Александр Михайлович Кротов
Опасные параллели
– Что и до этого говорила. Больше четырёх раз ничья психика не выдерживает. У Алексея сильно крыша поехала, да и гипноз, мне кажется, хуже держался. А Виктор бы не вспылил, если бы не влюбился в эту, новоприбывшую. У Окси второй поход, ещё держится. И Дима действовал хорошо. Меня спас, был не бесполезен. Ему второй раз повезло. В первый раз не того человека в портал затянуло, а теперь эта история с картами. А всё оттого, что собирается здесь всякий сброд, неудачники! Но и с гибелью первого человека нужно что-то делать.
– Я работаю над этим. И планирую поменять систему подготовки. С ключами надо что-то придумать. Плохо, что ты не взяла запасной ключ. Но мы получили хороший опыт. Любой опыт хороший, даже негативный. Что тебе на этот раз в памяти оставить, что убрать?
Лера немного задумалась, потом ответила:
– Убери мою трусость. Мою растерянность, панику. Память об этом вредит. И… убери нежелание опять идти в чужие миры. Оставь как-нибудь геройство Димы. Хочу помнить.
– Надеюсь, это не чувства? – спросил Гжельский.
– Нет. Были бы чувства, не стала бы убегать в тот момент, когда удалось открыть обратный портал. Диму спасла Окси. И это из памяти надо сейчас же убрать. Бесит. Многого бы не случилась, если бы я вовремя вспомнила про ключ Анны. И якорь иногда сбоит, как в случае с Игорем, не знаю, почему он быстро не открыл портал. А мне надо над собой больше работать, чтобы стать лучше, смелее, совершеннее… помогай!
– Хорошо, – спокойно сказал Гжельский. – Оставь свой негатив и лишние домыслы. Предстоит ещё много работы. Ты должна быть сильнее себя…
МОЯ НЕМАЯ
Он пришёл домой позже обычного. Разогнал квартирный мрак одним щелчком выключателя, небрежно стянул с ног тяжёлые ботинки вместе со скисшими носками. Смена была долгой и сложной, но эластичности нервам придавал растёкшийся теплотой по нутру спирт.
Мужчина протопал голыми ногами по деревянным половицам в комнату, где снял с себя верхнюю спецодежду. Дома было душно и плохо пахло – пришлось открыть форточку. Сил на душ не оставалось, но не сходить в туалет было нельзя.
Включать свет в коридоре он не стал, о чём и пожалел, когда в полумраке встретил её.
Пришлось вздрогнуть, пропустив по коже холодные импульсы краткосрочного испуга.
Она была привычно непривычной. Всё те же голые ступни, широкие штаны, свободная рубашка с длинными рукавами, едва обтягивающая молодую грудь. Те же длинные, растрёпанные волосы и спешно замотанные гирлянды грязного бинта на лице. И всё та же непредсказуемость, с которой она появлялась на пути мужчины в этом ограниченном пространстве старой однокомнатной квартиры последнего этажа хрущёвки.
Он поприветствовал её:
– А, это ты… ну, привет!
Страх, растёкшись по телу, провалился куда-то в пятки и окончательно растворился.
Она ничего не ответила. Как всегда.
Он обошёл её стороной и заперся в туалете. Дрожь после испуга была недолгой. Зато ушла усталость и пьяная сонливость. Захотелось есть.
И вскоре яичница-глазунья из трёх яиц зашкварчала жиром на чёрной, намасленной сковороде – он не готовил в такие долгие рабочие дни сложных блюд.
Выставляя будильник в телефоне, который должен будет завтра разорвать его сон и похмельную голову, он вновь заметил её – она стояла в дверном проходе кухни.
– Я так проголодался, – доложил он ей. – Сегодня опять тяжёлая смена. Старуху одну не спасли, а с остальными всё должно быть норм. Правда, насчёт мужичка с инсультом не уверен, но мы сделали всё, что должны были сделать. Это его родственники поздно нас вызвали. Думали, он пьяный домой пришёл. Не сразу поняли, что несвязная речь и кривая улыбка вызваны не переизбытком бухла. А время было потеряно. Мы – «скорая», а не «мгновенная». Это я пошутил так. Не смешно?
Она всё также стояла в дверном проходе. Не смеялась, не вздыхала. Была не громче тени.
