Александр Каренин
Привет из прошлого…
Главные герои
Наше время:
Матвей Александров – Врач – реаниматолог. 30 лет. В прошлом, человек страдающий полной амнезией, ставший вскоре Лёвкиным.
Анна Александрова – супруга Матвея в нашем времени.
Валентина – медсестра реанимационного отделения. Лжелюбовница Матвея, разрушившая его семью.
Доктор Ефремов – бывший наставник Матвея, врач реаниматолог. Дежурный сменщик.
Варвара Яковлева – пожилая женщина, жена умершего в больнице Егора Юдина.
В прошлом:
Егор Юдин – летчик. Лучший друг и сокурсник Матвея.
Андрей Дронов – антагонист. Летчик. Личный враг главного героя.
Алексей Гайдаров – капитан ВВС РККА. Заместитель командира авиаполка.
Богатырев Иван Степанович – командир полка.
Лейтенант Букин – секретарь Богатырева.
Старший майор НКВД Киреев – особист полка.
Майор Яковлев – командир женского авиаполка. Отец Варвары Яковлевой.
Лёвкин Евгений Федорович – старший лейтенант РККА. Артиллерист. В настоящим времени прадед Матвея.
Лёвкин Федор Матвеевич – отец Евгения, бригадир в селе Тепловка.
Ксения Васильевна Лёвкина – супруга Евгения.
Вовка – сын четы Лёвкиных.
Глава I
«Гость с того света»
Декабрь. 2018 год. Саратов. Убываю на очередное суточное дежурство в больницу, где вот уже несколько лет, тружусь врачом-реаниматологом на благо здравоохранения. Смена началась конечно же ни с кофе, как у нас говорят, а с поступления тяжело больного пациента. Этим пациентом оказался пожилой дедушка-ветеран, с тяжелой внебольничной пневмонией, ХОБЛ, и другим букетом преклонного возраста. Из приемного покоя, он конечно же был переведен в реанимацию, с тяжелой одышкой и нарушением абсолютно всех функций организма.
По приезду к нам в отделение, мы с дежурной сменой переложили его с обшарпанной каталки на функциональную койку. Разорвав рубашку, мы увидели на его груди два старых больших шрама, довольно уродливой формы. На правом плече была еле заметная, временем выцветшая татуировка в виде крыльев, с одной лопастью по середке. Вооружившись стетоскопом, я начал выслушивать дыхание, перемещая мембрану по грудной клетке. По всем легочным полям отмечалось жесткое и тяжелое дыхание. Новенькая дежурная медсестра Валентина, переведенная к нам из терапии, тут же зафиксировала к его лицу дыхательную маску, которая сообщалась с аппаратом Боброва тонкой трубочкой с подачей кислорода пять литров в минуту. Ловким движением рук Валентины, в ямках локтевого сгиба пациента, появился внутривенный катетер (на нашем сленге – бабочка), по которому немедленно, струйкой побежали лекарственные препараты, экстренно выводящие дедушку из критического состояния. Хрипел он конечно по-страшному. Отёки, как и дыхательная недостаточность постепенно нарастали. После того, как терапия достигла своего положительного результата, учитывая биодоступность введённых лекарственных средств, дедушка уснул, а прикроватная аппаратура, присоединенная множественными датчиками к телу пациента, показала более-менее стабильные цифры. Оставив его под присмотром палатной медсестры, я удалился в ординаторскую на перекур. Развалился на старом просиженном диване и вытащив из пижамы пачку сигарет, закурил. Отравляя себя каждой тягой ароматного «Парламента», я вдруг задумался над происходящим в своей жизни. За столько лет своей работы, я был морально подавлен. Устал от постоянных нагрузок, над тупостью своих молодых коллег, над вечными разборками с пациентами, судами, следственными комитетами, и наконец «вишенкой на торте» – это моё шаткое, семейное положение. Всё раздражает в этой жизни: зарплата маленькая, жена вечно чем-то не довольна. Дома меня не бывает, из-за частых дежурств. В гости мы ни к кому не ходим, ровным счетом, как и ни где не бываем вовсе. Видимо, я устал от жизни, хотя мне всего-то тридцать лет.
