Александр Витальевич Лоза
Флотская Юность
В предыдущие годы в институте были разработаны и созданы: первый в стране циклотрон, первый в Европе атомный реактор, первая советская атомная бомба, первая в мире термоядерная бомба, первая в мире промышленная атомная электростанция, первый в стране атомный реактор для подводных лодок и атомных ледоколов, крупнейшая установка для проведения исследований по осуществлению регулируемых термоядерных реакторов, импульсно-плазменный двигатель, испытанный в космосе на спутнике «Зонд-2», и многое, многое другое…
Я в научной группе академика П. Мы работаем по научному плану, меняя геометрию активной зоны ядерной критической сборки. Критическая сборка – это тот же реактор, только без крышки, без давления воды внутри, так как сборка не выходит на большие мощности. Задачи работы чисто экспериментальные: проверка расчетов и отработка новых конфигураций загрузки урановых стержней. Но все присущие реактору элементы в критической сборке есть, только мощность регулируется не путем извлечения или погружения компенсирующей решетки, как в реакторе, а путем долива или слива воды. Есть аварийная защита, потому что работа на критической сборке очень опасна в радиационном отношении. В институте было несколько аварий, в том числе и с гибелью людей. Эти скорбные даты отмечаются ежегодно.
Повседневная работа нашей группы включала в себя: анализ результатов предыдущих испытаний, демонтаж предыдущей экспериментальной активной зоны, обсуждение работ по следующему эксперименту, расчеты, загрузку новой экспериментальной активной зоны, подготовку стенда критической сборки к эксперименту, тарировку и калибровку измерительных приборов и настройку аппаратуры, проведение эксперимента и анализ его результатов. Так, день за днем, шаг за шагом, нащупывались новые возможности и пути решения проблем повышения мощности лодочных ядерных реакторов водо-водяного типа.
В институте был свой мощный вычислительный центр с электронно-вычислительной машиной, занимающей целый этаж. В нем производились нужные нам расчеты по экспериментальным данным, полученным в ходе наших экспериментов с активными зонами с различной конфигурацией загрузки ТВЭЛов. Пачки перфокарт, мотки перфолент – это был свой собственный мир…
Коллектив нашего отдела составляли самые разные специалисты: научные руководители и научные сотрудники – физики, инженеры и слесари-монтажники. Всех их объединяло одно – они были специалистами высшей квалификации. Я во все глаза и уши впитывал их манеру общения, их научные и технические знания, даже их шутки и их юмор…
Во время обсуждения предстоящего эксперимента выслушивали мнение каждого, составляли план-график работ, его утверждал научный руководитель, и с этого момента план становился законом для исполнения. Завеса секретности вокруг работ, даже внутри одного подразделения, была столь плотной, что я почти ничего не знал о том, что делается в соседних отделах. Наверное, оно и к лучшему. Голова была и без того перегружена научной информацией.
За работу с радиоактивными веществами мы получали по линии флота прибавку к окладу, а в институте – деньги «за вредность» и талоны на питание, отоваривая их в институтской столовой. Об этой столовой, которую, как рассказывали, сам «Борода» контролировал регулярно, нужно сказать особо. Качество и ассортимент блюд радовал, и мы иногда на один талон обедали вдвоем, ибо один – наедался просто «до отвала». А вот деньги «за вредность» нам пока не выплачивали.
В первое время меня особенно удивляла суета научных сотрудников группы, которые перед обедом с мензурками, заглядывали то в один, то в другой кабинет.
«Что это, в чем дело?» – не мог понять я.
Все оказалось очень просто: это была традиция принятия пятидесяти граммов спирта перед обедом, иногда в долг. А долг надо отдавать. Тогда они перезанимали спирт в других отделах, поэтому все ходили с мензурками и отмеряли спирт с точностью до грамма. Вот такая традиция! Мы-то на флоте привыкли мерить спирт пол-литровыми «шильницами». «Шилом» на флоте называют спирт.