– Довезти до больницы мы смогли, – продолжил он. – А там не знай, как будет. Вот так и я тоже. Приду домой с инсультом. Сюда. В эту пустоту. Что ты будешь делать? Также своим узелком на бинте пялиться на меня будешь? А завтра ещё смена, а потом ещё одна… знаешь, как это надоело? И то и это надоело. И ужина нет, и носки не поглажены. Разбуди меня завтра в шесть часов или тоже не можешь? Какой от тебя толк тогда? Хелу-у-уин ходячий. Ладно, сам справлюсь…
Она вновь ничего не ответила. Полностью проконтролировав процесс приготовления яичницы, она ушла так же бесшумно и незаметно, как и пришла.
* * *
Утром его разбудил будильник. Снились плохие, пьяные сны. В затылке пульсировала вялая боль, во рту черствела неприятная сухость. Тело не чувствовало себя отдохнувшим, а голова – освобождённой от тяжести.
Хорошо, что рядом никого. Только мрачный, неприветливый рассвет, слегка обнаживший привычный интерьер комнаты, в которой достаточно давно не проводилась генеральная уборка.
Спецодежда валялась одним большим комом на стуле. А жизнь будто брела по обочине не туда свернувшей дороги. Зато она была, эта жизнь.
Встречи в коридоре не произошло. И в ванной комнате пустота. Но он предполагал, когда это может случиться.
Процесс нанесения бритвенной пены на кожу лица и само бритьё прошли без чьего-либо внимания. Но когда он умылся, то, вернув свой взор к собственному отражению, на гладкой зеркальной поверхности увидел женский силуэт, застывший у входа в ванную комнату. Пришлось вспоминать, закрывал ли он за собой дверь. Вроде бы нет.
Он сказал гостье:
– Ты хоть предупреждай, как-нибудь. А то моя психика вообще не железная нихрена. Если будешь шутить со мной, то позову священника.
Он вытер лицо полотенцем, она промолчала.
Пришло время покинуть ванную комнату, но безмолвная гостья будто и не собиралась выпускать мужчину. Она стояла слишком близко, и у него было время её рассмотреть. Но лик незнакомки всё также был спрятан за плотной бинтовой повязкой.
Мужчина сделал глубокий вдох и прошёл сквозь гостью. Оказавшись в коридоре, он не стал оборачиваться, немного порадовавшись тому, что ничего не почувствовал – ни холода, ни скверного запаха.
Прежде чем покинуть квартиру, он достал из-под дивана початую бутылку водки. Подходящей тарой для жгучей жидкости оказалась кружка с подтёками от чая и кофе.
– Пусть сегодня будет хороший день! – пожелал он себе, после чего выпил.
Её рядом не было. Но он всё равно подмигнул и невесело улыбнулся – пусть в случае чего знает, что он не промах.
* * *
Дома его снова встретила темнота вечера. Было так темно, что единственным источником света являлся незашторенный светло-серый квадрат окна.
Всё находилось на своих привычных местах: стена с шершавыми обоями, открытая межкомнатная дверь со сломанной ручкой, деревянный скрипучий стул, захламлённый стол и незаправленный диван. Можно преодолеть этот путь не включая свет. Конечно, не хотелось натыкаться на что-то потусторонне-привычное.
По пути он снял с себя спецодежду и бросил её на пол, тем самым подготавливая к стирке. Хорошо, что есть второй комплект.
Путь до дивана был преодолён, а глаза уже привыкли к темноте – кругозор уже не ограничивался окном, уже вполне были различимы очертания интерьера комнаты и части коридорного пространства.
В дверном проёме показался знакомый силуэт.
Мужчине пришлось повысить голос:
– Хватит меня пугать! Как тебя ещё просить? Дай поспать, завтра снова смена! Не привык я к тебе! Или хочешь, чтобы я выпил? А я не буду! Поняла, белка чёртова? Пошла в дупло!
Он накрылся одеялом с головой. Громкотикающие настенные часы отмерили несколько долгих минут, в течение которых мужчина ожидал, что кто-то сначала стянет с него одеяло, а потом таким же способом и кожу…
Но не дождался, уснул.
* * *
Как давно утро не начиналось с прикосновений женских ладоней к его лицу. Не сразу он понял, что это не отголоски прошлого, а реальность.