«Пора – это прекращать!» – произнёс я, и затушив окурок в банке из-под физраствора, удалился в палату. Пройдя мимо деда, я вдруг остановился у его койки. Он лежал с приподнятым головным концом, и сквозь сон продолжал похрипывать. Старенький прикроватный монитор реаниматолога, показывал артериальное давление 160/100 мм.рт.ст., пульс 98 в минуту, сатурацию 90-92 %, и температуру 37,7С. Слева от него стояла белая, немного запачканная кровью стойка, на которой будто ёлочные игрушки, были развешаны пара больших флаконов с лекарственными средствами, и несколько маленьких баночек с антибиотиками. За головой монотонно попискивал инфузомат, заряженный эуфиллином. А на стене, в тридцати сантиметрах от больного, бурлил словно закипающий чайник аппарат Боброва, увлажняя старику подающий кислород. Присаживаюсь за рабочий стол. Включаю компьютер. Раскладываю истории болезни пациентов перед собой и начинаю печатать дневники наблюдений на всех больных, которые находились у меня в отделении. Цифровые часы с зеленой ночной подсветкой висящие над входом показывают полночь. Засидевшись до поздна и при этом продолжая забивать данные в систему, я стал склоняться ко сну. Время уже подошло к двум часам ночи. После проделанной работы, я совершил ночной обход больных, и убедившись в их удовлетворительном состоянии, отправился в ординаторскую спать, оставив на своем месте дежурную медсестру Валентину. Располагаюсь на мягком, не застеленном диване. Достаточно было только уткнуться лицом в подушку, как сон тут же настиг меня. Сны посещали самые разные: от приятных эротических, до неимоверно кошмарных. Вообще кошмары – это частое явление в моей жизни. Даже во сне они меня преследуют! Но это необъяснимое явление, не мешает мне сейчас нежится в царстве Морфея на работе. Все ничего, если бы не моя медсестра, которая с паникой и криками ворвалась ко мне в ординаторскую. «Матвей Александрович, вставайте! Дед наш помирает!» – воскликнула она и тут же удалилась в палату. Так и недосмотрев до конца черно-белые сны, растираю свои слипшиеся глаза и тут же мчусь в палату в след за ней. За считанные секунды прибываю на место. Все показатели мониторирования застыли на нулевой отметке. Данные электрокардиографии, вместо характерных зубцовых комплексов, ровной полосой легли на изолинию. Я тут же проснулся и без всяких раздумий, начал проводить реанимационные мероприятия. Молоденька медсестра стояла напротив нас, и с перепуганным видом замерла в ступоре. Начинаю реанимационные мероприятия. Продавливаю с особым усердием его тощую грудную клетку с высокой частотой, добиваясь запуска сердца.
– Адреналин! – кричу в порыве реанимации.
Валентина без эмоций, продолжала пребывать в ступоре.
– Ампулу адреналина в вену быстро! Чего застыла дура! – пнув по койке, снова крикнул я.
Дернувшись с места, она трясущимися руками набирала препарат в шприц.
– Ну быстрее можешь, нет?
Она подошла ко мне, протянула шприц, и продолжая трястись, не сводила взгляда с умирающего деда. Выхватив из её нежных и маленьких ручек препарат, я немедленно ввел его в вену, после чего продолжил реанимацию.
– Чего опять застыла? Мешок Амбу быстро!
После этого её словно отомкнуло. Она взяла мешок и зайдя к нему за голову, выдвинула нижнюю челюсть и начала проводить вентиляцию лёгких. В таком тандеме мы боролись за его жизнь около четырёх минут, но аппаратура молчала. Тогда я принял решение об интубации трахеи и немедленно приказал Валентине приготовить набор. Спустя несколько секунд, рядом с пациентом уже был разложен ларингоскоп и интубационная трубка диаметром 8.0 мм. Пока я проводил интубацию трахеи, сестра подключила аппарат ИВЛ. После обеспечения верхних дыхательных путей, мы продолжили реанимационные мероприятия. В течении полных тридцати минут, борьба оказалась тщетной. Ему, к сожалению, не помогли ни адреналин, ни амиодарон, ни атропин, ни тем более массивная противоотечная и антибактериальная терапия.
