Александр Кириллов
Путешествие котуркульского крокодила. Начало
– Привет, Саша! – сказал кто-то рядом.
Я повернулся. Передо мной стоял Толя Симонов.
– Привет! – сказал я, – как ты? Работаешь?
– Я только из армии пришел, – сказал Толя. Буду устраиваться на работу.
– А где служил?
– В морге!
– Что? Ты же бухгалтер!
– Я им сказал, что заканчивал бухгалтерское отделение, – сказал Толя. А они говорят, что в дипломе написано «зооветеринарный техникум», значит доктор. Так я и прослужил два года в морге. Могу теперь патологоанатомом работать.
Я был рад увидеть приятеля, с которым вместе занимался спортом, но я был слишком возбужден только что произошедшим инцидентом.
– Ты видел, как Сергей набросился на меня? – спросил я.
– Да дурак он, постоянно пьяный, – сказал Симонов. – Не бери в голову. Он свое получил, да и ты бы его остановил, я бы помог.
– А почему Амантай за меня вписался? Как ты считаешь?
– Не знаю, – сказал Толя, – он ведь только откинулся, это уже его второй срок, думаю, что не последний.
– Ты домой или в кино? – спросил я.
– Домой, – сказал Толя. – Пойдем, нам ведь по пути.
Мы шли по центральной улице, единственной в селе заасфальтированной дороге, по которой только однажды нам навстречу проехал серенький Москвич-402, да еще какой-то школьник промчался на отчаянно трещавшем и дымящем мопеде. Впереди нас, взявшись за руки, шла какая-то парочка, а на встречу попался невысокий парнишка, по возрасту школьник, с портативным магнитофоном в кожаном футляре, висевшем у него на плече. Из магнитофона звучала песня «Эти глаза напротив» в исполнении Валерия Ободзинского. Центральная улица, в народе ее звали грейдер, оживала только в уборочную страду, когда по ней шли ЗИЛы-157, груженые зерном, да зерноуборочные комбайны, перебрасываемые с одного поля на другое.
Закатное солнце диском расплавленного золота освещало нам дорогу, слепило глаза и не спеша пряталось за лес, подступающий к поселку черной полосой.
Совсем скоро мои родители и брат переедут в двухэтажный коттедж, стоящий в сосновом лесу на окраине поселка. Коттедж делился на две семьи. Вторую половину занимала семья директора техникума. Директором был Ким Валентин Харитонович, с ним проживала его супруга Цой Евронья Никитична и дети Вячеслав и Элеонора. Мама в те годы научилась готовить удивительно вкусные корейские кушанья обильно приправленные соевым соусом. С тех пор этот соус всегда у меня на столе. Пройдут многие годы и в деревне под Сеулом корейские инструктора будут учить меня и еще с десяток разноплеменных туристов со всего света готовить острое национальное блюдо кимчи красного цвета от обилия перца.
В этот дом я привез с собой моим родителям-огородникам, появившееся в Ленинграде устройство для подмагничивания воды. Изготовители в инструкции гарантировали прирост 40 процентов к урожаю, если воду для полива овощей предварительно пропускать через эту трубку-магнит. А еще в инструкции было написано, что обработанная вода полезна людям, склонным к образованию камней в почках. Мои родители вычитали это в инструкции и пошли к соседу, страдающим от этого недуга. Видимо, Валентин Харитонович попробовал магнитной воды, ночью ему вызывали неотложную помощь из районного центра. Я, кажется, чувствовал себя виноватым, но привозил я это устройства для полива огорода.
В один из моих первых приездов домой в тот период произошел забавный случай. В студенческом городке, где проживали мои родители, случилась авария, прорвало водопровод. На объекте работал экскаваторщик из районного центра. В конце дня директор техникума зашел к нам домой.
– Елена Алексеевна, – сказал Валентин Харитонович, – надо бы поощрить тракториста. Выдайте ему, пожалуйста, бутылку медицинского спирта.
