Александр Эдуардович Гуйтер
Бесконечный член. Записки из дурдома
– Какая же вы, должно быть, счастливая!
– Да, знаете, а ведь со мной это уже во второй раз за три месяца!
– Да вы что!
– Да! – смущённо улыбалась девушка, вытирая промежность тонким платком, который все девушки носили как раз для такого случая.
– Вы сделали благое дело!
– Я знаю, – улыбнулась счастливица.
– Пусть лучше так, чем как раньше.
– Да, – кивнула девушка. – Пусть лучше так…
– Хотите сахарной ваты из задницы?
– Вам честно ответить?
– Конечно!
– Безумно хочу!
– Тогда ложитесь на пол.
– С удовольствием!
– Да, да, вот так, вот так!
– Давайте же!
– Я тужусь изо всех сил!
– Ну!
– Да! Ох, как хорошо! Вам хорошо?
– Мммммммм…
Очень холодно.
Очень страшно.
Ей было очень холодно и очень страшно.
Туман был таким густым, что она не видела даже собственных ног.
Туман волновался.
Туман дышал.
Туман что-то нашёптывал.
Ей даже показалось, что она различает чьи-то знакомые голоса, но вот именно чьи, никак не могла вспомнить.
Может быть, это был Его голос?
Нет, Его голос она помнила очень хорошо.
Это точно был не он.
Тогда чей?
Ночь подкралась мягко и неслышно, как кошка. Она заглянула в окно, улыбнулась и пошла дальше…
– Я нашёл её!
– Что ты нашёл?
– Суть!
– Суть чего?
– Суть всего сущего!
– И где она?
– Здесь! – крикнул он и ударил себя ножом в грудь.
– Где?
– Здесь, в сердце…
Безликую лунную серость увидела она в его глазах.
Возможно, если бы она умела мыслить так же, как все, она бы увидела просто серые безразличные глаза, но Элоиза никогда не была такой, как все и никогда не думала так, как думают все, поэтому увидела в его глазах безликую лунную серость.
И испугалась.
А он смотрел на неё своими безликолунносерыми глазами и чувствовал этот страх. Он дышал её испугом, впитывал его всей поверхностью кожи, каждой клеточкой тела.
Страх питал его.
Страх придавал ему сил.
А Элоиза слабела и таяла.
Таяла, растворяясь в его взгляде.
Он сделал глубокий вдох, и она исчезла.
Навсегда.
Навсегда.
Навсегда…
– Они летают очень высоко.
– Почему?
– Чтобы никто их не увидел.
– А что будет, если кто-нибудь их увидит?
– Он умрёт.
– Почему?
– Не знаю.
– А кто это придумал?
– Они.
– Но ведь ты говорила, что они добрые!
– Они добрые.
– Тогда почему тот, кто их увидит, умрёт?
– Не знаю.
– Тогда они никакие не добрые, а очень, очень злые!
– Так нельзя говорить!
– Почему?
– Они могут услышать.
– И что они сделают?
– Накажут нас.
– За что?
– За то, что ты плохо о них говоришь.
– Они очень злые.
– Нет. Они добрые…
Он печален.
Его песнь преисполнена скорби.
Его лик бледен.
Его крылья поникли.
Он смотрит на нас, и светлые слёзы текут по его щекам.
Ему больно и горько.
Невидимый, он ходит среди людей и чувствует боль и страх каждого.
Но он чувствует и злобу.
Ненависть.
Презрение.
И он снова горько плачет.
Он будет плакать до тех пор, пока мы не поймём.
Или пока не придут они.
Ангелы с чёрными крыльями.
Ангелы последнего дня.
– И зачем ты мне это прочитал?
– Чтобы ты знал, что тебя ждёт.
– Мне говорили, что ты немного странный, но я не думала, что настолько. Знаешь, я, наверное, домой пойду.
– Ты никуда не пойдёшь.
