Алексей Андреевич Лагутин
Последний из Первых Миров. Эпоха Тишины. Том 2
Свет решимости в глазах Серпиона нарастал еще быстрее, и вместе с ним окружающая буря, дождь, и даже гром усиливались, своей чудовищной силой окто одного из сильнейших людей даже среди Богов расшатывая под его врагом землю, заставляя сильнее биться в тревоге его сердце. Френтос чувствовал, что вот-вот с ним произойдет что-то страшное, и его окто может не справиться сразу со всей готовой вырваться в один удар силой бури Серпиона. Он был мокр, обездвижен, и от того был слишком уязвим к подобной молнии, не созданной окто, самостоятельно собираемой его копьем от трения воздуха. Никогда прежде он не видел ничего подобного, и даже то, что он встречал в своих странствиях год назад, никак не могло сравниться с этим. Он просто не знал, как от этого защищаться.
«В этот раз все будет иначе.»
Копье Серпиона, испаряя уже стеной бьющий вокруг него на песок с неба дождь, наконец покинуло бурю, заряжаясь чудовищной энергией его краснеющих будто от гнева самого Бога, ярких звонких искр, раскаляя и сам наконечник уже побелевшего от накала копья. Выше, позади него, над кольцом из поднимающегося все выше от песка ветра, продолжая рассматривать подготовленное собой и для себя же представление, поднималось кольцо из вьющегося клубами, смеющегося Черного Пламени.
«Либо победа…»
Серпион вскинул копье, занеся его острием вперед под правым боком, и тогда же, встав на месте только ровнее, крепко сжал кулаки и зубы Френтос, всеми силами стараясь подготовиться к последнему удару врага.
«Либо смерть!»
Вихрь сорвался с места вместе с Серпионом, и по арене со страшным грохотом и каскадным потоком ударила волна молний. Все пространство арены, да и всего цирка в целом, залил яркий белый свет, и ударная волна в то же мгновение разорвала в клочья весь оставшийся от цирка бардак. От ослепительной вспышки никто со стороны не смог бы увидеть, что произошло тогда, когда копье Серпиона, высвободив всю наполнившую его силу молний, ударило Френтоса в грудь, и в поднявшемся дыме, паре и песке уже не было видно, что произошло с его противником. С криком отчаяния и ужасной боли, громом по всему городу, весь мир вокруг них мгновенно исчез, и с тем, так же крича, мощной волной по всему небу Дафара взорвалась терзавшая его буря. Ее силы вдруг ослабли, небо пробил белоснежный лунный свет, а арену цирка, бывшую ее центром, полностью накрыл поднятый последним дуновением той бури песок. Все это продлилось лишь мгновение, и едва витавший в воздухе песок окончательно осел на арену, стало видно, что все, что прежде находилось там, уже успело в нем исчезнуть. Там больше не было никакой внутренней силы, не было ни единой души. Все это в миг пропало без следа.
Секунды шли все быстрее, плавно перетекая в минуты, также плавно растворяя во времени совсем недавно бушевавшую в городе бурю. Дождь совсем затих, расплылись по небу облака, и ветер, еще лаская охватившие город в некоторых местах пожары, укутывая все вокруг черным смогом, быстро затихал, с чем затихал и весь город. Звенящая тишина объяла ныне покрытые мирным лунным светом дымящиеся развалины, и с тем же погасли в том свете все их последние огни. Промокшие насквозь и обугленные от молний дома, грязные желтые ручьи, бегущие от дождя у центра города по песку его улиц в разные стороны – то была идиллия разрушения, его последняя симфония, с который однажды сталкивалось все сущее в мире, и что одной страшной бурей унесло за собой целый некогда процветавший и живой город в небытие. Здесь больше не было жизни. В нем больше не было света.
