Александр Кириллов
Путешествие котуркульского крокодила. Начало
В шесть утра, реагируя на звонки обеспокоенных жителей, приехал наряд милиции, остановил полет серебристых МИГов и извлек из кабин чуть живого блюстителя порядка и бездыханное тело сторожа. Сердце пожилого человека не выдержало столь продолжительного полета.
Эта история еще жила во мне и я, наверное, побаивался незнакомого аттракциона. Но разве мог я показать это своей однокласснице? Я сел на переднее сидение самолета, а Лена села за мной. Я накинул на плечи потрепанные ремни и приготовился к полету.
– Саша, у тебя ремни целые? – спросила меня Позднякова.
– Они слона выдержат! – сказал молодой парень, обслуживающий аттракцион, помогая Ленке одеть ремни.
– Такие же, – сказал я, – выдержат даже слона, не бойся.
– Мне наплевать на слона, – сказала Лена, – главное, чтобы меня выдержали.
Мы поехали. Самолетик поднялся в верхнюю точку и остановился. Мы с Ленкой висели вниз головой, надорванные ремни впились в наши плечи и удерживали нас от падения. Внизу под нашими головами в самолет садились темнокожие парни, они о чем-то сдавленно говорили на неведомом мне языке. Еще через несколько секунд мы полетели, красные самолетики завертелись вокруг металлической оси, делая мертвую петлю и всякий раз, когда самолет находился в верхней точке, казалось, он застывал на мгновенье, ремни впивались мне в плечи, а задница отрывалась от сиденья, и я молил господа, чтобы поскорее начиналось пикирование.
Внизу в очереди пестрели модными рубашками навыпуск мои одноклассники. Колькина очередь была следующей.
– Саша, сейчас вместе будем летать! – прокричал мой товарищ.
Я успел молча помахать рукой в ответ и тут случилось неожиданное. Наш самолет остановился и застыл в воздухе в самой верхней точке. Электродвигатель перестал работать, он сломался или оказался обесточенным. Мы висели с Леной вниз головой на старых ремнях защитного цвета и думали, наверное, об одном и том же.
– Ты как? – спросил я Лену.
– Пока вишу, – сказала она, – сиденья под собой не чувствую.
– Я тоже, – сказал я.
– Эй, вы собираетесь чинить аттракцион, – закричала сзади меня висящая вниз головой Лена.
– Сейчас запустим, – отвечал снизу мужской голос, – потерпите еще немного.
– Может быть, помощь нужна, – услышал я знакомый голос Коли Шлагина.
Колька был рукастый, как и его отец. Пройдут годы, и Коля станет ученым в области электротехники, будет возглавлять отдел в научно-исследовательском электротехническом институте Новосибирска.
Сколько мы так висели, я не помню. Казалось, что вечно. Рядом продолжала вращаться вторая пара самолетов. Наконец, двигатель заработал, наш самолет плавно спустился, и мы с Леной оказались на земле. Через пятнадцать минут, благополучно отлетав, ко мне подошел мой друг Колька.
– Слушай, Саша, – сказал Николай, – я тут парашютную вышку видел. Пойдем спустимся?
Я отрицательно покачал головой.
– Чего ты? – спросил Колька.
– Я высоты боюсь, – ответил я.
Из серебристого колокола, что висел на столбе в парке негромко доносилась песня в исполнении Марка Бернеса:
…Не подводите пока что итога
Самая светлая наша дорога
Всё ещё впереди, всё ещё впереди
Горе забудется, чудо свершится
Сбудется то, что покуда лишь снится
Всё ещё впереди, всё ещё впереди
У нас, действительно, было все еще впереди: и служба в армии, и любовь, и дети, и внуки. Судьба развела нас – одноклассников по разным городам и даже странам, приготовив каждому свои испытания, и мы жили в предвкушенье, что чудо свершится, как в песне и не сразу поняли, что чудо – это сама жизнь и наша дружба, и те старенькие аттракционы и все-все, что с нами происходило и происходит в этом мире.
Старая фотография
На стене моей комнаты среди репродукций Борового с видами Синюхи и Окжетпеса висит старая чёрно-белая фотография. На фотографии несколько моих одноклассников на фоне длинного одноэтажного здания клуба, выкрашенного в белый цвет гашеной известью.