Пришлось резко вскочить с дивана.
Вокруг никого и эти прикосновения могли быть лишь частью очередного плохого сна.
Он достал телефон, посмотрел на время. Шесть часов и одна минута.
– Это я чё, будильник не поставил? – вопросил он у пустоты. – Ну, спасибо тебе, незваная хозяюшка. Погоди, ты меня… трогать что ли можешь?
Но даже после такого неожиданного утреннего пробуждения совсем не хотелось загоняться какими-то страхами. Впереди была ещё одна рабочая смена – работы всегда много, а делать её некому. Зато, может быть, не обидят с зарплатой. Хотя деньги он пока не считал, не было нужды.
Тёплые лучи солнца процедились сквозь привычную серость и будто помогали быстрее приготовиться яичнице.
В этот раз на сковородке булькали жаром шесть яиц, что вскоре разделились поровну: три желтка с белковым обрамлением были положены в одну тарелку, три – в другую.
Перед трапезой неискушённый кулинар обернулся в сторону дверного проёма, но рядом никого не оказалось.
– Спасибо, – поблагодарил одинокий мужчина. – Рад тебя не видеть. Но ты угощайся, если что.
Он быстро съел свою порцию. Вторую оставил нетронутой.
* * *
Вернувшись домой тёмным вечером, он, снимая с себя куртку, протопал влажными носками до кухни, включил свет. Яичница будто оказалась невкусной для его гостьи, это блюдо никто не пожелал отведать.
Но женская фигура встретила мужчину на выходе из кухни. Опять пришлось вздрогнуть.
– Что, не понравилось? – спросил он, сминая в руках куртку. – Ладно, я сам не в восторге от таких ежедневных завтраков и ужинов. Но ничего, завтра оторвёмся. Меня не будить, у меня выходной будет!
Передумав уходить из кухни, он отвернулся от девушки, сел спиной к ней на табурет и принялся жадно есть холодную яичницу.
* * *
Пришлось проснуться не по своему желанию. Что-то звенело. Телефон.
– Что скажешь? – спросил он, приняв вызов. Прослушал информацию, высказался и сам. – Рад за тебя. Нет у меня в телефоне видеосвязи. Ладно, сейчас ноут включу.
Он открыл пыльный ноутбук, начал настраивать связь. Это дело небыстрое.
Когда он вытаскивал из под дивана ноут, задел рукой початую бутылку водки. Вместо кофе сойдёт. Из горла пить не хотелось, выручила стоящая на тумбочке кружка с узорами разводов от чая и кофе.
Он успел налить, но не успел выпить – связь настроилась, и голос из ноутбука провозгласил:
– Богдан, слышишь меня? Говорю, жаль, что ты не полетел! Тут круто!
Он мог полететь, поехать, даже, наверное, поплыть, но… не стал этого делать.
На экране ноута отображалась довольная физиономия друга. Потом камера переключилась на толпу красивых, нарядных людей, в их руках были хрупкие бокалы с напитками. Они улыбались, вели непринуждённые беседы. Атмосфера большого зала мерцала огнями.
Мужчина смотрел на это, его сердце билось учащённо, но лицо не отображало эмоций. Он расправлял на груди мятую майку, зачёсывал рукой на бок волны отросших волос, трогал свой и так красный, немного картофелевидный нос. Но ему быстро надоело лицезреть эту атмосферу вечеринки после большого события. Он спросил:
– Как всё прошло?
На экран вновь вернулась физиономия друга. Улыбка, правда, стала кривее. Его голос немного потерял былой позитив:
– Друг, ну ты посмотри, как тут красиво! Вся элита собралась! Видишь, какая толпа? Ты бы тоже мог здесь быть…
– Что с проектом? – мужчина перебил друга.
Друг ответил честно:
– Полный провал. Богдан, тебе надо было это всё самому презентовать. А так твои идеи завернули в самом начале. Но, ничего! Ещё всё будет, нужно поработать! Может, будет другой шанс, только ты сам приезжай, обязательно! А ты чё там, пьёшь? Может, хватит за шиворот заливать?
Мужчина не заметил, как взял в руку кружку и поморщился, понюхав её содержимое. А друг это заметил.
– Нет! – ответил Богдан на вопрос друга, бросив в водку чайный пакетик. – Это чай.
