Александр Олегович Фирсов
Рыбий глаз
Когда мальчик, словно ветер, ворвался к нему за калитку Михаил Петрович рубил за домом дрова. Андрейка издалека увидел его мощное, коренастое тело, обильно покрытое волосяным покровом. Подполковник был по пояс гол и красен до невозможности. Но не от физических нагрузок прилила так обильно кровь к его коже, а от неумолимой ярости и разочарования, бурлящего в нем. Еще в самом расцвете сил подающий надежды служака, метивший в генералы, но из-за подлости коллег, постыдного и липового обвинения и маячащего трибунала вынужден был подать в преждевременную отставку. Михаил Петрович, несмотря на прошедшие годы, не смог смириться с подобной несправедливостью. Человек он был сильный и волевой, и не было проблемы или случая в его жизни, с которым он не справлялся, кроме вышеописанной. Все это увидел Андрейка в старом вояке, лишь взглянув на него. Мощные узловатые руки подполковника с трудом гнулись в локтях, как будто были в страшном напряжении, а ладони, сжатые в кулаки, казалось, и вовсе не способны разжаться. От постоянного чрезмерного напряжения лицо Михаила Петровича было сухим и обескровленным. Зато руки его пылали, только что пар от них не шел. Спина его неестественно ровная, словно каменная, указывала, что силы подполковника на исходе и еще год или два и его сломает какая-нибудь болезнь, физическая или душевная. Но сейчас он выглядел бодрым и удалым, лихо откидывал серебряную прядь не по возрасту густых волос со лба, плевал на землю и разом рубил пеньки пополам. Топор весело и уверенно рассекал водную гладь, а глаза мужика маслянисто блестели легким безумием.
Андрейка еще на пару секунд задержал на нем взгляд и, поняв, что ничего нового ему уже не узнать, мгновенно потерял интерес к Михаилу Петровичу, перепрыгнул забор и помчался дальше по дороге. Вспоминая бодрящегося и кажущегося внешне благополучным подполковника, но кипящего и почти сварившегося «вкрутую» внутри, мальчик задумался о том, как порой несносно и непонятно, противоречиво и даже абсурдно оборачивается жизнь, несмотря на твои действия.
Неожиданно для себя он сделал важный вывод – не имеет значения, сколько мелких поражений или побед ты допустишь в жизни, ведь будет всего одна или две возможности или случая, от которых на самом деле будет зависеть, кем ты станешь и какое будущее тебя ждет. И от того, выиграешь ты или проиграешь, будет зависеть, какой ты оставишь след, и какая память сохранится о тебе самом. Именно поэтому так важно суметь вовремя распознать ключевые моменты, чтобы не упустить мимолетный шанс. Для каждого эти моменты будут разными, но у всех без исключения общим является одно – выбор.
Это всегда будет выбор между одним и другим. Выбор профессии, спорта, творчества, друзей, супруга, времени, состояний и отношений. И вот насколько правильно тебе удастся сделать выбор, то и будет тебя определять до конца дней. Ибо ты есть то, что ты решил однажды. Только всегда необходимо помнить, отнесешься ли ты ответственно, расчетливо к своему выбору, либо импульсивно и непроизвольно – все в конечном итоге решает случай, фортуна. Поэтому не стоит сильно бояться кажущихся неудач или же радоваться предполагаемым успехам, ведь никогда не знаешь, к чему все это тебя приведет в конце концов. Делай, что можешь, и иди путем твоей доброй предрасположенности, а остальное, как всегда, обыграет главный вершитель всех судеб – время.
Мысли эти были настолько спонтанны и непонятны самому мальчику, что он лишь потряс головой, пытаясь их развеять, как нечто неосознаваемое и несообразное его представлению о мире, в котором он живет. Как будто это были и не его мысли вовсе. Такое мог бы сказать покойный дядя Митя, стоя в очереди у автолавки, смысл слов которых весьма избирательно осел бы в голове Андрейки, стоявшего рядом, как не слишком однозначный, но интуитивно кажущийся верным посыл. И все-таки странное это место.