Слева на фото самый высокий – Миша Латышев. Физически очень сильный, черноволосый, в темном коротком плаще и в белой рубашке, он был старше нас и появился среди нас после восьмого класса. Миша был «базинский». Я пишу это слово в кавычках, потому что на нашем языке это означало – человек с базы. Сельскохозяйственные базы окружали наш поселок Котуркуль (ныне Катарколь), они располагались в нескольких километров от поселка, в них жили трактористы, комбайнеры, овощеводы. Это были своего рода хутора для сельскохозяйственных рабочих.
Миша писал стихи. Он писал о природе и о любви. Мне казалось, что его стихи очень похожи на произведения Есенина. Но в поэзии я не разбирался. В моем окружении никто не писал стихов, и никто нас этому не учил. Наша Красная школа была совсем не похожа на пушкинский лицей. Но все равно она была замечательной. И пусть сгорела давно, но в наших сердцах она стоит и будет стоять пока мы живы. И живы с ней все директора: Смоляк, Николаева, Полонский и завуч Сергей Дмитриевич Дворянинов, и наша первая учительница Зоя Прокопьевна, и строгая учительница математики Цой Евронья Никитична, и лукавый физкультурник Куленов Булат Шакенович, и безногий учитель немецкого языка Шоль Адам Павлович и уборщица тетя Феня с половой тряпкой из мешковины.
Снимок, что висит у меня на стене, фотограф снимал от школьного уличного туалета. Здесь после уроков часто проходили дуэли деревенских мальчишек, публично выяснявших свои отношения. Здесь украдкой курили старшеклассники, да и не только старшеклассники. Отсюда начинался мой путь домой из школы, всего какие-то двести метров мимо сеновала, огороженного коричневым плетнем и домов Гуминых и Рельке. А дальше на улице Карла Маркса 27 наш дом с кустами сирени и бузины в огороде, молодыми кленами, посаженными отцом, бабушкиными любимыми настурциями и большим крытым двором, который принадлежал, наверное, еще кулаку Мельнику.
Слева второй на снимке – Саша Мельник. Он учился в параллельном классе и только в последнем десятом классе, когда два класса объединили, мы оказались за одной партой или столом (я уже не помню). Его мама, Матрена Тимофеевна, была классным руководителем у моего брата Юрия. Старший брат Саши – Леонид Павлович заканчивал физико-математический факультет и преподавал в техникуме. Братья были внуками атамана Мельника, который вынужден был покинуть родину, когда закончился НЭП и власти стали преследовать работящих и зажиточных крестьян.
В выпускном классе мы вместе с Сашей учились на заочных курсах в одном ленинградском вузе, когда готовились поступать в институт. Потом наши пути разошлись. В памяти осталась только рыбалка на котуркульском озере и баня у них во дворе. У нас своей бани не было. Мы всегда жили в казенных домах и ходили с отцом каждую неделю в общественную баню. А у Мельников была своя, пусть маленькая, но добротная с изумительным паром от раскаленных камней. Однажды Сашка напарил меня, обдал ледяной водой, потом еще раз отходил вениками. Домой шли по морозу в одних трусах, держа одежду в руках. И я совсем не чувствовал холода.
Дома нас ждали домашние пельмени со сметаной и стопка водки. Для меня это был шок. После парной по морозу голышом. Потом меня уложили в разобранную постель и я, кажется, заснул на некоторое время.
Мы приехали с братом в Катарколь в 2019 году. Нас хлебосольно встречал Сергей Савельев, он был директором техникума, вернее, тогда уже лицея. Проехали по поселку, побывали на кладбище, потом сидели за столом. Я спрашивал про друзей, называл имена: Мельник Саша, Толмачев Вася, Женя Муканов. В ответ звучало только одно слово – умер. Я больше не стал спрашивать.
Понятно, что мы здесь гости, и что здесь еще никому не удалось задержаться больше отмеренного. Но все же было грустно.
Рядом с Сашей стою я. Ну, обо мне вся эта книга, поэтому пойдем дальше. А дальше Витя Махинько по кличке «Махно». Высокий и худой, язвительный Витька. Его мама – тетя Маша подстригала меня с раннего детства, так как парикмахерской в поселке не было, а в район ехать далеко, да и стричься дороже. Вот отец и водил меня к тете Маше Ванюковой. Ее машинка немного кусалась, приходилось терпеть пока на голове не образуется ненавистный мне полубокс. Тогда в моде были уже битловки.