– Почему это?
– Я не пущу тебя.
– Слушай, не смеши меня! Давай расстанемся по-хорошему?
– Мы не расстанемся.
– Нет, ты реально ёбнутый. Дай пройти!
– Ты останешься.
– Блядь, нахуя я вообще согласилась на эту встречу? Иди нахуй! Дай пройти!
– Нет! Я! Я! Я твой ангел!
– Ты ёбнутый долбоёб, а не ангел! Уйди нахуй!
– А! Зачем ты ударила меня! А! Кровь! Ангельская кровь!
– Точно ёбнутый…
Ей повсюду мерещились мёртвые птицы. Они сидели на столе, на шкафу, на горшках с цветами.
Полуистлевшие, облезлые, они смотрели на неё пустыми глазницами и молчали.
Она просила их улететь, уйти, исчезнуть.
Она падала перед ними на колени, плакала, кидалась в них плюшевыми игрушками, но игрушки рассыпались в пыль, а птицы оставались.
В отчаянии она убегала из дома, бродила весь день по пустырю, но и там птицы находили её.
Сначала из-под земли начинал сочиться чёрный туман, а когда он рассеивался, появлялись мёртвые птицы.
Она не знала, что им надо, не понимала, чего они хотят.
Птицы молчали.
А ей так хотелось, чтобы они…
Чтобы они…
Но птицы молчали…
А ей хотелось курить…
– А что это ты стоишь в сторонке?
– Чистеньким хочешь остаться?
– Нет, но…
– Бери камень!
– Но я…
– Бери, сука, камень!
– Нет.
– Что?
– Нет.
– Повтори!
– Нет.
– Парни! Хватайте этого ссаного труса! Эй, хмырь! У тебя теперь есть компания! Вдвоём ведь не так страшно подыхать, правда?
В его голове постоянно звенело необъяснимое Нечто. Возможно, у него и было какое-то своё имя, но он его не знал, так как Нечто никогда не говорило, а только звенело.
Постоянно, не замолкая ни на секунду.
Каждый день он пытался с ним поговорить, но Нечто не отвечало на вопросы, и продолжало монотонно звенеть.
Это сводило его с ума.
Как-то раз, вытачивая из кости фигурку снеговика, он случайно порезался и звон прекратился.
Изумлённый, он глядел на текущую из пореза кровь и наслаждался тишиной впервые за много лет.
Кровь перестала течь и звон вернулся. Сначала тихий, чуть заметный, но, по мере того, как рана заживала, звон усиливался.
Он понял.
Каждый вечер и каждое утро он подходил к зеркалу и острой бритвой резал себе лицо.
Снеговик получился очень красивым…
Мальчик сидел на корточках над трупом, вздутый живот которого вот-вот готов был лопнуть.
– Она давно так лежит? – спросила девочка.
– Не знаю.
– А почему у неё такой большой живот?
– Съела что-нибудь не то, – усмехнулся мальчик. – Ну что, будешь кусочек?
– Слушай, давай только осторожнее! – девочка взяла мальчика за руку. – Помнишь, мама говорила, что они могут быть ядовитыми?
– Твоя мама грязная шлюха и она сдохла, как грязная шлюха! – злобно прорычал мальчик.
– Я слышала, как ты плакал.
– От радости, – оскалил зубы мальчик. – Ну, так ты будешь или нет?
– А вдруг она ядовитая?
– Не хочешь – не ешь, – пожал плечами мальчик. – Подохнешь с голода, я плакать не стану.
Острым ножом он отрезал небольшой кусок от бледной груди, положил его в рот, поморщился и начал медленно жевать.
Девочка жадно смотрела, как брат, морщась, прожевал, а затем проглотил кусок мёртвой плоти, а, когда он начал отрезать второй, тихо попросила:
– Дай и мне попробовать. Пожалуйста.
Брат усмехнулся и протянул ей нож.