– Умер! – вытирая пот со лба, произнес я уже спокойным голосом, – Фиксируем время смерти…
– Ну, а ты чего сникла? – продолжил я, – все ж хорошо! Он уже своё пожил! – переведя взгляд на медсестру, подбадривал её. Валюшка не смогла простить мне ни вылетевшую из моих уст «дуру», и не мое равнодушие к этому дедушке. Злобно фыркнув, она удалилась в ординаторскую. Глядя на бездыханное тело, я перекрыл подачу кислорода. Отсоединил датчики и накрыв тело белой простынкой, молча проследовал в ординаторскую, где со слезами на глазах, нервно курила Валентина.
– Ты чего Валюш? Обиделась на меня что-ли? Да брось! Ты ведь знаешь, что мы сделали все возможное! – подсев рядом, я приобнял ее за талию.
– Ни он первый, ни он последний! У нас таких десятки за смену проходят, поэтому нам надо это все пропускать мимо, поняла? – продолжил я успокаивать. Молча докуривая сигарету, она без малейшей мимики на лице, встала и отправилась обратно в палату хлопнув дверью. Несмотря на мою усталость от жизни, циничное отношение к людям и мой бездуховный характер, я вдруг почувствовал перед ней скрытую вину за своё поведение. Валентина вот уже больше полугода нравилась мне, и мы очень симпатизировали друг другу. Свои симпатии мы тщательно скрывали. Она была замужем, плюс имела ребенка в свои неполные двадцать пять лет. Мне как-то хотелось загладить перед ней свою вину, но депрессия и быстрая утомляемость внесли свои коррективы.
Время уже доходило до пяти утра. На улице за окном по-прежнему темно, только легкий снег хаотично падал на крыши: окутывал деревья, наш больничный подоконник, и оставаясь в таком же положении таял, оставляя после себя мокрые пятна. Невольно задумываюсь о зиме. Это очень красивая пора года. Она просто завораживает своей красотой. Выходишь утором на улицу, а там все блестит, переливается миллионами бриллиантов. Все деревья сверкают. Ближе к вечеру, когда солнце потихоньку опускается за горизонт, начинается игра красок. Снег становиться оранжевым, потом розовым, а иней на деревьях начинает переливаться всеми цветами радуги.
После того как зашло солнце, начал подыматься месяц, освещая серебреным светом все вокруг. И снова заблестел снег. В небе зажигаются одна за другой холодные звезды. И смотришь на все эту красоту затаив дыхание, как будто боишься разрушить эту зимнюю сказку. Прислонившись к окошку, я наблюдал за этой монотонной картиной некоторое время, пока не уснул в таком положении. Проспал несколько часов. Дежурная, меняющая нас смена – прибыла. Заступающий врач и когда-то мой преподаватель, Иван Владимирович Ефремов разбудил меня, застав в полусидящей позе на окне. Мы спустились в палату, где провели прием-сдачу смены. С полным безразличием и неохотой, я рассказал о всех пациентах, находящихся у нас на лечении: кому показана операция сегодня, кого можно с улучшением переводить в общую палату, а кого и придется сегодня похоронить, в связи с тяжестью состояния. Перед уходом я снова взглянул на того самого деда, усопшего этой ночью. Санитарки безжалостно стащили на каталку его окаменевшее, завернутое в простыню тело, и увезли в морг на встречу к Алексею Борисовичу, который не прочь был раскромсать человеческое тело в поисках истинной причины смерти.