Андрейка остановился, чтобы подумать, куда ему идти дальше и кого из деревенских ему особенно интересно было бы сканировать новой способностью. Ответ пришел сам собой. Марья. Он было хотел уже пуститься со всех ног к ней домой, но в последний момент передумал.
На глаза ему попался дом, напротив которого он стоял прямо сейчас. Довольно ветхое жилище, окна которого едва виднелись за разросшимися кустами шиповника. Дом был темен, сутул, и глазу не за что было зацепиться в скудном образе. Но Андрейка отлично знал этот дом.
Здесь жила по деревенским меркам совсем еще молодая (ей не было и пятидесяти) женщина, которая держала единственную корову во всей деревне. Звали ее Дарья. Не корову, а женщину. К слову, корову звали Машей. Так про них и говорили, мол, вон Даша и Маша пошли, скоро можно и за молоком идти. Бабушка рассказывала, что Даша раньше жила в городе и что у нее даже имеется высшее образование, но потом, как это часто бывает, что-то пошло не так, и она оказалась здесь.
Приехала из большого города, жить со старушкой -матерью, но та очень скоро умерла, и теперь Даша осталась совсем одна, если не считать ее корову. Затем она запила, запила крепко и единственное, что удерживало ее на плаву, опять же была ее животина, в которой она не чаяла души. Не было у нее ни детей, ни друзей, одни лишь клиенты, те, что покупали молоко. Клиенты эти в основном осуждали ее, считая, что такая молодая и неглупая баба могла бы устроиться в жизни получше, а не прозябать в одиночестве и нищете, но говорили они это осторожно и тихо, потому что парного молока больше купить было негде.
Андрейка, порой встречая Дашу на дороге, всегда удивлялся ее пустому взгляду, не выражающему ни радости, ни грусти, её постоянному изможденному виду. Оттого ему дико захотелось взглянуть на Дашу прямо сейчас его новым видением и увидеть, что за тайны прячутся за ее пустыми глазами.
Он нашел обеих на импровизированном лугу за домом. Необтесанные кривые горбыли, кое- как прибитые к низеньким столбам, очерчивали границы Дашиных соток, а также не позволяли корове уйти прочь. Огорода Даша не держала, и поэтому все пространство было засеяно разной необычной кормовой травой для скотины, из которой мальчик узнал только клевер.
Вообще корова обычно паслась на бескрайних диких полях за деревней, а здесь предполагалось растить будущее сено на зиму, но иногда, (хоть такое становилось все чаще) хорошенько выпив с утра, Даша была не в силах вести корову куда-то далеко, потому выпускала ее на двор, где неразумное животное, не имеющее способности вглядываться в будущее, беспощадно жрало собственные зимние запасы провианта. Вот и сейчас Маша мирно пережевывала сочную травку, ни в коей мере не беспокоясь ни о чем, не имея ни повода, ни возможности переживать насчет своего дня грядущего.
Даша сидела неподалеку на деревянном ящике, прислонившись спиной к бревенчатой стене хлева и дремала. Изо рта ее мерно вываливались пузыри воздуха и также неспешно поднимались по воде кверху, в бездонную синеву океана над их головами. И хоть люди не видели Андрейку, словно он был призрак, он все равно подошел к ней на цыпочках, стараясь не нарушить ее сон. Без использования всяких способностей Андрейка сразу определил, что Дарья пьяна и довольно сильно. Голова ее была закинута назад, а глаза и рот были слегка приоткрыты. Вид она имела самый расслабленный. Черты лица ее были правильные, хотя уже довольно искаженные губительным образом жизни. Ее нельзя было назвать красавицей, наверное, даже в лучшие годы, но смотреть на нее было приятно даже сейчас. Чистые волосы с первой проседью были аккуратно, хоть и просто уложены и закреплены на затылке необычайно красивым и по всей видимости дорогим гребешком, который резко контрастировал с остальным ее внешним видом.
Андрейка откинул повязку на лоб, и мир вновь преобразился. Точнее преобразился человек. Мальчик удивился перемене. Лицо Дарьи как-то разом помолодело и просветлело. Даже стало слишком светлым, как будто было вымазано мелом. Оно выглядело чуть грустным, но спокойным. Остальное было неизменно, лишь добавились толстые и выпуклые, темно-синие вены, бегущие по ее шее и рукам. Андрейка был озадачен – он не понимал, что значат все эти внешние признаки. Тогда он попытался заглянуть ей прямо в голову, и на удивление это получилось. Дарье снился сон.