Мать трудилась в огороде, руки в земле. Еще куча незаконченных дел.
– Саша, – обратилась мама ко мне, – возьми ключи от лаборатории и налей в бутылку спирт. Только бери из початой бутыли, что стоит справа, налево не ходи. Там метанол, яд! Ты понял меня?
– Конечно, понял, – сказал я.
Я сходил в главный корпус техникума, открыл лабораторию, взял чистую бутылку, воронку, налил до верху из бутыли, что стояла справа на полу. Бутылка была без пробки, пришлось свернуть подвернувшуюся бумажку и заткнуть ею горлышко. Тракторист ждал внизу. Ему предстояло на тракторе "Беларусь" проехать не менее 16 километров до города Щучинск, где он проживал. У дверей дома меня ждала взволнованная мама и директор Ким.
– Саша, ты из какой бутыли наливал спирт? – спросила мама.
– Справа на полу стояли бутыли, одна початая, из нее и наливал.
– А что на ней написано?
– Я не читал.
Тревога матери и директора начала передаваться мне. Из дома вышел отец, на нем был пиджак, он явно был одет, словно собрался на работу.
– Поехали, сказал отец Валентину Харитоновичу.
– Лена, ты не волнуйся, мы туда и обратно.
Мы с мамой пошли в лабораторию. Я показал бутыль, из которой налил спирт.
– Все правильно, – сказала мать.
– Метиловый спирт у меня вообще закрыт в шкафу.
Она ругала себя за то, что не пошла сама, а послала меня. Потом успокоилась и стала ждать отца.
В это время директор с отцом приехали в районный центр, каким-то образом узнали, где живет тракторист и буквально ворвались к нему в дом. На улице было уже темно, в Кокчетавской области не бывает белых ночей. Тракторист ужинал, рядом с ним сидел какой-то мужчина, женщина стояла у плиты, пахло жареной картошкой с луком. На столе стояла початая бутылка, закрытая свернутой бумажкой, в одной тарелке огурцы и помидоры, в другой – соленые белые грузди. Отец стремительно подошел к столу, поставил на стол целую бутылку водки, предусмотрительно привезенную с собой, и взял со стола бутылку со спиртом.
– Не понял! – сказал тракторист и поднялся из-за стола, за ним встал и его товарищ.
– Спирт может быть не качественным, – сказал Валентин Харитонович.
– Как вы себя чувствуете? – спросил отец. – Живот не болит, не тошнит, рвоты нет?
– Да ничего у нас не болит, – возмущенно ответил товарищ. – Отличный спирт, медицинский. Я его водой разбавляю, а Коля так – не разбавленным.
Бутылка водки все же сняла возникшее было напряжение. Через десять минут директорский УАЗ возвращал руководителей с остатками медицинского спирта домой.
Однажды в этом доме гостил мамин двоюродный брат Евгений Богданович Шишковский, который работал в Электростали на заводе электриком, на том самом заводе, где его отец до войны был главным инженером, а до этого воевал в русско-японскую войну и был награжден орденом. Мы виделись с маминым братом всего один вечер, утром следующего дня я уезжал обратно на службу.
В 1983 году мы с женой привезем показать дедушке и бабушке годовалую внучку Олю. Возможно мы назвали так нашего первенца потому, что в 1959, когда мама была беременная, я ждал сестренку, которую родители планировали назвать Ольга, но родился Юра. УЗИ в те годы не было, так что пол ребенка заранее не определяли. Это будет последний мой визит в родительский дом в Котуркуле.
В 1988 году, когда мы с отцом приедем из Омска на могилу бабушки, Валентин Харитонович Ким приютит нас на своей половине. Я помню стол, уставленный блюдами национальной корейской кухни: суп с самодельной лапшой, огненная оранжевая капуста кимчи, хе из мяса с морковкой, камди ча с твердоватой картошкой, нарезанной тонкими прямоугольными параллелепипедами, какой-то фантастически вкусный папоротник и все это обильно приправленное ароматным соевым соусом. Нужно сказать, что у наших соседей было традицией в определенное время летом выезжать в лес для сбора ростков папоротника.