Высоко в небе еще слышались взмахи огромных сильных крыльев, и только эти звуки, с небольшой периодичностью, разрывали ту пугающую тишину, что залила город внизу, и где только теперь в щелях между обломками бывшего цирка угнездилось и затаилось тихо и жутко шепчущее Пламя, чернотой собственных нематериальных глаз наблюдая за тем, что происходило вокруг него, на самой арене цирке. Уже на ровно покрытую обожженным, горячим и еще мокрым черным песком ту арену ступила закованная в доспех того же цвета, с каждым шагом проваливающаяся на пять дюймов в песок, огромная нога. Нога не человека, а лишь доспеха, принадлежавшего душам тех, кто еще ждал послесловия того представления, что недавно унесло с собой в небытие целый город, и для того, наконец, сами вышли на остатки его арены, теперь могильно тихой. То была нога настоящего слуги Бездны, что всегда был им, и оставался им теперь. Пока он лишь молча прислушивался к тишине, находя ее прекрасной, и пока не желая ее нарушать. Он думал о судьбе своего товарища, с которым некогда вместе служил Бездне, и в которой так и не нашел изъяна, из-за которого он, Бог Душ Ультра, доверил Черному Пламени все свои жизни. Но он не мог молчать долго. Представление еще не закончилось – теперь свою роль в нем должен был отыграть и Ультра.
Глава 5: Такие разные души
Мертвая тишина воцарилась на арене цирка Дафара. С тихим шуршанием на грязный и мокрый песок вокруг него, на его разорванные недавними молниями, светло-серым дымом и паром выделяющиеся на фоне пустынного города дома, ложились недавно поднятие бушевавшей в его центре бурей ткани цирка, и с редким шумом рушились части самого цирка вокруг арены, чаще падая в песок, и оттого не создавая много шума. Песок уже осел на руинах цирка, покрыв искрящимся от света серебряного диска луны выше своим слоем каждый миллиметр вокруг арены, в том числе теперь будто растворенный в окружающем, теперь совершенно спокойном, воздухе, также блестя им на свету. Едва заметная песчаная завеса столбом тянулась от центра арены на многие десятки метров в высоту, и те же десятки метров во все стороны. Потолки и стены, ложа и трибуны, весь цирк вокруг был разорван в клочья силой обозленной природы, и горой мусора минимум в пять метров высотой его части теперь лежали вокруг арены, закрывая вид на арену городу, будто отделяя от него цирк.
Лишь одна вещь на той арене нарушала накрывшую ее с головой звенящую тишину, разрывая ее звуком особенно активно ссыпающегося песка в одном месте, преобразуя ровную песчаную гладь сначала в небольшой бугорок, а затем и вовсе поднимаясь над ней. Сдавленный и болезненный кашель окончательно прервал властвование тишины над недавним полем боя, представляя перед ним того, кто и стал причиной образования того покоя после страшной бури. Прерывистое тяжелое дыхание сопровождалось сильной дрожью горки песка на горбу той кучи, что теперь, с каждой секундой того дыхания ссыпая с себя песок, все больше, на фоне окружающей пустоты, становилось больше похоже на образ человека. Он стоял на четвереньках, одной рукой упираясь в песок под самым своим напряженным лицом, а другой рукой держась за покрытый тем же песком, но уже алым от крови, живот. В его голове все еще стоял звон от последней атаки Бога Природа, и в глазах все еще было темно от света его молний. Несколько секунд он безрезультатно пытался отдышаться, каждым вздохом разгоняя в стороны от себя песок ниже, в один миг протянув перед собой истерзанную мощью окто Серпиона правую руку, рассмотрев ее еще размытым зрением, так и смешивающим между собой красные и серебристые от света краски той руки. От центра ладони во все