Александр Витальевич Лоза
Флотская Юность
Дизельная подводная лодка – это по сути стальной цилиндр, заполненный оборудованием, трубопроводами и баллонами высокого давления. Свободного пространства практически нет. При работе дизелей стоит страшный грохот и гул. Отсечный воздух пропитан запахами машинного масла, краски и жирным мазутным смогом.
Первое, что сделал командир БЧ-V, построив нас, курсантов, на пирсе, это предупредил, что если кто-то продует систему гальюна в отсек, с лодки не выйдет. После этого он приказал старшине трюмных научить нас пользоваться лодочным гальюном. Старшина несколько раз объяснил какой клапан, в какой последовательности открывать, какой – закрывать перед продувкой унитаза за борт. Потом продемонстрировал это в действии. Мы закивали – все понятно.
И вот мы в море… на глубине… Как всегда, в гальюн приспичило неожиданно…
Сделав свое дело, я начал разбираться в схеме продувки содержимого унитаза за борт. Нарисованная схема привинчена к переборке. Начинаю по схеме разбираться. Затем осторожно открываю и закрываю нужные клапана. Уверенности, что собрал схему правильно, нет. Вдруг содержимое унитаза продуется не за борт, а в отсек, облепив меня и переборки гальюна. Опять читаю схему. Начинаю все снова. Кто-то дернул за ручку двери. Я занервничал. Нажать? Не нажать?..
Пробегаю положение клапанов глазами – вроде все правильно. Двери опять задергали. Прикрываю глаза и нажимаю слив. Шум системы, продувающей все за борт, и тишина.
«Слава богу! Продулся. – Про себя подумал: – Ну, его к черту! При такой нервотрепке лишний раз в гальюн не захочется».
Еще несколько раз выходили в море на трое-четверо суток. Спал, как убитый, втиснувшись в какую-то щель между трубопроводами и накрывшись ватником с головой. Вместо умывания протирка лица и рук спиртовым тампоном. Бытовые условия тяжелейшие, но мы-то прибыли на месяц, а у матросов служба три года, я не говорю про офицеров…
Запомнился старшина команды – высокий, широкоплечий, с громким, как говорят, зычным голосом.
– «Буки-четыре» – сесть! – Это команда нам, матросам и курсантам, в береговой столовой, куда мы пришли строем на обед.
– «Буки-четыре» – встать! – Это мы обед закончили. Лишний раз убеждаюсь, что рост и голос имеют веское значение на флоте!
Практика, длившаяся месяц, закончилась, а месяц неувольнения у меня еще оставался. Поэтому, когда мы с практики вернулись в «Систему», я, как «политический», остался в «академии» вместе с отстающими и двоешниками, но сдавать экзамены мне было не нужно, поэтому я ходил с транзисторным магнитофоном «Весна» на пляж училища, купался и загорал…
Прошло пару дней, и командир третьей роты, оказавшись в безвыходном положении, ему нужно было срочно послать патруль в город, а из четверокурсников никого под рукой не оказалось, послал старшим патруля меня. Я взял форменку с четырьмя курсовками и погонами главного старшины и пошел начальником патруля с двумя курсантами с первого курса. Отстоял без замечаний, и в знак благодарности меня немедленно отправили в отпуск, сказав, чтобы я вернулся пораньше и помалкивал. Что я и сделал.
Мой командир не знал, что я практически полностью отгулял отпуск, и при первой после отпуска встрече, глянув на меня строго, изрек:
– Ну что, посидел, подумал?
– Так точно! – ответил я.
В конце июня 1970 года на улицах нашего города наблюдалось странное явление: то и дело попадались люди, тащившие сетки и авоськи, тяжело нагруженные бутылками шампанского, коньяка, водки. Ожидалось существенное повышение (вдвое) стоимости крепких напитков. Но, как говорится: «На всю жизнь не запасешься».