Но друг не поверил:
– Я вижу по твоему лицу, какой у тебя там чай. Ладно, у нас тут фуршет в самом разгаре. Вечер, а очень тепло, прям хорошо…
– А она тоже тут?
– Она? – будто не сразу понял друг. – Да, конечно она здесь! Как же без такой звезды! Показать её? У неё шикарное платье…
– Не надо.
– Ты прав, – согласился друг. – Про тебя много спрашивали. Спрашивали, когда ты перестанешь в скорой геройствовать и вернёшься в хирургию? Но управленцем тебя не возьмут, это ясно дали понять. Тут сейчас другие люди в почёте…
– Не всё так просто. Давай, пока…
– Много не пей и лицо сделай попроще…
Мужчина закрыл ноутбук, отключив связь. Выпил содержимое кружки, после чего брезгливо выкинул из неё чайный пакетик. Захотелось ругаться:
– Да пошёл ты! Сделай тогда лицо посложнее! Лицо моё ему не нравится! Вообще-то у меня день рождения! А ты даже не поздравил! Что хочу, то и делаю!
* * *
Стол в комнате накрылся быстро. Мужчина не старался, он работал на скорость: ингредиенты салата оливье были нарезаны крупно, шпроты он вывалил на тарелку единым цилиндрическим месивом, а хлеб оставил в приоткрытом пакете. Разве только морковь с сыром и чесноком визуально получились нормально. На большой тарелке, в компании с пюре, лежали жареные куриные ножки. Ещё на столе возвышались коробка с соком, толстостенная бутылка с шампанским и менее массивная тара с водкой.
Перед тем, как сесть за стол, он надел белую рубашку, что выпукло топорщилась пуговицами из-за выросшего живота.
Одну порцию еды он разместил рядом с собой, другую – на противоположной стороне стола. Там же стоял стул, который пока никто не торопился занимать.
Мужчина уже выпил, когда готовил это всё, выпил и сейчас, поглядывая в сторону открытой двери в коридор. Там никого не было.
Он поел оливье, пюре, курицу, закинул сверху несколько жирных шпротин и выпил ещё.
Наконец, в дверном проёме появилась она.
– Я заждался, – сообщил мужчина. – У меня день рождения. Жду подарка.
Она, конечно, промолчала. И подарка в её руках не было.
Он будто расстроился:
– Что, нет подарка?
Её голова была направлена в его сторону. Жаль, что за бинтами нельзя было рассмотреть её взгляд. Впрочем, возможно оно и к лучшему.
– Садись, – предложил он, кивая на свободный стул. – Мы уже почти как родные. Сколько мы вместе? Ровно месяц? Чем не юбилей? По молодости и такие сроки с девушками отмечал.
Он налили себе водки, призадумался, уточнил:
– Нет, уже больше месяца. Поэтому с таким укором смотришь, думаешь, я забыл наши… даты? Да ты садись…
Она не сдвинулась с места. А он объяснил:
– От хорошей что ли жизни я один отмечаю? Разве может хороший человек один отмечать свой день рождения? Вот и я думаю, что не может. Сам себе в своём диагнозе распишусь. Я – плохой сын, брат, специалист… муж. Не справился со своими ролями. Как бы хотелось извиниться перед всеми. Как меня это всё перед сном тревожило, спать не давало. А потом пришла ты, моя новая тревога. И ничего не забылось, но как-то… притупилось что ли.
Он закрыл лицо руками, захотел расплакаться, вспоминая. Сколько помогал незнакомым людям, а родителей не сберёг. Как рассорился с сестрой делёжкой имущества. Как не смог удержать интерес жены своей раздражительностью и невниманием.
Но он не расплакался, не смог. Продолжил свой пьяный монолог:
– Ну, раз ты ко мне за стол садиться не хочешь, то, значит, я ещё и плохой друг. Плохой друг призрака. Прости меня. Я всегда стараюсь, но стараюсь как-то не так. Думаешь, я не старался, когда был женат или когда меня считали перспективным начинающим хирургом? Думаешь, я специально ошибался? Нет, это будто кто-то другой, не я, не мой разум мной управлял, когда с женой… нехорошо получилось. Или когда я ту ошибку допустил и только из-за меня один мужик помер. Не возьму я больше скальпель в руки. Я и хирургом то когда-то заделался, только потому что нравилось мне резать, зашивать, вырезать. Искусно, красиво. А теперь даже салат нашинковать не могу. Рука дрожит. Не нравится. Разонравилось…
На этих словах она аккуратно присела на стул, но тот не скрипнул, не накренилась его спинка, не шелохнулась бахрома подушки.
