Александр Кириллов
Путешествие котуркульского крокодила. Начало
В новую жизнь
В выпускном десятом классе, изучая справочник и выбирая ленинградский институт для поступления, я обязательно обращал внимание на спортивный зал. Мне казалось, что моя будущая жизнь неразрывно связана с физкультурой и спортом и, что мне еще предстоит покорить вершины в этой увлекательной сфере. Но выше второго разряда по лыжам мне было не суждено подняться. А основное мое предназначение мне было не ведомо. На моем пути не было не мудрых психологов, не научных тестов. Только ироничный отец подшучивал надо мной и моими друзьями, любящими погулять и не склонными к наукам.
– Ждет вас, ребята, школа механизации в Бармашке! – говорил он.
В двенадцати километрах от нашего поселка, действительно, была такая школа, где готовили трактористов и комбайнеров.
В детстве я любил фантастику и мечтал стать ученым в области квантовой радиоэлектроники, как академик Басов.
– У тебя на уме одни лазеры, мазеры и парсеки! – говорил отец. – Возьми лучше Чехова или Толстого. Читай классическую литературу!
Но я предпочитал Рэя Брэдбери, Роберта Шекли и Айзека Азимова.
В 1968 году я закончил среднюю школ. В справочнике ленинградских вузов я выбрал «Институт точной механики и оптики». После получения диплома о среднем образовании скорый поезд Караганда-Москва повез меня в новую жизнь. В Москве я сел на поезд «Юность» с самолетными креслами и через 8 часов был у бабушки Ани на Литейном проспекте. Коммунальная квартира встретила меня смесью запахов карбофоса и кошек, а бабушка традиционной жареной картошкой с котлетами.
Документы я подал на факультет квантовой радиоэлектроники. Совместил, так сказать, интерес к лазерам и увлечение радиотехникой. С лазерами я был знаком в основном по роману Беляева. А радиотехникой в старших классах увлекались многие мои друзья, главным образом на почве радиохулиганства.
Мой двоюродный дядя Виктор Михайлович Федоров оказался соседом начальника кафедры института связи. Виктор попросил у него дать мне репетитора по математике. Я получил телефон и адрес на Невском проспекте. Дверь открыл мне пожилой инвалид, который с трудом передвигался по квартире, обставленной старинной дорогой мебелью и антиквариатом. Мне сказали, если этот человек брался готовить абитуриента для поступления в институт, то его ученик поступал обязательно. Репетитор устроил мне экзамен, который я не выдержал. Кажется, я дал не точное определение логарифма. Я очень расстроился. Мне казалось, что математику я знаю неплохо.
Мы не пошли больше к соседу моего дяди, а нашли как-то молодую аспирантку из института, куда я намерен был поступать. Преподавательница жила в доме напротив входа в Парк Победы, я ездил к ней два раза в неделю, а все остальное время выполнял ее задания и учил физику. Позже сосед Виктора Михайловича скажет ему, что мы напрасно не доложили ему о неудачном экзамене у инвалида, что он бы рекомендовал еще кого-то, но было уже поздно.
На стенах квартиры у Парка Победы висели фотографии в рамочках, где хозяйка в лесу у костра с молодыми людьми в штормовках, с гитарой. Мне казалось, что на снимках я видел Визбора. И это было так близко мне, в духе того времени. Я сам совсем недавно бегал в штормовке по горам в Боровом и ночевал в палатке. Поэтому я ездил к молодой преподавательнице с удовольствием и впитывал все, что она говорит, старательно выполняя ее задания.
Еще я успевал посещать лекции для абитуриентов в Центральном лектории на Литейном проспекте. От бабушкиной квартиры до лектория было рукой подать. Остальное время я сидел над учебниками Перышкина и Кочетковых или ходил в библиотеку им. М.Ю. Лермонтова на Литейный 17. В библиотеке стояла тишина, на столах лампы с зелеными абажурами. В этой библиотеке в то время я мог повстречать Иосифа Бродского. Ведь дом Мурузи, в котором он тогда жил, находится совсем рядом.