С первого июля водка подорожала. Бутылка простой водки стала стоить три рубля шестьдесят две копейки. Бутылка водки «Экстра» – четыре рубля двенадцать копеек. Водку по три шестьдесят две в народе быстро прозвали «коленвал». Действительно, буквы в слове «ВоДкА» на зеленоватой этикетке скакали вверх-вниз.
Газеты с нарастающим гневом клеймили происки сионизма и израильской и американской военщины.
На День Флота в бухте проводились массовые матросские заплывы и шлюпочные гонки, которые, как всегда, не оставляли никого равнодушными.
Соревновались шлюпочные команды кораблей и команды военно-морских училищ на шестивесельных ялах. Основными соперниками и фаворитами гонок в те годы были команды Черноморского училища и «Системы», как именовалось наше училище в народе. Острые на язык курсанты «Системы» именовали курсантов Черноморского училища «сапогами», подчеркивая тем самым строевой характер службы будущих выпускников, а те, в свою очередь, называли нас «маслопупами», указывая на инженерное, механическое образование.
Стоял яркий, солнечный июльский день. Наполненная до отказа белыми форменками курсантов училищ и матросов флота чаша Водной станции гудела как огромный улей.
Мы болели за наших.
В своей открытой к бухте части чаша станции заканчивалась пирсом, к которому и подходили, финишируя, участники шлюпочных гонок.
Шлюпки все ближе и ближе… Крепкие и мощные загребные в шлюпках, из последних сил, под резко подстегивающие звуки команд старшин шлюпок «И-и-и… раз!», сгибая в дугу весла, толчками приближали шлюпки к финишу. Гул над трибунами стоял неимоверный. Крики «Давай!», «Давай!», «Давай!» неслись со всех сторон. Последние рывки, и вот он – финиш.
Наступала кульминация гонки. Если проигрывала команда Черноморского училища, то в ее шлюпку летел старый кирзовый сапог. Если же проигрывала команда «Системы», в нашу шлюпку падала мятая жестяная масленка. Кто победил в тот раз, не помню, но хохот на трибунах после каждого такого подарка стоял неимоверный.
Проигравшие понуро разбирали весла и выбирались из шлюпок…
С наступлением темноты в небо нашего города взвивались красные, зеленые, желтые и белые ракеты праздничного салюта, выпущенные из ракетниц с Водной станции и с других мысов бухты. Все корабли расцвечивались лампочками иллюминации, но особенно запомнился один из праздников, когда стоявший на рейде, новейший по тем временам, ракетный крейсер вдруг осветился по-особенному. Его корпус весь светился, и, казалось, корабль словно парит над водой. Эффект был поразительным. Потом выяснилось, что корпус крейсера освещали не традиционные гирлянды лампочек, а прожектора, вынесенные по бортам, на штангах.
Второй курс в курсантском фольклоре именовался «Хождение по мукам». И снова вспоминаются стихи.
II курс
Вечно сидящие, вечно не пьющие, вечно долбящие и отстающие.
Вечно несущие службу патрульную и караульную.
«Есть!» говорящие, крепко сердитые, много кричащие и саковитые.
Деньги любящие, смыться хотящие, порой гулящие.
Эти строчки в стихотворной форме здорово отражают нашу курсантскую действительность.
Отпуск, как всегда, пронесся как реактивный лайнер. Каждый день пляж, море, солнце и опять пляж, море, солнце… В отпуске с интересом прочитал попавшуюся на глаза заметку, что наша русская матрешка попала в книгу рекордов Гиннеса. Расписная матрешка высотой полтора метра вместила в себя семьдесят две матрешки поменьше. Вот это да! Знай русских умельцев!
Осенью 1970 года я перешел на третий курс. Ушли к себе на курсы младшие командиры, помощники командиров взводов, взводные. Пару дней в роте царило странное безвластие. Наконец, был зачитан приказ о назначении младших командиров из своей среды.