Придя домой с очередного дежурства, я сразу же расположился на кухне. Сварил себе кофе, откупорил бутылочку коньяка, закурил сигарету. Супруге Анне снова что-то не понравилось, опять ругань, споры, ссоры. Потом мы ложились по отдельности спать. А на утро все повторялось, изо дня в день, на протяжении полугода. Моя жизнь окончательно рухнула мае месяце, когда Валентина решилась написать смс моей супруге, о том, что мы состоим в интимных отношениях. Вернувшись с очередного бессмысленного дежурства, меня ждал очень тяжелый и долгий разговор. Мне было предъявлено обвинение во всех смертных грехах. Что только в меня не летело, и какими словами меня только не называли. Это вдвойне усугубило моё депрессивное состояние и плюнув на все, я вынужден был уйти из дома. Выход из ситуации только один – напиться, забыться, и …
Прямиком из подъезда я направился в сторону алкогольного магазина. На встречу мне шла толпа ветеранов Великой Отечественной войны, после прохождения акции «Бессмертный полк». Они шли медленно, плотной массой человек десять-двенадцать. На их мундирах в солнечном отблеске играли ордена и медали. Мне было трудно обойти эту героическую массу, и я прошел сквозь нее, расталкивая пожилых мужчин. Несколько человек упали на асфальт параллельно матерясь в мой адрес. Мне было абсолютно всё равно. Я никогда не понимал всех этих подвигов, бессмысленных жертв, этот сталинский режим! В школе я всегда прогуливал уроки истории, особенно когда касалось темы ВОВ. На девятое мая, я всегда включал на всю немецкий тяжелый рок. Моя супруга Анна, всегда отчитывала меня по этому поводу, взывая моей совести: «Мол твои прадеды воевали за тебя! Погибали! А ты…» В ответ шли разные убеждения: «почему побежденные живут лучше победителей? И чтобы было, если Германия одержала тогда победу?»
Толпа ветеранов не угомонилась. К ним подключились и простые, сердобольные граждане. Я обернулся к толпе, чтобы ответить, но именно один ветеран, заострив на мне свой взгляд, тихо произнёс: «Будь ты проклят!» И поднимая с пыльного асфальта свою фуражку, добавил: «Таким как ты, нет места в обществе!» Усмехнувшись над его высказыванием, коротко ответил: «Я уже проклят отец… до встречи на том свете!» Развернулся и продолжил путь. В магазине на оставшиеся деньги, взял две бутылки водки, коньяка, готовую колбасную нарезку, хлеба ржаного и банку огурцов. После закупки, я побросал все на заднее сиденье моей старенькой машины, которая верно ждала меня на парковке у дома. Сел за руль, запустил двигатель и отправился в свой заброшенный домик в селе Тёпловка, (под Саратовом) в котором когда-то я проводил своё детство. Сейчас он пустует с годов так 2007-ых. На выезде из города, со мной стали происходить какие-то странные вещи. На обочинах дорог, стояли указательные знаки с предостерегающими надписями, билборды с рекламой: «Вернись назад!» или «Жизнь кончилась? Что же дальше?». По включенной недавно магнитоле, абсолютно на всех радиостанциях проигрывались песни военных лет. Колеся по пустой трассе, я взял в правую руку маленькую бутылочку коньяка и откупорив ее зубами, сделал несколько глотков. Закурил. На душе стало сразу как-то тепло. В голову ударил дешевый алкоголь, и по телу пошло расслабление. Даже улыбка на лице сама по себе стала пробиваться. Стремясь к своей намеченной цели, я чуть ли не впервые за столько лет своего выгорания, почувствовал какое-то облегчение. Настроение стало каким-то необъяснимым. В правом кармане разрывался телефон. Жена. Разрывающийся мобильник в руке тут же был выброшен в открытую форточку двери автомобиля. Мне было уже просто не до всего. Сейчас мне хорошо и душа перед Богом моя чиста. Все тайное стало явным. Решение по себе я принял и обратной дороги не будет. За тридцать лет моей жизни, ничего хорошего не происходило. Обдумывая все это, я утопил педаль газа в пол и продолжал движение к намеченной цели.
Уже в Вольском районе (на въезде в село), я увидел то, что никогда раньше тут не находилось. Это придорожные памятники, с красными звездами на надгробьях.
– Откуда их тут столько? Могил больше чем жителей! Ни село, а сплошное кладбище! – вопросительно в голос возмутился я.