Письменный экзамен по математике мы сдавали в учебном корпусе в переулке Гривцова. День был солнечный теплый, окна в аудитории были открыты настежь. В доме напротив шел капитальный ремонт. Громкий звук отбойного молотка мешал сосредоточиться. Не прошло и часа, как какой-то абитуриент закончил свою работу и сдал свои листы с решенными уравнениями и задачами экзаменатору.
– Уже все решил, – произнес сосед справа, – наверное, его фамилия – Лобачевский.
Я проверил свое задание еще раз и решил было уже уходить, чтобы избавиться от громкого и почти непрерывного звука бетонолома доносящегося из полуразрушенного здания.
– Поможешь? – спросил меня худенький мальчишка, сидящий у самого окна и протянул мне уравнение на листочке.
Я взял лист и довольно быстро нашел корни несложного уравнения. Вернув черновик парню, я сдал свою работу и с облегчением вышел из аудитории.
Конечно, я рассчитывал на пятерку. Мне казалось, что за последние годы я решил столько математических задач и уравнений, что я просто обязан был успешно справиться с заданием.
Уравнение для мальчишки, сидящего на экзамене у открытого окна я решил правильно, и он поступил в институт. А в одном из своих уравнений я нашел два корня и успокоился, но не увидел еще одно решение, то есть допустил ошибку. Физику я сдал на четверку. Чтобы поступить на мой факультет, нужны были одни пятерки.
– Очень жаль! – сказала моя аспирантка, – вы быстро все схватываете на лету. Такие студенты нам нужны.
Это было приятно слышать. Но студентом мне стать было не суждено. Экзаменующие поняли, что перед ними вовсе не Ломоносов, и наука ничего не потеряет, если я не поступлю в институт.
Однако никто из экзаменаторов не взглянул на мою обезьянью линию симиана на обоих ладонях. Я с детства знал, что у меня особые ладошки, но никто и никогда не мог мне объяснить, что означают эти длинные линии, перечеркивающие ладонь от края до края. Я понимал, что я не такой, как все, что возможно, кто-то из предков наградил меня особыми свойствами, но ни у папы, ни у мамы, ни у брата, ни у моих детей таких линий не было. Может быть, такими линиями обладал мой дед Алексей, и поэтому он увлекался хиромантией? Но он рано ушел из жизни, задолго до моего рождения. И только в зрелом возрасте я прочту, что линия симиана дает высокую целеустремленность, упрямство и даже фанатизм в увлечениях, в какой бы сфере человек не работал. Человек-обезьяна способен к сильной фокусировке на поставленную задачу и идти к цели со всей страстью и одержимостью, концентрируя свою волю на выполнение поставленной задачи. Когда я это прочитал, то многое понял из того, что происходило со мной на протяжении десятилетий: и мои победы, и мои болезни, и многое другое, что случалось в моей жизни. Этот код был прочитан людьми давно, и он был верным. Уточнять можно было только детали. Поступи я тогда в 1968 году в институт, возможно, упертый «симиан» создал бы уникальный лазер или усовершенствовал бы зеркала Козырева. С наукой меня пыталась судьба свести еще несколько раз, но уже позже и об этом в следующей книге.
Набранный мною балл позволял мне без экзаменов поступить в техникум, объявление об этом висело в холле у входа в помещение, где работала приемная комиссия. Я получил справку с оценками за вступительные экзамены и съездил в пару институтов. Но прием был закончен. Отец встретил одноклассника на Невском проспекте, который работал преподавателем в Горном институте.
– Пойдешь в Горный институт? – спросил отец.
Но я решил вернуться в родительский дом и готовиться к поступлению в тот же ВУЗ в следующем году.
В поселке, куда я вернулся, неожиданно выяснилось, что многие мои одноклассники поступили в институты, пусть не в столичные, но в ближайших городах и уже учатся на первом курсе. Мне было обидно, ведь я неплохо учился и потерпел неудачу. Я засел за учебники.