В это время стало известно, что «Система» будет представлять Военно-Морской флот на параде 7 ноября в столице и что на парад поедут третий и четвертый курсы. Над училищным плацем зазвучало гордое слово «Парад!» «Парад!» «Парад!»
Наш командир роты Пеца, остановившись перед строем рот, на редкость четким и громким голосом проговорил:
– Товарищи курсанты! Родина оказала нам огромное доверие. Седьмого ноября на Красной площади наше училище будет представлять Военно-Морской флот Советского Союза!
Были сформированы парадные роты из третьего и четвертого курсов. Тренировались каждый день после обеда и до самого ужина. Подготовка парадных рот проводилась на нижнем плацу. Командовал ротами один из заместителей начальника училища. Во время репетиций с нас сходило по три пота, ибо солнце припекало изрядно.
Ежедневные строевые упражнения, сначала одиночные, потом поотделенные, затем побатальонные. Целыми днями нас тренировали, отшлифовывали подъем рук, поворот головы, размер шага…
Наконец, за месяц до парада прибыли в столицу. Жили в казармах в Тушино. Там же тренировались ежедневно в составе сводного парадного полка. В столице началась настоящая шагистика. Столичные инструкторы показали нам, что такое настоящий строй.
От многократных исполнений строевых команд и ружейных приемов становилось жарко. Вскоре наш парадный полк работал как огромный, занимающий все поле, механизм. Каждый поворот, каждый взмах руки подчинялись единой команде, и я начал понимать известный афоризм: «Место в жизни начинается с места в строю!»
Потом, много лет спустя, я еще раз ощутил подобное чувство, чувство локтя, в сомкнутом офицерском строю Военно-Морской академии на параде в городе на Неве.
…Наступило 7 ноября. В восемь часов пришли на Красную площадь и заняли место по парадному расчету.
«Вот оно – сердце страны!» – мелькнула мысль. На площади было тихо. Подходившие батальоны выстраивались в напряженной тишине. На трибунах собирались люди…
Грянула команда: «Парад, смирно!» Командующий парадом отдал рапорт.
Принимающий начал объезжать войска. Кричали «ура!» во всю глотку, во всю грудь. И наконец, «Шагом марш!»
Впереди колыхалось бело-голубое с красной звездой и серпом и молотом знамя Военно-Морского флота…
Промаршировали по Красной площади. Потом команда «Вольно!».
Всем нам, участникам парада, вписали в личное дело благодарность министра обороны. Весомая благодарность. Вечером праздничное увольнение, затем возвращение поездом в наш приморский город, в «Систему».
В середине ноября со спустившейся на Луну советской космической станции скатился на поверхность нашего спутника, в районе Моря Дождей, самоходный аппарат «Луноход». Это событие вызвало гром и ликование на телеэкранах и в газетах. Но на улицах отразилось вяло.
Управлялся «Луноход» оператором с Земли, а учитывая, что управляющий сигнал достигает Луны с задержкой в двадцать четыре секунды, можно себе представить, как сложно было им управлять. Нужно заметить, что «Луноход» проработал на Луне в три раза больше своего первоначально рассчитанного ресурса, проехав 10 километров и передав на Землю 25 тысяч фотографий лунной поверхности. Серьезный научный результат.
Замечу, что третий курс – самый разгильдяйский курс по определению. Недаром его прозвали «Веселые ребята». Мы уже обжились в «Системе», все знали, все умели, ничего не боялись, но у нас еще не было серьезности четвертого курса и озабоченности выпускного.
На третьем курсе у нас начались занятия по специальным дисциплинам на кафедрах «Ядерных энергетических установок», «Теории подводных лодок» и других специальных кафедрах.
Вели эти предметы новые для нас офицеры-преподаватели. Об одном из офицеров ведущей кафедры «Ядерных энергетических установок», кандидате технических наук, к нашему выпуску ставшему доктором и профессором, а позже заместителем начальника училища по науке, в училище ходила история, которая нам, курсантам, очень импонировала.