Виктор, как и Саша, учился в параллельном классе и ближе познакомились мы в девятом и десятом классах. Нас объединяла любовь к баскетболу и настольному теннису. А еще Витя запомнился мне своим увлечением изречениями мудрых людей. У него под мышкой часто можно было видеть толстую книгу с цитатами великих. Так он получал дополнительное образование. Однако начитанность, ему не мешала разбить в классе учебником форточку в зимнюю пору и сказать:
– Холодина какая в классе, невозможно заниматься! Пошли все в кино на дневной сеанс!
Моя первая попытка поступить в ленинградский вуз оказалась неудачной. Я вернулся домой в Котуркуль и засел за учебники, чтобы повторно поступать на следующий год. Витя нашел меня в клубе перед киносеансом и предложил сходить с ним после кино в женское общежитие.
– Туда же мужиков не пускают, – сказал я, – здесь строго.
– А мы по пожарной лестнице и в окно, – сказал Виктор. – Девчонки откроют.
– Да ты что! – сказал я.– Нет, я по лестнице не полезу.
– Хорошо, – сказал Махинько, – я скажу девчонкам, и они пришлют к тебе одну недотрогу. Сидит уже год в общежитии, никуда не ходит.
Дул холодный осенний ветер. Я ждал у входа в общежитие «Юность», подняв воротник пальто и пряча руки в карманах. Редкие студентки выходили и входили в общежитие, с любопытством поглядывая на озябшего парня. Из общежития вышла «черкешенка Бэла» с удивительно красивым лицом, и я «пропал» до самой весны, даже до лета пока военком не обрил мою голову и не отправил меня на долгих 20 лет служить родине.
По прошествии многих лет мы с моим сокурсником и давнишним другом Андреем Кудряшовым вместе с женами отдыхали в Арабских Эмиратах. Андрей с курсантских лет сохранил любовь и привязанность к легководолазному делу. Однажды он уговорил нас, ехать через всю страну к Оманскому заливу, чтобы заняться дайвингом с профессиональными тренерами. Я недавно перенес тяжелое воспаление легких и у меня сохранялись проблемы с дыханием, не горели желанием погружаться под воду и наши жены, но Андрей был неумолим.
– Саша, там на коралловых рифах водятся скаты, тигровые акулы, мурены! – сказал Андрей. И мы поехали.
В Фуджейре мы с Андреем попали в руки молодых инструкторов. Два парня были из Франции, а две миловидные девушки – англичанки. После заполнения анкеты меня забраковали и не допустили до тренировки. Перенесенная орнитозная пневмония не позволила мне погружаться под воду. В то время я испытывал приступ удушья даже при виде маски подводного пловца. Мы с Ольгой и Татьяной некоторое время наблюдали за тренировками нашей многонациональной группы. Я обратил внимание, что рядом с Андреем одевает гидрокостюм мужчина с «котуркульским» лицом, он удивительным образом мне напоминал кого-то из земляков. Понятно было, что он русский, так как Андрей свободно переговаривался с ним. Лицом он отдаленно напоминал мне Виктора Махинько, но Витя был очень высокий, а у этого парня рост был средний. Андрей был немного выше его. Когда гидрокостюмы были уже одеты, мужик похожий на Махно полез рукой куда-то вниз в штанину гидрокостюма. На лице его появилась гримаса досады и недовольства. Его губы шептали нецензурные слова. О проделывал манипуляции рукой, словно что-то хотел нащупать в районе своей ягодицы.
Вскоре катер увез наших пловцов в сторону коралловых рифов и теплых волн Индийского океана. А я с женщинами пошел купаться.
Андрей вернулся счастливый. В тот раз ему не удалось увидеть скатов и акул, но было много других диковинных рыб, и он искренне радовался, что не сел на морских ежей задом, которых на дне было великое множество.
Ты знаешь – сказал мне Андрей, – со мной под воду погружался твой земляк из Котуркуля. Он все ругался, что понесло его, старого дурака, в такую даль, да еще под воду, когда можно было остаться у себя в Котуркуле и рыбачить с лодки на озере.
– А где он? – спросил я.
– Они с женой куда-то спешили, – ответил Андрей.
– Он не назвал свою фамилию? – спросил я. – Не Махинько?
– Нет, не назвал, – сказал Андрей. – Он курильщик заядлый, а зажигалку оставил в кармане плавок под гидрокостюмом. Извелся весь без сигареты.
