осторожно вошла в номер.
Тетя Поля провела тряпочкой по нижнему, самому некрасивому и чуть желтому листу растения. Причем она сделала это с таким изяществом, с каким художник наносит последние мазки. Когда уборщица подняла глаза, Ольга Евгеньевна снова стояла на пороге номера, уже пытаясь закрыть дверь так, чтобы не было видно щели.
– Я там потом приберу, – сказала уборщица.
Ольга Евгеньевна кивнула.
– Спасибо, тетя Поля.
Тетя Поля показала глазами на дверь «215-ого».
– Священник, что ли?
– Я не знаю.
– … А может монах?
Ольга Евгеньевна пожала плечами. Потом она вдруг ласково улыбнулась, с явным интересом рассматривая лицо уборщицы.
– Вы не устали, тетя Поля?
– Нет. А что?..
– Я ваш отпуск имею в виду.
Тетя Поля легко улыбнулась в ответ.
– Все пройдет, – сказала она. – И отпуски эти тоже проходят… Ну, их!
9.
«…Телега с чертом Конфеткиным стояла посреди площади. Высокие здания вокруг и прожженная тусклым солнцем брусчатка делали ее похожей на сухой колодец.
Возница куда-то утащил искалеченного человека. Черт Конфеткин лежал на спине и рассматривал облака.
К телеге подошла кошка. Едва взглянув вверх, она словно испугалась свешивающегося клочка сена и тут же рванула в ближайшую открытую дверь.
Время шло и шло… Солнце поднялось в зенит. Оно не стало ярче, но опаляло все вокруг. Казалось, что времени и солнца так много, что ни то, ни другое никогда не кончатся. Следы от луж – а вчерашний дождь был бурным и даже каким-то шалым – превращались в пыльные, грязные пятна.
Когда мимо телеги проходила молодая, розовощекая женщина с ведром огурцов, черт Конфеткин громко и цинично расхохотался. Женщина испуганно вскрикнула, бросила ведро и убежала.
– Опять ни черта не делаешь, да?!.. – крикнул ей вслед Конфеткин.
Восклицанию черта ответил повторный и уже далекий женский вопль.
После обеда к телеге подошли два человека в одинаковых, темных одеждах. Более молодой принялся рассматривать копыта Конфеткина, а тот, что постарше и с бородой, обломок рога на его голове.
– Что скажете, профессор? – наконец спросил молодой.
– Похоже, действительно беглец, – без выражения ответил тот, что постарше. – Рог был надтреснут. Значит, его выкручивали еще там…
– Где там? – удивился молодой.
– Мне стыдно за вас, коллега, – снисходительно улыбнулся бородач. – Там, понимаете?..
Молодой замер с открытым ртом.
– В общем, все будет зависеть от мнения Великого Магистра, коллега, – продолжил бородач.
Он нагнулся и поднял с земли огурец. Вытерев овощ об одежду, бородач с хрустом надкусил его.
– Но Магистр молчит, профессор! – вдруг явно загоревшись, сказал молодой. – Я понимаю, что он не хочет мешать нам своим авторитетом, но…
– Почему нам? – перебил профессором с огурцом. – А про господина Панцирблата вы забыли?
Молодой человек снова замер, а его горячность, неизвестно откуда взявшаяся, так же и делась неизвестно куда. Он опустил глаза и принялся смущенно изучать потертую брусчатку.
– Огурчика не хотите, коллега? – возобновив усмешку на добродушном лице, спросил профессор.
Молодой человек наконец заметил рассыпанные огурцы и его едва не стошнило.
Он с трудом сглотнул комок в горле и выдавил:
– Спасибо, профессор…
Сзади громко закричал невидимый, мальчишечий голос:
– Господин главный Чертомучитель идет!.. Господин главный Чертомучитель!
Огромный, полуголый человек в кожаном фартуке возник на маленькой площади казалось ниоткуда. По крайней мере, молодой человек возле телеги мог поручиться, что он не слышал, как скрипнула дверь канцелярии Магистра. У великана в фартуке было полное, какое-то неживое лицо, а заплывшие глаза подпирали снизу плоские, монгольские щеки.
– Господин главный Чертомучитель!