Скажу, что человеком он был спортивным. Часто по утрам мы видели его бегущим с ластами в руках к бухте. Плавал он круглый год, в любую погоду. Вся его подтянутая спортивная фигура с широкими плечами и крепкими руками вызывала симпатию, а когда до нас дошла история, произошедшая с ним и двумя его товарищами в ресторане «Волна», мы его зауважали еще больше.
В те времена на Приморском бульваре, напротив памятника «Затопленным кораблям» был уютный летний, с видом на море, ресторан «Волна». В «Волне» частенько отдыхали после напряженного рабочего дня офицеры «Системы».
Однажды недалеко от столика, за которым расположились наши офицеры, среди которых был преподаватель, о котором идет речь, гуляла хорошо подвыпившая компания молодых людей. Вели они себя по-хамски, и в ответ на замечание нашего офицера молодые люди полезли в драку. Под ударами его мощных кулаков один из наглецов был послан в нокаут. Бойня была жестокой и скоротечной. Поверженные наглецы валялись по всему ресторану. Офицеры, одетые в форму, быстро расплатились и спешно убыли с места славного побоища. После этого случая офицерам настоятельно рекомендовалось не посещать рестораны в форме.
Вот какие прекрасные и мужественные, имеющие честь и чувство собственного достоинства, офицеры, преподавали нам на спецкафедрах «Системы»!
На одной из кафедр висел транспарант «Научно-технический прогресс – главный рычаг построения материально-технической базы коммунизма. Л.И. Брежнев». Именно Брежнев объявил в 1970 году, что предстоящая пятилетка будет для страны пятилеткой полного технического перевооружения.
В «Системе» для повышения практической подготовки использовалась новейшая тренажерная техника – электронные и электромеханические тренажеры по управлению кораблем, энергетической установкой, электрическими системами и их отдельными элементами.
Специальные дисциплины были, как правило, секретными и проводились в специальных аудиториях. На занятия мы приходили с «секретными» чемоданами, в которых лежали «секретные» тетради и «секретные» учебники. Чемодан опечатывался личной мастичной печатью, а сама бронзовая печать висела у каждого на шнурке. Чемоданы хранились в «Режиме» – секретной части.
Так как учеба перемежалась дежурствами, многие присутствовали на лекциях только что сменившись после бессонной ночи, поэтому, устроившись на последних столах и прикрывшись «секретным» чемоданом, честно досыпали. Преподаватели по-разному к этому относились. Одни сочувственно, другие – пресекали на корню. Помню, один из преподавателей кафедры «Теории подводных лодок» ходил по аудитории с длинной металлической линейкой и ее неожиданным хлопком о поверхность стола будил спящего. Хлопок был такой громкости, что спящий вскакивал от неожиданности и, хлопая ничего не понимающими глазами, таращился на капитана 1-го ранга. Класс давился от смеха, а преподаватель оставлял провинившегося стоять, пока тот окончательно не проснется.
В то время по флоту прошло указание заменить красные звездочки на бескозырках новыми эмблемами из анодированного алюминия, где звездочка была окружена орнаментом из листьев. Эту эмблему мы сразу окрестили – «капустой». Традиция ношения звездочки на беске была многолетней, а «капуста», у меня по крайней мере, вызывала стойкое неприятие.
Я принципиально носил на своей бескозырке большую красную звезду с молотом и плугом в центре. Звезда была то ли сороковых, то ли пятидесятых годов. Крепилась она на толстой медной полосе, которую я для прочности еще прошил нитками к тулье бескозырки.
Командир роты постоянно делал мне замечания по поводу ношения неуставной эмблемы. Наконец,терпение его иссякло. Он вызвал меня из строя и, перед всей ротой сорвав бескозырку, ухватился за звезду и стал ее вырывать. Звезда не поддавалась. Пеца тянул сильнее. Звезда не отрывалась. Он озадачился.
Тогда я сказал:
– Товарищ командир, только фашисты срывали наши звезды!