Я теперь понял, почему мой земляк так старался забраться вовнутрь гидрокомбинезона. И, конечно, жалко, что мы не успели поговорить с ним о нашем родном поселке.
На фотографии правее Виктора Махинько стоит Виктор Деревяженко. У Вити почему-то было прозвище «Армян». Я не знаю, почему у него была такая кличка, но мой друг охотно на нее отзывался. Мужественное волевое лицо Виктора украшал большой рот с губами французского актера Бельмондо. Он был упрям и задирист, иногда попадал в уличные истории и никогда не сдавал назад.
Я только однажды мельком видел его родителей и, кажется, никогда не бывал у него дома. Однако Виктор часто бывал у нас, любил слушать музыку, прокручивая на проигрывателе радиомагнитолы свежий журнал «Кругозор» с виниловыми пластинками – этот необычный родник отечественной и зарубежной музыки. Витю отличала детская непосредственность. Он мог прийти к нам домой, когда меня не было и подолгу сидеть у нас в комнате, читать какую-нибудь книжку или слушать музыку.
Витя учился не блестяще, впрочем, как и большинство мальчишек нашего класса. Широкоплечий, с хорошо развитой мускулатурой, Деревяженко не увлекался спортом и не играл с нами в баскетбол или настольный теннис. Но он, как и многие мои друзья, любил фотодело и немного радиотехнику. Его часто можно было услышать на средних волнах под известным всем позывным, передающим популярную музыку для своих поклонников. Говорят, что радиохулиганство привело Виктора на скамью подсудимых где-то на юге, куда он уехал с родителями после окончания школы.
Мы ни разу не встретились с Виктором, о чем я искренне сожалею. В старших классах он много фотографировал. Как мне хотелось бы посмотреть на эти фотографии, когда мы были еще совсем молоды, полны мечтаний, планов, влюблены и любимы!
Так получилось, что на моей старой фотографии рядом стоят три парня с одним именем Виктор. С Трифоновым Витей я отучился все десять лет в одном классе. Мы с ним не были особенно дружны и сошлись только в конце нашей совместной учебы. Я ему сделал генератор на лампе 6П3С, который подключаясь р радиоприемному устройству позволял излучать радиоволны в средневолновом диапазоне. Позывной у Витьки был «Варнак». Почему он назвал себя беглым каторжанином или вообще злодеем и разбойником, я не знаю. Но сидел он в эфире часами, бесконечно повторяя свой позывной и крутя популярную эстрадную музыку.
Однажды бегая по горке у поселковой «пожарки», где парковались красные машины, мы столкнулись с Витькой лбами да так, что искры посыпались из глаз. Мой товарищ почесал лоб и побежал дальше, а у меня вздулся болезненный мешок над глазом. Мое извечно больное место, страдало всегда в первую очередь: то об ворота ударился лбом, спеша на гулянку с мальчишками, то толстым стеблем подсолнуха засветил себе под глаз, ломая его о жердь.
В старших классах Виктор был активным участников туристических походов на боровские горы, где мы вместе с товарищами покоряли Синюху и Окжетпес, жили в палатке и ужинали у костра. Однажды с Витей случилась беда. Он получил ожоги от паяльной лампы. Обстоятельства я уже не помню. Мы ездили к нему в больницу в районный центр. У него на лице и на руках видны были следы ожогов.
На фотографии осталось два моих, наверное, самых близких школьных товарища, с которыми я проучился все десять лет в одном классе «Б». Тут я позволю себе нарушить очередность изложения и сначала скажу о последнем в строю Саше Солонине. Саша был отличник или почти отличник, так как в нашей среде круглыми отличницами были только девчонки. С Александром Солониным меня объединяло в начальных классах общее занятие баяном у учителя музыки, а впоследствии увлечение настольным теннисом. Однажды мы гоняли шарик по столу, как Форест Гамп долго, не давая ему упасть. Учитель физкультуры Куленов Булат Шакенович воскликнул:
– Вот!! Вот так нужно!
И он взял нас на соревнования на первенство района. В Щучинске неожиданно выяснилось, что один из игроков должен играть азиатской хваткой. Я, конечно, умел играть «пером», но гораздо слабее, чем обычной хваткой. Я проиграл тогда какому-то мальчишке. На этом моя карьера теннисиста закончилась. Но мы продолжали любить настольный теннис и проводили время в коридоре красной школы за теннисным столом почти каждый день и даже по воскресеньям, залезая в закрытое на замок помещение через форточку. Кто-то заметил нас, влезающих в окно, сообщил директору, нас отругали и наши тренировки прекратились.