Молодой человек посторонился в сторону от телеги. Его пожилой коллега сделал то же самое, но умнее и тоньше – он перешел на другую сторону. То есть на ту, что была за повозкой.
Гигант в фартуке бросил презрительный взгляд на молодого ученого, и сипло спросил:
– Ты что тут?
– Что?.. – испуганно переспросил молодой человек.
Господин главный Чертомучитель, казалось, удивился даже такому невинному восклицанию. Он остановился и принялся рассматривать лицо ученого. Молодой человек побледнел и попятился еще дальше. Под его ногой хрустнул огурец. Потом еще один…
Громко и весело взвизгнул черт Конфеткин:
– Слышь, лысый, привет своей беременной племяннице от меня передай.
Гигант медленно, всем телом, стал разворачиваться к черту.
«Он его убьет сейчас!..» – с ужасом подумал молодой ученый.
Конфеткин радостно загоготал.
– Ну, что ты на меня вылупился, чудо пузатое? Развратничаем, значит, без учета мнения Великого Магистра?
Гигант наконец закончил грузное движение и замер. Тусклые глазки принялись рассматривать черта.
– Что вылупился? – спросил Конфеткин.
Гигант почесал кончик носа.
– Что?.. – уже буквально расплываясь в благодушной усмешке, повторил Конфеткин. – Что тебе непонятно, зараза ты немытая?
Взгляд молодого ученого, обращенный на черта, стал благодарным. А его пожилой коллега опустил вдруг озорно сверкнувшие глаза. Со стороны могло показаться, что профессора вдруг заинтересовали раздавленные на брусчатке огурцы.
Могучие руки палача ловко вдернули черта из телеги и взвалили его на волосатое, квадратное плечо.
– Па-а-ма-а-а-ги-ите-е-е!.. – сквозь смех звонко заверещал Конфеткин. – Братцы, родненькие, я же не хочу быть чертом. Не хочу, честное слово!
Гигант с ношей на плече направился в ближайшую, широко распахнутую дверь.
– Идемте, – тихо шепнул профессор молодому человеку. – Панцирблат с ним разберется без нас. Нам здесь больше нечего делать.
Дунул ветер, занося серой, последождевой пылью человеческие следы на брусчатке… Потом, словно после раздумья, он дунул еще раз, уже вслед профессору и молодому человеку, как бы подгоняя их.
Где-то там, со стороны городских ворот, раздался тяжкий, тележный скрип и женский голос надрывно закричал:
– Свежее мясо и старое вино!.. Налетай!.. Свежее мясо и старое вино!»
10.
– … Ради Бога извините меня, но я не понимаю, за каким таким чертом вам вдруг так срочно потребовался именно 215-й номер?
Ольга Евгеньевна совсем не сердилась. Если в ее голосе и звучала насмешка, то она была, скорее всего, совсем добродушной. Тем не менее, в глазах красивой женщины уже светились боевые, яркие огоньки. Леночка согласно кивнула и тоже улыбнулась.
Режиссер снова болезненно морщился. Он морщился каждый раз, когда слышал обращенную к нему речь, и со стороны могло показаться, что он не соглашается даже с тем, что ему осмеливаются задавать вопросы.
– Поймите, я просто устал с дороги… Я хочу отдохнуть. Мне необходимо выспаться.
– Возьмите другой номер, – хором выпалили Ольга Евгеньевна и Леночка.
– Я не хочу другой.
– Идиотизма какая-то, – повысила голос Ольга Евгеньевна. – Послушайте, гражданин, с вами все в порядке?
«Гражданин» опустил голову.
– Вы не понимаете!.. Я… Как вам это объяснить… Я… – толстяк-кинорежиссер все-таки посмотрел в лицо Ольги Евгеньевны и в этом взгляде легко угадывалась мука. – То есть мне… Точнее даже для меня… Да! Для меня очень важен творческий процесс… Он никогда не был для меня понятен. Вот что важно, понимаете, да?.. Этот процесс, наверное, самая величайшая загадка в мире. Как он идет и почему все в нем идет именно так?.. Я не знаю. И этого никто не знает. Например, вы кушаете бутерброд и смотрите на стакан пива. О чем вы думаете?.. Да, в общем-то, и не о чем… Но вам в голову вдруг приходит великолепная… Нет! Великая идея. Но где?! В самой обыкновенной и пьяной забегаловке. Я думаю, вы не поймете, что…
– Про пьяную забегаловку я как раз понимаю, – перебила Ольга Евгеньевна.