В середине февраля начальник отдела сообщил нашей группе, что звонил секретарь заместителя директора института по науке и назначил встречу со старшим группы. Делегировали меня. На следующий день, в назначенное время я прибыл в главное здание, где размещалось руководство. Секретарь пригласила меня, указав на двухстворчатую дверь, обитую черной кожей, простеганной бронзовыми гвоздями. Я открыл створку тяжелой, в два метра высотой, двери и, закрыв ее за собой, оказался в полной непроницаемой темноте. От неожиданности протянул вперед руку, но следующей двери не обнаружил. Наконец, шагнув вперед и потеряв время на отыскание в темноте дверной ручки, я, в некотором замешательстве, открыл вторую дверь и оказался в высоком большом светлом кабинете. Наверное, вид у меня был еще тот, потому что хозяин кабинета с улыбкой вышел из-за стола мне навстречу и, продолжая улыбаться, пожал руку. Я впервые был в кабинете у столь высокого начальства. Кабинет был обставлен красивой тяжелой мебелью, у стены огромные напольные часы, два стола, составленные буквой «Т». Хозяин кабинета, лет шестидесяти, уже сидел за своим столом и жестом пригласил сесть за приставной стол. Сев, я представился, доложил о составе группы, о задачах, поставленных нам в Главном техническом управлении флота.
Зам по науке расспросил меня о службе, о проектах кораблей, где мы осуществляли перегрузку, сказал, что бывал в тех местах. Вообще, из разговора выяснилось, что он в курсе дел флота. Называл фамилии командующих флотилиями и других чинов, и это было приятно. Коснулся в разговоре нашей учебы. Спросил, какие есть проблемы. Я доложил, что талоны на питание мы сразу получили, а вот финансовое обеспечение вредных работ где-то забуксовало. Он сказал, что знает о проблеме с денежной компенсацией за работу во вредных условиях и решит ее.
Нужно отметить, что его слова не разошлись с делом, и со следующего месяца нам пересчитали за предыдущее время и стали регулярно платить «вредные».
Уже покинув кабинет, понял, что встреча эта была не только для «галочки». Я понял, что этому человеку было интересно посмотреть на флотскую офицерскую молодежь, узнать, чем дышит эта молодежь? То, что таким молодым офицером оказался я, конечно, было делом случая.
К этому времени в столице несколько потеплело. Подул южный ветер. Погода стояла отличная – легкий морозец 5-6 градусов и небольшой снежок.
Несколько раз ходил на каток стадиона «Динамо». Коньки с ботинками брал тут же в прокате. Музыка из репродуктора и разноцветные огоньки над катком придавали скольжению по льду праздничное настроение. Я с детства катался на коньках, но потом, в нашем южном приморском городе, такой возможности не было. Да и во время службы на Севере не катался. Не до того было… Не знал – устою ли. Но оказалось, что ноги ничего не забыли, и я бойко катился по льду, уворачиваясь от встречных, пока не подстроился под общее направление движения катающихся.
Запомнились сдобные пышки, посыпанные сахарной пудрой, и кофе с молоком из большого ведра. Все было горячее. А на морозце и горячие пышки и сладкий кофе были вдвойне вкусными!
Время учебы летело быстро. В середине марта мне в нашей группе поручили сделать сообщение о развитии стран Совета Экономической Взаимопомощи за последние несколько лет. Я подобрал материал из официальной печати и, скажу честно, – удивился.
Цифры развития промышленности Польши, Румынии, Чехословакии, Болгарии, Венгрии, ГДР и Советского Союза впечатляли. Доли стран – членов СЭВ в 1974 году в мировом итоге составляли, в процентах: промышленное производство – 35, производство электроэнергии – 21, выплавка стали – 29, добыча угля – 40, добыча нефти – 27, производство цемента – 25, производство молока – 30.
Колоссальные цифры! Вот тебе и «застой».
Наступила весна. Небо все более голубело, громко чирикали в парках воробьи, снег, не без помощи дворников, быстро сошел с тротуаров и мостовых.
Столица шумела за высоким, оснащенным различными системами безопасности, забором Атомного института, и по выходным мы погружались в эту бурную столичную жизнь. По столице я передвигался в основном в метро. К красоте подземных дворцов так и не смог привыкнуть. Особенно мне нравились станции довоенного метро с их скульптурами, мозаичными полотнами и росписями. Конечно, удивляла станция «Аэропорт», расположенная по нашей, Замоскворецкой, линии, которой мы ежедневно пользовались, – между станциями «Сокол» и «Динамо». Это первая в метро односводчатая станция. Поражал ее простор и объем. Через свод проходят длинные узкие рельефные полосы, напоминающие стропы парашюта. Они пересекаются между собой и придают дополнительное ощущение простора и легкости. Удивительно! Такой лаконизм и такой эффект!