Теперь по адресу Студенческий переулок – 4 – Гостевой дом Katar hause? Так написано на карте. Проживание 120000 тнг. Есть баня. Читаю отзыв:
Отличное место для отдыха. Арендовали целый подъезд. В доме чисто, уютно, есть все необходимое для комфортного времяпровождения. Готовят вкусные завтраки. Вечером разжигают костер. Всем советую. Цена соответствует качеству.
Канат Солтанбеков
В последний раз я приезжал в Катарколь с братом в 2019 году. Мы остановились в гостинице поселка Боровое в 16 километрах от Катырколя. В первый день Сергей Борисович Савельев, проявляя гостеприимство, угощает нас обильным обедом. Стол был накрыт в общежитии, которое Савельев отремонтировал и обеспечил отопление. Раньше оно было женским, куда не пускали особей мужского пола. Именно сюда когда-то Виктор Махинько предлагал мне проникнуть по пожарной лестнице. Я уже несколько лет не брал в рот спиртное по рекомендации врачей. Но в тот раз я пил казахстанскую водку наравне со всеми.
После обеда мы пошли в гости к бывшему преподавателю Писаренко Петру Афанасьевичу и его супруге Антонине. Встретились мы с четой Писаренко на улице перед 4-хэтажным домом. Утепленная труба отопления подходит к дому и образует ворота в виде большой буквы П. На верней штанге ворот крупными буквами по-русски написано «КОТУРЛЯНДИЯ». Мы здороваемся у ворот в этот рай нашей молодости и фотографируемся. Антонина Федоровна, увидев меня, восклицает:
– Генрих Иосифович!
Мы обнимаемся. Она видит во мне отца. Двумя часами раньше Сергей Борисович сделал нам экскурсию по кабинетам главного корпуса бывшего техникума и показал нам кабинет завуча. Здесь в небольшом кабинете отец провел не менее полутора десятков лет, организуя учебный процесс.
Квартира Писаренко на четвертом этаже, как раз над нашей бывшей и в точности повторяет планировку. Мы сидим в гостиной за накрытым столом. Петр Афанасьевич демонстрирует свои многочисленные настойки. Он травник. Когда-то давно он закончил минскую сельскохозяйственную академию, приехал в Казахстан в зооветеринарный техникум, преподавал, женился на своей студентке и остался здесь навсегда. Дети выросли и уехали в город. А неугомонный Петр Афанасьевич и Антонина все время в движении: огород, кролики, заготовки, настойки из трав. Время от времени Писаренко подходит к ноутбуку, стоящему на журнальном столике и сообщает нам о посланиях, поступающих на его компьютер от бывших котуркульцев, проживающих в далеких городах и странах.
– Как вы без отопления? – спрашиваю я.
– Да, мы с Тоней топим печь, вот так идет дымоход, здесь топка, – сказал 80-летний пенсионер, – летом заготавливаем дрова, все, как раньше.
Цивилизация сделала шаг назад. Хорошо, если будет два шага вперед.
На следующий день мы лежим с Юрой в гостиничном номере на ковре с казахским национальным орнаментом. Мы переживаем вчерашний эмоционально-насыщенный день. Наверное, нам было бы хуже, если бы не дегустация лечебных настоек Петра Афанасьевича.
– Ты живой? – спрашиваю я.
– А что нам будет, – отвечает Юра, – водка казахстанская качественная.
– Я почему-то вспомнил, как отец водил тебя в детский сад мимо окон школы, когда я уже сидел на занятиях в первую смену. Он говорил, что ты всегда спрашивал, куда вы идете. А отец отвечал – прямо к коммунизму.