Наконец до Пецы дошло: он, командир, перед строем своих курсантов срывает красную звезду на пятьдесят третьем году советской власти! Пеца замер, соображая, затем, молча, отдал мне бескозырку и распустил строй. Со звездой на бескозырке я ходил до самого перехода на фуражки.
Но напряженные отношения с командиром сохранялись. Именно Пеца учил меня, что нарушение дисциплины неминуемо влечет за собой взыскание, что принцип неотвратимости наказания не должен быть нарушен, и «впаивал» мне по полной.
Спасибо, товарищ командир, я это запомнил на всю свою офицерскую жизнь.
Именно командир своей требовательностью научил меня смотреть не на третью пуговицу кителя начальника, а ему в лицо.Спасибо, товарищ командир за эту науку!
На третьем курсе стараниями командира нам в роте установили бильярдный стол. Игра в бильярд стала самым популярным времяпрепровождением, особенно для дежурного и дневальных по роте. В роте то и дело слышались возгласы: «свой», «чужой», «подстава».
Я неплохо чертил, наверно, поэтому имел хороший глазомер и удары мне удавались… После целого дня катания шаров спина болела как после разгрузочных работ на складе. В роте даже появились свои чемпионы по бильярду.
Третий курс самый веселый и беззаботный… Танцевальные вечера у нас проводились по средам, субботам и воскресеньям, поэтому за глаза «Систему» называли «танцевальным училищем». Многие считали, что на танцы надо ходить обязательно «на взводе». Тогда все девушки кажутся просто красавицами. Но где взять? Был выход.
За высоким забором «Системы», неподалеку находился частный дом – хибара, где жила старушенция, гнавшая виноградный самогон, в который добавляла табак, – «табуретовку». Почему «табуретовка»? Да потому, что стакан этого пойла по силе действия, как говорили знатоки, был равен удару табуреткой по голове – сразу валил с ног… Редкие, самые отчаянные курсачи, лишенные увольнения в город, перед танцами отваживались употреблять «табуретовку». Что с ними было потом – не знаю. Сам «табуретовку» не пробовал.
Наступила осень. Похолодало. Начались дожди… Потянулись бесконечные, как железная дорога, нудные дни. Лекции казались неинтересными и ненужными. В такое время тянет поговорить на лекции со своим лучшим другом, соседом справа. Мы разговаривали тихо, не шевеля губами, глядя на преподавателя преданными глазами, и ему с кафедры казалось, что мы самые благодарные его слушатели и самые сознательные ученики.
Этой осенью я с приступом почечной колики попал в Морской госпиталь. Старый полковник медицинской службы посоветовал: «Хочешь остаться в «Системе», срочно сматывайся из госпиталя, иначе комиссуют вчистую». Что я и сделал. Меня не комиссовали, в «Системе» я остался, но к плавсоставу оказался не годен.
Скоротечно прошли Новогодние праздники. По новой традиции с телеэкрана к советскому народу с Новогодним поздравлением от имени руководства страны обратился председатель Президиума Верховного Совета Николай Подгорный. Новый, 1971, год вступил в свои права. Сразу наступила зимняя сессия. За ней зимний отпуск, пролетевший как один день.
Опять начались серые будни. По понедельникам утром слушать ядерную физику было просто невозможно. Профессор в кителе с погонами капитана 1-го ранга наворачивал на доске мудреные формулы, и я, потеряв один раз мысль, разбирался дальше с большим трудом. Потом вообще бросил это, решив, что пройду тему по учебнику самостоятельно.
Предстояла очередная морская корабельная практика.
Наступил день отъезда. Наша рота построена с чемоданами для проверки на предмет «наличия отсутствия» у нас горячительных напитков. По команде мы открыли свои чемоданы, и командир роты Пеца лично проверял их содержимое.
Мы понимали, что проверка вызвана трагическим случаем, произошедшим летом 1969 года, когда по пути на морскую практику курсанты «Системы» спалили вагон, в котором ехали. Этот случай вошел не только в историю «Системы», но и в историю военно-морского флота.