Почти через год на собеседовании в училище представитель особого отдела грубовато спросит:
А что ты делал целый год? Девок щупал?
Я обиделся. А по сути он был прав. Мне нужно было идти работать, а не сидеть на шее у родителей. Пусть даже не долго. Я считал, что 18 лет мне исполнится уже после весеннего призыва и я должен успеть сдать вступительные экзамены в институт.
Но военком думал иначе. В комиссариате мне предложили поступать в училище связи в Ульяновске, либо в Петродворце в училище радиоэлектроники. Конечно, я выбрал училище на родине папы и мамы, тем более, что они тогда еще собирались возвращаться в Ленинград.
В мае 1969 года, подстриженный под ноль я был отправлен в областной военкомат на медкомиссию в Кокчетав. Уже здесь мне предстояло сдать первый «отборочный экзамен» в училище радиоэлектроники. Кандидатов на поездку в Ленинград было несколько. Я видел только одного конкурента. Медкомиссию вместе со мной проходил сын какого-то областного партийного работника. Он был уверен, что поступать поедет в училище обязательно он. Но в последнем врачебном кабинете дама в белом халате мне сказала, что «мажору» поездка в училище не светит, он забракован медицинской комиссией по зрению. Так я сдал первый экзамен в ВВМУРЭ им. А.С.Попова.
Мне предстояло переночевать на призывном пункте при областном военкомате. Вместе со мной медкомиссию прошли два парня из города Щучинск, моего районного центра. С ними меня и привезли в военкомат. Вели они себя уверенно, даже нагловато, но меня они приняли в свою компанию на равных. Мы были из одного района и ехали в один город. Мальчишки собирались поступать в Высшее военно-морское училище имени Ленинского Комсомола, но у них не было большого желания становится офицерами, скорее всего они решили пофилонить, все равно идти служить на флот, вот и решили покататься по стране, посмотреть на Ленинград.
Спальное помещение при призывном пункте представляло собой большую комнату, оборудованную двухэтажными деревянными нарами, выкрашенными в коричневый цвет. Щучинские парни зашли в помещение уверенно, как в кино входят бывалые уголовники в камеру. Они сразу определили место себе на нижнем ярусе. Я пытался забраться на второй ярус, но мои новые знакомые быстро договорились, и какой-то призывник освободил нам третье место внизу.
У ребят с собой оказалось пиво. Мы вышли на улицу. Уже смеркалось. В углу двора у железного гаража тускло горел уличный фонарь. Здесь у входа в гараж, закрытый на массивный замок мы и обосновались. Пивные крышки мы открывали о мощный ржавый пробой гаражных ворот, держа бутылку обоими руками. Край крышки мы цепляли за выступ пробоя и резко тянули бутылку вниз с максимальным усилием. После этого проводили по горлышку бутылки пальцем, пытаясь обнаружить вероятные сколы. У одной бутылки крышка долго не поддавалась, жесть оказалась необычно жесткой. Выручили ключи от квартиры одного из парней. Зачем он их взял с собой?
Неожиданно к нам подошел мужчина лет сорок пяти. Он был в накинутом на плечи пальто. Середина мая в северном Казахстане бывает холодной. По всему видно было, что мужчина только что вышел на улицу. Он был без головного убора. На нас он смотрел спокойно и ничего не говорил. Просто стоял и смотрел. Мы стояли с бутылками в руках и тоже молчали. Первым нарушил молчание незнакомец.
– Мне сказали, что кто-то замок на гараже пытается открыть, – сказал мужчина.
– Бутылки открывали о запор, – сказал я.
– Долго еще собираетесь здесь находиться? – спросил мужчина.
– Да нет, сейчас уходим, – сказал один из парней.
Мужчина постоял несколько секунд, глядя на нас оценивающим взглядом, и вдруг, словно потеряв к нам интерес, повернулся и ушел прочь в темноту.
Мы допили невкусное пиво и пошли спать.
