Александр Каренин
Привет из прошлого…
– Внимание всем! Говорит «Берег». Держитесь ребятки! Удачи вам и постарайтесь вернутся! Приём…
Гайдаров: «Берег» – это «Сокол 1-5», вас поняли! Придём все! Приём…
«Берег» – это «Беркут 2-5», будем живы товарищ полковник, не помрем! – пытаясь подавить в себе страх, улыбаясь произнес я, зажимая переходник ларингофона на гортани.
Богатырёв: «С богом, ребятки! Конец связи!»
Всё шло в штатном режиме. За это время, я наблюдал за окружающей обстановкой. Столярчук, подошел на своей машине ближе ко мне, помахивая рукой. «Маленькие», покачивая крыльями держат строй точно над нами. Казалось, будто и войны никакой нет. Мне даже как-то легче стало. Вдруг Алексей передал всем:
«Внимание, расчетное время до цели две минуты! Снижаемся, до пятисот метров, идем на бреющем, как поняли? Приём!»
«Сокол 1-5» – это «Беркут 2-5» вас поняли! Уходим на снижение!
Чуть поддав штурвал вперед, мы стали снижаться, и идти на бреющем. На горизонте показались целые армады фашистских танков, и колонны пехоты. Все расписные, с уверенностью что вот-вот возьмут Ленинград. Свастика развивалась на идущих вперед танках.
– «Приготовились к атаке!»
– «Есть, приготовиться к атаке!»
Немцы не ожидали, что на их пути окажутся штурмовики. Мы пронеслись над их головами с бешенной скоростью, да так что они с танков попрыгивали, а пехота залегла в землю.
– Ха-ха, суки, это только начало! А как вам понравится это? – прокричал я, и уронив высоту еще на сто метров, нажал на гашетки штурвала, открыв при этом пушечно-пулемётный огонь. За мной Столярчук и Коркин, аналогично нажав гашетки, выпускали по танкам реактивные ракеты «РСы». Пятидесяти тонные машины противника, подлетали над землёй как кузнечики. Гайдаров сыпал на головы немцев, фугасные пятисотки, отворачивая от попадания осколков свой самолет.
– «Беркут 2-5» – это «Сокол 1-5» идем на второй круг, остальные над целью!
– «Сокол 1-5» понял вас, ухожу на второй заход! – принял команду я.
Уходя на второй круг, мы поменялись ролями. Теперь Алексей вел пулеметный огонь, добивая противника, а я производил сброс бомб на оставшиеся технику и танки. В такой карусели смерти, мы работали около двадцати минут, а после убедившись, что от колонны осталось только груды металла, было принято решение возвращаться на базу.
В этот момент и началось всё интересное. После ухода от цели, откуда ни возьмись, свалилась шестерка «мессеров». Они зашли со стороны солнца, по излюбленной своей тактике и словно стервятники, выбрав себе жертву, бросились на нас.
«Кречет, кречет, говорит Сокол 1-5» мы попали под обстрел! Как поняли? Приём… – прокричал вдруг Алексей.
«Сокол» – это «Кречет», мы вас видим, снижаемся к вам. Держитесь!
Тут то на выходе из атаки, меня и настиг страх и ужас. Впервые такое со мной, когда на тебя сваливаются в прямом смысле на голову немцы, а ты полупустой не знаешь, что и предпринять. Немцы расстреливали нас сверху, а мы практически ничего не могли сделать. Еще маслица в огонь добавила то что, пролетев несколько километров от села Ивановское, мы нарвались на скрытую батарею ПВО противника. Спасали нас хорошо бронированные полы. Днище Ил-2 как раз-таки и предусмотрено от попадания по ней снарядов, чтобы лётчик не был убит с земли. Истребители, промчавшись мимо нас, завязали бой с «мессерами», уводя их подальше, давая возможность дотянуть до базы. От паники, включив газ на полную, я добавил немного форсажа и начал перегревать двигатель, лиши бы побыстрее покинуть место боя. Гайдаров догнал меня, просвистев над головой. Но вдруг, я увидел шлейфы трассирующий пуль, которые поразили самолет Алексея. Видимо один из самолетов противника вышел из боя с нашими «кречетами», и попытался догнать уходящих штурмовиков. После очереди зажигательными патронами, самолет Гайдарова начал терять скорость и снижаться. Добираю штурвал на себя. Поднимаюсь по выше, и без боезапаса, отпугиваю немца. Расписной «Мессер» с драконом на фюзеляже, сразу же отвалил в сторону.