Задыхаясь, она бежала по бесконечному хую.
Привязанная к перекрещенным доскам девушка истошно кричала, но маленькие человекоподобные существа, чьи лица я не мог разглядеть из-за низко надвинутых капюшонов, не обращали на крики никакого внимания и, ворча что-то на своём птичьем языке, продолжали копаться в её внутренностях.
Издав дикий вопль, девушка уронила голову на грудь, вздрогнула и обмякла, а существа, довольно проворчав, погрузили когтистые лапки в её чрево и с влажным чавканьем вырвали огромный кровавый ком. Аккуратно положив его на землю, они острыми когтями разорвали оболочку и извлекли наружу маленького сморщенного младенца, покрытого розовой слизью.
– Куарк!
– Куарк!
Скрестив ноги, существа сели у ног девушки и, передавая младенца друг другу, стали жадно его пожирать.
Девочка с чёрными глазами, улыбнувшись, подошла к существам и протянула руку.
– Куарк!
Существа переглянулись, закивали головами, а потом одно из них в несколько движений открутило маленькую ножку и протянуло девочке.
– Куарк!
Девочка взяла угощение и, весело подпрыгивая, вернулась ко мне.
– Хочешь? – спросила она.
– Нет.
– Как хочешь, – равнодушно сказала девочка, пожав плечами.
Вцепившись зубами в ножку, она оторвала небольшой кусок и, зажмурив глаза, принялась жевать.
– Ммммм, – блаженно прошептала девочка, – это так вкусно! Лучше всего того, что я ела там. Точно не хочешь?
По её щекам текли кровавые слёзы от удовольствия.
– Я же сказал тебе, что нет, – с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить её, прошептал я.
– Ну и дурачок! – весело прощебетала девочка, пристально взглянула на меня чёрными глазами и прорычала низким глухим голосом: – А если ещё раз подумаешь о том, чтобы меня ударить, я выпью твои глаза!
Она схватила меня за руку и, улыбаясь, сдавила с такой силой, что мне показалось, что кость вот-вот хрустнет и сломается.
– Так что думай перед тем, как подумать, – обычным голосом сказала девочка, улыбнулась и разжала пальцы.
В этот момент привязанная девушка очнулась и слабо простонала. Одно из существ, недовольно проворчав, встало, подняло с земли огромный молот и, размахнувшись, ударило несчастную в грудь. Раздался треск, изо рта девушки брызнула кровь.
– Ну, теперь всё, – кивнула девочка.
– И что с ней будет дальше? – спросил я.
– А тебе какая разница? – усмехнулась девочка. – Они могут съесть её сами, могут скормить свиньям, могут просто оставить висеть. Я в их дела не вмешиваюсь.
– А кто они? – спросил я.
– Мы все Её дети. И ты тоже.
Тишина.
Полная тишина.
И людей нет.
И машин.
Никого.
Пустые улицы, пустые дороги.
Даже у входа в метро никого.
Сказать, что я удивился, значит, не сказать ничего. Я не то, чтобы удивился – я пребывал в ужасе.
Я шёл по абсолютно пустой улице.
– Эй!
– Эй!
Никто не отзывался. Но, чёрт побери, кто-то же должен быть!
Достал сигарету, закурил и пошёл дальше.
Взглянул на часы – стоят. Интересно, может, время остановилось? Да быть такого не может!
Бред!
Бред!
Огляделся, словно надеялся кого-то или что-то увидеть.
Никого.
– Эй, есть тут кто?
Вроде пустая улица, но крики не создавали эха и глохли в вязкой тишине пустого города.
– Эй!
– Не кричи.
От неожиданности я выронил сигарету и обернулся: передо мной, в чёрном плаще и перчатках, стояла чёрная птица. Совсем как человек, только вместо обыкновенной человеческой головы – птичья, с длинным клювом и чёрными глазами.
– Ну, чего разорался? – спросила она.