У Саши рано ушла из жизни мама. Ей было всего лет сорок. Жарким летом гроб установили на территории техникума для панихиды. Несколько школьников были наряжены для рытья могилы. Нас было четверо. Мы по очереди забирались в яму и вгрызались в мягкую землю. Участок под могилу был отведен на месте бывшего, давно заброшенного, захоронения, где не было ни оградки, ни холмика. Время от времени нам попадались останки людей. Черепа почему-то были маленькими, словно детские. Мы складывали кости и черепа в одно место, чтобы потом предать их земле.
Это были первые мои похороны. На похоронах Саша плакал. Домой я ввернулся в сумерках и совершенно разбитым.
Летом после окончания девятого класса мы с Сашей в составе группы ездили на экскурсию в Алма-Ату. Это была удивительная поездка. Нас, будущих десятиклассников, было человек пятнадцать. Четыре мальчика, остальные девочки. Как только мы вышли из вагона поезда, нас поразили высокие горы своими заснеженными вершинами. Таких высоких гор в районе нашего поселка не было.
Сразу после окончания десятилетки Саша женился на однокласснице и уехал в Кокчетав. Некоторое время мы еще встречались в боровских горах, но потом я уехал в Ленинград, и мы никогда больше не виделись.
С Анатолием Ионовым мы много лет просидели за одной партой. Сначала мы сидели с ним за последней партой в самом углу. Через некоторое время Толик исчез, нам сказали, что у него порок сердца и он лежит в больнице. Кажется, что моего друга не было в школе около полугода. Все это время он лечился. Вылечили его настолько хорошо, что он впоследствии стал мастером спорта.
Толик был смелым и решительным парнем. Он не был задирой или хулиганом, но обладал обостренным чувством справедливости и постоянно кого-то защищал и дрался. Однажды Сашу Солонина ударил у клуба какой-то пьяный хулиган. Ионов моментально отправил его в глубокий нокдаун. В поселке у него хватало недоброжелателей, не смотря на большой клан Ионовых. Случалось, что он ходил вечерами провожать девушку с молотком в кармане и в старых футбольных бутсах с деревянными вставками в носах. Большеглазый и широкоплечий, он был настоящим Доном Жуаном нашего поселка. Ему даже пророчили раннюю смерть за его лихой нрав, смелость и бесконечные поединки. В шестнадцать лет он свалился с параллельных брусьев из стойки на руках и сломал себе нос, а заодно и брус. Так школьные брусья до конца нашего обучения и простояли сиротливо с расколотой одной жердью и изогнутой трубой внутри.
Толя был младшим ребенком в семье. У Федора и Веры Ионовых было четверо сыновей и дочка. Я знал еще только одного Владимира, он был на четыре года старше нас и учился в Ленинградском кораблестроительном институте после армии одновременно со мной. Я разыскал его в общежитии Корабелки, и мы иногда предавались воспоминаниями о родине за бутылкой портвейна. Однажды мы вместе с Владимиром побывали в Омске у младшего Толика, моего одноклассника. Гуляли всю ночь, а утром Анатолий сдавал зачет по кроссу и даже обогнал своего тренера. Я обратил внимание, что в тумбочках студентов физкультурного института было полно водки.
– Это валюта, – объяснил Толя. – Ночами мы разгружаем баржи, и хозяева рассчитываются с нами товаром, который мы разгружаем. Ну, а мы меняем водку на продукты и все остальное.
Толя никогда не был любителем выпить. Он предпочитал спорт.
Толя прекрасно бегал на лыжах, любил гимнастику, играл в русский хоккей, мог присесть бесчисленное количество раз. Не удивительно, что он стал профессиональным конькобежцем. Мы вместе с ним с пионерских лет играли в баскетбол. В команде были Саша Солонин, Витя Махинько, Боря Фризен и Коля Шлагин. Всех не вспомню, конечно.
Наш учитель физкультуры Куленов Булат Шакенович был мастером спорта по гимнастике. Уроки гимнастики у нас тоже были, но мы больше любили баскетбол. Нам не было еще и 14 лет, когда мы объездили с учителем весь район, принимали таких же мальчишек у себя в Котуркуле и добились права ехать на первенство области в Кокчетав.