– «Сокол» – прыгай! – воскликнул я.
Алексей, стремительно теряя высоту, рухнул на брюхо прокатившись еще несколько десятков метров по земле.
В этот момент мне в голову пришло то, что я бы никогда ни сделал. Вдруг мои мозги перешли в режим «героизм», и отбросив весь страх и панику, я принял решение вытаскивать Гайдарова с территории уже занятой противником. Зависая над местом его падения, я приказал остальным штурмовикам, прикрывать сверху:
– Внимание «Калуга»! говорит «Беркут» командира сбили, иду на вынужденную! Прикройте сверху!
– «Беркут» – это «Калуга» принято! Вытаскивай командира! – прозвучал голос Коркина.
Сделав круг, я со снижением ушёл к месту падения. Немцы с собаками, и на мотоциклах пробивались к самолету Алексея. Посадив свою «птичку» в двухстах метрах от него, не выключая двигатель, я расстегнул страховочные ремни, вилку радиостанции, и выпрыгнув из кабины, побежал в сторону командира. Его самолет лежал весь прострелянный, из двигателя валили клубы черного дыма. А винты, после падения о землю, были как-то не естественно изогнуты. Над моей головой пронеслась пара Столярчука, отсекая пулеметами приближающегося врага. Я запрыгнул на крыло гайдаровского «Ил», и разбив фонарь, вытащил его из кабины на землю. Алексей был без сознания. Похлопав по его щекам, он через мгновение закашлялся. Его лицо было в машинном масле, видимо пули пробили весь двигатель и маслопровод, что и забрызгало ему всю кабину. Самолет начал воспламенятся, и я наскоро взвалил на спину ведущего, и умчался в сторону своей машины. Немцы приближались стремительно, несмотря на массированный обстрел сверху наших товарищей. Спасло нас то, что я не выключил двигатель. А то времени на это точно бы не хватило. Забросив Алексея на крыло, я забрался сам. Затащил его в кабину, и головой вниз аккуратно пристроил. Только ноги торчали из кабины. Сам кое как, на полусогнутых присел на кресло, и выжав газ, тронулся вперед. Немцы были настолько близки что, когда я тронулся вперед, одна фашистская падлюка успела дотронутся до хвостового оперения моего самолета. Адреналин зашкаливал. Вдруг из-за леса выехала зенитная установка, по-видимому это был Flak 30, и начала нас обстреливать разрывными снарядами. Били наверняка. От частых попаданий, у моего самолета разорвало лонжерон крыла, и перебило стойку левого шасси. Еще один снаряд разорвался слева от меня. Его осколки разбили полусферу нашпиговав меня и Алексея. Такой сильной, адской боли, я не испытывал никогда. Левая рука висела без движения, словно плеть. С левой половины лица, тонкой струйкой бежала кровь. Потеряв координацию, мой самолет мотало из стороны в сторону. Алексей бездыханно, не подавая признаков жизни, висел вниз головой к кабине. Из его спины, виднелись две аккуратные дырки, из которых скудно пробивался дымок. Было понятно, что он мёртв. И все же, набрав высоту, мы оставшейся тройкой возвращались на свой аэродром.
До нашей базы оставалось около трехсот метров, но учитывая мои ранения и поврежденность самолета, шансы на мягкую посадку не увенчались успехом. Почти на самом подлете к полосе, я терял сознание от массивной кровопотери. Последнее, что я видел, это полный отрыв левого крыла в следствии попадания вражеского снаряда. Самолет тут же закрутило, и мы со страшным воем врезались в землю. В данной ситуации были бы очень уместны строки Александра Трифоновича Твардовского: «… я не видел разрыва, я не видел той вспышки, точно в пропасть с обрыва, и ни дна, ни покрышки…». Никогда ни думал, что скажу эти слова, но это был день, когда я умер. День, когда я в жестоком бою, вопреки смерти, совершил несвойственный для меня поступок. Я стал мигом непрожитого дня, проведший бой на этом рубеже, я превратился в пламя вечного огня, который вовек не погаснет уже.