Утром один из работников военкомата в гражданской одежде провожал меня на поезд. Я расстался со своими спутниками и больше их никогда не встречал. Поезд опаздывал. Это был пассажирский поезд, который шел прямо в Ленинград, минуя Москву. Я рассказал провожающему о событиях прошлого вечера, нашей беседе с незнакомцем у гаража.
– Это был военком, – сказал провожатый, – в гараже у него стоит «Волга».
Пришел поезд. Наверное, это был «пятьсот веселый». Так отец называл поезда, которые шли медленно и останавливаясь «у каждого столба». Я ехал без спального места, ночевать пришлось на третей багажной полке. Наутро все кости болели, я совсем не выспался. В вагоне-ресторане, куда я пришел поесть супа, познакомился с девушкой. С ней мы проболтали в тамбуре несколько часов. В молодости быстро сходишься с людьми. На следующее утро девушка пришла за мной и увела в свой вагон. У нее было плацкартное место, боковая полка. Девушка сказала, чтобы я ложился в ее постель и спал. Она выходила через несколько часов в Череповце. И все это время пока поезд шел в ее город, я проспал на ее полке на мягком матрасе. Вот так я оказался в постели мало знакомой женщины уже на второй день пути.
Конечно, я готовился к вступительным экзаменам в военное училище. Но, кажется, уже не так фанатично, как в институт. Нужно было сдать устный экзамен по математике и физике, к которым я был неплохо подготовлен и написать сочинение. Еще, кажется, учитывался средний бал диплома за среднюю школу. Здесь у меня были все пятерки кроме немецкого языка и литературы.
Математику рядом со мной сдавал кандидат в мастера спорта по фехтованию. Я хорошо помню этого невысокого паренька из Ленинграда. Преподаватель заговорил с ним о рапирах и шпагах, о преимуществах тех или иных моделей. Такая была манера у педагога – говорить о чем-то близком и понятном абитуриенту и тем самым, наверное, помогал ему справиться с волнением. Я исписал мелом всю доску, материал был знакомый, отвечал уверенно, не споткнулся и на дополнительных вопросах. Неожиданно преподаватель спросил меня о стоимости огурцов и помидоров на Кокчетавском рынке. И это был провал. В областном центре я бывал только пару раз и не знал, сколько могут стоить огурцы. Мы их выращивали на своем огороде сами. Правда, этот дополнительный вопрос не повлиял на оценку.
Моим слабым местом было сочинение. Видимо, литераторы в нашем поселке не смогли меня увлечь сочинительством, даже не натаскали, не научили шаблонам этого ремесла. Я хорошо помню физиков, химиков, особенно математиков, но я плохо помню учителей литературы. Вы уж извините меня, мои старые добрые преподаватели!
Мои родители-педагоги, обеспокоенные моим явным пробелом в образовании, желая помочь, еще перед поступлением в институт пригласили репетитора из своего техникума. Женщину звали Мария Северьяновна. Невысокая, очень серьезная женщина ответственно отнеслась к просьбе своих коллег. Я хорошо научился составлять план сочинения, но времени было слишком мало. Несмотря на старания учительницы, чуда не произошло. Репетитор признала меня не способным к сочинительству, это было обидно сознавать. Утешать может только то, что Карл Маркс и Энштейн тоже порой терпели неудачи и оставались недооцененными.
Перед сочинением мне кто-то из абитуриентов сказал, что нужно писать без ошибок, это – главное. Нужен «трояк», и этого будет достаточно. Советскому офицеру не обязательно иметь нос с горбинкой и читать Фейербаха. Я очень рассчитывал на свободную тему, потому что раскрыть образы Онегина и Печорина мы с Марией Северьяновной не успели.
На экзамене, в списке тем я нашел что-то про разведчиков. Не исключено, что где-то в курилке я уже успел познакомиться с харизматичным офицером Ломакиным, который как бы невзначай агитировал молодых людей идти на четвертый факультет. А может быть, у меня не было выбора. Фильм «17 мгновений весны» еще не начали снимать, но в своем сочинении я быстро нарисовал героический образ «Штирлица», сидящего в кустах с рацией и передающего сообщение азбукой Морзе. О приемах Стивена Кинга и Рэя Бредбери я тогда и не подозревал, сочинение получилось, наверное, наивное и слабое. Но грамматических ошибок было мало. И я получил положительную оценку.