Это был даже не сон в привычном понимании, а эмоциональные образы, быстро сменяющие друг друга. Но, удивительным образом Андрейка смог их раскодировать, хотя и весьма условно. Дарье снилась молодая девушка, веселая, полная жизни и амбиций. Затем яркая влюбленность в красивого и обеспеченного, и как итог – пышная свадьба и далеко идущие планы. Но вскоре выяснилось, что избранник ее очень болен. И недуг тот зовется – азарт. Страсть к играм всех мастей, все чаще и все тяжелее сказывается на взаимоотношениях. Но стойкая и верная девушка тянет на себе общее бремя, надеясь на лучшее. Но лучшее не приходит, и все катиться под откос.
Зимний вечер, тяжелая смена, девушка приходит домой. Дома на кухне понурый муж ее в окружении мутных, недобрых теней. Он проигрался им, и теперь они пришли за своим. Черные тени подсовывают ему разные документы на подпись, но этого им все мало. Они хотят забрать все, что у него есть. Тени хватают Дарью под руки и тащат ее в спальню.
Мужчина на кухне рвет волосы на голове и умоляет отыграться немедленно. Но у него не осталось ничего, чтобы он мог поставить на кон… кроме своей жизни – ее он и положил за честь супруги. Крупные тени лишь посмеиваются, но соглашаются. Из ниоткуда появляется колода карт – тотчас быстрая игра. Карта, еще и еще. Перебор. Мужчина кидает карты под стол и, не говоря ни слова, выходит на балкон, нервно закуривает, а затем решительно и без промедления делает шаг в темноту морозной январской ночи, через секунду растворившись в ней навсегда. Дальше совсем смутно и невнятно, черные тени заполняют все вокруг… а после сон начинается сызнова.
И ничего другого Дарье не снится вот уже много лет. Но теперь она спокойна, в ней нет уже былой горечи, озлобленности, страха. Она всех простила, всех оплакала и смирилась. Сама с собой, со своей судьбой, с этой несправедливой жизнью. Не осталось в ее уме более ни стремлений, ни желаний или помышлений. Только отрешенность и спокойствие. Ей в самом деле так было лучше. И хоть у такой жизни не было будущего, это было неважно, потому что теперь ей было хорошо. Впервые за долгие, слишком долгие годы. Она вышла на финишную прямую – все плохое осталось позади и, наверное, если бы оставались силы улыбаться, то улыбка не сходила бы с ее лица. Конечно, все могло сбыться и получше, но чего рассуждать перед выходом на бесконечную? Всякая законченность лучше сумбура и бестолковости любого из начинаний. И как только глаза ее закроются в последний раз, не останется никого, кто мог бы горевать, печалиться, тяготиться день изо дня, в бессилии смотря на белый свет, в котором ты лишь блик и пшик.
Такой скорбный настрой Дарьи опечалил мальчика. В его возрасте просто невозможны такие представления о смерти, которая видится не пугающей до обморока перспективой, маячащей в бесконечном далеке, а сидящей подле неизбежности, которая тянет к тебе костлявую руку, и что самое печальное и противоестественное, в ответ ты тянешь ей свою, чтобы пожать ее как старому, доброму другу, который заберет тебя туда, где ты еще не был, где все новое, где сможешь, наконец, избавиться от груза прошлого и начать все с чистого листа. По крайней мере, хочется верить…
Ему было тяжело воспринимать ее состояние души да попросту и незачем. Он был совсем другим существом, и жизнь его никогда не повернется так же, как у бедной Дарьи. Он станет моряком и сделает операцию на глаз, и твердые принципы сегодняшнего дня никогда не пошатнутся в нем. С теми же приоритетами он будет подниматься из постели многие годы позже и смотреть вперед так, будто жизни не будет конца. И в отличие от подполковника и Дарьи он не испытает скуки, когда поймет, что в жизни нет ничего нового, не испытает усталости от бесконечного повторения дней, наполненных однообразной работой и обязанностями или же одним и тем же разгулом и праздностью. И не познает отчаяния от понимания бессмысленности собственного труда, накопления и потребления. Неведом будет ему ужас противоречий, рвущих душу напополам. Не узнает о том, что плохое и хорошее, правильное и неправильное лишь бестелесный дым. Ведь он не такой. И никогда, никогда не станет таким.