Глава
III
Часть первая
«Разговор с Богом…»
Странный холод окутал мое искалеченное тело. Почему так тяжело дышать? Почему я не могу открыть очей своих? И почему я слышу посторонние голоса? И самое страшное то, что я иду на этот голос. Он, будто гипнотизируя, призывает меня к чему-то. И я не могу с этим ничего поделать. Я все иду и иду. Вдруг я уперся во что-то твердое и холодное, оно ни дает мне вступить и шагу. Как вдруг, откуда ни возьмись прозвучал голос: «Открой глаза!» Открыл. Передо мной стоял большущий трон, повернутый спинкой ко мне. На этом троне сидел некто и молчал. Разглядеть его лицо не получалось. С какой стороны я бы не подошел, он постоянно обращен ко мне спиной. И прекратив попытки в поисках истины, этот некто все же заговорил со мной:
–Боишься смерти?
– Не боюсь…
– Ты тронут тленом.
– Я спасусь!
– Не видишь света.
– Просто сплю.
– Что видишь?
– Годы. Жизнь свою.
– Пришёл твой час.
– Далече он.
– Вот я стою!
– Ты – страшный сон?
– Нет, я мудрец!
– Конец твой близок.
– Не конец.
– Не веришь мне?
– Тебя тут нет.
– Поверь глазам.
– Не вижу свет.
– Поверь ушам.
– Они глухи.
– Дыханью верь!
– Оно молчит.
– А сердце?
– Тоже не стучит…
– Куда уходишь ты?
– Во тьму…
– Живёшь ты разве?
– Я… Живу…
– Я так не думаю.
– Уйди!
– Глаза закрыл бы.
– Пощади…
– Я не могу.
– Но почему?
– Вот так.
– Я не хочу во тьму…
– Не важно это.
– Как же так?!
– Идёшь во тьму…
– Иду во мрак…
– В моих руках ты.
– Отпусти.
– Ты задержал меня.
– Прости…
– Готовься.
– С духом соберусь…
– Боишься смерти…
– Да… Боюсь…
– Вернуться хочешь?
– Да хочу!
– Зачем же? Ты уже в раю!
– Но там же вся, моя семья! Мне умирать ни как нельзя!
– Смирись сынок, уже ты умер! Возврата боле нет назад.
– А ты вдохни в меня ту муку, и выдай вексель на возврат.
– И что ты будешь делать там? В том страшном времени ином.
– Я буду жить назло врагам! И строить счастье на потом.
– Ну что-ж, раз ты выбрал муку, тогда я жизнь тебе отдам! Но знай, тебе я больше руку, на смертном одре не подам!
– А мне там рук ни чьих не надо! Ведь если час пробьет как плеть. Чеку я вытащу с гранаты, ведь после… мне в аду гореть…
– Взгляни-ка вниз, на землю где ты будешь, ведь там кровать, больные, смрад! Все это вряд ли ты забудешь, и вряд ли будешь после рад!
– Но рад я буду возвращенью, ни замечая стоны, боль! Ведь я поддамся воскрешению, как ты воскрес в тот день святой.
– Ни примеряй себе роль Бога, ты им не станешь никогда! И, бойся, бойся злого рока, что называется – война!
– Увы, войны я не боюсь! Не зря я выбрал это время. В бою я трусом не кажусь, мне по плечу, все это бремя! А помирать еще мне рано, ведь мне всего то двадцать пять, я жизнь хочу прожить солдатом, и с честью люд свой защищать!
– Тогда лети, сын мой, на землю, лечись и бей врага потом! Второго шанса не приемлю, иначе встретишься с Христом.
Этот странный диалог перевернул во мне представление о жизни и смерти. После некоего исповедования, его трон стал отдалятся от меня далеко-далеко, а я тем самым наблюдал вокруг за белой пеленой, которая окутала меня, и со страшной силой вернула к жизни. Яркий свет, болезненно бил мне в глаза. Это были хирургические лампы в операционной. Хирурги работали над моими ранами, что-то иссекая и пришивая обратно. Боли я никакой не чувствовал, даже наоборот, присутствовала некая эйфория. После не скольких мгновений, я снова потерял сознание.