По дороге выехал на ту самую улицу, где находился наш дом, где когда-то кипела жизнь, и проходило мое детство. Спустя столько времени, наш дом превратился в сплошную груду хлама как изнутри, так и снаружи. Одна только полуразваленная покосившаяся баня чего стоит. Тот же деревянный забор с синей табличкой с номером дома, та же лавочка на которой вся наша улица резалась в «козла» или «пьяницу». На ней же праздновали свадьбы, поминали усопших. Меня накрыло такое чувство ностальгии, что я слегка всплакнул, в помин о моем ушедшем в небытие детстве и потерянной жизни в целом. В этом доме давным-давно проживали семейства Лёвкиных и Тураевых- моих прямых родственников. Но после их смерти, и нашего переезда в город, дом этот стал пристанищем алкоголиков и прочих забулдыг.
Припарковал свой автомобиль у колодца, напротив снятой с петель калитки. Забираю пакет из машины. Пробираюсь к дому. Старую, ржавую калитку открываю, роняя ее на землю. Дверь в дом была на распашку. Из коридора дико несло испражнениями и рвотными массами. На полу пустые бутылки, остатки еды (видимо с давних посиделок местных обитателей), использованная контрацепция. Прохожу дальше в комнату. Зажигаю свет. Стоит столик, над ним лампа Ильича. На том деревянном столе прирос тухлый, заплесневелый огрызок огурца, на фоне двух консервных банок из-под кильки в томате, полностью набитых окурками. Стряхнув рукой объедки, я расположился сам. Выпиваю рюмку. Вторую. Третью. Время идет. Первая бутылка закончилась. Я полностью опьянел, так как после каждой третьей стопки, выкуривал сигарету. В голову полезли мысли о том, что нужно написать письмо, своё последнее письмо, которое подведет итоговую черту моей жизни. К великому сожалению, ручки и бумаги в доме не оказалось и прекратив поиски, я принялся дальше опустошать очередную бутылку. За окном было уже совсем темно. Все двери нараспашку. Прямо напротив меня стояла панцирная кровать, на душке которой одиноко висела двухметровая веревка, которую я гипнотизировал взглядом. Последняя выпитая стопка, выжатая из очередной бутылки, дала мне старт на свершение своей окончательной цели. Вдруг, откуда не возьмись в доме появился трупный запах, который охватил всю комнату. Только я закуриваю последнюю сигарету и беру веревку, как нечто, жутко холодное схватило меня за руку. Передо мной стоял человек, тень которого не отображалась от лампы.
– Эх ты, внучок! Что же ты удумал?
Вытаращив глаза, меня так парализовало, что я не мог даже крикнуть от страха. А он продолжая смотреть мне в глаза, только гладил меня своей холодной, жилистой рукой, и говорил:
– Присаживайся! Есть разговор!
Падающие лучи света проявили его образ. Напротив, меня сидел молодой мужчина, в рваной и запачканной кровью военной форме. Его грудь украшал орден Боевого Красного Знамени. Лицо было так же в крови и иссечено мелкими осколками. От такой картины у меня пропал дар речи.
– Ты чего застыл? Садись, в ногах правды нет! – одним жестом указал мне на стул.
Я присел и не отрывая от него пьяного взгляда, сквозь текущие изо рта слюни спросил:
– А ты вообще кто такой? Что ты здесь делаешь?
С ухмылкой последовал ответ:
– А я пришел за тобой, Матвей! Помнишь, как у Есенина или у Пушкина? Я твой чёрный человек…
– Откуда ты меня знаешь? Нееет… ты очередной кошмар в моем сознании? – пробормотал я, хлопая себя по щекам.
– Напрасно, напрасно! Я никуда не исчезну!
Этот некто смотрел на меня довольно пристально, после чего полез в свой правый нагрудный карман и достал оттуда маленькую книжечку. На лицевой стороне её, еле-еле виднелись буквы, из которых можно было понять слово – партбилет.
Развернув его партийный билет, я с горем пополам прочитал содержание. И чёрт побери, там было написано, что данный билет принадлежит Лёвкину Евгению Федоровичу. Остальное было не читаемо, из-за кровяных пятен и дыр от осколков.
– Это после ранения, не обращай внимания! – вдруг пояснил он.
С трясущимися руками, я положил билет на стол, и с дрожью в голосе спросил:
– Ты ведь умер? Нет у меня галлюцинации… я, наверное, перепил! – дернувшись с места, я подскочил к выходу. Но он каким-то образом появился прямо передо мной, загородив собой дверной проём. Вытаращив глаза, и посмотрев на него вплотную, я воскликнул:
– Как ты это сделал?