стороны его рука была будто разорвана, треснута, и на песок ниже из нее большими черными каплями капала кровь. Сам песок вокруг, как и покрытый им после дождя он сам, как окружающая ночь, и будто как само Черное Пламя – все вокруг него было черно. Того же цвета теперь казались и его потонувшие в бездне смятения мысли. В последний момент, понимая, что ему не хватит сил остановить атаку Серпиона, Френтос прибег к использованию Синего Пламени, с его помощью одной рукой остановив оружием врага, а остатками внутренней силы защитившись от сжавшей его ледяными тесками злобной бури. Вода, как проводник электричества, сделала свое дело, и статический заряд золотого копья Серпиона буквально закоротил Френтоса, не позволив ему правильно использовать свои силы, лишь частично поглотив пробивную силу последней атаки, направленной ему в живот. От его верхней части одежды уже совсем ничего не осталось, его торс прикрывал лишь налипший на мускулистое смуглое тело мокрый песок. Пусть Френтос и остановил само копье рукой, нечто вроде ударной волны серьезно ударило по его животу, а руку до самых костей прожгло молнией. Он чувствовал ужасную боль и усталость во всем теле, и потому еще скрипел мелким песком на зубах, будто корчась от боли, каплями горячего пота оставляя на лбу разводы покрывшего его грязного песка. Он понимал, что все могло закончиться куда хуже, и эта мысль не давала ему покоя, хоть и возвращала его к реальности. По крайней мере он был еще жив, осматривался вокруг, и уже приметил на окружающей его песчаной глади нечто, что мгновенно оторвало его от мыслей о собственной судьбе, и даже помогло ему частично забыть о боли. Разгибая совсем уже неподатливую спину, он разогнулся, теперь сидя держась обеими руками за живот, все еще болезненно качаясь с каждым мощным вздохом, от боли еще щуря один глаз.
– Ну что…остыл? – с большими паузами на вздохи, чуть подняв голову, спросил куда-то вперед он.
На самом краю арены, под обрушившимися с последним ударом Серпиона ржавыми железными воротами, откуда сам Серпион на арену и выходил, резкой дрожью другая кучка обгорелого песка ссыпалась с особенно яркого от света луны, переливающегося золотом треснувшего доспеха Серпиона, и в тот же миг оттуда на Френтоса устремился взгляд полузакрытых бессильных глаз их владельца. Он распластался на песке как раз прижавшись спиной к тем воротам, правой рукой все еще сжимая невидимое от песка копье, почти не дыша, не шевелясь, глядя уже на собственное тело, в частности свой золотистый доспех под слоем окровавленного песка. Он выглядел ужасно даже по меркам мертвецов, и очень кстати теперь подходил под описание «краше в гроб кладут». Его белокурое и островками покрытое песком лицо было уже совсем бледным, под глазами выросли синюшные отеки – использование последней атаки буквально выжало его как старую губку, и он едва ли теперь вообще был похож на человека. Чудом было уже то, что в таком состоянии он еще оставался в сознании и даже частично еще мог двигаться. Отпустив копье под песком, с большим усилием своей поврежденной правой руки, от боли сжимая зубы и решетку позади себя левой рукой, капая кровью изо рта на песок перед собой, он сдвинул небольшую горстку того песка на своей груди, чтобы разглядеть под ней свои доспехи, на которые также мгновенно начала капать его кровь. Доспех был буквально разорван, и его нагрудник, потрескавшийся, потерявший небольшие кусочки в трех разных местах, едва держался на его с каждым вздохом поднимающейся груди. Не то от боли телесной, не то от душевной, в уголках его покрасневших от изнеможения и напряжения золотых глаз начали накатываться слезы.