В один из солнечных весенних дней, в выходной, решили посетить Мавзолей. Погода была отличная, небольшая облачность, градусов десять тепла, без осадков. Очередь начиналась от Александровского сада. Двигались медленно. В очереди я читал газету «Комсомольская правда». Прочитав газету, свернул ее и положил во внутренний карман пиджака, поверх которого был надет плащ. Часа через полтора, на повороте ко входу в Мавзолей, неожиданно ко мне подошел мужчина и попросил расстегнуть плащ, чтобы проверить, что в кармане. Я расстегнул и показал газету. Человек отошел. Да, какой наметанный глаз у спецслужб, если заметили тонкую газету, вложенную в карман. Вошли в Мавзолей – приглушенный свет, отблеск стекла саркофага, восковое лицо и кисти рук вождя, черный гранит и печальная мелодия… В общем, можно было и не ходить.
Яркий свет на Красной площади, голубое небо и зелень кремлевских елей приятно порадовали мой взгляд.
В нашем отделе начали готовить очередной научный эксперимент на критической сборке. Сотрудники готовили установку, проверяли обеспечивающие системы. Дозиметристы контролировали свою аппаратуру, для замера уровня излучения на стенде. Одним словом, каждый занимался своим делом.
Эксперимент прошел штатно, в соответствии с программой. Мы участвовали в этой работе и за пультом критической сборки, и при обсчетах результатов эксперимента. Полученные экспериментальные данные потом анализировались аналитической группой и в виде графиков и расчетов становились частью научного отчета отдела.
Раз в неделю, в выходной, мы нашей дружной офицерской компанией, позволяли себе отобедать в ресторане. Я заказывал сборную солянку «Столичную» с экзотическими маслинами и долькой лимона, густую и сытную, фирменные биточки и сто грамм водки – это как-то разнообразило жизнь.
…Дни летели за днями. Хотя мы были прикомандированными, поблажек нам не давали. Загружали работой по полной. Я не роптал. Мало того, что мне было интересно, но появилось и понимание того, что такого уникального научного опыта у меня больше не будет, и я впитывал его как губка.
Вообще, работа в коллективе научных сотрудников высшей квалификации требовала постоянного напряжения собственных мозгов и внимательного, я бы сказал, скрупулезного выполнения правил и инструкций. Вместе с тем, восприятие методологии, подходов к научной проблеме изнутри научного коллектива, в процессе «мозгового штурма» или просто обсуждения, общения – это огромная, в чем-то уникальная школа для меня и для моих товарищей.
Наверное, последующая моя научная деятельность зародилась именно здесь, в Атомном институте, и получила очень важный фундамент системного подхода к любой проблеме.
Скажу честно, иногда в этой работе мои мозги просто «плавились». Но я не стеснялся спрашивать, уточнять у более опытных научных сотрудников. Я не боялся показать свою некомпетентность, потому что, как мне кажется, это неловко – в начале пути, но когда ты некомпетентен в своей основной работе, после – это уже преступление, ибо ставит под угрозу чужие жизни. Бывали дни, когда я настолько уставал, что еле доплетался до гостиницы и сразу валился спать.
Замечу, что в те годы причастность к ученой, академической среде очень ценилась. Ибо сама по себе принадлежность к интеллигенции была престижна. Люди с ученой степенью имели зарплату выше средней. Еще лучше было материальное положение у сотрудников Академии наук и крупных вузов, потому что, с точки зрения государства и общества, карьера в науке была одной из самых почетных. Она обеспечивала уважение окружающих, поддержку начальства и интерес женщин.
Замечательный художественный фильм «Девять дней одного года», основанный на реальных событиях, с Андреем Баталовым, Иннокентием Смоктуновским и Татьяной Лавровой в главных ролях, как раз об этом. О теме подвига и жертвенности в науке – о жизни и творчестве физиков-ядерщиков. В результате научных экспериментов герой Баталова получает опасную для жизни дозу радиации. Предупреждения врачей об опасности, грозящей его жизни, не останавливают ученого в поисках научной истины, возможно, последней для него… Скажу одно: «Сильный фильм».
Не только в драме, но и в веселой комедии «Три плюс два» об отдыхе у моря на Южном берегу трех молодых людей и двух девушек, один из героев – ученый физик-ядерщик, что следует из его воспоминаний о своей работе: при этом на экране мелькают кадры с аппаратурой, считающей нейтроны при цепной реакции деления. Все это лишний раз подтверждает престиж науки, ядерной физики, престиж ученого в жизни нашей страны в то время.