***
Очнулся уже в общей палате на двадцать коек. Стоял дикий тошнотный смрад. Жара невыносимая. Раны рядом лежащих бойцов, гнили. Мухи облепляли тела умерших ребят, которых еще не успели вынести санитары. Крики, стоны, просьбы о помощи и где-то о смерти, стояли в госпитале. Санинструкторы молодые лет восемнадцати от роду, все запачканные кровью, бегали от раненного к раненному. И каждый в этой суматохе, что-то просил, что-то хотел, что-то говорил. На какое-то мгновение меня осенило то, что если даже по счастливой случайности я выживу, то я уже не буду таким, каким был прежде. Эта война сломала меня изнутри, поменяла представление о жизни, вдохнут ее жажду. Пребывая в палате фронтового госпиталя в Ленинграде, в окружении агонирующих и гниющих больных, мне абсолютно все равно на это происходящее зрелище. Мне даже ни сколько ни больно, от полученных накануне ран. Я два раза наорал на санинструктора, которая подбегала ко мне и справляясь о моем здравии, предлагая вколоть обезболивающее. Но мне ни больно, ни сколько ни больно. Я страшно изменился. Ни дай бог, кому-то пережить это снова.
Так и застыв в горизонтальном положении, я продолжал размышлять и философствовать над происходящем, изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, вплоть до самой выписки. Из госпиталя, в родную часть, я вернулся уже по осени. Из сводок Совинформбюро, жителям объявили о том, что Ленинград полностью окружен, что началась полная блокада города.
По прибытию в полк, я заметил, как на нашем аэродроме базирования, появились дополнительные машины, около которых почему-то крутились девушки в военной форме. Пройдя мимо, я забрёл в штаб к Богатырёву. Иван Степанович сидел один. На просьбу зайти, он молча дал отмашку, продолжая пребывать в некой растерянности. Я тихо сел за стол. Мы некоторое время молчим. После Богатырёв прерывает тишину, звеня тяжелой связкой ключей. Из своего старого, искалеченного временем сейфа марки «Friedrich Krupp», он достает маленький бархатный футляр, размером чуть больше спичечного коробка, и протягивает его мне. Я беру его в руки. Вскрываю. На фоне шелковой обивки, аккуратно лежал серый значок, на котором было написано «Пролетарий всех стран, соединяйтесь».
– Что это товарищ полковник? – спросил я.
– Это твой первый орден… орден боевого красного знамени! – ответил Богатырёв, подперев голову руками, – вообще-то я вас с Алёшкой к «Герою» представлял…но командование решило по-своему.
– Спасибо товарищ полковник!
– Ты мне скажи, страшно было там тогда? – вдруг спросил полковник.
– Страшно… я ведь почти умер после того боя. Товарищ полковник, а вы видели, что произошло вообще, когда мы вернулись?
– Видел… твой самолет раскидало так по полосе, что тел ваших не могли найти долго… а про подвиг твой мне Столярчук рассказал, как ты Алексея с вражеской территории вытащил.
– Я сделал что мог Иван Степанович, но как оказалось бесполезно все это. –опустив глаза в стол, промолвил я.
– Ах да кстати, а что это у нас там за девичий полк с машинами стоит? – вдруг сменил тему я.
– А-а-а, это! Ты, наверное, в курсе что мы в блокаде? Вот командование приняло решение для поиска и прокладки путей сообщения с большой землей. К нам на усиление перебросили авиаполк из Владивостока. Будут помогать нам оборонять город и прикрывать наши машины в бою.
– Понятно-понятно!
Тяжелые шаги и громкий стук в дверь прервал наш диалог. Заходит офицер, и после приветствия он встал у меня за спиной. Богатырёв встав с места, представил его:
–Вот Лёвкин знакомься, мой новый заместитель и твой новый ведущий старший лейтенант Дронов.
Повернувшись к нему лицом, я не поверил своим глазам. Передо мной стоял тот самый человек, поднявшаяся в ранге и карьере, да еще и с орденами Ленина и красной звезды, и ехидно улыбаясь протягивает руку: – Здравия желаю, сержант Лёвкин!
Опустив глаза на его протянутую ладонь, я с гонором не подавая руки, отдав воинское приветствие, ответил: – Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Какими судьбами в наших краях?