«Твой доспех сломан? Разве этого достаточно, чтобы сломить твою волю?» – звенел в его голове голос из далекого прошлого, принадлежавший человеку, некогда спасшему его от гибели, и так же спасшему от забвения его родные земли, будущего Бога Смерти, Лиисеркима Чеистума. – Я могу отвести тебя туда, где другие великие люди создадут для тебя новый доспех. Мы дадим тебе новую волю. Вместе мы положим конец ужасу природы, что наводят по миру имтерды. Тебе лишь нужно взять мою руку…»
Он еще помнил тот день, когда один из Горных Владык имтердов, Тес, сжигал родные ему леса, и когда он, собрав в кулак всю свою силу уже умелого октолима, отчаянно бросился на отряд имтердов Теса, и так же как сейчас впал в отчаяние потерпев поражение. Чеистум спас его, и отвел на Запад, сам там же, после разговора с Верховным Властителем людей Нисом, получив титул Бога, и поделившись таковым титулом с молодым Серпионом. Его доспех был выкован Демонами в городе Синокине, под руководством мастера-кузнеца, тогда еще не обладавшего собственным окто, Чеисомом Думой. Крепчайший доспех, что когда-либо видел мир, из уникального сплава золота и вольфрама, закаленный в пламени окто его новых товарищей, будто впитавший тогда частичку их воли. Доспех, идеально подходящий для настоящего Бога Природы, пропускающий и будто усиливающий его молнии, в то же время крепкий и теплоемкий, легко выдерживающий любые проявления шального окто хозяина. Доспех, который Серпион никогда не надевал после самого Великого Спуска, и который надел, казалось, в последний раз в жизни для боя с Бездной, надеясь, что, хотя бы, он сможет придать ему решимости в бою со злом, и поможет ему выдержать ее всепоглощающую тьму.
Но доспех его был разбит вместе с его волей, и теперь, из сиявшего золотом в лучах солнца, перед боями с врагами природы, превратился в блеклую, стертую песком, покрытую собственной кровью хозяина, поломанную груду желтого металла. Даже доспех не дал ему достаточно решимости, чтобы победить в этой битве. И даже до самой битвы Серпион дойти не смог – он потерпел поражение еще прежде, чем сам Правитель Бездны показался ему и его противнику.
– Может быть, теперь ты расскажешь…Хах… – продолжал отдышку Френтос, теперь с усилием поднимаясь на ноги, вытирая левой рукой с лица налипший песок. – Расскажешь, почему у тебя снесло крышу?
Серпион не отвечал Френтосу, хотя и обратил теперь взор своих усталых, уже затуманенных словно мутный желтый топаз, глаз на недавнего противника. Он никогда не хотел, чтобы Кацеры становились его врагами, и даже по собственной воле помогал им, 400 лет назад, контролировать земли людей на Востоке. Именно после боя с обезумившим Тарготом тогда, уже зная от своего товарища Ультры, Бога Душ, о планах Правителя Бездны, он понял, насколько коварны Клинки Власти Гармонии, и стал помогать Бездне в исполнении ее воли. Это лишь часть истории из прошлого человека, который уже не мог теперь думать о добре и зле, разбирая собственный выбор, оценивая его, теперь буквально проваливаясь в пучины своего подсознания, постепенно теряя сознание пусть не от ранений, так хотя бы от трат собственной внутренней силы. Его неуверенность в последний момент помешала ему ударить Френтоса в полную силу, и он мешкал весь бой, тем более уже давно не сражавшись со столь серьезными противниками один на один. Его понимание света и тьмы перемешалось настолько, что будущее для него в миг пропало, оставив вместо себя перед глазами бедного Бога, все такого же человека, лишь образ уже совершенных им ошибок, за которыми не было видно ни зги. Он больше не мог, и не собирался сопротивляться своему уделу, и сам теперь мысленно назвал свои рвения «бесполезными».
– Не ожидал я… – едва шевеля губами, тихо даже в окружающей тишине, шептал он. – Что вы настолько сильнее нас.
– Не говори за всех. – уверенно отрезал Френтос. – Если бы здесь был Таргот, эта арена взорвалась бы прежде, чем ты на нее зашел. Уж я-то знаю.
Серпион тяжело вздохнул. Неудивительно, что он понимал это даже лучше, чем Френтос. Однажды с ним такое уже случалось, и Френтос об этом тогда даже не догадывался.
– И все равно, ты дрался не в полную силу. Как и я.
– Не важно. Я проиграл. – скрипя зубами от боли в шее, качал головой Серпион.
– Ты проиграл мне, а не Черному Пламени. Надеюсь, хоть теперь я смог вбить это в твою башку? Я действую только из собственной прихоти, и никакое Пламя надо мной не властно.
– Спина… – окончательно опуская голову к груди, прошептал Серпион.