Мужчина улыбнулся, приподнял рюмку, будто чокаясь, выпил.
– Спасибо, – поблагодарил хозяин квартиры. – Понимаю, что моя история неинтересная. Но она моя и другой нет. Как нет у меня другой жизни. Запасной. Только сейчас вижу эти связи. Причинно-следственные. А тогда не видел, не понимал. А сейчас, как на графике структурированном всё разложено. Раньше, давно, мне не хватало понимания. Потом признания. Конечно, удачи. Да и денег будто тоже не хватало. Потом стало не хватать времени и сил. Но только сейчас, буквально сейчас пришло осознание, что за всю пройденную жизнь мне больше всего не хватало мозгов. И сейчас не хватает, понимаешь?
Она молчала, будто понимала. А он продолжил:
– Наверное, началось всё с усталости. Грусти. Ошибок, которые себе не простил. Но ошибок мелких, не смертельных. Тут неудача, здесь что-то упустил. Потом «загоны» стали сильнее. Так и забухал чаще, чем по праздником. Ошибок и неудач стало больше. Стало больше нервозности. На фоне этого жену обидел. Я же не хотел. Хотя, женой официально она мне не была. Просто вместе жили. Не смог я ей предложение сделать. Да и стало мне от неё внимания не хватать, да и она почувствовала, что я жадный, в том числе и на чувства. А я, дурак, нет бы поговорить спокойно, без эмоций, решил сделать так, чтобы она приревновала. Завёл на показ интрижку на работе, так, без близости. А она узнала и ушла. Просто ушла. Гордо, без истерик. А мне уже и интрижка эта не нужна, и работа эта осточертела, и вообще весь мир не нужен. Нужна лишь она. А она ушла. И всё. Даже с днём рождения не поздравила. Хотя сколько уже лет прошло с нашего расставания. Много или мало? У неё дела идут в гору. Есть повышение. Говорят, скоро замуж выйдет. А у меня с тех времён всё катится к чертям. Извини, если обидел этим словом. У меня, конечно, тоже шанс был. Вот недавно на семинар приглашали. Но это с виду только кажется перспективным событием – не было у меня реальной возможности изменить свою карьеру. Не ждут меня на хорошей работе с чистыми кабинетами. А в хирургию я не вернусь. Ошибся я, умер один мужичёк. Дрогнула моя рука. Это на фоне накопившейся моей рефлексии по прошлому… ладно, не будем. А она меня так сегодня и не поздравила с моим днём рождения. Да что я всё о себе! А где ты всеми днями пропадаешь без меня? Ходишь к другим сумасшедшим? Ладно, забудем этот вопрос. Тебе налить?
Он налил в пустой фужер недорогое шампанское.
Она сидела напротив него. Молчаливая, неподвижная. Лёгкая, как тень, и тяжёлая, как прошлое.
– Попробуй салат, – предложил мужчина. – Он мне напоминает про новый год. Те времена, когда было детство, когда впереди была вся жизнь. Нет, и теперь впереди немало лет. Хочется верить. Просто есть ощущение, что самое важное уже прошло. Первый успех, самый запоминающийся поцелуй, какое-то признание. Это ведь было важным. И вряд ли кто потом вспоминает последнюю зарплату, последнюю, перед циррозом, мать его, стопку. Последний поцелуй. Вдумайся, как звучит. Ладно, извини. Ты ведь мёртвая. Наверное, ты ведь помнишь, как что-то в твоей жизни стало… последним. А, может быть, мне позвонить ей? Бывшей-то? Извиниться. Голос её услышать хотя бы. Пусть пошлёт, пусть вновь повелит исчезнуть из её жизни!
Он разгорячился, расстегнул верх рубашки, поднялся на уже нетвёрдые ноги. Начал рыскать по комнате в поисках телефона. Нашёл, разблокировал экран, вновь уселся на диван, успокоился.