В областном центре нас поселили в интернате, условия были вполне приличные. Но первая же игра, которую нам суждено было увидеть ввергла нас в уныние. Рослые мальчишки из Валихановского района встречались со сверстниками из Рузаевки. Рузаевские парни сражались, как львы, они демонстрировали незаурядную скорость, меткие броски из-за штрафной площадки, потрясающую технику ведения мяча и сыгранность в команде. Некоторое время они вели в счете и нам показалась, что игра сделана, но произошло нечто, что изменило ситуацию на баскетбольной площадке. Ребята из Валихановского района, в основном рослые казахи, вдруг изменили тактику и стали бросать издалека в прыжке. Низкорослые соперники не могли блокировать бросок и мячи один за другим точно попадали в корзину, не коснувшись кольца. Несколько высоких «казачков», так их называл Булат Шакенович, неожиданно стали прыгать, стоя спиной к корзине, поворачиваться в воздухе и метко бросать. Соперник растерялся. Похоже, что не только мы видели впервые подобную технику. Наверное, наш учитель уже тогда понял, что перед нами два фаворита и рассчитывать нам можно было только на третье призовое место. В первый игровой день мы с трудом одолели какую-то команду. Утром следующего дня нас с большим отрывом обыграли рослые казахи. Мы ничего не смогли противопоставить их феноменальным броскам по кольцу. После обеда мы отчаянно сопротивлялись мальчишкам из Рузаевки, но тоже проиграли. Оставалась одна игра.
На следующий день на стадионе в Кокчетаве проходил официальный матч по мотоболу. Мы ничего подобного никогда не видели. Ревущие мотоциклы, огромный мяч, самоотверженные вратари. Мы и забыли, что до обеда у нас игра. Зрелище было настолько захватывающе, что казалось очевидным, что баскетбольную встречу нужно перенести. Кажется, нам так и сказали, поэтому, рассредоточившись по периметру стадиона мы с интересом наблюдали, как лопаются один за другим мотобольные мячи от ударов мотоциклами. В самый разгар матча наш наставник Куленов обежал поле и потребовал, чтобы мы явились на баскетбольную площадку. Мы нехотя подчинились. У Булата была тяжелая рука, однажды он залепил пощечину какому-то озорнику прямо на уроке, правда это было исключением. Наверное, наш учитель физкультуры читал Макаренко.
С недоумением глядя на учителя, мы построились на площадке. Появился судья. Стадион взревел, кто-то забил гол. Мы по команде прокричали «Физкульт-привет» отсутствующему сопернику и пошли досматривать мотобол. По полю по-прежнему носились ревущие «ковровцы», мотоциклисты, израсходовав все имеемые мячи, доигрывали баскетбольным мячом, который казался несуразно маленьким.
После окончания матча, проходя мимо баскетбольной площадки, мы увидели растерянных соперников. Они, видимо, были уверены в том, что игра переносится из-за мотобола. Так мы заняли третье место благодаря энергии и предприимчивости нашего тренера. И мне дали грамоту, которая куда-то пропала, как и все грамоты за хорошую учебу и примерное поведение. А баскетболистом я не стал, моя карьера закончилась в котуркульской средней школе, в бревенчатом здании, выкрашенном в красный цвет.
В мой первый зимний отпуск мы с Толей отправились поездом из Котуркуля в Омск, гуляли по городу, в конце встречались со студентами ветеринарного института Старосадчевым Колей и Мельником Мишей – нашими земляками. Тогда не обошлось без выпивки. И на обратном пути мы проспали станцию пересадки – Петропавловск, и выскочили в 2 часа ночи на станции Петухово. Было морозно. В крошечном и пустом здании вокзала стояло несколько скамеек и автоматические камеры хранения. Через небольшое зарешеченное окошко кассирша объяснила нам, что поезд на Караганду будет только утром. Когда бы я еще побывал на станции Петухово? Но тогда помог случай. Мое путешествие по этой жизни только начиналось.
Когда мы учились уже в выпускном десятом классе, мы с Толей решили купаться в озере до тех пор, пока оно полностью не покроется льдом. Так и ходили весь октябрь на релку, окунались в ледяную воду, а потом, не одеваясь, бегом в сельскую баню мимо ионовского дома. Однажды уже по снегу прибежали в плавках, держа одежду в руках, а баня закрыта по какой-то причине. Не повезло. Побежали к Ионовым пить чай и греться. Иначе, заболели бы.