– Да… – вздохнул Френтос, чувствуя прыгающее от недостатка воздуха и усталости в груди сердце, из-за того дыша только тяжелее и глубже. – Сломанная спина не проблема. Если я найду Соккона, то он легко это исправит. Если ты поможешь мне его найти, конечно.
Серпион сидел впереди всего в семи метрах, и голова его была опущена к самому доспеху, будто сознание его уже правда покинуло. Даже с такого расстояние Френтос чувствовал, что внутренняя сила Бога Природы изменилась, будто закрылась внутри тела, как это бывает у октолимов во сне. Он не сразу понял, что тот сказал последнее слово на своем последнем дыхании, и вовсе не о своей спине тогда говорил. Внутренняя сила Френтоса была ничтожно слаба, и он едва ли чувствовал все это время чужое присутствие позади себя. Хоть он и не услышал его шагов, будто он стоял рядом еще с того момента, когда тот поднимался на ноги, он нутром чувствовал, что позади него есть нечто опасное, ощущение чего было похоже на самый настоящий животный инстинкт. На мгновение сердце Френтоса дрогнуло, понимая, в какой ситуации он оказался. В его голове пронеслись слова Серпиона, сказанные тем еще перед началом их битвы. Они буквально оказали друг другу медвежью услугу – оба ослабили друг друга, совсем забыв, что все это время рядом с ними был настоящий, и куда более могущественный враг.
– Ты победил. – однозначно отразился от затылка Френтоса металлический голос Ультры.
Френтос все еще был в смятении, а в глазах его искрами переливались «зайчики». Даже резко повернувшись назад, в сторону голоса своего недавнего спутника, он не был готов к продолжению боя уже с ним, и, тем более, почти его не видел. Его черный доспех слишком сливался с окружающей тьмой, а свет луны почти не касался его, будто материал, из которого он был создан, самостоятельно поглощал излишний свет. Он стоял всего в нескольких шагах от Френтоса, как всегда неподвижно и спокойно, направив взгляд прорезей своего шлема пока Серпиона, медленно и с тихим скрипом поворачивая шею к Френтосу. Тот же, в свою очередь, при одном только повороте головы с дрожью поняв, насколько ослаб, от злости на себя самого крепко сжал зубы и напряг скулы. «Ну и нахрен ты приперся, консервная банка. Добить меня хочешь?» – зло думал про себя он.
– Правитель Доран доволен твоей силой. Ты помог нашему товарищу найти покой.
Френтос напряг уши, и стал еще серьезнее. Голос Ультры переменился, будто принадлежал уже кому-то совершенно иному, хотя так же доносился из тех же доспехов.
– Что случилось с твоим голосом? – сглотнул Френтос.
– Ты заметил? – совершенно новым, грузным и глухим голосом заговорил Ультра. – Как меняются наши голоса.
– Ваши? – не понял Френтос.
– Все мы части Бога Душ. Мы живем в этих доспехах. Здесь мы едины. – быстрее и проще заговорил новый голос Ультры.
– Что? Т-только не говорите, что эти доспехи… – понял Френтос.
– Доспехи – и есть Ультра.
Только теперь Френтоса осенила внезапная мысль «Вот, почему он так странно двигался…». Ранее под весом Ультры, крупного человека, облаченного в громоздкие доспехи, едва ли проминалась земля, и движения его были совсем легкими, будто…
«Внутри этого доспеха никого нет?»
Сложно представить себе возможную реакцию Френтоса, если бы он узнал, что души, населившие доспех Ультры, обитали отдельно в каждой его части. Под черным металлом его нагрудника, под латами наплечников, и даже в его перчатках – под каждой частью его доспеха в кольцах едва заметной мелкой кольчуги обитали самые настоящие, все еще живые души людей. Может быть именно ощущение взора тысяч душ было воспринято Френтосом как опасность? Может ли вообще человек чувствовать подобное, или же я несу ахинею?