Физику я любил и знал ее не только по учебникам Перышкина и Ландсберга, но экзаменатор не захотел мне ставить пятерку и объявил:
– Я ставлю Вам «четверку», но Вы поступили!
Я поступил в Высшее военно-морское училище радиоэлектроники имени А.С.Попова! Это было не совсем то, что я хотел, но это было то, что мне тогда было нужно.
Во время сдачи экзаменов я подружился с симпатичным парнишкой из Казани. Его звали Дамир. Мы оба ездили на экзамены из Ленинграда, часто встречались в электричке по дороге в училище и сдавали экзамены в одном потоке №22. Позже, уже на втором курсе, мы встретились с Дамиром где-то на территории училища. Тогда он сказал, что разочаровался в системе и будет увольняться. Больше мы не виделись.
А тогда, после последнего экзамена, мы договорились встретиться на следующий день на площади Мира. Подстриженные под «ноль», мы пошли в пивной бар «Старая застава» (это совсем рядом с тем зданием, где я сдавал годом раньше вступительные экзамены в ЛИТМО) и отметили свое поступление в училище двумя кружками пива по 25 копеек и солеными наборами из сухарей и соломки. Потом мы бродили по летнему городу. На Стрелке Васильевского острова молодёжь играла в «Ручеек». Молодые люди стояли парами, высоко подняв сцепленные руки, а мы с Дамиром, слегка стесняясь своих безволосых голов, выбирали привлекательных девчонок, брали их за руку и шли с ними в конец живого тоннеля, замыкая на время коридор.
Мы расстались поздно вечером. Так прошел мой последний день на гражданке. На следующий день нас ждала совершенно другая жизнь, где вечерами вместо «Ручейка» проводилась вечерняя прогулка в строю поротно.
Студеческий переулок
После неудачной попытки поступления в институт я вернулся в поселок. Родители уже переехали из дома на улице Карла Маркса в квартиру городского типа со всеми удобствами, которая находилась в многоэтажном доме в студенческий городок Котуркульского зооветеринарного техникума. Рядом возвышались четырехэтажное здание техникума, еще один жилой дом для преподавателей и три корпуса студенческих общежития. Между нашим домом и общежитиями находился газгольдер и стояла двухэтажная столовая. Село Котуркуль преобразилось с появлением Студенческого городка, который вырос на въезде в поселок со стороны районного центра.
Это было то место, где начинался лес, куда нас первоклассников водила на экскурсии наша классная руководительница Дворянинова Зоя Прокопьевна. Она водила нас на Луковую горку, обрамленную старыми соснами, где рос дикий лук. В этом месте начинались лыжные трассы, и к озеру вела широкая старая просека, по которой можно было спуститься к котуркульскому пионерскому лагерю. Правее стояла гора Бурмакина, с нее мы спускались на лыжах прямо на заснеженное замерзшее озеро. Один из спусков назывался Тихий яр, он был почти вертикальный и спускаясь, мы не чувствовали под собой опоры, испытывая чувство полета. В этом месте не всегда удавалось устоять на лыжах в конце спуска.
В квартире на третьем этаже было четыре небольших комнаты и маленькая кухня. Родительская спальня и Юрина комната имели выход в проходную комнату с балконом, где почти все пространство занимал круглый стол со скатертью, сервант и наш первый черно-белый телевизор на пластмассовых тоненьких и шатких ножках. Я всегда вспоминаю этот телевизор, когда пересматриваю замечательный фильм «Иван Васильевич меняет профессию». Именно такой телевизор появляется в кадре под картиной Ильи Репина «Иван Грозный убивает своего сына».