– Ты кто?
Птица засунула руку-крыло под плащ, достала оттуда свёрнутый лист бумаги и протянула мне.
– Читай.
– Настоящим удостоверяется, что предъявитель сего действительно состоит на нашей службе и действует по нашему приказу и во благо человечества, – вслух прочёл я. – Там подпись неразборчивая и печать незнакомая.
Птица забрала бумагу, сложила и убрала обратно.
– А тебе этого и не нужно знать, – сказала она. – Пошли.
– Куда?
– Ты дурак? Там же чёрным по белому было написано, что я действую во благо человечества. Пошли!
Она ударила меня клювом в лоб.
– Будешь разговаривать – ещё получишь, – предупредила птица.
Я пошёл вперёд, а птица шла позади и время от времени легонько била клювом в спину, словно подгоняла.
Где-то минут через десять мы пришли на площадь, где вокруг колонны с ангелом стояло множество людей. Они безразлично смотрели перед собой стеклянными глазами, и каждый держал в правой руке окровавленное сердце.
– Что с ними? – спросил я.
– С ними всё хорошо, – ответила птица, развернула ко мне одного мужчину и распахнула на нём куртку.
На груди мужчины, в том месте, где должно было быть сердце, находился грубый, кривой шрам, шитый толстыми нитями.
– Вы все заслужили это, – холодно сказала птица.
– Что мы заслужили? – пятясь от неё, спросил я.
Птица залезла под плащ и вытащила тряпичное сердце.
– Это, – ответила она. – В вас нет жажды жизни, в вас нет стремлений, в вас нет ничего. Вы – куклы.
– Нет, – покачав головой, сказал я, – мы не куклы.
Птица шагнула ко мне.
– Не надо!
Она молча замахнулась клювом и мир вокруг потемнел.
– И что же нам теперь с тобой делать?
– Что это такое вы имеете в виду?
– Только то, что что нам с тобой делать.
– А зачем со мной что-то делать?
– Ты не понял сути вопроса.
– Я и сейчас ничего не понимаю.
– Вот смотри – есть ты и с тобой нужно что-то делать.
– Зачем?
– Потому что ты есть.
– Только поэтому?
– Да, только поэтому.
– А если я не хочу, чтобы со мной что-то делали?
– А никому неинтересно, чего ты хочешь.
– Совсем никому?
– Совсем.
– Если всем всё равно, то делайте.
– Что?
– Что-нибудь.
– С кем?
– Со мной.
– Сразу бы так! Эй, начинайте делать что-нибудь!
– Вот есть у неё в голове какой-то изъян, какая-то червоточина, можно сказать, дефект. И это не что-то физиологическое, ну, в том смысле, что если мы сейчас вскроем ей голову и вытащим мозг, то он будет абсолютно нормальным. Даже если мы его разрежем на куски, то внутри всё будет то же самое, что и у нормальных людей. Нет, её изъян другого характера – это сбой мыслей, ошибка программы, вирус поведенческого чипа, как это бывает у киборгов. Да, я знаю, что она не киборг, но просто не знаю, как объяснить. Вот представь себе – вы спокойно стоите, разговариваете о чём-то… О чём? Да какая разница? О погоде, о воспитании детей, о банковских займах! О чём угодно! И вот стоите вы, болтаете, а потом ты понимаешь, что она тебя не слышит! Ты говоришь, говоришь, а она стоит и смотрит куда-то мимо тебя! А ведь я говорю умные вещи, правильные! А потом она вздыхает и говорит что-то типа того, как давно она не была в Риме, или о том, что орхидеи ещё не зацвели… И получается, что всё, сказанное мной, было сказано впустую! Она не умеет и не хочет слушать! А может, просто не понимает? Как ты думаешь? Эй!
– А? Что?
– О чём я сейчас говорила?
– Э… Прости, я не слушала… Знаешь, я вчера ходила в сад…
– И что?