– Терпеть не мог наш сельский детский сад, самое неприятное воспоминание детства. Непривычная еда, грубоватые няньки, запахи. Я только и думал, как бы сбежать. Но меня ловили.
– Да, я помню. Однажды я почему-то был дома и увидел полураздетого малыша, бегущего мимо окон за штакетником. Ты ворвался в дом и возбужденно говорил: «Меня гуси не защипали, меня машина не задавила».
– В тот раз я усыпил их бдительность. Меня раздели до майки и трусов, готовили к дневному сну. Они не могли предположить, что ребенок готов к побегу в таком состоянии. Они бежали за мной, и принципиальная мама отправила меня обратно.
Я ухожу от болезненной темы, так как сам избежал в детстве детсадовских стрессов, зато в полной мере испытала это моя старшая дочь, пока друг не помог мне устроить ее в замечательное детское учреждение на Ивановской. Все проблемы испарились, словно их и не бывало.
– Юра, а в какие игры вы играли в детстве? – спрашиваю я.
– В прятки. Раз, два, три, четыре, пять. Я иду искать. Главный герой искал, а остальные старались улучить момент, чтобы добежать до места (столба или угла), где он закрывал глаза и ждал пока все спрячутся. Нужно было коснуться этого места рукой, тогда победил. Потом в чижика играли, когда в руках большая палка и маленький «чижик».
– Да, я любил эту игру. Чертится круг, вернее квадрат и ямка роется небольшая. Один в поле, другой бьет. Всего три движения. Я любил ловить «чижа», тогда ход переходил. Я бы и сейчас сыграл.
– Вот видишь, это потому, что казахстанская водка качественная, – сказал Юра.
Мы посмеялись.
– А чем ты увлекался в школе? – спросил я.
– Сначала, как и ты увлекался баскетболом, потом в поселок приехал Ренат Хамитович, мастер спорта по боксу. Помню своих спарринг-партнеров братьев Аппаевых, крепкие ребята. Но через год я ушел в хоккей. Это был год встречи сборной СССР с канадскими профессионалами. Ну, а потом было увлечение музыкой. Сначала был Битлз, Роллинг Стоун, Дип Перпл, Юрай Хип, Пинк Флойд и так далее. Я не просто слушал музыку, а разбирал каждый звук, каждую партию. Я играл на бас-гитаре в школьном ВИА, а затем в ансамбле котуркульского техникума. С шестого по восьмой класс мамина подруга Вихрова Надежда Ивановна давала мне уроки игры на пианино, научила до вполне приличного уровня выпускника музыкальной школы. Долгое время я играл на пианино в компаниях и так, для души.
Я тогда подумал, что о многих событиях из жизни моего младшего брата я и не знаю вовсе, поскольку все двадцать лет пока я служил в вооруженных силах мы жили в разных городах, встречались крайне редко и общались мало.
– А какие у тебя воспоминания связаны с котуркульским озером? – спросил я.
– Я не представляю свое детство без озера. Начиная с весны, мы там бывали почти каждый день. Рыбачили с берега на удочку, часто это была простая палка с леской и крючком. Смолили отцовскую лодку гудроном, а когда она была готова, гребли на середину озера, бросали якорь в виде звена от гусеничного трака и ловили на донку окуней. Купались мы с камней, чаще всего с моим другом Славой Ким.
– Ты начинал ведь в старой школе учиться? – спросил я.