Накинув повязку на глаз и, не взглянув больше на Дарью, чтобы не омрачать образ светлого ее лица, оставшегося в памяти, рассекая голубой глянец воды, он помчался на поиски человека, который более остальных занимал его ум.
Непонятные тревоги взрослых оставили тупой и неприятный след в душе, но Андрейка чувствовал, что он скоро исчезнет, потому что не успел изрядно запачкать свежую еще свою душу. А потому он только прибавил ходу и вскоре был уже у нужного дома. Но Марьи там не оказалось. Не было ее и на реке, и в старых бараках. Все ее глупые и злые подруги были на месте, а ее нигде не было. Андрейка оббегал все места, какие только знал, даже самые маловероятные, но тщетно. В груди неприятно разрасталась тревога – неужели срочно уехала в город? Вдруг он не узнает, не прочтет в ней все-все, чего не знает, даже самые мелочи, ну и конечно, самое главное, о чем он даже явственно не думал, но что безостановочно крутилось в подкорке – нравится ли он ей хоть самую малость?
Совсем было отчаявшись, он вдруг понимает, что не искал лишь в одном месте, в том самом, о котором узнал совсем недавно и в котором провел одни из лучших часов в своей жизни. Мальчик даже хлопнул себя по голове, укоряя себя, что не догадался посмотреть в сенном амбаре. Через минуту он был уже там и жадно прильнул правым глазом к знакомой щели около двери, через которую хорошо виднелась внутренность строения. Там он сразу увидел Марью, но к огромному удивлению тут же понял, что она была не одна. Вторым человеком был Иван, тот самый хоккеист и местный заводила. Он вальяжно лежал на сене, заложив руки за голову, и грыз соломинку. Марья сидела рядом, как всегда улыбчивая и хорошенькая. Андрейка так растерялся от увиденного, что даже не мог сфокусироваться на ком-либо из них. В голове его зашумело и закружило, а в висках что-то громко запульсировало, перекрывая любые другие звуки. Он лишь видел, что в полумраке амбара они лениво беседуют точно так же, как и он беседовал с ней, совсем еще недавно. Андрейка стал глубоко дышать, и вскоре самообладание вернулось к нему. Он сосредоточился и замиранием сердца стал внимательно смотреть и слушать, что происходит за стеной.
Особое зрение его делало свое дело, открывая перед мальчиком всю суть видимого. Во-первых, что Иван, что Марья теперь выглядели значительно старше. Скинув с себя хрупкие детские образы, они облачились в гибкие и тугие юношеские формы, и если Иван и выглядел немного непропорционально с долгими волнистыми конечностями и круглым еще не оформившимся лицом, то Марья была самим совершенством. Кудри на ее голове немного потемнели и не вились теперь так отчаянно, а лежали аккуратными волнами, зачесанными к затылку. Лицо ее вытянулось, отчетливо виднелся острый и ровный подбородочек, а от впалых щек кверху лицо расходилось в высокие скулы, все также обильно покрытые коричневыми пятнышками веснушек. Тонкий нос разделял близко поставленные миндалины глаз, над которыми располагались темные линии бровей и широкий, чистый лоб. На подвижное и живое ее лицо невозможно было смотреть без умиления. Каждая линия, каждая форма выглядела так гармонично, что казалось, изменить или добавить уже нечего. Это и есть пиковая точка благообразия, идеал, о котором так грезят все художественные деятели, выше которого уже не прыгнуть, да и незачем. Была она худенькой, длинношеей, с ровным станом, неширокими жилистыми плечами, длинной талией и пока еще с узкими мальчишескими бедрами, безукоризненно ровные ножки с маленькими коленками и ступнями. Но конечно, все эти детали ничего не значили бы без ее неповторимой естественности – венце ее красоты. В мимолетных движениях тела, в голосе, мимике. Резвость и даже взбалмошность движений сменились длинными и тягучими, словно у кошки плавными жестами, дополняя друг друга, и сливались в единую безупречную фугу, создавая нераздельный образ, столь привлекательный для глаз и ума, что не было никакой возможности противостоять его притяжению.