Режиссер вяло улыбнулся. Он положил на стойку руку и, наверное, удивился тому, что его ладонь была сжата в кулак.
– Нет, вы все-таки не понимаете. Я пытаюсь говорить с вами о том, как рождается искусство…
– Со мной? – засмеялась Ольга Евгеньевна.
– Именно с вами… – толстяк разжал ладонь и принялся изучать ее тыльную сторону. – В данный момент от вас кое-что зависит…
– Что же?
– Есть вид из окна номера на кирпичный забор, – тихо сказал толстяк. – Рядом с ним мусорный ящик, а дальше – другой мусорный ящик и дом середины 19-го века… Удивительная картинка! Сейчас утро. В поезде я не спал всю ночь и так устал, что, откровенно говоря, готов послать все куда подальше. Но это-то и важно!.. Для того чтобы придумать лишнее, нужны силы. А у меня их сейчас нет…
Ольга Евгеньевна посмотрела на Леночку и выразительно покрутила пальцем у виска.
– Возможно и это, – легко согласился режиссер. – Иногда в искусстве дежавю и есть самое главное. Но подумайте сами, если у меня сейчас нет сил, чтобы придумать лишнее, значит, я придумаю только самое главное?
– У меня тоже сил нет выслушивать всякий бред про придуманное искусство, – сказала Ольга Евгеньевна.
Леночке вдруг надоело улыбаться.
– Вы раньше жили в «215-ом»? – участливо спросила она.
Кинорежиссер ничего не ответил. Он все так же изучал собственную руку, словно впервые видел ее.
Леночку кольнула жалость к толстяку. Она подумала о постояльце из «215-го».
«Нет, я не пойду туда!..» – решила Леночка.
«Ты жестокая, – тут же одернул девушку немного странный, но хорошо поставленный, внутренний голос. – А может быть, ты даже бесчеловечная!»
11.
«… Черт Конфеткин забился в самый дальний угол темной, как могила камеры. Потолочный свод был настолько низким, что когда Конфеткина бросили в камеру, он задел его рукой.
«Жаль, что тут нар нет, – подумал черт после того, как ощупал все вокруг. – Хотя, зачем они тут?»
Он сел поудобнее на полу и захрюкал от наслаждения, едва ли не раздирая когтями окровавленное колено.
Из-за двери, откуда-то издалека, донесся человеческий вопль.
«Работают, – усмехнувшись, подумал Конфеткин. – Ну, их всех!.. Идиоты какие-то…»
Сильно пахло плесенью и еще чем-то застойным и неприятным. С потолка капало, и на больное колено попадали холодные брызги.
Черт не знал, что такое сон, но иногда любил побыть в состоянии забытья. Конфеткин оставил больное колено в покое и лег спиной на холодный, как лед пол. Возбуждение уходило медленно и прерывалось то желанием снова почесать колено, то болью в сломанном роге, а то и просто какой-либо насмешливой мыслью.
«Дураки, да?.. – по телу черта мелкой рябью и волна за волной, проходила дрожь смеха. – Впрочем, разве это главное?.. Разве и я в дураках не был? Но надоело, понимаешь, надоело все!..»
Очередной приступ смеха оказался нестерпимым и Конфеткин захохотал.
«… А им не надоело! Вот идиоты, а?! Двести лет как креститься разучились, а в чертей верят. Ох, бли-и-ин, и борцы с рогатым меньшинством!..»
За дверью по коридору шел человек и бил в барабан.
– У-у-ужин!.. – громко тянул он. – У-у-ужин!
«Мне не дадут, – подумал Конфеткин. – Я же черт, все-таки…»
12.
– Ну-ну, вы подеритесь еще!.. – строго оборвала горячий спор тетя Поля.