– Ультра есть собрание душ, желавших единства, и для того ставших ножнами безымянного Клинка Власти. – продолжил недавним тяжелым голосом Ультра. – Искусственный Клинок Власти Ультра, Клинок Черной Искры. Искра – сама природа Пламени, сакральный смысл которого…
– Ладно, хватит! – резко махнул рукой все это время в недоумении качавший головой Френтос. – У меня нет на это времени. Расскажешь все это потом, когда я найду Соккона – переводчика языка идиотов на нормальный язык.
– Точно. Ты же еще не знаешь, где искать Соккона?
– И ты, конечно, любезно поделишься со мной этой информацией?
– Мы не знаем.
– Что?.. – едва не поперхнулся собственной слюной, которую как раз пытался сглотнуть во спасении сухого горла, Френтос.
– В дело вмешалась…сторонняя сила. Черное Пламя не знает, куда пропал Соккон Кацера. – говорил уже привычный Френтосу с начала его пути от Ренбира к Дафару, самый неторопливый, и самый скрипучий голос Ультры.
– Значит, ты мне не поможешь?
– Прости. Знали бы мы сами…
«Он передо мной извиняется?..». Френтоса все больше сбивало с толку поведение Бога Душ. Не говоря о том, что упомянутым Ультрой «тысячам душ» наверняка было очевидно положение Френтоса, раненного и обессиленного, буквально бессильного против них, они вели себя до предела дружелюбно, будто сами считали Френтоса союзником, а между его Синим Пламенем, и Пламенем Черным, была почти родственная связь, просто не позволяющая им быть врагами. Хоть Френтос и не понимал этой связи, но наверняка именно из-за нее Серпион пытался его убить, и именно об этом говорил, даже если Френтос и пропустил часть его слов мимо ушей. Но он не чувствовал в своей голове чужого голоса, как об этом рассказывал Джером, и полностью контролировал свое тело, что шло наперекор словам Серпиона. Редкий чужой шепот, который он слышал с самого рождения, пропал два года назад, после встречи с Думой во время пожара Кацеры, и он уже почти не помнил, о чем тот шептал. Но был совершенно уверен, что это не был голос, о котором говорили прочие. Это был голос его собственного сознания.
– Слушай, слуга Черного Пламени… – сглотнул Френтос, решимостью своих глаз сверкнув на Ультру, наконец решившись начать с тем откровенный разговор. – Ты же расскажешь мне, как связано мое Синее Пламя с вашим Черным?
На пару секунд наступило молчание. Скрипя креплениями своих доспехов на шее, доспех Ультры повернул голову в сторону Серпиона, будто специально указывая этим что-то для Френтоса. Даже я не смогу описать того, что происходило в мыслях Бога Душ – это были мысли слишком многих душ, и они слишком разнились между собой. И все равно, все их мысли в чем-то одном, чего Френтос не понимал, полностью сходились.
– Серпион, да? – повернул голову в ту же сторону Френтос, видя, что положение и состояние Бога Природы совсем не изменились. – Он вырубился и нас не услышит. Так что не мямли.
Ультра не шевелился. Френтос продолжал внимательно следить за ним, но не видел в его поведении ничего нового. Доспехи стояли на месте, пустыми прорезями глаз глядя в сторону бывшего товарища, безжизненно украшающего кровавыми пятнами песок впереди и отражая на всю округу лунный свет от своего поломанного доспеха. На арену опустилась мертвая тишина, и была она, пожалуй, даже чем-то напряженной, с чем Френтос мириться уже не мог.
– Ну? – торопил Ультру Френтос.
– Знаешь…
Его голос снова изменился, и в нем Френтос почувствовал нечто совершенно новое и жуткое, что на мгновение заставило его вздрогнуть. Он сказал лишь одно слово, но страшный холод уже железной хваткой объял изнеможенное тело его собеседника, будто само продолжая незаконченное предложение, так и рисующееся в голове напуганного Френтоса. Огромный черный доспех, населенный тысячами душ, слуга Бездны и Бог Душ. Френтос был уверен, что одного только движения такого монстра хватит, чтобы убить его, и до сих пор не понимал, почему тот этого еще не сделал. Он висел на волоске, и Ультра точно это понимал. Зачем ему было оставлять в живых того, кто всей своей сущностью был против его Правителя, и кто был готов всеми силами ему противостоять? Почему он так ничего и не сделал?