В выходной день, когда небо было безоблачным, из любопытства побывали в ресторане «Седьмое небо», расположенном на высоте трехсот тридцати метров в Останкинской телебашне, и с высоты птичьего полета полюбовались фантастическим видом столицы. Поднялись на скоростном лифте, сели за столик, блюда в меню были очень дорогими, поэтому заказали чисто символически. Официантки в пилотках и форме напоминают стюардесс. Огляделись: прямоугольные столики на четверых, стоящие по кругу почти вплотную к панорамным стеклам, стулья из гнутых металлических трубок, проход и барная стойка, огибающая по кругу центральную часть башни. Интерьер ресторан простенький, но не это главное. Главное – вид на столицу и крутящийся пол. Пол ресторана неторопливо вращался на 360 градусов, что давало возможность наслаждаться сменяющимися видами. Полный оборот ресторан совершил за 40 минут. Вид волшебный, фантастический, незабываемый. Столица как на ладони…
Частенько по субботам мы пили пиво в пивном баре «Жигули» на Новом Арбате. Тогда этот бар только открылся, был очень модным, и очередь в него начиналась за полквартала. К пиву подавались креветки королевских размеров, правда, после пятой кружки они почему-то мельчали, но это уже не замечалось.
После пивбара любили пройтись по Новому Арбату. Его высотные здания за весьма необычную архитектуру как только ни называли в столице: и «Сберкнижки», и «Вставная челюсть», и просто «Зубы». Вообще, московские дома, отличаются большим разнообразием архитектуры и стилей. Мне, например, очень нравился Дом с чайками, что на Спиридоновке. Фасад дома в стиле модерн украшают изображения летящих чаек, созданных при помощи абрамцевской «акварельной» плитки сине-изумрудных оттенков. Очень красиво! Там же, на Спиридоновке, был дом, который народная молва нарекла «Домом-паровозом» за форму, смахивающую на паровоз.
Ближе к вечеру выходного дня мы выбирались на «Брод» – «Бродвей». В те годы «Бродвеем» молодежь называла главную (центральную) улицу в любом городе. В столице это была улица Горького – «Пешков-стрит». Молодые девушки и парни фланировала в джинсовых юбках и клешах. Под брюки-клеш мужчины предпочитали носить туфли с широкими каблуками и приталенные рубашки с удлиненными уголкам воротника.
Надо сказать, что расклешенные брюки не наше изобретение. Они вошли в моду еще в XIX веке на флоте. Расширяющиеся книзу брюки позволяли морякам во время кораблекрушения быстро освободиться в воде от мешающей одежды. В непомерных клешах щеголяли и революционные матросы Балтики в 1917 году.
Но в начале семидесятых годов прошлого века клеш опять вошел в моду на Западе в движении «хиппи», и оттуда эта мода перекочевала к нам. Купить джинсы-клеш в магазине было невозможно, а на барахолке они стоили очень дорого – от 120 до 160 рублей, учитывая, что зарплата среднего инженера в то время составляла 110–120 рублей в месяц.
Заветной мечтой столичных, да и не только столичных, модников были джинсы «Lee Cooper», «Super Rifle», «Levis». Тогда появилась частушка: «Переспать с Анджелой Девис вам помогут джинсы «Левис»!» Для тех, кто не знает, популярная в те годы в нашей стране Анджела Девис – это американская активистка-правозащитница.
Наиболее продвинутые персонажи «Брода» нашивали на клеши блестящие пуговицы и цепочки.
В воскресенье с удовольствием любил побродить по территории Выставки достижений народного хозяйства. Замечательный уголок столицы, где собраны достижения всех областей промышленности и сельского хозяйства нашей страны. На красивой зеленой территории звучит музыка, переливаются серебром струи впечатляющих фонтанов «Дружба народов» и «Золотой колос», нарядно одетые люди создают непередаваемую атмосферу и приподнятое настроение праздника. Небольшие, легкие, без дверей вагончики развозили посетителей выставки в мир высоких достижений советского хозяйства по красивым тематическим павильонам – «Космос», «Электротехника», «Атомная энергия»…
Побывав в павильоне «Космос», заполненном спутниками, космическими аппаратами, ракетами, убеждаешься в том, какие огромные перспективы открывает освоение космоса. Конечно, начинал со своего профессионального павильона «Атомная энергия», где были представлены различные типы ядерных реакторов, огромная модель атомного ледокола. Каждый раз видел что-то новое. То уникальную установку линейного ускорителя нейтронов, используемую в медицинских целях, то макет установки термоядерного синтеза…
Чертовски интересно!