– А знаешь, – обратился он к немой собеседнице, – не буду я ей звонить. Что я, мудак что ли какой. Надо быть сильным. И гордым. Хотя, когда такие чувства, то гордость и прочие высокие качества просто топчутся ногами и засовываются подальше. Но мудаком нельзя быть. Пусть сейчас спит после семинара. Наверное, успешного для неё. Пусть спит и видит свои сны. Нет меня в них. Нет меня и в её реальности. Чтобы я не надумывал для себя, так решила она. И это решение надо уважать.
Мужчина замолчал, но его хватило ненадолго. Он сфокусировал свой раскосый взгляд на немой сожительнице:
– Я ведь помню, как ты до меня вчерашним утром дотронулась. А мы даже не познакомились. Меня зовут Богдан. Разреши мне…
Он потянулся к девушке. Его пальцы упёрлись в её голову. Твёрдый лоб, мягкая щека. Мужчина аккуратно снял бинты. Под бинтами он увидел красивое лицо юной девушки.
Он уже видел это лицо, только оно было изуродовано, искромсано, разодрано до белого черепа.
Он сказал:
– Так и думал, что это ты. Но в твоей смерти точно не я виноват. Наверное. Я бы и рад вину взять, ведь был тогда в упадке сил, но нет. Не я. Знаешь же это. Из тебя столько крови вытекло, что даже мои непохмельные руки не смогли бы совершить чудо. Хотя, ты можешь считать иначе. Выпьем что ли?
Мужчина выпил, зацепил мутным взглядом её нетронутый бокал с шампанским и тоже опрокинул его внутрь своей ненасытной душевной пустыни.
– А знаешь, я привык, – признался он, когда дошёл до той кондиции, когда всё перестаёт тревожить, беспокоить, расстраивать. – Ты мне дорога. Веришь? Я тебя почти люблю. Поцеловал бы. Да не могу после той, моей, никаких баб воспринимать. Все остальные для меня – бабы. Но ты баба хорошая. Ты молчишь. Под руку не смотришь, в рот не говоришь. Да я бы за тебя! За тебя бы я!
* * *
Он спал одетым: в брюках, в белой рубашке, испачканной едой. Спал крепко, беспробудно, без снов, заливисто храпя.
Пробуждение было тяжёлым. Из головы будто выкинули все мысли и набили её вязкой ватой тупости. Ноги отяжелели, а руки тряслись, будто напружиненные.
В дверь кто-то настойчиво стучал.
Пришлось подняться. На столе и под столом не нашлось тары с хоть какими-нибудь остатками спиртного.
Он открыл дверь гостю: плотному, невысокому мужчине возрастом около пятидесяти лет. На нём была дорогая дублёнка, на руке блестела толстая золотая цепь. Несмотря на холода, мужчина был загорелым, но эта приобретённая смуглость не прятала обилие морщин под глазами и складки на высоком лбу.
– Привет, – поздоровался гость. – Моя фамилия Барсуков. Я… близкий человек Марины.
– Не знаю никакой Марины, – сказал хозяин квартиры.
Гость достал бутылку водки так, будто вот-вот был готов поставить её на стол, если бы данный предмет мебели находился поблизости. Богдан устало тёр красные глаза. Ему бы хотелось забрать этот подарок и закрыть дверь, но Барсуков не спешил передать ему в руки бутылку.
– Та девушка, Марина, – проговорил Барсуков, глядя на Богдана цепким, неприятным взглядом. – Ты ей помогал выжить, но всё оказалось… непросто.
– Я много кому помогал. Это всегда непросто.
Наконец, хозяин жилища пригласил гостя войти в свою скромную, холостяцкую берлогу и тот протопал в прихожую, снял дублёнку, повесил её на свободную вешалку, подальше от спецовки Богдана. Разуваться не стал. Впрочем, его обувь была чистой.
Они прошли в комнату. Гость нашёл две стопки на столе. Открутил крышку бутылки, медленно разлил жидкость. Сказал:
– Я не с претензиями пришёл. Она много для меня значила…
Хозяин квартиры тут же взял рюмку, спросил:
– Сейчас-то в чём вопрос?
Барсуков выпивать не торопился:
– Да подожди ты. Не сразу. Мне тоже тяжело.
Гостю захотелось присесть. Но стул был запачкан уже засохшими следами от перевёрнутой на него тарелки с салатом и шпротами. Одна уже подсохшая рыбёшка лежала на полу, у дивана. Барсуков не стал садиться на этот стул, он пододвинулся к дивану.