Когда мы всей семьей вернулись в конце августа из Ленинграда, у родителей еще не были полностью распакованы вещи после переезда. С утра папа и мама уходили на работу, а брат в школу. Я садился за Юрин стол и начинал штудировать физику и математику.
– А где наша рыжая кошка? – как-то спросил я маму.
– Мы ее привезли, – сказала мама, – на второй день она спрыгнула с балкона 4-го этажа и убежала. Ее видели в старом доме, где сейчас никто не живет. Кошка привыкает к месту, а не к людям.
На круглом столе в столовой стоял неподключенный новенький телевизор и мне очень хотелось его включить. Коллективной антенны в доме не было, отцу еще предстоит заказать персональную антенну, которую мы с трудом поднимем по узкой лестнице на чердак. Я тогда включил телевизор в сеть, нашел отверстие для подключения антенны и засунул в него какую-то проволоку. И – о чудо! На экране появилось рябое изображение ансамбля Орэра с Вахтангом Кикабидзе. Это была, наверное, вторая телевизионная картинка в моей жизни. Впервые я видел телевизор, когда мы ночью вставали и шли в новое здание техникума, где была установлена мощная телевизионная антенна, направленная на Степногорск. В 1966 году мы ночами смотрели матчи чемпионата мира по футболу.
– Смотри, Бобби Чарльтон! – кричали болельщики, показывая на скверную картинку черно-белого телевизора, где бегал юркий и лысый футболист.
Лица было не видно, только светлое пятно на голове отличало великого футболиста. Бабушки Мани тогда уже не было с нами, самая главная болельщица нашей семьи не дожила до этого чемпионата совсем немного.
Чудо в студенческом городке было на каждом шагу. Из крана текла вода, не нужно было ждать водовоза и запасаться водой. Водонапорная башня стояла в нескольких десятках метров от дома. Не нужно было заготавливать дрова и топить печь. Во всех комнатах были установлены радиаторы водяного отопления. Не нужно было бегать на улицу на мороз в туалет-домик. В каждой квартире были душ и ванная. Мы жили, как в городе, только на свежем воздухе, фактически в сосновом лесу.
Позже, когда случится перестройка и Казахстан станет самостоятельным государством, котельная перестанет работать и люди будут вынуждены отапливать свои жилища самостоятельно, как и раньше с помощью печей. Только дрова приходилось носить к себе на этаж.
Вечерами мы с Юрой играли в настольный хоккей. Неожиданно он стал оказывать мне достойное сопротивление. Играли на равных. Брат подрастал, набирался сил. Через несколько лет он будет играть уже в хоккей с шайбой и не на замерзшем озере, а в настоящей коробке, построенной между общежитиями, где зимой будет заливаться каток. Тренировать его будет Павел Петрович Караганов. Тренер тоже будет выходить на лед с молодыми ребятами. А мне в этом виде спорта участвовать так и не довелось, я только болел за наших, особенно, когда играла тройка Михайлова.
Осенью в нашу новую квартиру заглянуло несколько школьных друзей, что остались в поселке. Родителей не было дома, и мы выпивали. От ребят я узнал, что в буфете студенческой столовой работает моя одноклассница Людмила Долженко. На следующий день я зашел в столовую и увидел там мою знакомую, с которой проучился все десять лет в школе. Я хотел угостить родителей и брата, и купил у Людмилы кусок пряничного торта, что лежал у нее на витрине. Торт оказался каменным. Наверное, этот пряник был произведен, когда мы с Людмилой ходили еще в начальную школу. Я его ел потом в одиночку недели три, отпиливая по кусочку ножом с зубчиками. Возможно, Люда не знала, что пряник давно затвердел. А, может быть, я ее чем-то обидел в школе и забыл про это.
Все эти месяцы до весны следующего года я готовился к вступительным экзаменам в Ленинградский институт точной механики и оптики, не подозревая, что у военкома свои планы и мне предстоит поступать в военное училище. А пока я настойчиво учился, ходил в старый каменный спортзал с Витей Симоновым к тренеру Борису Погоре, который успел отслужить в армии и доучивался в техникуме. Витька, учился тогда на бухгалтерском отделении в нашем техникуме и мечтал о науке. Он, кажется, досконально знал биографии всех выдающихся физиков. Мы встретимся с ним через пару лет, когда он отслужит в армии в качестве патологоанатома.