Мужчина взял меня за плечи, подвел к столу и усадил на стул.
– Не надо! Сейчас ты должен меня выслушать! Так вот внучок, я по какому поводу пришел к тебе! Я смотрю ты свою жизнь совсем на дно спустил, да?
– Да на какое… – попытался я перебить его, как тут же его кулак упал на стол.
– Не перебивай меня! За своё поведение, и отношение к жизни ты будешь сурово наказан. Придется тебе понять, что такое жизнь, какова ее ценность, и как надо чтить память погибших, которые ради тебя дурака, головы сложили! Я покажу тебе жизнь иначе! – медленно выговаривал он каждое слово.
– Ты ради чего приехал в наш дом? Что бы покончить с собой?
– А ты догадливый… – тихо пробормотал я дрожащим голосом.
– Потому что мне всё известно, и очень неприятно иметь такого правнука как ты!
– Какого еще правнука? Что ты мать твою такое несешь? – возмутился я.
– Хм! Сейчас узнаешь! – тихо сказал он, и правая рука его медленно опускалась к свисающей кобуре, где находился пистолет.
От испуга я резко вскочил, и перевернув на него стол, выбежал к выходу. С веревкой в руке я вылетел на улицу и спотыкаясь о разбросанные доски и кирпичи устремился к дальнему перекошенному сараю. В сарае том, были гнилые полы, обшарпанные стены, а вверху от одного угла до другого располагалась балка. Впопыхах, оглядываясь по сторонам я перекинул через эту балку веревку, смастерил удавку и дабы не видеть этого всего сумасшествия, решил свести счеты с жизнью. Полы в погребе были прогнившие и это было мне на руку. Я встал на груду досок, которые были под ногами и устремив свой взгляд на выход со слезами сорвался вниз. Тонкая веревка быстро пережимала мне дыхательное горло. Меня охватила судорога по всему телу.
Балка, на которую я приспособил наскоро веревку, не выдержала такого натиска и рухнула вместе со мной в глубокий двухметровый погреб.
Я упал на самое дно и сверху на меня обрушилась вся конструкция. Последнее что было – это страшный гул в голове и неимоверная боль, от которых я на мгновение потерял сознание.
«Лишившись памяти – лишишься всего!»
Очнулся я оттого, что в чувства меня привел некий мальчик, который обрабатывал йодом мою голову. Лежал я на чистой постели, почему-то голым. На голове моей уже оказалась бинтовая повязка, которую ловко замотал этот мальчик. Слегка прищуриваясь и постанывая от боли, я пытался понять окружающую обстановку.
– Тихо – тихо, дядь! – промолвил вдруг он, глядя меня по голове, – вам нельзя вставать!
– Где я? Кто ты? – сквозь зубы произнес я.
Этот довольно юный паренек, с русыми волосами, одетый в какую-то старую одежду, двоился в моих глазах.
– Я, Вовка! А вы дядь, кто такой будете?
– Гм… я… я не помню! – ответил я, продолжая морщить лицо от боли, – как я тут оказался?
Вовка улыбнулся:
– Не знаю! Вы лежали в нашем сарае, с разбитой головой!
– В каком это вашем сарае? – в недоумении ответил я.
– Хех, вы чего с дуба рухнули? – засмеялся он, – мы с отцом вытащили вас из нашего погреба. Там крови было – море!
– Я ничего не помню… Где я? – настойчиво повторял я.
– Село Тепловка – это вам о чем-то говорит?
– Нет…
Вдруг надо мной склонились еще два незнакомых человека, которые изучающе рассматривали меня. Один из них в советской военной форме, без погон. Это был статный, красивый, молодой мужчина, с черными артиллерийскими петлицами в ранге старшего лейтенанта. Другой мужчина по старше, который стоял рядом с офицером и шумно отхлебывал из своей кружки чай.
– Ух ты! Смотрите-ка, пришел в себя! – воскликнул он, продолжая хлебать чай.
– Здравствуйте! – поприветствовал я, кивнув головой.