Именно на ВДНХ я впервые увидел переносной радиотелефон – «радиофон», являвшийся автоматическим радиотелефоном с прямым набором. В радиусе 30 километров он на коротких волнах соединялся с городской телефонной сетью, давая возможность беседовать с любым абонентом, обладающим домашним телефоном. И это на 15 лет раньше, чем был испытан мобильный телефон в Америке. То же касается и интернета. Идею создания прообраза интернета предложил наш военный ученый, создатель вычислительного центра Министерства обороны. Только спустя десятилетие в США заработала система «Арпанет», объединившая в единую сеть компьютеры Министерства обороны США.
Сейчас удивляюсь: «Какой, к черту, «застой», когда советская наука двигалась вперед семимильными шагами!»
Бродя по ВДНХ, вспоминал наши курсантские похождения в столице по пути на Север, на морскую практику. Забрел как-то и в павильон «Зерно», за которым в тени деревьев располагалось кафе. Кафе работало, как и прежде…
К этому времени я оброс бородой, волосы были почти до плеч, джинсовый костюм дополнял мой «прикид» – в таком виде во мне вряд ли можно было узнать кадрового офицера флота. Видимо, поэтому у ГУМа ко мне частенько подваливали фарцовщики, предлагая валюту, от которой я шарахался, как «черт от ладана».
Был случай: в ГУМе выбросили в продажу модную тогда женскую обувь на платформе. Собралась огромная очередь. Я встал в эту бесконечную очередь без особой надежды. Но тут ко мне подошла женщина и предложила туфли на платформе с рук. Естественно, при ней туфель не было, надо было пройти в подъезд соседнего дома и там посмотреть. В общем, в результате этой почти шпионской торговой операции я стал обладателем пары моднейших импортных женских туфель на платформе. Отличный подарок сестре.
Из модной одежды тогда сложно было достать «лапшу» – как называли трикотажные джемперы машинной вязки с рубчиком, обычно из синтетического волокна. Они легко растягивались, облегая фигуру, и вместе с тем не теряли формы. Очень модными были и «вельветы» – пиджаки из вельвета – хлопчатобумажного бархата. Наибольшим спросом пользовались импортные пиджаки дымчатого или бежевого цвета.
Приключения бородатого старшего лейтенанта в столице закончились весьма неожиданно. Как-то наша группа прибыла в Главное техническое управление за очередной получкой. Мы, обросшие, по гражданке, отмечали пропуска у дежурного. В этот момент из кабинета вышел адмирал – начальник Главного технического управления.
– Это что за банда хиппи! – взревел он.
– Физики, товарищ адмирал, – успел ответить я, получив в ответ порцию отборной флотской брани.
– Физики! Мать вашу!..
– Срочно подстричь, побрить, устроить строевой смотр и доложить! – это уже к начальнику отдела, к которому мы были приписаны.
Делать нечего, постриглись, бороды сбрили. В институте пришлось переделывать все пропуска, переклеивать новые фотографии, что само по себе, организационно, было достаточно сложно.
Нужно сказать, что система допуска и контроля в институте была на высочайшем уровне. Пропуска проверялись не только при входе на территорию института, не только при входе в каждое здание, но и при переходе внутри здания из отдела в отдел, или при переходе с одного этажа на другой этаж. При этом охранник, дюжий парень в черном костюме, белой рубашке с темным галстуком, несколько минут пристально смотрел то на тебя, то на пропуск… Через 30–40 секунд ты начинал чувствовать себя неуютно, через минуту начинал нервничать, через полторы минуты дергаться и недоумевать, что у тебя не так? В общем, контроль был жестким, да это и понятно, секреты, хранящиеся в этих помещениях, стоили того.