– Да вот по приказу перебазировали к вам на помощь! А что вы нам не рады товарищ сержант?
Подойдя ближе, я шепнул ему на ухо:
– Тебе я никогда ни буду рад!
– Ну-ну усмири свой пыл!
– Проблемы, товарищи? – вдруг спросил Богатырёв.
– Никак нет товарищ полковник! Разрешите идти?
– Идите!
Выйдя во двор, я тут же вцепился ему в глотку:
– Сука, я из-за тебя здесь торчу! Какого хрена ты меня сдал тогда Нарыжному, а?
Андрей вцепился в ответ:
– Да может я любил ее тоже! И я терпеть ненавижу, когда на моем пути, кто-то стоит, особенно недоумки вроде тебя!
–Ах ты сукин сын! – и со свистом зарядил ему по морде.
Дронов упал, после чего резко подскочил и ударил меня в грудь. Немного отдышавшись вскочил с места, но некто сзади схватил меня в замок, и отшвырнул от старлея. В недоумении, сжав кулаки, я поднялся и только начал искать своего обидчика, как знакомый голос, остановил меня:
– Мотя отставить!
Мотей меня называл только один человек, и этим человеком был Егор. Я не поверил своим глазам. Сменив тут же гнев на милость, мы кинулись друг другу в объятья. За этой картиной наблюдал и весь сбежавшийся женский полк. После чего эту толпу разогнал некий майор Яковлев, как потом оказалось он командир истребительной авиации, а точнее начальник всего этого девичьего малинника.
– Вы что тут устроили? Что у вас за вид товарищи офицеры? – грозно спросил он.
Вытянувшись по струнке и отдав воинское приветствие, мы замолчали.
Дронов, слизывая кровь с губы, оправившись представился:
– Товарищ майор, заместитель командира тринадцатой отдельной штурмовой эскадрильи, старший лейтенант Дронов! А это сержант Лёвкин и лейтенант Юдин!
– Вольно бойцы! Привести себя в порядок, а после напишите объяснительные, за ваш цирк! Ясно?
– Так точно! – хором ответили мы.
– Какой грозный тип ты посмотри только! – проводив Яковлева глазами, пробубнил я.
– Ладно хрен с ним, ты то как? Как тебя занесло сюда к нам в штурмовую-то? – продолжил я.
Егор, улыбаясь, пожимает плечами: – Ну вот как-то так, родной! Меня после ранения сразу сюда!
– После какого ранения, кусок порядочный? Как умудрился-то?
– Да было дело… – расстегивая гимнастерку, он показал мне уродливый шрам во всю грудь.
– Да брат угораздило тебя… а наколка откуда уже?
– Да это мы с ребятами перед войной еще сделали, чтоб если погибнем, немцы знали от кого получили! – смеется он.
Похлопав Егора по плечу, я засмеялся тоже.
– Ну-ка все в столовую! – вдруг раздался голос майора Яковлева, неожиданно вышедшего из штаба полка.
И мы беспрекословно выполнили команду. Трапезничали мы вместе с девчонками. Их было около двенадцати человек. Все молоденькие, красивые, лет слегка за девятнадцать, фигуристые. Только двоим было по двадцать три, ну они и по званию были старше конечно. Мы с Егоркой прихлебывая суп из концентрата, не сводили глаз с присутствующих дам.
У окна напротив майора Яковлева, сидела прекрасная миловидная девушка, которая так же не сводила с меня взгляда. Русоволосая красавица в ранге лейтенанта с уже имеющийся на её красивой груди медаль «За боевые заслуги», затмевала всех здесь присутствующих.
– Слышишь Егор? А что это за красотуля сидит рядом с майором? – толкая в бок Юдина, спросил я.
– Где? А-а-а, вижу. Это лейтенант Яковлева Варвара, летчик-истребитель и по совместительству дочка майора Яковлева.
– Да ладно? – удивился я.
– Ну да, а что? – прихлебывая в голос, спросил он.
– Да ничего, ешь!
–Ага, мне все понятно… Сержант Лёвкин снова втрескался и кажется у него будут снова проблемы! – положив ложку в тарелку, засмеялся он.
– Да с чего ты взял вообще?