– В старой красной школе, в которой учились все односельчане. Сначала я попал в класс к Зое Прокопьевне, но она вскоре уехала из села и на четыре года моей учительницей стала Матрена Тимофеевна Мельник – хорошая добрая сельская учительница, мать двух сыновей Лени и Саши. Младший Саша ведь с тобой учился в одном классе? Моим любимым предметом была математика. Она меня увлекала. Я постигал ее с интересом. Потом мои познания в математике мне пригодились в институте. Нас было двое из 125 студентов, получивших пятерки на
экзамене. Странно, но математические способности не передались моим детям. Мне всегда приходилось помогать им в решении математических задач. А сейчас я иногда помогаю внучкам с алгеброй. И очень горжусь, когда они говорят «спасибо». Моими худшими предметами были рисование и трудовое воспитание. У меня ничего толком не получалось. Мальчишки смеялись, когда я пытался сделать школьную указку из дерева, или крючок дверной из металла. Все получалось коряво. А потом стала ругать жена за неспособность соображать и мастерить на даче. Но сейчас она привыкла, и просто по-доброму подшучивает, либо не обращает внимание, и все делает сама. На всю жизнь я запомнил несколько учителей. Цой Еврония Никитична – математик. Соколова Раиса Лукьяновна – русский и литература. Полиенко Зоя Сергеевна – биология (ботаника, зоология). Хорошо запомнил учителя труда Бошмана Артура Ивановича. В отличие от типичного персонажа – «трудовика», это был очень начитанный человек. Он часто что-то цитировал. Например, Гете «Остановись мгновение. Ты прекрасно». Учитель немецкого языка Шоль Адам Павлович. Его помнят все выпускники школы 60-70 х годов. Без ног. Перемещался на протезах. Был эрудитом, умельцем, весьма остроумным человеком. К сожалению, все немцы как я понял значительно позже, испытывали дискомфорт, гонение и практически все уехали из села за
редким исключением. Уехала и семья Адама Павловича. И, наконец, директор школы Шафиров Геннадий Моисеевич. Для нашего круга общения это был уникальный человек с высоким уровнем интеллекта, весьма образованный. Он превосходил всех своим умом и уровнем культуры. Начиная с 50-х годов таких фигур на ниве образования в селе Котуркуль просто не было.
– Я встречался с его взрослым сыном в Санкт-Петербурге, передавал для Шафирова старшего книгу отца. Кажется, они жили тогда в Невской Дубровке.
– Геннадий Моисеевич пришел в школу в 1972 году. Ты уже был в Ленинграде. А сейчас он
живет в Израиле.
На улицу мы выползаем только к обеду. Против гостиницы стоит настоящая большая юрта. Миловидная девушка приглашает зайти и отведать казахские национальные блюда. Мы заказываем кумыс, лепешки суп-лапшу и казы. Нас обслуживает женщина – мама той девушки, что встретила нас при входе в юрту. Ее фамилия Хусаинова. Оказалось, что она хорошо знает Сергея Борисовича Савельева, а сама и вовсе является супругой бывшего акима Катарколя. Аким – это глава местного исполнительного органа государственной власти в Казахстане.
– Да, я помню, в моем свидетельстве о рождении была подпись акима Хусаинова, – говорю я брату.
– Ну, этот уже и не жив, наверное, давно, – поправляет меня брат.
– Да, – соглашаюсь я, – наверное, это его родственница
Мы фотографируемся в казахских национальных одеждах на фоне ковра, украсившего стенку юрты. На мне синий расписанный халат шапан, на голове колпак выполненный в том же стиле, в руках домбра. Справа от меня Светлана – Юрина жена, она тоже в казахских национальных одеждах. Я сделал себе несколько тетрадей, поместив эту фотографию на обложку и записываю в них все, что сохранила память. По-моему, на этой фотографии я похож на нашего бывшего соседа – старика Муканова.
Эпилог
Завершилась первая часть моего путешествия, связанная с поселком Котуркуль, где я родился и прожил почти восемнадцать лет. Здесь учителя научили меня водить гусеничный трактор, управлять кинопередвижкой, играть в чижа, камешки, шахматы и настольный теннис, ловить рыбу, собирать грузди, печь бисквитный торт и ездить на лошади верхом. В 1969 году отец моего друга Геннадий Алексеевич Шлагин отвез меня в районный военкомат на своем синем москвиче первой модели. Детство закончилось. Гештальт закрылся. В новой жизни мне предстояло научиться управлять шлюпкой и катером, стать подводным пловцом и штурманом, овладеть специальностью инженера связи. Мое путешествие привело меня почти на край нашей земли во Владивосток, где солнце встает на семь часов раньше столичного, необычно холмистый ландшафт, в кулинарии продаются китовые котлеты, а в магазинах много азиатских товаров. Мне предстояло двадцать лет носить военную форму и служить в Вооруженных Силах Советского Союза.