После работы частенько бывал в кино на вечернем сеансе. Особенно запомнился нашумевший тогда широкоформатный американский вестерн «Золото Маккенны» с Грегори Пеком и Омаром Шарифом в главных ролях. Когда в широкоэкранном кинотеатре «Россия» сидишь на первом ряду балкона, гигантский экран, пространство воздуха перед тобой, в момент, когда орел парит над грандиозным каньоном, создают удивительное ощущение полета, – потрясающее зрелище и голос Валерия Ободзинского! Запомнилось надолго…
Тогда Валерий Ободзинский по популярности превосходил и Вадима Мулермана, и Эдуарда Хиля, и Юрия Гуляева, и Иосифа Кобзона и, даже, Муслима Магомаева.
По выходным, как правило в субботу, заходил на междугородный переговорный пункт, чтобы позвонить родным. Центральный междугородный переговорный пункт располагался в большом, в стиле раннего конструктивизма, здании «Центрального телеграфа» на улице Горького. Над входом красовался огромный объемный герб страны, а внутри располагались номерные кабинки с телефонами, куда по громкой связи вызывали для телефонного разговора, называя номер кабинки. Постоянно слышалось:
– Кто заказывал Вологду, кабина номер три, бегом!
Разговор длился не больше 2-3 минут, оплачивался заранее, а если во время разговора перебирались несколько секунд, они оплачивались после окончания разговора. Время ожидания соединения с нужным городом варьировало от получаса до часа и более.
Приближался праздник Первое мая. Мы решили пойти на демонстрацию вместе с сотрудниками нашего отдела. Ранним утром 1 мая собрались на одной из боковых улиц в центральном районе столицы. Колонна демонстрантов Атомного института была дисциплинированной и организованной. Назначенные сотрудники несли портреты членов правительства и красочные транспаранты. Утро выдалось прохладным. Над столицей висела низкая облачность, временами накрапывал дождик. Температура воздуха была градусов тринадцать, поэтому мы согревались, потихоньку прихлебывая из горлышка и передавая по кругу фляжку «отдельского» спирта, сэкономленного для этих целей в ходе научных экспериментов и настоянного на мандариновых корочках.
Начали движение, и вскоре демонстранты несколькими колоннами выплеснулись на Красную площадь. На меня нахлынули воспоминания о нашем, курсантском параде в ноябре 1971 года…
Над площадью гремели бравурные марши, мы кричали «ура!», приветствуя стоящих на трибуне Мавзолея руководителей страны: Брежнева, Суслова, Косыгина…
«Правда» опубликовала «Первомайские приветствия Центрального Комитета партии, Президиума Верховного Совета и Совета Министров»:
«Дорогие товарищи! Граждане великой Страны Советов! Сегодняшний праздник – волнующая демонстрация побед советского народа… в коммунистическом строительстве, в борьбе за общие цели и идеалы…
В день Первомая мы чествуем гвардию труда – ударников пятилетки, передовиков и новаторов производства. …Выдающиеся победы одержаны внешней политикой нашей партии, последовательно отстаивающей дело мира и международной безопасности.
…Борьба за прочный справедливый мир на земле против угнетения и эксплуатации, против всевластия монополий, фашизма и угрозы войны – это дело всего передового человечества.
Да здравствует 1 мая – день международной солидарности трудящихся в борьбе против империализма, за мир, демократию и социализм!»
Газеты писали: «Рано утром празднично одетые москвичи начали стекаться к своим фабрикам и заводам, институтам и учреждениям. Вскоре, весенний воздух огласился медью оркестров и тысячами песен. Людские ручьи слились в потоки, над которыми алели знамена и транспаранты «Слава КПСС!», «Мир, труд, май!», «Да здравствует Первомай!»
Это людское половодье устремилось в центру столицы. Красная площадь в строгом и величественном убранстве. Напротив Мавзолея огромные портреты основателей и вождей партии и советского государства, алые полотнища, государственные гербы СССР и союзных республик. Весенний ветерок колышет шелк знамен».
Шествие продолжалось и продолжалось… Колонны демонстрантов проходили через Красную площадь. Прошли и мы… На набережной наша колонна стала постепенно распадаться. Настроение было праздничное, и мы с товарищами решили отправиться в Центральный парк культуры и отдыха в Сокольники.
В хорошую погоду, а конец мая в тот год в столице был теплым – 15–20 градусов, по выходным исколесили все окрестности столицы, наполненные золотоглавыми куполами церквей и колоннадами великолепных усадьб. Места красивейшие – «Золотое кольцо».