По рассказам очевидцев, пожар возник после того, как выпившим курсантам захотелось продолжить застолье и они, достав канистру со спиртом и разливая его по стаканам, перелили спирт на столик и на пол. Кто-то закурил, и не потушенная сигарета вызвала возгорание. Сразу потушить огонь подручными средствами не удалось. В итоге вагон сгорел дотла. К счастью, жертв не было.
Поэтому, «шмонал» наши вещи Пеца очень тщательно, но ничего запрещенного не нашел, да и не мог найти, потому что мы подготовились. Горячительные напитки были заранее сложены в сумки, которые дожидались нас в автоматических камерах хранения на железнодорожном вокзале.
Вот такие курсанты, предусмотрительные.
…Тридцатисуточная практика на Севере на атомных подводных лодках прошла без замечаний. Две недели провели в море, с интересом изучая матчасть корабля, испытывая в море напряженный ритм и постоянный риск морской службы – все то, что ожидало нас в ближайшее время.
Баренцево море. Идем в подводном положении… Я вместе с вахтенным спецтрюмным в реакторном отсеке у реакторной выгородки. В иллюминатор двери выгородки в ярком свете виден блеск нержавеющей стали трубопроводов, фланцев, приводов регулирующих стержней, аварийных стержней, компенсирующей решетки. Дышится легко, воздух очень ионизирован… В дальнейшей своей службе я буду неоднократно на перегрузке реакторов находиться в этой выгородке, но вид ее будет совсем иной: легкий и прочный корпуса будут вырезаны, приводы всех регулирующих стержней демонтированы, разобрана биологическая защита, отработанные тепловыделяющие элементы выгружены.
Командир третьего дивизиона, прознав, что я рисую, запряг меня чертить для него таблицы, планы и графики. Я отлично устроился у него в каюте. По плану выхода, кораблю предстояло выполнение курсовой задачи. Нам, курсантам, приказали «раствориться», «размазаться», «испариться» – одним словом, не мешать экипажу.
Об этой практике в памяти остались теплые воспоминания об офицерах экипажа, где мы стажировались, да темнота непроглядной полярной ночи, сполохи северного сияния и колючий ветер «мордотык»…
Собираясь в обратную дорогу, мы прихватили с собой с лодки несколько металлических
трехлитровых банок с персиковым компотом. Этикеток не было. Определяли, что это компот, просто: встряхивая банку, если булькает и что-то мягко ударяется о стенку, значит, персиковый компот. В поезде начали вскрывать банки – первая была с компотом, остальные с сырым очищенным картофелем в специальном растворе, чтобы не портился и мог длительно храниться.
Смеялись долго. Надо знать маркировку. «Учись, студент!»
На обратном пути с практики мы всегда останавливались почти на целый день в столице. Таким было железнодорожное расписание. Наша компания, я и трое моих друзей из класса, всегда это свободное время проводили на территории Выставки достижений народного хозяйства. Во-первых, на ее территории не было патрулей, во-вторых, там было красиво, в-третьих, познавательно: пройдя по выставочным павильонам, можно было узнать много интересного. Но и, конечно, самое главное – за павильоном «Зерно» было отличное кафе, где можно было посидеть, поесть и спокойно выпить вина.
Мы заказали по антрекоту и по бутылке «Саперави». Потом еще по одной. Потом, когда заказали по третьей бутылке, продавщица за стойкой крикнула куда-то вниз в подвал: «Маша, неси ящик. Морячки пьют!» Пришлось попотеть…
С практики вернулись в середине июля.
Приближался самый любимый наш праздник – День ВМФ. Мои родители уехали навестить своих стариков в другой город, квартира была свободна, и я предложил встретить праздник у меня. Как обычно, закуску и вино покупали в складчину, с этим проблем не было, а вот проблема – где собраться, всегда была.