Помню, как однажды ждал я Толика у него дома. Собирались мы с ним куда-то идти. Отец его Федор сидел на лавке у стола в исподнем распаренный после бани.
– Хорошие у тебя усы, Сашка, – сказал Толин отец, – ладный из тебя офицер получится.
– Вот еще! – сказал я. – Военная служба не для меня.
А потом оказалось, что Федор Ионов был прав. Напророчил.
Через несколько месяцев Толин отец умер. Мы сидели с другом в комнате с занавешенными зеркалами. Его мама Вера (я не знал ее отчества или забыл) принесла нам пельмени. Мы, густо посыпая их душистым черным перцем, с аппетитом ели. Пельмени были вкусные. Я не помню, выпили мы тогда или нет, но от второй тарелки пельменей не отказались.
Пока я учился в военном училище Толя иногда писал мне, делился своими успехами в спорте. Иногда мы встречались во время моего отпуска, но потом наступил длительный перерыв в наших отношениях. Я уволился из Вооруженных Сил, начал заниматься своим делом и вот однажды в середине девяностых мне позвонил в офис друг мой школьный Анатолий Ионов. Разыскал как-то меня. Мы работали тогда с Ольгой почти без выходных и отпусков, так что вечерами засиживались в офисе. Толя приехал к нам на Загородный проспект и с порога заявил: – – Какой ты старый!
Я опешил. Я вовсе не считал себя старым. Мне было 45. Надо отдать должное Толе, он был сухощав и энергичен, такой же широкоплечий и большеглазый.
Ольга в то время помогала режиссеру Бортко в сборе денег для завершения фильма «Цирк сгорел…». В тот вечер режиссер был у нас в офисе. Мы сидели на кухне в бывшей коммунальной квартиры на Загородном проспекте. К нам присоединился мой сослуживец Иванов Марьян и кто-то из работников офиса. Неожиданно выяснилось, что при съемках «Афганского излома» оператором у Бортко был тесть Марьяна.
– Хороший был мужик, – сказал Бортко.
Мы сидели за столом рядом с Толей, как в далеком детстве за одной партой и говорили о своем. Выяснилось, что Толя привез в Санкт-Петербург из Тюмени жену показать врачам. Их дочка в этом году поступила в университет. Спорт он оставил и занимается строительством, у него своя фирма. Остановился он в гостинице Октябрьская. Позже мы шли в сумерках по Свечному переулку в сторону Лиговки.
– Какой у вас красивый город, – сказал Толя, показывая на причудливую решетку сада Сан-Галли.
– Да, – сказал я, – город очень красивый.
На следующий день мы с Ольгой куда-то уезжали. С Толей я больше не виделся. По прошествии четырех или более лет, когда мы вернулись из командировки, я нашел у себя на столе бутылку коньяка.
– К Вам приходил посетитель – Ионов Анатолий Федорович, – сказала секретарша. – Вот, оставил презент.
– А телефон не оставил? – спросил я. – Что-то сказал?
– Нет, – сказала секретарша, – хотел пообщаться с Вами, но вы были в Германии.
Я взял со стола бутылку коньяка и положил ее в портфель. Выпью пятого января, подумал я, в день рождения друга. Так и сделал.
Иногда я поездом еду из Санкт-Петербурга в Омск. Там последние годы перед кончиной жили мои родители, там они похоронены. В Омске живет мой брат Юрий, его дети и внуки. Незадолго до прибытия в конечный пункт назначения, когда поезд останавливается в Тюмени, я выхожу на перрон и вглядываюсь в лица пассажиров и встречающих, надеясь увидеть сухощавую фигуру своего друга, его открытый смелый взгляд.
– Какой ты старый! – скажет друг мне при встрече.
На этот раз он будет прав. Но чуда не происходит. Поезд трогается, остается позади вокзал. Я силюсь вспомнить образ моего одноклассника. Но облик того, что приезжал в Санкт-Петербург в девяностых почти стерся из моей памяти, зато отчетливо помню моего отважного школьного друга из шестидесятых, крутящего солнце на брусьях, решительно и самоотверженно действующего на пожарах и готового, не задумываясь, прийти на помощь любому обиженному и незащищенному.