Так получилось, что я потерял почти всех школьных товарищей кроме Коли Шлагина. Николай часто прилетал из Новосибирска в Ленинград в командировку. Его связывали какие-то дела с «Русским Дизелем» и «Звездой». Научно-исследовательский институт, где он возглавлял отдел, создавал программный продукт для этих заводов. Позже, когда я уволюсь из вооруженных сил и у меня будет свое дело, мы в Новосибирске откроем филиал. Коля будет помогать мне адаптироваться на первых порах.
– Саша, надо развивать производство! – говорил мой друг при встрече. – Я хочу создать электродвигатель, который будет не хуже японского и немецкого, а лучше!
Он был амбициозен. Но что-то, видимо, пошло не так. Успехи его бизнеса все-же были в сфере торговли. Наше же дело тоже начиналось с торговли и лишь потом мы пришли к производству, может быть и благодаря убежденности моего школьного товарища. Но это уже был третий этап моего путешествия, который начинался с перестройкой в нашей стране.
Однажды Николай привез мне из Новосибирска дискету с тестом. Это был период в моей жизни, когда я уже был гражданским, работал в кооперативе «Лаун-Теннис» и возглавлял спортивный комплекс. Один из залов был отведен под аэробику и шейпинг.
На следующий день разобраться с тестом мне помогала штатная программистка, которая имела специальное образование и занималась составлением программ шейпинга для женщин, желающих изменить свою фигуру.
Когда я ответил на все вопросы, результаты меня разочаровали. Оказалось, что военнослужащий я довольно посредственный, а ведь я отдал двадцать лет военной службе. Преподаватель не плохой, но и не блестящий. Спортсмен и вовсе ниже среднего. Признаюсь, что итог меня расстроил, я не увидел каких-либо явных одаренностей у себя.
На следующий день рано утром я застал программистку за своим компьютером. Молодая женщина удивленно посмотрела на меня и сказала:
– Поздравляю!
– С чем? – спросил я.
– У Вас феноменальная склонность к программированию, – сказала программистка. – У меня и половины того нет.
Я подошел к монитору и посмотрел на свои результаты. На экране расположились столбики диаграммы, отражающие мои способности к наукам или профессиям. Все крутилось в районе нуля и только крайний правый столбец возвышался на 80 процентов. Внизу стояла подпись "Склонность к программированию". Вчера этот столбик гистограммы спрятался за пределами экрана монитора, я не увидел его, так как в то время был начинающим пользователем персонального компьютера. Шел 1990 год.
– В Вас, вероятно, умер программист, – сказала девушка.
Через несколько дней программистка уволилась. Мне сказали, что она с мужем эмигрировала в Германию. Сотрудники иронизировали по этому поводу, мол расстроилась, увидев результаты тестирования своего руководителя.
Ко мне тогда потянулся народ. Тесты Николая Шлагина были популярны среди сотрудников кооператива. Многие просили никому не показывать результаты. Но способности и таланты к чему-либо были у всех. Важно, определить их вовремя и воспользоваться рекомендациями.
В моей комнате в Санкт-Петербурге на стене висит уникальная фотография, сделанная мной на отцовский старенький ФЭД, где у последнего жилища моих родителей стоят папа, мама, совсем молодой Юра и Людмила, на плече которой сидит маленькая Оля в желтой футболке. Волосы у Оли светлые, глаза голубые. Ей еще предстоит превратиться в темноволосую турчанку. За спинами родных синеет озеро и виден участок песчаной косы, на которой мы так любили купаться в детстве.