Она была одета в потрепанный джинсовый комбинезон шортами и простую белую футболку – выглядела она просто, что ничуть не умаляло ее привлекательности и даже наоборот, располагало своей непосредственностью. Андрейка залюбовался ей, вновь теряя почву под ногами и чувствуя, как весь мир уходит куда-то за спину, все отдаляясь и становясь все менее значимым. Но тут громкий смех Ивана грубо и бесцеремонно вернул его рассудок на место. Андрейка вновь превратился в сосредоточение внимания, напрягая слух и бегая быстрым взглядом от Марьи к Ивану.
– Ха, ну признайся, сдаешься?! – Иван приподнялся на руках и с нескрываемой радостью и самодовольством смотрел на Марью. Та в свою очередь деланно закатывала глаза и фыркала.
– Ну, еще чего, проиграть тебе? Мечтай! Сейчас я подумаю… м-м-м, – личико ее премило сморщилось, выказывая смущение и напряженную работу мысли.
– Архангельск?! – выпалила вдруг она.
– Было. И Алушта тоже, кстати, – улыбка на лице парня только ширилась, и, казалось, лицо его должно было вот-вот лопнуть, если он не побережется.
– М-м-м-м… сейчас, сейчас…– вдруг лицо ее просветлело, глаза округлились и радостно заблестели зелеными огоньками.
–Армавир! Точно! Мы туда отдыхать ездили с родителями. И не вздумай сказать, что уже был, – закричала Марья, едва не срываясь на визг. Иван лишь пожал плечами.
– Ладно, тогда Ростов.
– Было, было уже! Неа, неееет уж.... – и Марья стала двигать из стороны в сторону указательным пальцем в знаке отрицания, словно строгая учительница перед нерадивым учеником.
– Был Ростов-на-Дону. А это совсем другой город.
– Ну конечно, сочиняй… ага, за дурочку меня держишь?
–Да правда это, отвечаю на пацана.
–Пфф, перед хоккеистами своими хорохорься. А я не верю.
Иван подскочил на ноги и стал бессвязно, но горячо доказывать свою правоту, но видя, что Марья в ответ только снисходительно улыбается, махнул рукой.
– Да ну тебя, вот так с тобой и играй, проиграла, а признаваться не хочет… – и он снова плюхнулся на сено, только в этот раз, отвернувшись от девочки.
Они с минуту посидели в тишине, и видно было, что Иван уступать не собирается. Тогда Марья сделала первый шаг. Она подошла к нему, села за его спиной и несильно толкнула его в плечо:
– Ну и чего ты? Обиделся? Я же пошутила, знаю я про Ростов, че ты думаешь? – добродушно сказала Марья, но Андрейка, видевший ее лицо, сразу понял, что она лукавит. – И вообще, я не сдаюсь никогда, просто надоело. Я тебя раскатаю вообще в любую игру, если хочешь знать.
– Да? и даже в хоккей? – не поворачиваясь, спросил Иван.
Марья снова толкнула его в плечо, на этот раз сильно.
– Ау-у-у, за что? – воскликнул Иван, наигранно корча гримасу боли.
– За то, что ты дурачок, – отрезала Марья, встала и демонстративно ушла в противоположный угол. Теперь уже ее очередь была повернуться спиной.
Иван почесал голову, видимо, прикидывая, как так получилось, что ударили его, и он же теперь оказался виноватым, а она жертвой, хоть секунду назад все было ровно наоборот. Андрейка, оценивающий происходящее со стороны, подумал о том, что пытаться переиграть девушку в поведенческих играх, в особенности такую, как Марья, заведомо проигрышная идея. А самая разумная стратегия при таком раскладе – тактическая капитуляция, нарочное поражение, которое позволит тебе не усугубить патовую ситуацию до критической, а также даст время и поле для нового маневра, который позволит отыграться в будущем. Иногда проиграть бой – самое мудрое, что можно сделать. Но хорошо видится ситуация только со стороны, а когда ты непосредственно ее участник, находишься в самой ее гуще, чаще всего невероятно сложно адекватно оценить сложившееся положение. В особенности, когда ты подросток, привыкший решать любые вопросы силой, а не умом.