Квартира наша располагалась на третьем этаже дома, на площади. С балкона открывался чудесный вид на бухту и празднично украшенные флагами расцвечивания боевые корабли. Квартира, по тому времени, стандартная – двухкомнатная. В большой комнате вдоль стены стояла чешская полированная, темного дерева стенка с хрусталем под стеклом. С другой стороны пианино – мама хорошо играла. В центре – полированный раздвигающийся стол, что было удобно для большой компании. У третьей стены размещались два кресла, а между ними музыкальный комбайн высшего класса – «Эстония -4», в красивом полированном корпусе. Динамики были выведены в отдельный горизонтальный блок корпуса, который крепился ниже. Так что музыкой мы были обеспечены.
…Наша компания веселилась от души, а когда стемнело и начался разноцветный праздничный салют, мы высыпали на балкон и громкими возгласами встречали каждый залп. Салют кончился, и тут я, вспомнив, что с последних учений отец привез домой несколько сигнальных ракет, которые лежали на антресолях, крикнул:
– Ребята, у нас будет свой салют!
Мы быстро достали ракеты и, стоя на балконе, стали запускать их, держа в руке и дергая за шнур.
Надо сказать, что в продаже ракет и фейверков тогда не было и в помине. Наши ракеты произвели фурор на площади, где находились люди, смотревшие салют. И вдруг одна из ракет, зацепившись за край верхнего балкона, резко вильнула в сторону и по спирали пошла над головами людей на площади. Мы ахнули! Чудом никого не задев, ракета с шипением исчезла в воде бухты.
Пускать ракеты сразу расхотелось, и мы, несколько протрезвев, вернулись в комнату. Постепенно стали расходиться. Ребятам надо было еще успеть вовремя вернуться из увольнения в «Систему».
Вот так весело проводили мы время на третьем курсе!
К концу третьего курса противостояние с командиром зашло очень далеко…
Как-то, получая очередной нагоняй от командира у него в кабинете, я в запале крикнул:
– Товарищ командир, вы сгниете каптри!
А он мне в ответ:
– Посмотрим, получишь ли ты третьего ранга!
…Прошли годы. Молодым капитаном 3-го ранга я столкнулся на Графской пристани с чуть постаревшим командиром, в погонах капитана 1-го ранга. Мы обнялись, расцеловались и вскоре очутились в кафе, которое флотские остряки называли «Рваные паруса». От души выпили за встречу, за годы молодые, за наши погоны!
Спасибо, товарищ командир, за то, что вы подготовили меня к жизни и службе!
Курсантский поэт о третьем курсе писал так.
III курс
Всюду шумящие, всюду поющие, водочку пьющие.
Все продающие, неработящие и неимущие.
Всех веселящие, всюду бегущие и не долбящие, не отстающие.
Службу любящие, но не хотящие. Хочешь – шумящие, а хочешь – спящие.
В учебу мы уже втянулись, на тренажерах и в лабораториях были как себя дома, поэтому у многих учеба отошла на третий план, после увольнений в город, вылазок на природу и посещения близлежащих дач с их «урожаем». На третьем курсе мы увольнялись три раза в неделю, научившись преодолевать любые препятствия на пути к увольнению. И вообще, я думаю, нормальный курсант побежит в увольнение, несмотря ни на какой ураган, тайфун, и на этом пути его не остановит даже землетрясение.
Мы увольнялись по средам, субботам и в воскресенье. Это сразу возымело результат – начались свадьбы.
На первой курсантской свадьбе в нашем классе я играл капитана корвета «Холостяк», с которого женившийся курсант переводился на шаланду «Женатик». На свадьбе разыгрывалось целое театральное представление с прибытием бога морей Нептуна со свитой русалок, которых играли ребята из нашего класса. Веселились и пили до упаду – фактически…
В дальнейшем, по опыту первой свадьбы, в бокалы «артистам» наливали только воду!