Но на диване уже сидела она. Без бинта на лице, без уродливых шрамов. И без эмоций.
Но Барсуков её не видел.
Хозяин квартиры, так и не решившись выпить, предостерёг:
– Не сядь только на неё…
Гость, уже приготовившийся сесть, спросил:
– Что, прости?
На это Богдан только махнул рукой и одним дёрганым жестом поднёс наполненную рюмку ко рту, потом опустошил её одним глотком.
Гость присел, а девушка уже оказалась на другой стороне дивана, ближе к хозяину квартиры, которому стало немного получше. Он тоже захотел присесть, но ему показалось, что на диване стало слишком тесно, поэтому он плюхнулся на стул. Сам себе налил водки.
– У тебя был праздник? – спросил гость. – У нас тогда тоже был своеобразный праздник. Как мне жаль, что всё так случилось…
Богдан выпил вторую рюмку, спросил:
– Так чё случилось-то?
– Это нелепая случайность, – начал рассказывать Барсуков, немного ёрзая задом по протёртому дивану. – Даже не знаю, как объяснить. Она была у меня дома. Мы немного повздорили, но я не хотел всего этого. Она решила уйти от меня. А у меня придомовая территория огорожена, я там на ночь оставляю ротвейлера своего побегать. Я забыл, что он там бегает. Он Маринку и загрыз.
Хозяин квартиры только пару раз кивнул и выпил ещё одну неполную рюмку. Он понял, кто такая Маринка – она как раз сейчас сидела рядом, на диване, в виде бестелесного, молчаливого духа. Она смотрела куда-то в стену. Да, в бинтах она была не такая жуткая. А теперь будто настоящая ведьма. Чёрные волосы, чёрные глаза, белая кожа. Тогда, когда он её единственный раз видел живой, она была другой. Нельзя было рассмотреть этой красоты.
Гость тяжело вздохнул, но к своей рюмке так и не притронулся. Сказал:
– Скорая быстро приехала. Не ожидал, что они так оперативно сработают с их зарплатой-то. Она была там, в машине с мигалками, совсем никакая. Но мне передали, что она ненадолго пришла в себя, когда её к вам в хирургию привезли. Чёрт, как глупо вышло. Получается так, что я виноват?
– Ну, – сказал его собеседник, – в первую очередь не собачка твоя, а именно ты.
– Да я не хотел!
– Я тоже много чего не хотел…
– Слушай, – сказал Барсуков, всё больше нервничая. – А где здесь у тебя туалет? А то почки. Или цистит. Не знаю. Вернулся с отдыха и теперь постоянно ссать бегаю, но выходит понемногу. И резь такая бывает сильная. Не знаешь, что это? Ты ж врач…
– Я не венеролог, – усмехнулся Богдан. – Это тебе надо к профильному специалисту сходить. А туалет там, в коридоре первая дверь. Не заблудишься.
– Да я только с югов приехал, обязательно проверюсь, – доложил гость и удалился по нужде.
Хозяин квартиры не стал его провожать. Он налил себе ещё. Вспомнил тот вечер, когда дорабатывал последние часы в хирургии. Как привезли эту девушку. Да, кровищи было много.
Мужчина выпил, поморщился – водка пошла плохо. В этот момент ему на колени упал кухонный нож.
Хозяин квартиры не сразу понял, как этот предмет оказался у него на коленях. Но потом заглянул в холодные глаза своей немой, видимой только им, сожительницы. Спросил:
– Ты чего? Хочешь, чтобы я его убил?
Она промолчала.
– Я не убийца, – сказал Богдан. – Убийца, если что, в туалет ушёл. Ну и нашла ты себе. Сколько ему? Пятьдесят? Больше? А тебе хоть двадцать-то исполнилось?
Она промолчала.
Он отбросил нож в сторону, тот зарылся где-то в складках ещё пахнущего похмельным потом одеяла.