По смятению на лице Ивана читалось, что интуитивно он понимает, что где-то его обманули, объегорили, но вот, как это доказать, он не знал. Еще с полминуты помучившись, он сдался. И сделал то, что в таком случае делают все мужчины на свете. Он извинился.
– Э-э-э, ну ты чего? Ладно тебе, – он подошел к ней вплотную, но дотронуться не решился. – Извини, не хотел тебя обидеть.
– Обидел? Много чести. Я на дураков не обижаюсь.
Иван нахмурился и, казалось, не на шутку рассердился.
– Ну, хватит уже! Я извинился, а ты все равно обзываешься, чего тебе надо вообще?
Марья резко развернулась к нему лицом и грозно посмотрела на него. Андрейка залюбовался ей – сдвинутые к переносице брови, полные огня большие глаза и сжатые губки, делали ее чрезвычайно хорошенькой, настолько, что невозможно было устоять. По всей видимости, Иван испытал то же самое. Он сразу размяк всем телом, как будто даже стал меньше ростом.
– Чего хватит? Это ты привел меня сюда и для чего? Чтобы обижать? Что это вообще за место, чей это сарай? Нас накажут, если найдут здесь.
Андрейка не видел лицо парня, но по его сбивчивому голосу и раскрасневшейся шее понял, что тот вконец проигрался.
– Да не узнает никто, мы недавно с пацанами отломали сзади доску и теперь вот… место укромное… здесь хорошо ведь, не?
Лицо Марьи вспыхнуло яростью. Андрейка не без удовольствия подумал, что сейчас-то Ивану достанется не на шутку.
– Укромное место!? Это типа, чтобы девчонок сюда водить? И много ты сюда уже приводил? Я которая по счету?
– Первая… – Иван, взявший курс на собственное потопление, неуклонно его придерживался.
Марья гневно буравила взглядом долгую секунду бедного парня, затем подняла руки, словно сдаваясь.
– Все, я пошла отсюда, – и она уже развернулась в сторону выхода, но Иван схватил ее не по возрасту могучими руками и сильно, но аккуратно прижал к стенке.
– Да блин! Ты первая, потому что мне не нравится никто больше! Ты самая лучшая, другие и рядом не стояли. Потому и позвал, думал пообщаемся, поиграем, туда-сюда…
– Пусти!
– Не пущу! Нравишься!
– Пусти, а то закричу!
Тогда Иван вдруг прильнул к ней всем телом и жарко, но коротко поцеловал Марью. У Андрейки от этого зрелища сжалось все внутри, и только ожидание скорого неотвратимого отмщения для нахала удерживало его рассудок на месте. Сейчас, сейчас получит пощечину, а то и чего похуже думалось ему. Но Марья, на удивление не стала кричать и драться, и даже не оттолкнула Ивана прочь. Она опустила глаза, и алый румянец покрыл ее щеки.
– А действительно, что Ростов и Ростов-на-Дону это разные города? Это правда?
– Клянусь, что не вру.
– Хорошо. Ты победил. Я пойду домой, меня бабушка уже, наверное, ищет.
– Ладно… – Иван опустил руки и отступил на пол шага назад.
Марья сделала шаг в сторону, но затем развернулась и сказала.
– Ты мне тоже нравишься, давай завтра встретимся, погуляем? Вдвоем.
Фигура Ивана ожила, опущенные плечи снова расправились, а голос стал бодрым и сильным как обычно.
–Да, давай, конечно! Только завтра обещают днем сильный дождь – давай здесь же, в полдень! Мне с утра нужно с Жекой-очкариком кое-куда сходить, но я успею вернуться к двенадцати. Обещаю.