– И тебе не хворать! – ответил мужчина и в голосе его изменилась интонация, – ты как у нас в сарайке-то оказался? Да еще и без портков?
– Я ничего не помню! Кто вы такие?
– Я бы тоже хотел это знать, кто вы такие и что вы делаете в нашем доме? – добавил офицер.
– Мне нечего вам рассказать… – тяжко протянул я, после чего добавил,– как хоть вас зовут всех?
Мужчина, протягивая мне руку, сказал:
– Лёвкин Федор Матвеевич! Это мой старший сын – Евгений! А вас-то как величать?
– Я не знаю своего имени!
– Вот те раз! Вот так история! Свалился голый парень к нам в погребицу, без документов, имени, фамилии и прошлого! – удивился офицер, почесывая свой затылок, – дело табак отец!
Отец смотрел на меня с некой жалостью, и спустя некоторое время сказал:
– Без документов он здесь никто. Председатель придет если, вопросы будут. Потом заберут его в известное место и пиши пропало. Ладно ты пока отдыхай, а мы покумекаем, что на счет тебя дальше делать! Пошлите ребятки.
Странные люди удалились в другую комнату, и что-то в голос там обсуждали. Я лежал на кровати и пытался понять где я нахожусь. К сожалению, попытки восстановить картину произошедшего, не увенчались успехом.
Спустя некоторое время, после семейного совета они вернулись ко мне.
– Ладно, так уж и быть! Сейчас отлеживайся, а завтра пойдем к председателю! Скажу, что ты мой племянник. Мол родители твои умерли, и ты сюда ко мне приехал! Будешь жить с нами?
Усмехнувшись, я пробормотал:
– Что простите? Жить с вами?
– Ну да! Потому что, если ты такой красивый попадешь в НКВД, то там тебе быстро помогут вспомнить всё! Оно тебе надо? – пояснил офицер.
Я не понимал ни слова, которые они произносили. Какое-то НКВД, какие-то председатели, я вообще был в неведенье. Бесспорно, я решил согласиться.
– Что для этого нужно?
– Да нет, ничего… документы только нужны. Ну я думаю мы тебе их выправим. Будешь отныне нашим членом семьи! – переведя взгляд на детей, утвердил Федор Матвеевич.
–Оставляй, бать! Жалко мне его. Сразу видно жизнь потрепала! – улыбнувшись, ответил офицер и подсев ко мне на кровать продолжил, – Добро пожаловать в семью, браток! Я – Евгений! А ты будешь у нас… – задумался вдруг он, и спустя несколько секунд выпулил первое попавшееся имя, – Матвей! Матвей Лёвкин – в честь деда!
– Мне кажется меня так раньше звали. – вдруг частички памяти, намекнули мне об этом.
– А что ты еще можешь сказать нам? – спросил Евгений.
– Более ничего… я согласен на ваше предложение. Мне некуда идти.
– На том и порешили! – воскликнул отец, – завтра значиться пойдем с тобой Мотя Лёвкин в сельсовет, я договорюсь с Петровичем, это наш председатель, и будем восстанавливать тебе документы! А пока отдыхай, и будь как дома!
Теперь, когда меня наконец-таки оставили в покое, я принялся глубоко размышлять о происходящем. Вопросов, конечно же было больше чем ответов. Я все ломал голову: что я тут делаю? И каким макаром я оказался в чужом сарае?
Этот странный день и тяжелая травма головы сморили меня окончательно, и я провалился в глубокий сон.
***
Утро. Висевший над моей головой репродуктор, транслировал классическую музыку. Дома никого не было. За окном, тем временем стояла прохладная весенняя погода. На кухне топилась печь, и её тепло разносилось по всему дому. Поднявшись с постели, я обмотался одеялом и пошел на кухню. Там на столе стоял заготовленный самовар, фарфоровая чашечка с блюдцем на одну персону, миска с комковым сахаром, и банка меда. «Какие гостеприимные люди!» – подумал я, и отрадно сел пить чай.