Совсем скоро мой брат поступит в Омске в аспирантуру, и родители переедут поближе к младшему сыну, оставив надежду на возвращение на родину в Ленинград.
В Омске папа напишет книгу воспоминаний о войне. Прочитав ее, я понял, что отец мало рассказывал о войне, что вся его фронтовая жизнь – это череда удивительного везения 18-летнего юноши. Он мог погибнуть десятки раз под вражескими бомбежками, атакуя позиции неприятеля, ходя в разведку или находясь в боевом охранении. Но война только изранила его тело, сделав его инвалидом. Судьба подарила ему долгую жизнь.
Я спросил как-то отца, почему он не пишет о гражданской жизни, ведь были же случаи, заслуживавшие того, чтобы о них рассказать.
– Конечно было много комичных и драматичных случаев, – сказал отец, – я пробовал, и не раз, но воспоминания о войне и погибших товарищах вытеснили все.
Он рассказал мне о первой своей вакцинации коров в поселке Котуркуль, когда он и еще один молодой преподаватель зооветеринарного техникума привязали веревкой корову к столбу электропередачи, чтобы ввести вакцину. Корову что-то испугало: резкие движения молодых ветеринаров или окрик. Буренка неожиданно рванулась, да так сильно, что вырвала из земли деревянный столб и понеслась по улице, волоча за собой опору с проводами и высоко подкидывая задние ноги.
Был еще один рассказ о взрослых детях целиноградских чиновников, приехавших в наш поселок на зимние каникулы. Вместе со своим инструктором на лыжах они сходили в Боровое и из-за сильного мороза решили до срока вернуться домой. Пассажирского поезда в тот вечер из Щучинска в Целиноград не было. Подростки проникли в товарный вагон, груженный бетонными плитами. В пути поезд экстренно затормозил, плиты сместились, погибли все до единого человека.
К 9 мая 2014 года я привез в Омск из Санкт-Петербурга второе дополненное издание отцовской книги «Мои воспоминания о войне». Папе в этом году исполнялось девяносто лет.
– Сегодня придут школьники, – сказал отец, – они каждый год в День Победы приходят с учителем. Раньше меня приглашали в школу. Я одевал ордена и шел. Нужно было что-то говорить, для меня это всегда было проблемой. Не мог же я говорить детям, как я стрелял в людей и как убивали моих товарищей. Война – это кошмар, который не должен повториться никогда. Мы заплатили слишком дорогой ценой, чтобы ее не было на нашей земле хотя бы лет сто.
В дверь позвонили. Пришли дети с учительницей, принесли букет цветов и какой-то подарок. Фотографировались с ветераном на фоне стены, где висели отцовские награды под стеклом. Я сделал несколько снимков на чей-то телефон и попросил переслать мне снимки. Но фотографию не прислали. Забыли или не верно записали телефон.
В середине 80-х у меня заболела жена Людмила. Ей диагностировали астму. Началась длительная борьба за ее жизнь. Возможно, виновата была наследственность. Старшая сестра Людмилы имела тот же диагноз и не справилась с болезнью, ушла из жизни совсем молодой, не смотря на все усилия родных и близких.
Я продолжал служить, а ночами вызывал Людмиле скорую помощь. Лекарства ей не помогали. Она сделалась очень худой и постоянно задыхалась. Мы отправили наших девочек в Сибирь к родителям. После неудачной попытки получить помощь в 1-м медицинском институте, куда Людмилу положили по протекции, один знакомый профессор-пульмонолог сказал мне:
– Если Вы хотите вылечить жену, то должны сами стать профессором.
Я стал погружаться в проблему, используя любую информацию, насколько это было возможно в стране без интернета. Мне несли друзья и знакомые самиздатовскую литературу об иглоукалывании, уринотерапии, соляных пещерах, кислородном голодании и так далее.