А еще я влюбился в красивую и строгую девушку, которая училась в техникуме на последнем курсе. Мы с ней встречались, ходили в кино и проводили время вполне невинно и целомудренно. А весной, когда я уже был подстрижен по ноль, расстались и больше никогда не виделись.
Через два года летом я приехал из Ленинграда в отпуск к родителям почти на целый месяц. За два года службы в училище я похудел, окреп и сбрил усы, которые появились у меня примерно с восьмого класса. Я так привык к ним, что, когда командование приказало убрать всю поросль с лица, некоторое время пытался сохранить свои усы, а потом сдался и все-таки сбрил темные волосы над верхней губой и не узнавал свое лицо, избегая смотреть в зеркало, так как я себе не нравился безусым.
В середине первого курса я стал курить. Я видел, что моя дурная привычка не нравится маме. Курить я ходил на балкон, садился на подоконник с внешней стороны и ногами упирался в перила. Так я сидел, выкуривая сигарету и глядя на поселок. Это был последний мой летний отпуск холостяка. Так подолгу я не буду больше гостить у родителей никогда.
Два дня я отсыпался и наслаждался маминой домашней едой, а на третий день я одел ярко синие спортивные брюки и полосатую отцовскую рубашку-тенниску с коротким рукавом, которую покойная бабушка называла бобочка. Я пошел в центр села, где располагался клуб и по вечерам показывали кинофильмы. Первый сеанс начинался в девятнадцать часов, а второй двумя часами позже. Я шел по улице Карла Маркса, по не асфальтированной, поросшей травой грунтовой дороге, по которой весной можно было пройти только в сапогах. На этой улице я прожил все школьные годы. Наш старый дом в центре села стоял закрытый без хозяев с заросшим травой палисадником, среди которой краснели многолетние цветки настурций. Несколько кленов, посаженных мною с отцом зеленели за невысоким штакетником.
У сельского клуба толпился народ, в основном подросшая молодежь. Многие мои одноклассники разъехались по ближайшим городам, поступили в институты или служили в армии. Я смотрел по сторонам, в надежде увидеть кого-нибудь из бывших одноклассников или знакомых. Вдруг меня кто-то хлопнул по плечу, я обернулся и с удивлением увидел высокую крепкую фигуру Вани Бошмана в форме десантника.
– Здорово, Саня! – сказал Бошман, улыбаясь и протягивая руку.
Мы обнялись
– Здравствуй, Ваня! – сказал я, – как ты заматерел!
– Ты как? – спросил Бошман.
– Закончил второй курс военно-морского училища, – ответил я.
– Еще три года? – спросил Иван.
– Да нет, наверное, гораздо больше, – сказал я и улыбнулся.
Оказалось, что Бошман в отпуске и скоро заканчивается его срочная служба. Я вспомнил, как полтора года назад осенью, мы с друзьями провожали другого Ивана, который был старше меня на год, в армию. В простом деревенском доме были накрыты столы, на которых красовались многочисленные бутылки с красным и белым. Я, тогда еще десятиклассник, решил водку не пить, а только немного выпить портвейна. Потом оказалось, что в бутылки из-под водки был налит самогон, а в бутылки из-под вина тоже был налит самогон, только густо закрашенный портвейном. Ерш сделал свое дело. После застолья гости играли в футбол, бегая по рыхлому чернозему убранного от картофеля огорода и забивая голы в ворота, сооруженные из холмиков бадыли, которая осталась после уборки урожая. Я захмелел от самодельного «вина», в какой-то момент споткнулся и упал на рыхлую землю лицом вниз, ноги не держали меня. Вставать совершенно не хотелось. Дома я долго отмывал лицо и шею под рукомойником, выковыривая чернозем из ушей, а потом вытряхивал землю из карманов.