Свет луны вокруг мелькнул, будто что-то очень большое и быстрое пролетело высоко над ареной цирка, своим телом закрыв ее от взгляда луны. Френтос заметил это, и тут же бросил испуганный взгляд к небу.
– Будет лучше, если ты узнаешь это от него. – неожиданно закончил предложение Ультра.
Глаза наверняка не обманывали Френтоса, ведь теперь к ним, в тот же миг, подключились и уши. Тяжелые взмахи крыльев и мощный рык были настолько реальны, что Френтос едва не ущипнул сам себя, пытаясь понять, точно ли он не спит, и не снится ли ему это все после попойки в корчме возле Дафара. Создаваемые шумом сверху вибрации отчетливо давали понять, что существо, которое парило в воздухе совсем над городом метрах в двухсот, выглядело маленьким только от дальности, и, по мере приближения, его силуэт рос в геометрической прогрессии, а по мере того росло и волнение Френтоса. Он все еще не верил ни своим глазах, ни своим ушам, ведь впервые видел подобное в реальной жизни. Отражая свет луны, закрывая город огромной тенью своих гигантских крыльев, наверняка не меньше сорока метров в размахе, к арене цирка Дафара приближался огромный крылатый ящер с четырьмя шипастыми лапами и двумя закрывающими Френтосу вид на луну твердыми перепончатыми крыльями.
«Это…Доран?» – в ужасе сглотнул подкатившийся к сухому и больному горлу ком Френтос.
– Его имя Заэль. – глядя туда же, в небо, пояснил Ультра. Его голос бы почти не слышим из-за рыка дракона, своей силой сотрясавшего весь город, но Френтос отчетливо услышал его тогда, и без того максимально напрягая слух. Этот голос будто передавался ему телепатией. – Он многое знает о Бездне, и наверняка расскажет тебе о ней, если его лояльность людям еще сохранилась.
Махнув небольшим плащом сзади под поясом, Ультра развернулся в неизвестную сторону, и, уже осыпаемый подлетающим с каждым взмахом крыльев опускающегося все ниже Заэля, начал быстро уходить. Френтос, перебрасывая испуганный взгляд с дракона на Ультру, и обратно, уже начал немного паниковать, закрывая лицо руками от мощных взмахов ветра с песком.
– П-погоди секунду, консервная банка! Мы еще не договорили! – кричал ему вдогонку слегка дрожащим голосом Френтос.
«Пускай идет.» – вдруг пронесся по его голове рычащий, явно нечеловеческий, вполне спокойный голос. «Мы все равно…бессильны перед ними.»
– !? – резко повернулся в сторону уже совсем близко подлетевшего к арене дракона Френтос. – Это…ты говоришь?