– Да не буду я, – сказал Богдан. Ему подурнело после новой порции алкоголя. – Я не должен. Я жизни спасаю, а не забираю…
Вернулся гость. Сел на диван. Его руки были ещё влажными после того, как он их тщательно вымыл с мылом. Барсуков чувствовал себя лучше и нашёл в себе силы признаться:
– В общем, адвокат говорит, что может условка грозить. И пса усыпить пришлось. Жалко. Но меня другое гложет. Пойми правильно, ведь ты с ней был рядом в последние минуты её жизни. Видел её последний взгляд, слышал её последние слова… что она сказала? А то твоя ассистентка и анестезиолог в этот момент ничего не слышали, а ты вдруг мог слышать, ну…
Хозяин квартиры немного подумал, потом помотал головой:
– Ничё не сказала.
Гость едва заметно выдохнул, начал собираться, поглядывая в телефон.
– Жаль, – сказал он. – Ладно, пойду я. Просто думал… а, ладно!
Барсуков поднялся с дивана, дошёл до прихожей, взял свою дублёнку с вешалки…
Девушка действительно была в сознании перед экстренной операции. Она поведала совсем немного. Разорванный язык плохо её слушался, но Богдан тогда всё правильно расслышал. Она сказала: «он угрожал мне, он специально натравил на меня свою собаку»
На коленях хозяина квартиры вновь оказался кухонный нож. Богдан резко поднялся на ноги, нож упал.
Гость задержался у замка входной двери, пытаясь совладать с заедающей защёлкой, обернулся на хозяина квартиры, спросил:
– Ты чего гремишь?
Богдан догнал гостя в прихожей. Несколько шагов дались ему с трудом. Он даже запыхался, его голова закружилась, он схватился за полотно межкомнатной двери, чтобы не грохнуться. У него появился один важный вопрос, который он тут же озвучил:
– Твоя эта бывшая… Марина. Она здесь. Она постоянно здесь в этой квартире. Кем она была при жизни? Ведьма или…
Гость только нахмурился:
– Что, она здесь? Ну ты и чёрт пьяный! Проспись! Обычной она была бабой. Миллионы таких. Ничего особенного.
Он ушёл, хлопнув дверью.
Хозяин квартиры ещё некоторое время повторял про себя слова «обычная, ничего особенного». Ему не хотелось оборачиваться, он знал, что за спиной стояла она. Ему поплохело, желудок замутило. Сколько времени он пьёт? И зачем он это делает? Ну умерла эта девушка, что такого? Это ведь не самое главное событие в жизни. Но почему его так зацепила бездна её чёрных глаз? Зато именно в ту смену он понял, что всё. Не будет больше никого резать, накладывать швы. Будто рука снова дрогнула. Может быть, в её гибели виновата не только большая потеря крови, но и его чёртова дрогнувшая рука. Он даже не помнил, как заканчивал операцию, что с ним происходило. Он не помнил это также, как и не помнил, как вчера закончился вечер. Вроде бы, он даже звонил бывшей…
Нужно прилечь. Он, придерживаясь за стену, вернулся в комнату. Здесь скверно пахло. Впрочем, гость этого не заметил, от него самого крепко разило дорогими духами. Да и сейчас оставался этот вонючий шлейф.
– А что я должен был сделать? – спросил мужчина у своей немой сожительницы. – Ты серьёзно что ли? Я для тебя совершенно посторонний человек. Зачем ты так со мной? Наверное, такая белочка… а потом… новые криминальные хроники. Что смотришь? Мне тебя жалко. Но мне жалко и себя. Что же мне делать? Прости!
Она стояла в тусклых лучах мартовского солнца и смотрела на него, привычно ничего не отвечая. Серый прямоугольник дневного света разделяла на четыре части крестовина окна. Будто крест на всём светлом и хорошем.
Силуэт девушки начал растворяться в этом свете, не забирая с собой мужчину туда, к лучшему, к вечному. Он запаниковал, попросил у растворяющегося силуэта:
– Подожди. Не уходи! Не уходи же, ну…
Он хотел схватить её за руку, но девушка бесследно исчезла, а он наткнулся на стол, уронил водку, рюмки. Противно загремела посуда, загремела боль в голове…
И мужчина будто очнулся.
В его руке был окровавленный нож. На белой рубашке больше не было пятен от салата и шпрот – рубашка была липкой, влажной, красной. На полу, уткнувшись головой в угол между полом и диваном, лежал мёртвый Барсуков. Под ним растеклась большая лужа крови, она медленно подбиралась к ногам растерянного, напуганного, почти протрезвевшего хозяина квартиры.