Попивая ароматный травяной чай, я параллельно любовался красотами села из окна. Природа Тепловки имеет живописные ландшафты. Вдали есть небольшое озеро, красивый лес, поля, засеянные пшеницей, и другими сельскохозяйственными культурами. У большинства местных жителей есть огороды, где что только не растет. Из привычных культур почти у каждого картофель, лук, укроп и морковь. Кому-то нравится выращивать цветы: лилии, розы, нарциссы и многие другие. Более основательные односельчане заводят сады, в которых растут яблони, груши, вишни. Из нашего окна, который прямиком выходит на огород, показывается малина, растущая красивым кустом вдоль ограды, и одновременно является и живой изгородью, и плодовым растением, приносящим вкусный урожай.
По утрам поют птицы, весеннее солнце растекается по полянам золотыми лучами. Прохладный воздух наполняет аромат цветов и душистых трав, над которыми беспокойно снуют насекомые. По голубому небу плывут пушистые белые облака.
Невольно опрокидываю взгляд на пожелтевший календарь, прибитый к стене. Сейчас на дворе май 1939-го года.
Ходики по-прежнему тикали в такт. На часах было половина одиннадцатого утра. Прогулявшись по дому в поисках одежды, я наткнулся на старый сундук. Выбрал себе более-менее подходящее тряпьё, привел себя в порядок и расположившись у окна, ждал свою новою семью.
Минут через двадцать пришел дядя Федор.
– Добрейшего утречка!
– И вам доброго! – улыбнулся я в ответ.
– Ну что, вижу в порядок себя привел! Готов идти на встречу к своему счастью?
– Всегда готов!
– Ну вот и ладушки! – ответил отец и мы тут же удалились по делам.
Окружающая обстановка была еще прекрасней, чем отдельный вид из окна. В середине села растянулся большой пруд, в котором местные рыбаки ловили рыбку. Раскинулись дома по обе стороны улицы. Люди, жившие в них, занимались послезимней уборкой своей территории, пробуждая землю к жизни. Чуть позже я пойму, что здесь проживают очень добрые люди. Они готовы поделиться со своим соседом чем угодно. Здесь не вызывает удивления, когда к тебе во двор заходит односельчанин и просит одолжить соль или какую-то другую вещь. Здесь принято проводить вечера не дома, а на улице в интересной беседе. Ты не успеешь выйти за забор, как уже встретишь интересного собеседника. Здесь природа кормит людей. В лесу люди ищут грибы и ягоды, собирают дрова, чтобы растопить печь. Здесь можно чувствовать удовлетворения от жизни и избавиться от забот.
Пройдя несколько улиц, мы зашли в одноэтажный дом, со стальной табличкой «Сельсовет». В отдельном кабинете сидел мужчина лет пятидесяти на вид, худощавого телосложения, с орденом Ленина на груди. Он передвигался исключительно на костылях, так как отсутствовала правая нога. Как после рассказывал мне новый отец, он потерял ее еще с австрияками в Империалистическую войну. И вот стоя на приеме у Петровича, мы вели диалог:
– Ух какой у тебя племяш Федор! Откуда он?
– Так сестра померла, а что парень один что-ли будет, но вот я его и забрал к себе! Один-то он, пропадет совсем. – улыбался Федор Матвеевич.
Петрович, осматривал меня всего.
– Тебя как звать, милый человек?
– Матвеем!
– Ага, а я Тимофей Петрович! Председатель Сельсовета! – пояснил он, и наливая себе из пузатого графина воду в стакан, добавил: – Тебе сколько годков то?
Я призадумался. Моя память была сейчас чистой, в которую можно было вложить любую информацию.
– Двадцать четыре нам, товарищ председатель! – вдруг произнес отец Федор, – непутевый он у меня. Как семью потерял, так совсем умом кончился. Жаль парня…
– Дела… – сказал Петрович, утирая губы после выпитого залпом стакана.
– А что же ты делал все это время? Ремеслом каким-нибудь владеешь может?
Улыбнувшись, я вскоре слукавил:
– Дык, ничем не владею, к сожалению. Хотел бы уму разуму набраться. Вот спасибо дяде Феде, приютил меня.
– Ну понято. Сынок, а документики у тебя есть какие? – спросил Петрович, смотря пристально мне в глаза.