Особенно впечатлил Загорск с золотыми куполами Троице-Сергиевой лавры. Несколько часов бродили мы по церквам и храмам монастыря. Мощные монастырские стены, не раз отражавшие ворога и выдержавшие не одну осаду, вызывали уважение. На территории монастыря находится Духовная академия, а в Свято-Троицком соборе покоятся мощи основателя монастыря, преподобного Сергия Радонежского.
Отпили мы святой воды из монастырского источника в Успенской часовне.
Напоследок «стоп-кадр» из жизни монастыря: ухоженный, лощеный, средних лет батюшка в черном кожаном пальто, из-под которого виднелась ряса, в узконосых лаковых туфлях, с черным кожаным дипломатом вышел из дверей храма, небрежно перекрестился и, сев в черную «Волгу», отъехал… Впечатлило!
Много исторически интересного было в самом Атомном институте. Нам, как офицерам, организовали встречу с бывшим начальником охраны «Бороды», полковником госбезопасности, который стал нашим «гидом» в стенах дома, где раньше жил сам отец-основатель, расположенном на территории института. В доме, по существу, музее, где много личных вещей и подарков, мы попили чай из деревянных, лакированных китайских чашек, прозрачных на просвет, подаренных министром обороны Китая. В этой доме знаменитые «три К» – Курчатов, Келдыш, Королев – обсуждали свои удивительные проекты, отдыхали и веселились.
Наши выдающиеся физики были не лишены чувства юмора. Мы видели огромную, почти метровой длины опасную бритву, которую подарил отцу-основателю нынешний директор Атомного института, академик с абсолютно лысым черепом, чтобы тот сбрил бороду. В ответ – для лысого черепа академика был подарен пышный парик.
И еще, как вспоминал наш «гид», однажды в министерстве проводилось совещание. Было уже 4 часа утра, а оно все продолжалось. «Борода» вышел в комнату секретариата и дал задание – сходить в буфет и принести побольше пробок от бутылок. Когда ему принесли, он стал раскладывать пробки по карманам пальто совещавшихся, приговаривая: «Пусть у них дома посмотрят, чем они по ночам занимаются», после чего в хорошем настроении вернулся в зал совещаний. Юморист!
Мы выслушали множество историй об испытании первого реактора и первой атомной бомбы. Вообще, задача создания и устройства первого реактора возникла при проектировании первой советской атомной бомбы РДС – «Россия Делает Сама». Для создания бомбы было необходимо атомное взрывчатое вещество. По «простоте», времени реализации и стоимости был выбран оружейный плутоний, который является результатом облучения нейтронами урана-238. Реактор создавался как опытная площадка для отработки технологии и процессов создания плутония. В первом реакторе использовался металлический уран и графит в качестве замедлителя, кадмиевые стержни управления потоком нейтронов, и он не имел системы охлаждения. Реактор представляет собой шарообразную конструкцию из графитовых блоков, с отверстиями, куда загружались блочки из естественного урана.
Могу с гордостью сказать, что собственными руками прикасался к этому реактору, который помнит руки первооткрывателей и первосоздателей атомной техники в нашей стране.
Вообще, масштаб задач в советском атомном проекте был, если задуматься, грандиозным, потрясающим – геологам нужно было обнаружить месторождения урана, горнякам наладить его добычу и извлечение из руды, химикам и металлургам – освоить химию урана и получить металлический уран. Следовало развить производство сверхчистого графита, разработать методы анализа различных веществ, создать производство и технологию разделения изотопов урана, выделения плутония, наконец, было необходимо познать законы цепной реакции взрыва ядерного оружия, уже не говоря о разработке конструкции самого ядерного заряда. И все это было выполнено!
Поразительно, но факт: «Борода», создав самое мощное и разрушительное оружие в мире, этим во многом обеспечил мир на нашей планете.
Наш «гид» рассказывал, что когда Сталин награждал за создание атомной бомбы РДС-1, он сказал: «Если бы мы опоздали на один-полтора года с атомной бомбой, то, наверное, попробовали бы ее на себе». Жуткие слова!
Действительно, без этого атомного щита страна была бы беззащитна против американской ядерной дубины.
Мы спросили у нашего «гида», может ли он рассказать об истории создания термоядерного взрывного устройства? О бомбе с термоядерным устройством, как ее называли «Царь-бомбе», имевшей еще одно название – «Кузькина мать», которое приклеилось к этой бомбе после выступления Хрущева перед американцами, в котором он посулил им показать кузькину мать.