– Ну как с чего? С полки конечно же, где грабли лежат!
– Какие грабли?
– А те, на которые ты однажды наступил, герой-любовник!
– А-а-а, намекаешь.
– Ты плохого не думай, но я сам на нее глаз положил еще со Владика, когда ехали, угу! Так что, Мотька такие дела!
– Эт что получается, собака? Любителям просьба не беспокоится?
– Ну оно на вроде того! – улыбнулся Егор.
– Хах, ну ты… ладно, пес с тобой! – подняв ложку со стола, я продолжил прием пищи.
Часть вторая
«Среди нас враг»
Время подходило к концу ноября. Ленинград начинает проявлять свой арктический характер. Пошли первые серьезные заморозки. Немцы, не давая нам покоя, зачастили с бомбардировками города и близ лежащих районов. Что касается голода, то он стремительно набирал обороты. На улицах стали появляться первые жертвы голодной смерти. Нужно было во что бы то ни стало, проложить пути сообщения с большой землей, для снабжения продовольствием и дальнейшей эвакуацией жителей. Мы тем временем, ценной своих усилий собирали разведданные о «Ладожской тропе», облетая этот квадрат фотографируя каждый ее участок. Ладога сама по себе имеет свойство быстрого замерзания, и необходимо было найти именно тот клочок, который покроется льдом толщиной более двадцати сантиметров.
Итак, двадцать девятое ноября, экстренное совещание в штабе полка у Богатырёва. В просторном, хоть и уже душном от курева кабинете, проходило заседание закрытого типа.
– Я вот что вас собрал всех товарищи офицеры! – начал разговор полковник, с неутешительной ноты, – как вы все уже знаете, мы провели крупную работу по поиску «Ладожской тропы», и выполнили ее на отлично. Но вот в чем дело, начальник управления НКВД старший майор госбезопасности Киреев, должен был сегодня в два часа дня, доставить самолетом на большую землю портфель, с нашими разработками и донесениями, но не получилось. Сегодня утром в собственной квартире был обнаружен труп старшего майора Киреева, а документы как вы понимаете похищены.
– Это как так убит и похищены? – возмутился я, – товарищ полковник, там же отчетность была большая! И все наши секретные данные, мы от врага так тщательно скрывали!
– Как теперь видно, нихрена мы не скрыли. Портфель судя по всему еще пока находится на нашей территории, ведь если б немцы прознали про эту тропу, то давно бы уже разворотили ее! – закурив папиросу, пояснил Богатырёв.
– И какие дальнейшие действия? – спросил вдруг Дронов.
– Вот почему я вас здесь и собрал…об этой операции знал только узкий круг лиц, и именно поэтому, мне сейчас от вас понадобятся показания собственноручно написанные, где, когда и с кем вы были с вечера двадцать восьмого ноября и по обед сегодняшнего.
– Это что допрос? – возмутился Егор.
– Пока нет, но к нам уже выехал исполняющий обязанности начальника Ленинградского НКВД комиссар госбезопасности 3-го ранга Салов. Для него мы и пишем все эти показания, так что берем перо, бумагу и пишем всю правду. Иначе все к стенке встанут, и я с вами за компанию.
Каждый из здесь присутствующих взяли с центра стола пожелтевшие листы бумаги, кто пером, кто карандашом, начали писать объяснения.
Рассматривая пристально всех находящихся людей, я начал потихоньку свое расследование. Ведь я всегда обожал эти интрижки и следственные мероприятия. В кабинете присутствовали: понятное дело сам Богатырёв, его новый хмырь-заместитель Дронов, Егор, я, секретарь Букин, майор Яковлев с дочерью Варварой и Коркин. Я, Варвара, Коркин, и Егор участвовали только в разведке и рекогносцировке местности, а остальные члены вроде Букина и Дронова, комбинировали и фильтровали разведданные, которые после передавали на стол к Богатырёву и Яковлеву. Хм… интересное кино получается. В принципе, последних двоих можно вычеркивать сразу, они сидели у себя в кабинете и возились сутками, не выходя с документами. Позвонить они из кабинета не могли, ибо немцы со своими бомбардировками перебили связь, уже неделю как. Егорыч я и Мишка, однозначно не могли, потому что я ничего ни делал, а ребята были со мной. Варвара? Да ну ей это зачем… новенькая и сразу шпионка? Бред. Тогда остается Иван и этот бес Андрей. Вот они как раз больше подходят. Особенно последний. На такого посмотришь и на роже прочтёшь: шпион, предатель, диверсант, иуда и т.п.