Услышав тот голос, теперь он смотрел на дракона уже спокойнее, пока тот, ловко махая огромными крыльями, замедлялся, стараясь как можно аккуратнее сесть на край арены, оставив голову совсем над Френтосом, чтобы не сесть на мусор вокруг арены задней частью тела, но и не придавить человека впереди передними лапами. В один момент, будучи уже достаточно близко к арене, он сделал последний мощный взмах своими сильными крыльями, и с громоподобным грохотом, мощью своего тела пошатнув землю под ногами Френтоса, от чего тот едва не упал, приземлился на четыре лапы буквально в четырех метрах от его лица. Пока падал на арену песок, поднятый его приземлением, сам он в полную длину своей могучей шеи поднимал над Френтосом мудрую голову. Это было величественное существо, старое как мир, и потому невероятно умное, познавшее за столетия своей непростой жизни много тайн, и прошедшее через не меньшее число битв. Его покрытое острыми кроваво-красными шипами огромное чешуйчатое тело было тут и там украшено наверняка старыми, но по-прежнему жуткими огромными шрамами. По тем же шрамам было видно, что темно-коричневая чешуя Заэля, кое-где даже не прорезанная или проколотая, а вовсе пробитая или разрушенная, сама по себе была прочна как камень, и не менее прочны были прерывающие ее тут и там длинные костяные шипы. Те же багряные шипы, но уже куда большие, составляли настоящую гряду от относительно небольшой головы дракона по толстой шее к самому уже не столь толстому, десятиметровому, заканчивающемуся большим шипастым наростом, хвосту. Его рога также были багряными, от самого носа с изгибом идущими вверх, выступающими на метр над головой. Зеленоватые яркие мелкие глаза, в купе с поистине огромной зубастой челюстью, смотрелись Френтосу, смотрящему на них снизу, на высоту почти пятиэтажного дома, как минимум пугающими, учитывая, как из ноздрей и рта его валом валил наверняка раскаленный белый пар. Он никогда в жизни не видел существа столь огромного, и в то же время столь величественного и могучего, настолько близко. С его текущим уровнем сил он вряд ли смог бы победить даже в пьяном дебоше, что говорить о боях с драконами, победители в которых среди людей до сих остаются легендами, и которых за столетия насчитываются лишь единицы.
«Я видел ваш бой с самых небес.» – снова эхом по подсознанию Френтоса разносился голос дракона, смотрящего как раз на него полными какой-то особенной грусти глазами. «Досадно видеть, что Серпион так отчаялся. Воистину, Бездна непобедима. Пока никто не может понять ее природу, никому не по силам ее обуздать. И если никто не сумеет ее обуздать, ее жертвы будут и дальше бродить по свету, стараясь заглушить в голове ее голос, или вовсе станут слугами ее Проклятья».
– Сразу видно, что говорю не с человеком. – почти шепотом вздохнул про себя Френтос. – Сейчас модно говорить так, чтобы ничего не было понятно?
Заэль молчал.
– Один мой друг разбил себе голову о подоконник, чтобы заткнуть в голове голос этой вашей Бездны. Что такого она говорит людям?
«Только тех, кого коснулось Черное Пламя, она посвящает в свои планы. Я был боевым товарищем и другом Бога Небес Мосселькема, и видел, как его поглощало Черное Пламя. Рана, которую ему оставил Верховный Властитель имтердов, со временем свела его с ума, и он тоже потерял разум. Он просил меня отравить его своей ядовитой кровью, чтобы голос в его голове затих, пускай даже тогда он распрощается с жизнью. Со временем его поведение изменилось, и он решил прислушаться к тому голосу. Мне не ведомо, что Бездна сказала ему, но прислушавшись к ее голосу, он совсем утерял собственную волю, а уста его замолвили языком Дорана.»
– И кто такой этот Доран?
«Так зовут Черное Пламя. Так зовут и Бездну. Все, кто разделяют его Пламя, становятся частью его общего разума, и теряют разум собственный. Вы, люди, по природе боитесь сил, что могут лишить вас разума и завладеть вашим телом. Это можно назвать защитным механизмом. Замечая в своей голове чужой голос, вы поддаетесь панике, и стараетесь избавиться от дурного наваждения. Но Черное Пламя не простое наваждение, оно не галлюцинация, и не болезнь. Это Первородное Пламя, которое поглощает саму Душу, и забирает ее в Бездну.»
– И только из-за какого-то врожденного страха Джером устроил самоубийство? – задумался Френтос.
«Джером не убил себя. Черное Пламя ему помешало.»
Френтос удивленно поднял глаза на все это время то и дело меняющего мимику под стать словам телепатии дракона. Пускай, от части, он об этом уже думал раньше.
«Он пытался говорить с девушкой в том доме, где вы были недавно, но та увидела Черное Пламя в его глазах, и испугалась его. Она сбежала от Джерома через окно, но тот схватил ее, и не выпускал. Она сильно ударила его по голове, и только тогда старый человек пришел в себя. На секунду, вернув сознание, он понял, что им управляет Черное Пламя, и сам попытался выгнать его из своей головы.»