Марья ничего не ответила, лишь улыбнулась, сделала шаг к Ивану и нежно поцеловала его в щеку.
Мир перед Андрейкой замер, словно кто-то нажал стоп кадр. Кто-то очень злой, и сделал он это нарочно, чтобы поиздеваться над бедным парнем. Теперь перед его глазами навсегда останется этот кадр, как Марья целует другого. Они стоят друг против друга в уютном полумраке амбара, и нет в их облике никакого изъяна. Они чисты, молоды, и жизнь не успела наставить на них шрамов, которые изменили бы их, как тех людей, на которых он успел сегодня насмотреться. Они красивы, словно ангелы, и как бы это не хотелось признавать, очень хорошо сочетаются и выделяются среди этого цирка уродцев вокруг. Как будто только так и должно быть. Даже странно представить, что зачем-то и по какой-то причине они не должны быть вместе.
Смотря на застывшие фигуры ребят, Андрейка даже в воображении не мог подставить себя на место Ивана, так нелепо и неестественно ему это казалось. Зато гадко подсматривать чужие секреты, как он делал это прямо сейчас – было под стать его внутренней оценке. Только это ему и оставалось – завистливо и бесстыдно подсматривать в замочную скважину за чужой реальной жизнью, которой сам он не имел.
Но как, как же он? Неужели те часы в том же самом амбаре, которые они провели вместе
с Марьей сбылись лишь по чистой случайности? И на самом деле, она ждала другого… а он не пришел, потому что на его руках умирал друг? Андрейка уже столько успел себе навоображать, придумать и спланировать, а вот как на самом деле обстояли дела. Но почему не он? Почему всегда кто-то другой!?
Андрейка отпрянул от щели, в которую подсматривал за ребятами, и побежал прочь. Он бежал домой, в свою комнату, хотелось лишь спрятаться под тяжелым одеялом, чтобы никогда больше не покидать его сумрачных пределов. Занятый мрачными мыслями, он на автопилоте домчался до дома и, ворвавшись внутрь, стал звать бабушку. Очень хотелось, чтобы она была дома. Она не отзывалась. Андрейка вошел в избу и увидел, как бабушка сидит все так же, как давеча, спиной к нему, понуро свесив голову.
– Бабушка, милая… мне так плохо, так нехорошо… – Андрейка всхлипывал и срывался на стоны.
Но бабушка никак не реагировала на его плач. Она сидела все так же неподвижно, словно статуя.
– Бабушка слышишь, ну скажи что-нибудь! Пошути хоть, только не молчи! Вечно ты молчишь, все тебе нет дела до меня! Хоть бы раз помогла, я не могу один больше, не могу!
У Андрейки началась истерика, он визжал, слезы текли по горячим щекам, в висках пульсировало. А от горечи хотелось рвать волосы на голове. Но бабушка была непреклонна, словно оглохла или уснула. От такого поведения в душе мальчика вскипела ярость и ненависть к ней.
Андрейка подскочил к ней в упор и, схватившись за щуплые плечи старушки, с силой развернул ее. И тут же с ужасом отпрянул. Он увидел, что вместо лица у бабушки было овальное, ослепительно блестящее зеркало. И из этого зеркала на него смотрело его собственное отражение. Серое, как пепел, лицо с черными веками и седыми путаными волосами. Глубокие кровоточащие трещины расходились по его лицу словно паутина. Два обрюзгших желтых подбородка висели безобразными мешками на горле, а изо рта высовывался раздвоенный язык, словно у змеи.
В левом глазу у отражения читалось удивление и страх, которые Андрейка сейчас испытывал, а в другом, из-под повязки струилась темнота. Андрейка, как завороженный, поднес руку к повязке. В отражении рука была длинной и сухой, словно ветка, покрытая редкой собачьей шерстью с длинными, обломанными ногтями. Одним из них он подковырнул повязку и откинул ее на лоб. И на секунду успел увидеть, что глаза там нет, лишь бездонная пропасть пустой глазницы, в которую, словно в слив, начала водоворотом засасываться вся вода вокруг. Это было очень страшно и болезненно. Андрейка закричал, что было мочи, но не было никого, кто бы мог ему помочь.