Ваня Бошман распрощался со мной и ушел, гипнотизируя сельских девчонок своей статью, голубым беретом и многочисленными значками на широкой груди. Я остановился у рукописной афиши, выполненной гуашью местным художником. В этот вечер в клубе показывали «Король-олень». Я успел посмотреть этот фильм в Ленинграде. Он мне не понравился, не смотря на великолепный ансамбль актеров, музыку Таривердиева и голос молодой Аллы Пугачевой. Второй раз идти не хотелось.
Сельский клуб представлял собой длинное одноэтажное строение, отштукатуренное и выкрашенное гашеной известью в белый цвет. Небольшое фойе делило здание пополам. Правое крыло, ближе к Ленинской улице, занимал кинозал, а слева размещалась библиотека с читальным залом. Раньше сельский клуб находился в бывшей церкви, как и во многих населенных пунктах по всей стране. Но здание церкви пришло в негодность и клуб перенесли в помещение, которое освободил зооветеринарный техникум.
Рядом со входом в клуб стояли повзрослевшие школьники, деревенская молодежь, многих я знал в лицо. Меня тоже узнавали, подходили, здоровались, интересовались, где я сейчас и что делаю.
На крыльце клуба возник какой-то шум. Я поднял голову и увидел пьяного парня, его звали Сергей. Он только что вышел из клуба, неосторожно толкнув кого-то из ребят, и теперь стоял на площадке покачиваясь. Сергей был старше меня на год и, кажется, успел уже отслужить в армии. Мы не были друзьями, но были знакомы, здоровались раньше при встрече.
Сергей, не смотря на свое состояние, резво сбежал с крыльца и сразу направился ко мне. Ни слова не говоря, он наотмашь ударил меня по лицу, затем второй раз. Я не ожидал агрессии от хорошо знакомого парня, но все-же успел нырнуть под первый удар, который пришелся по голове вскользь, потом отступил немного назад, так что второй удар пришелся в плечо. Я успел почувствовать запах перегара, исходящий от деревенского парня.
Сергей остановился и стоял столбом и, кажется, недоумевал, почему его соперник не упал после его двух ударов и, почему он не сопротивляется, не дает ему сдачи. Я же понимал, что мой недоброжелатель сейчас снова бросится на меня с кулаками, и мне придется защищаться, а драться мне совсем не хотелось.
– Ты что, Сергей? – удивленно спросил я, – не узнал меня?
Но Сергей, похоже и не собирался узнавать никого. Он продолжал выполнять программу, загруженную на сегодняшний вечер – выпить и подраться, выпить и кого-нибудь побить.
Я уже понял, что драка неизбежна и готов был отразить второй наскок неприятеля. Но тут кто-то коршуном слетел с клубного крыльца и возник между Сергеем и мной, я только увидел спину невысокого жилистого человека. В следующий момент на Сергея обрушился град совсем не боксерских, а размашистых хулиганских ударов.
Ты что, Амантай?! – только прокричал Сергей, закрываясь от многочисленных ударов по его лицу, по голове, по шее.
Сергей не отвечал обидчику, он только старался прикрыть свою голову руками, но это у него не очень получалось. Лицо его сделалось красным, из носа сочилась кровь, губа была разбита. Амантай остановил свою серию из ударов, видимо решив, что противник достаточно проучен. Он повернулся ко мне лицом и молча протянул руку. Я взглянул Амантаю в лицо и с трудом узнал того мальчишку, с которым несколько лет назад «играл в шахматы» на школьном вечере. Передо мной стоял девятнадцатилетний старик. Вокруг узких глаз Амантая рассыпалась сеть преждевременных морщин, глубокие носогубные складки заканчивались у самых губ, на левой щеке был виден свежий шрам. Я не понимал, почему этот казах, с которым мы никогда не были дружны, заступился за меня и теперь, ни слова ни говоря, отошел в сторону и где-то растворился в толпе односельчан.