– Вы что-то сказали сержант? – вдруг произнес Дронов мне в адрес.
– Нет-нет, что вы товарищ старший лейтенант, ничего! – с тупой улыбкой, ответил я.
Спустя некоторое время, к нам заявился и обещанный комиссар Салов. Упитанной комплекции, лет за пятьдесят комиссар, наводил ужас только одним своим голосом. Он расположился на соседнем столике, справа от Богатырёва разложив все свои документы. Вскоре он попросил всех освободить помещение, выгнал даже Богатырёва, и начал свои следственные мероприятия, вызывая по одному на допрос. Первым пошел сам командир. А мы подперли стенку своими телами, томились в ожидании нашей очереди. Облокотившись о плечо Егора, я решил немного вздремнуть. Стоило только мне закрыть глаза, как я тут же начал ощущать на себе чей-то взгляд. Лейтенант Яковлева, сидевшая напротив меня, продолжала скромно так, непринужденно посматривать на меня. А когда я ловил её взгляд, она смущенно улыбалась, и щечки её заметно покрывались румянцем, который ей дико был к лицу. В такие переглядки мы играли не долго, когда дошла очередь до нас.
Повторюсь, допрос проходил в быстром режиме, односложные вопросы, односложные ответы по нашим написанным пояснениям. В тот день комиссар Салов опросил всех, кто был причастен к делу, хоть прямо хоть косвенно, обещая по выходу из кабинета тотальную проверку силами его ведомства. Но это все будет потом.
На следующий день, по внутреннему распорядку мы проследовали в столовую. Сели своей тесной компанией вчетвером с Егором и двумя Михаилами. Напротив, нашего столика, по традиции располагался девичий полк во главе с Варварой. Позади нас сидели офицеры штаба и их приближенные. Сегодня наша столовая больше походила на общественную забегаловку, в которой стоял такой галдеж, что себя трудно услышать было. Все обсуждали случившееся накануне убийство майора Киреева и похищение особо ценных бумаг. И откуда только информация просачивается, непонятно. Немного погодя, после прослушивания очередной версии произошедшего, лейтенант Коркин, вдруг тихим голосом сказал:
– Ребят, мне кажется я догадываюсь кто мог быть замешен в этом деле.
– Кто? – прожевывая корку хлеба, спросил Егор.
– Помните в тот день, Букин должен был с Киреевым и охраной перевести эти документы?
– Ну?
– Ну вот, на аэродроме не было ни его ни Киреева, да и черт знает, где его вообще носило тогда. Скорее всего он причастен к этому делу, хотя бы косвенно.
Осмотревшись вокруг, я спросил:
– Опа, а сейчас то он где?
– Так он же с нами не ест. Он при штабе харчуется.
– Хех, хорошо штабным живется смотрю, на боевые вылеты не надо, ни построений тебе, ни физзарядки, закопался в бумажках и торчишь сутками.
– А ты Мотька не завидуй, бей врага и собирай медали и все у тебя будет! – положив мне руку на плечо, улыбчиво ответил Егор.
– Так! Решил я к Богатырёву сегодня идти, и доложить ему о своих соображениях! – в полголоса, прошептал Миша.
– Будь осторожнее, чтоб тебя по возможности никто не видел, а то мало ли что. – так же в полголоса ответил я.
– Да все будет хорошо, не переживай!