– Бабушка! Бабушка, помоги!
Бабушка с нескрываемой тревогой на лице сидела у его кровати, тускло освещенной единственной свечкой, то и дело меняла ему мокрую повязку на голове. К утру жар прошел, и мальчик лежал бледный, со слипшимися от пота волосами, а разум его находился в бездне беспамятства. Измученная бессонной ночью, бабушка дремала на стуле рядом, даже во сне не отпуская ладонь внука.
***
Андрейка болел еще целую неделю. Болел он не столько телесно, сколько душевно. Почти все время он проводил в постели. На него навалилась тяжелая, несвойственная детям апатия, и он многими часами мог бессмысленно смотреть в потолок и следить, как в глазах проплывают мушки. Он отвлекался на все, что угодно, лишь бы это мягким отуплением приглушало сознание. Мог рассматривать узоры на покрывале или трещины в стене, но в основном спал глубоким, тяжелым сном без сновидений, просто проваливаясь куда-то в черноту бессмыслия и бесчувствия.
Когда в голове сами собой всплывали мысли о необъяснимой способности предвидеть чужую скорую смерть, он отмахивался от них, как от назойливых мух. Во-первых, потому что было очень страшно рассуждать об этом всерьез, а во-вторых, ему казалось, если он будет игнорировать их, то все исчезнет и наладится само собой. Бабушка поможет, или приедут родители и заберут его в Москву, туда, где уж точно с ним не случится никакой чертовщины, в городе, свободном от любой потусторонней лабуды, потому что в Москве, как нигде, чувствуешь всю ничтожность суеверий в сравнении с реальными и вполне материальными ужасами. Только в деревне может вериться в колдовство и наговоры, в призраков и домовых. И как говорила мама в разговоре с подругой, в Москве ты ощущаешь такой гнет реальных, невыдуманных проблем, а также масштабы черных людских дел, творящихся в пределах кольцевой, что любое вуду кажется пустым звуком и не вызывает ничего, кроме скуки.
В то же время Андрейка прекрасно осознавал, что происходящее с ним однозначно имело сверхъестественную природу. После принятия этого факта он здраво рассудил, что коли так, тогда совсем уж нет никакого смысла пытаться разобраться в этом вопросе, потому что это было все равно, что тыкать пальцем в небо. Однажды он выберет себе объяснение своей особенности, то, которое будет приятнее для осознания и наиболее удобное для сосуществования с ним. Так, как это делают все взрослые. Будет врать сам себе. Но это потом, а сейчас ему ничего не хотелось. Хотелось просто неподвижно лежать под уютным теплом пухового одеяла, оберегающего его от всех проблем внешнего мира, колючие холодные ветра реальности которого так и норовили иссадить в кровь его голую беззащитную душу. Здесь ему было самое место.
Андрейка вяло думал о том, как было бы здорово вообще больше никогда не выходить из своей комнаты, чтобы больше не ошибаться, не заблуждаться, не видеть и не чувствовать зла и перемен этого мира, которые, казалось, всегда движутся только в худшую сторону.
Тот мир за пределами его комнаты был миром Иванов да Марьев, он принадлежал таким, как они, и существовал полностью для них. Им было легко и комфортно в нем, и вся их воля и помышления удивительно органично сочетались с законами этого мира, который стелился перед ними ковром, подчиняясь силе их жизненной энергии. А такие, как он, только неизменно страдали, созданные для мира другого, того, который существовал лишь в их фантазиях и нигде более. Бестолковые, невезучие, некрасивые и слабые. Не понимая правил игры мира, придуманного Иванами и Марьями, им суждено, в конце концов, стать кормовой базой для них. Однажды Андрейка видел по телевизору передачу про животных, в которой рассказывали о каких-то мотыльках, которые рождаются у водоемов и после первого взмаха крыльев живут всего пару секунд, пока их не съест местная рыба, внимательно следящая за ними из воды. Из всего многотысячного выводка избегает рыбьего брюха всего лишь один процент, который дает жизнь следующему поколению. Остальные девяносто девять рождаются лишь для того, чтобы через секунду стать чьим-то обедом. Вот и все их предназначение.