– Да я вообще не понимаю, о чем мы тут говорим, – Ольга Евгеньевна перевела возмущенный взгляд с гостя на уборщицу. Взгляд директрисы тут же смягчился. – Это бред какой-то!..
Шум стих. Но пауза получилась очень короткой.
Кинорежиссер затравленно всхлипнул и сказал:
– Вы нее имеете права!
– Какого права?!.. – тут же снова закричала Ольга Евгеньевна. – О чем вы?
– Я хочу наконец-то занять свой номер – «215-й».
– Вы его купили, что ли?!
– Купил.
– Не купили, а забронировали. И я вам уже сто раз сказала, что вы сможете занять этот номер только после одиннадцати.
– Но я устал и хочу отдохнуть.
– Возьмите любой другой номер.
– Я не хочу другой!..
Уборщица тетя Поля подошла ближе.
– Ушел постоялец, – чему-то улыбаясь, сказала уборщица. – Только что ушел.
Все замерли и посмотрели на тетю Полю.
– Вежливый такой… Мне спасибо сказал, – с тихой гордостью продолжила она. – Ключ от номера отдал…
Тетя Поля протянула ладошку с ключом. Очевидно, она хотела сказать что-то еще, куда более важное, но вдруг сбилась.
– Хороший человек, – просто заключила уборщица.
Последняя фраза показалась настолько малозначительной, что на нее не обратили внимания ни Ольга Евгеньевна, ни Леночка.
Впрочем, кинорежиссер тут же резко, с вызовом спросил:
– А, значит, я плохой, да?
На его полном лице вдруг появилось горделивое выражение. Гость взял свой чемодан и, вскинув голову, направился к лестнице.
– Ключ от номера возьмите, – окликнула его Леночка.
Гость не оглянулся.
«Наверное, он знает, что замок сломан, – подумала Леночка. – Хотя он никогда не был в «215-ом»…»
Ольга Евгеньевна широко улыбнулась и победоносно осмотрелась вокруг.
13.
«…Из забытья черта Конфеткина вывел сильный толчок в плечо.
– Ты здесь? – спросил его грубый и властный голос.
Конфеткин обмер.
– А что?.. – тихо и робко спросил он. – Кстати, я занят. Меня скоро пытать будут.
Голос тихо хохотнул.
– Нашел себе работу, да?.. А ну пошли!
– Куда?
Могучая рука оторвала Конфеткина от пола, приподняла в воздух и тут же обрушила на пол. Нос черта ткнулся в широкую щель со святящимися, фосфорными краями.
– Иди, иди, нечего тут прохлаждаться, – сказал голос в темноте. Он вдруг стал зловещим и тихо добавил: – Еще раз удерешь, убью!
Конфеткин передернуло от ужаса. Сопротивляться бесполезно, но, тем не менее, и помимо своей воли, черт слабо дернул плечом, стараясь сбросить чужую руку. Рука тут же сдавила плечо так, что Конфеткин взвыл от дикой боли.
– Иди!
Черт тихо и безнадежно завыл. Щель оказалась совсем небольшой и, протискиваясь в нее, Конфеткин ободрал бока так, словно края щели были покрыты наждачной бумагой.
«То ли еще будет!..» – с откровенным тоскливым ужасом подумал он…»
14.
Через пять минут уборщица тетя Поля все-таки заглянула в «215-й» номер.
Толстяк-кинорежиссер сгорбившись сидел на постели и смотрел в окно. Его руки лежали на коленях ладонями вверх. В позе гостя определенно было что-то странное, даже неестественное. Он словно ждал чего-то, и его нетерпение выдавала постукивающая по полу нога, одетая в высокий, модный ботинок. Лица незнакомца тетя Поля не видела, но почему-то посчитала, что оно такое же странное – тоскливое и мрачное.
«Скорбной какой-то, – решила уборщица. – Скорбной и безнадежный…»
Тетя Поля закрыла дверь и тут же забыла о странном постояльце.
15.
Шел мокрый снег… И было еще серо. Черт Конфеткин брел по покрытому тонким слоем воды и льда тротуару и с ненавистью смотрел на спину впереди идущего человека. Спина была широкой и темной. Человек остановился у пешеходного перехода и нажал на кнопку светофора.