Курсант моего подшефного класса пригласил меня на выступление Игоря Чарковского. Маститый экстрасенс стоял на сцене и спокойным голосом рассказывал о сверхъестественных способностях отдельных людей, о их способности видеть сквозь стены, читать мысли, находить утраченные предметы и, конечно, лечить. На сцене стояла ванна, наполненная ледяной водой, туда окунали своих младенцев мамаши, и они не плакали, и, казалось, даже получали удовольствие. На сцену выходили дети, которые умели разговаривать с дельфинами и обладали исключительными экстрасенсорными способностями. В конце нам показали шведский фильм о родах в воду, одна камера показывала роженицу, которую за руку держал во время родов ее муж, а вторая камера находилась в воде и показывала, как выходит плод.
Я рассказал Людмиле о своем посещении этого мероприятия и увидел в ее глазах неподдельный интерес ко всему, что было сказано. Я и не предполагал тогда, что случайно соприкоснулся с миром, который ей чрезвычайно интересен, куда она вскоре придет, будет учиться, чтобы творить чудеса и останется там на четверть века до самой своей кончины.
Однажды мне принесли самиздатовский текст инструкции по лечебной задержке дыхания, излечивающей астму. Автор Бутейко утверждал, что все мы вышли из воды и избыток кислорода отравляет организм и отсюда многие болезни. Нужно меньше дышать! А лучше жить в горах на высоте 1000 метров, где кислорода меньше и поэтому горцы дольше живут.
Я готов был цепляться за любую соломинку. Внизу под текстом стоял телефон, а еще ниже название города – Новосибирск. Я даже не сообразил, что прихожу домой вечером, а в Новосибирске на три часа позже. Я позвонил. Ответил мужчина, он что-то жевал, вероятно, это был поздний ужин.
– Что у Вас болит? – спросил он достаточно жестко, не переставая жевать.
– У меня ничего не болит, болеет жена, у нее астма.
– Так зачем Вы со мной разговариваете, если болеет жена? Дайте ей трубку!
По мере того, как доктор Бутейко говорил с Людмилой, бледное лицо ее наливалось краской, а глаза все больше открывались, и в них я увидел удивление и жизнь. Я давно не видел таких глаз у нее. Происходило чудо. Она менялась на глазах.
Этот день стал поворотным. Нет, до выздоровления было еще далеко. Но было положено начало пути назад к ее здоровью и к путешествию в увлекательный мир эзотерики, в котором она проведет более двух десятилетий.
Мой путь на протяжении двадцати лет лежал в основном по приморским городам. Курсантом я побывал в Калининграде и Севастополе, а вернувшись с Дальнего Востока, объездил почти все базы Северного Флота.
Перестройка остановила мой вояж. Старая среда меня пыталась удержать, рисуя перспективы, предлагая новые должности и звания, но одновременно меня манила новая незнакомая и неизведанная жизнь.
Я уволился из Вооруженных Сил. В начале девяностых мне предстояло строить ангары из алюминия в кооперативе, работать на телевидении и заниматься рекламой, обучаться выставочной деятельности и наконец образовать производственную компанию и создать современное технологичное производство, которое проработало целых двадцать лет.
Я бы хотел сейчас прочитать воспоминания своих бабушек и дедушек, их предков, но у меня ничего нет кроме книги отца. Каждый из них прожил жизнь, был свидетелем исторических событий, учился, работал, мечтал, любил, воспитывал детей, болел, страдал.
Для чего пишу я? Время уже стерло из моей памяти множество событий. Но я хочу помнить то, что со мной происходило в прошлом, как я жил, с кем я дружил, в кого влюблялся, какие эмоции переживал. Пусть сохранится частичка моего бессмертия в виде моих записей, даже если их прочитают всего лишь несколько моих родственников и земляков.
Я пишу и восстанавливаю себя через воспоминания, как завещал Лев Карсавин, чтобы воскреснуть, объединив себя настоящего с собой прошлым.