– Орхидеи ещё не зацвели…
Нет, ну серьёзно! Такого просто не может быть! Это немыслимо, противоестественно, невозможно! Однако, вот оно, передо мной! Глаза! Рот!
Громадный кусок дерьма моргнул и улыбнулся.
– Привет тебе, путник! – поприветствовал он.
Голос дерьма был густым, бархатным, умиротворённым и завораживающим.
– Привет! – поздоровался я. – Кто ты?
– Я? – дерьмо раскрыло огромную пасть, в которой копошились маленькие человечки. – Я Невероятно Прекрасный Кусок Дерьма!
– Тебя так зовут?
– Да, – Невероятно Прекрасный Кусок Дерьма пошевелил толстыми губами, от чего человечки в его пасти засуетились ещё быстрее.
– Ты сам себе придумал это имя? – спросил я.
– Я не помню, – ответил он. – Это имя было всегда со мной, сколько я себя помню.
– И давно ты себя помнишь?
– Я не помню, – ответил Невероятно Прекрасный Кусок Дерьма.
Он раскрыл пасть на всю ширину. Человечки тут же встали в три ряда и, скрестив руки на груди, начали хором петь мою любимую песню.
– Почему эта песня? – удивился я.
– Она твоя любимая, – пророкотал Невероятно Прекрасный Кусок Дерьма откуда то из горла.
– Ты знаешь меня?
– Конечно! Я ведь дерьмо всего мира. И твоё тоже. Заходи, путник!
Вы не поверите! Нет, вы точно не поверите в то, что со мной произошло этой ночью! Подождите! Подождите! Я ведь вижу, что вы просто сгораете от нетерпения! Переведите дух, успокойтесь, налейте себе чего-нибудь выпить. Где? Там, в шкафчике. И мне тоже плесните. Да, да, именно этого! Благодарю вас! Так вот. Мммм, как освежает! Всегда говорил, что это самый лучший напиток, созданный человеком! Вам тоже нравится? Не удивительно – не встречал ещё тех, кто бы не был в полнейшем восторге от этого нектара! Напиток богов! Но слушайте, прошу вас, слушайте! Вчера вечером, часов около одиннадцати… забыл записать точное время, но часы вроде показывали без десяти одиннадцать. Так вот – часов около одиннадцати я закончил расчёты и тут же решил её запустить! И сработало! Чёрт бы их всех побрал, этих умников из Комитета! Сработало! Он открылся! Открылся! Понимаете, что это значит? Теперь не нужны космодромы, ракеты, шаттлы и прочая железная ерунда! Теперь любая точка Вселенной доступна! Теперь мы можем попасть куда угодно, не выходя из этой комнаты! Что? Обратно? Посмотрите на меня! Я вошёл туда и вернулся! Где я был? О, это было удивительное место! Другой мир, абсолютно другой! Он восхитителен и прекрасен! Что я там увидел? Даже не знаю, как описать… Вы можете представить гигантскую, размером с тысячу солнц, задницу, в центре которой находится некое подобие чёрной дыры? Представили? Но я удивлю вас ещё больше! Она разумна и она разговаривала со мной! Что она сказала? Это тайна вселенского масштаба, но вам, так и быть, расскажу. Я Избранный от нашей Системы и буду представлять её во Вселенском Совете! Заседание состоится в ближайшую пятницу после обеда. Как вы думаете, что мне надеть, чтобы выглядеть достойно на фоне Избранных от других Систем?
Фиолетовый.
Пурпурный.
Розовый.
Лиловый.
Вишнёвый.
Кровавый.
Железный.
Стальной.
Холодный.
Неподвижный.
Мёртвый.
Ты.
Я.
Он.
Она.
Они.
Все.
Когда она выходила на сцену, зал замолкал. Не было слышно ни шороха салфеток, ни звона бокалов, ни шёпота, ни смеха.