На четвертом курсе свадьбы шли одна за другой, что существенно подрывало наш и без того скудный курсантский бюджет. Многие ребята вынуждены были негласно подрабатывать на овощных складах и на разгрузке вагонов. Так было.
Летом у нас в «Системе» остановились приехавшие на практику курсанты инженерного училища из города на Неве. Они обалдели от нашей вольницы, от нашей огромной зеленой территории, от нашего училищного пляжа. Их поразило то, что через территорию училища проходила городская дорога и что, выйдя из КПП, по этой дороге можно было идти куда угодно. «Это, рай!» – говорили они о нашей «Системе».
В трудах и заботах незаметно наступило время летней сессии. Кончились экзамены. Я сдал их, в общем, прилично. По окончании сессии, получив отпускной билет, убыл в заслуженный отпуск. Лето 1971 года выдалось на редкость жарким… Температура в тени достигала порядка 42 градусов. В отпуске собирались с другом пойти на шлюпке в поход вдоль Арабатской стрелки, но на востоке нашего полуострова началась эпидемия холеры. Поход пришлось отложить…
В конце июня случилось трагическое, черное событие в нашей космонавтике. Во время приземления погибли три наших космонавта. Вся страна скорбила во время этой ужасной трагедии. Погибших космонавтов с почестями захоронили в Кремлевской стене.
В летнем отпуске традиционно часть времени я с компанией своего друга Студента провел в походе на Южном берегу. Конечно, на Южный берег можно было идти не пешком, а с комфортом доехать от железнодорожного вокзала столицы нашего полуострова на знаменитом горном троллейбусе, который отвозил отдыхающих к самому синему морю, но мы предпочли пеший поход. Кстати, эти троллейбусы и сейчас ходят, как напоминание о том замечательном времени. Надо отметить, что в те годы зарубежные курорты были закрыты для наших граждан, поэтому на собственных морских курортах яблоку было некуда упасть.
Отпуск, как всегда, пролетел быстро, показавшись одним мгновением, но таким дорогим, о котором осталось столько приятных впечатлений…
После прибытия в «Систему» у многих, в том числе и у меня, началась так называемая послеотпускная раскачка. Слушали лекции с пятого на десятое. Записывали в конспекты и того меньше. Все мысли были еще там, в отпуске. Резко увеличилось число мелких дисциплинарных взысканий. Увольнения стали светить не всем. Но народ не расстраивался – за отпуск все нагулялись.
Я старался на замечания не нарываться, приказания выполнял и нервы держал «в кулаке».
Надо сказать, что в нашей, вначале однородной, курсантской среде постепенно стала выделяться начальствующая прослойка: командиры отделений, старшины классов, помощники командиров взводов, старшины рот. Не открою секрета, но чтобы быть младшим командиром и иметь право приказывать людям, надо иметь в своем характере некую командирскую жилку. Мало, чтобы тебя научили командовать, надо еще уметь командовать. Надо быть убежденным, что командовать должен именно ты. Конечно, не все мои одноклассники этому соответствовали. Да и сам я не чувствовал пока в себе таких задатков.
Но осенью на четвертом курсе меня назначили на младший курс командиром взвода. Похоже, начальство во мне задатки младшего командира все-таки разглядело. Присвоили звание главного старшины. Мы шутили: «На флоте всего два главных – главком и главный старшина». Я пришил широкий галун, на погоны привинтил пижонские литые бронзовые якоря, обвитые настоящей маленькой якорь-цепью, и побывал несколько раз на младшем курсе, побеседовал с первокурсниками. На этом вся моя педагогическая деятельность и закончилось.
Начальник факультета Фантомас, заметив литые якоря у меня на плечах, заставил их снять и спрятал якоря в свой сейф со словами: « Выпустишься – отдам». Я очень уважал начфака и был уверен, что так оно и будет. Но в суматохе выпуска, конечно, не напомнил Фантомасу о якорях. Наверное, до сих пор они лежат в его сейфе.