Переживать конечно было за что. Зная, что враг где-то рядом, надо было придерживаться некой конфиденциальности. И мои переживания оказались не беспочвенными. Михаил так и не дошел до полковника Богатырёва. Его тело было найдено вечером того же дня возле взлетной полосы. По заключению полкового врача Кузнецова, смерть наступила в результате удушения тонким ремешком, с характерной фигурной пряжкой, которая отпечаталась на шее у Михаила с правой стороны. Несмотря на это, я начал раскручивать собственное частное расследование. Я лично опрашивал капитана Кузнецова, и тот поделился со мной своими соображениями по этому поводу. Тот сказал, что недавняя смерть майора Киреева была аналогичной. Единственное только у начальника НКВД были следы побоев и перелом нескольких ребер. А в случае с Михаилом, дела обстояли более чем без пыток. Я днями и ночами, у себя в комнате за закрытой дверью, составлял цепочку подозреваемых и методом дедукции, как учил знаменитый Шерлок Холмс, выявлял предполагаемого убийцу. В моей голове не укладывался тот факт, что в тот день в столовой, мы сидели вчетвером за одним столом, и в таком галдеже, кто-либо не мог что-либо услышать. Выходит, преступник среди нас? А кто? Егору я думаю это не надо, Столярчуку тем более. Да и они весь день были со мной рядом. Значит кто-то сидел сзади и подслушал наш разговор. «Но кто, мать его?» – произнес я тихим голосом, приминая докуренную папиросу к пепельнице, – и самый главный вопрос кому это выгодно больше всего? Надо прощупать Ивана на счет этого.
Утром следующего дня, я отправился в штаб на не принужденный разговор с Букиным. Иван сидел у себя за столом и тарабанил пальцами по печатной машинке, набивая очередные распоряжения и приказы полковника Богатырёва. Присев напротив него, я положил руку на его печатную машинку, остановив при этом его работу.
– Здравствуй Иван! Как дела? Что делаешь? -удивленно ответил он:
– Здорово, коли не шутишь! Вот сижу пшено перебираю, что не видно сразу?
– А как ж, видно! Ты мне скажи, ты что это вчера с нами в столовке ни ел, а?
– Потому что я не могу отойти от бумаг своих. Сам же знаешь, что шпион завелся где-то. Тут каждая бумага дорога. Поэтому я и питаюсь тут.
– Ну да! Верю! Ну ладно тогда, бывай! – поднявшись с места, я проследовал к выходу.
– А чего это ты, в следаки заделался? Помогаешь Салову? Тебе то какой резон от этого? – несколько трясущимся и в тоже время грубоватым голосом спросил Иван.
– Нет, это теперь мое личное дело! У меня друга убили, и я хочу знать, какая сука это сделала! И если узнаю, то самосуда не избежать!
– А-а-а, ну тогда удачи, гражданин следователь! – махнув рукой, сказал Иван, и как ни в чем не бывало, принялся дальше долбить пальцами по клавишам машинки.
Выходя из штаба, я так и не добился ничего путного от этого штабного секретаря, и закурив папироску, я решил опросить Варвару. Быть может она, что-нибудь слышала.
Искать ее пришлось долго. Найти удалось только к вечеру, когда она возвращалась с боевого вылета. Там же на аэродроме мы впервые друг с другом заговорили.
– Здравствуйте товарищ лейтенант! – подойдя к ней сзади, поприветствовал я.
– И вам товарищ сержант! – несколько напугано, но с улыбкой ответила она, – вы что-то хотели?
– Да, спросить. Как вылет? Много ли немцев сегодня уничтожили?
– А-а-а, только поэтому… ну разгромили колонну с продовольствием под Кингисеппом, а так ничего. А вы почему не летаете?
– А потому, что мы штурмовики и для нас пока большой работы нет! – с улыбкой выкрутился я.
– Ну понятно! – улыбнулась в ответ.
– Может прогуляемся? Вечер такой дивный, да и погода позволяет! – подставив плечо, предложил я.
– С вами куда угодно! – ответила она и взяла меня за руку.
– Варвара, а скажите, чем вы вообще занимаетесь? И откуда вы?
– Я из Москвы, там училась в медицинском, но вот как видите не доучилась. Когда началась война меня папа, ну точней майор Яковлев, забрал к себе. И после курсов я получила звание и вот я здесь.
– В медицинском? А это интересно! – удивился я.
– Что именно интересно? – с улыбкой спросила она.
– Эм… да просто интересно! Я ж сам-то… то есть, хотел быть медиком, но не получилось.
– Почему же?
– Да не поступил, мать больную бросить не мог. Поэтому и работал с утра до ночи, чтоб деньги принести в дом.
– Бедненький, а что сейчас с ней?
– Умерла… да такое бывает, к сожалению, простите… – поперхнувшись, ответил я.
