Александр Иванович Вовк
Слава КВКИУ!
Постепенно развеселились! Всё-таки Новый год! Любимый с детства праздник! Жаль, танцевать той ночью было не с кем! Да и не очень галантно мы выглядели в обязательных белых солдатских кальсонах. Свет всюду погашен – светомаскировка, чтобы посторонних не привлекать, особенно, дежурного по училищу! И только наши белые кальсоны выделялись в темноте и дефилировали туда-сюда! Одним словом, маскарад!
69
На пути в столовую я по привычке проверил два «своих» дерева. Они были мощными с виду американскими тополями, изрядно пылившими летом надоедливым пухом. Но в том году оба тополя не перенесли февральские морозы, чем и привлекли моё внимание. В том лютом феврале морозище два дня держался минус сорок четыре!
Это, кстати, был рекордный для меня мороз! Причём и в Каракумах однажды мне случилось пережить столько же, но уже тепла! Ещё точнее, жары!
Стало быть, температурный диапазон моего существования, выявленный экспериментально, почти девяносто градусов! Впечатляет, если учесть, что в таком диапазоне физическое состояние воды проходит путь от льда чуть ли не до кипения! А я как-то выжил!
Но это – отступление от темы.
В столовую мы в любой мороз ходили в гимнастёрках, чтобы не мучиться с шинелями. А без них пробирало до костей. Я даже время засекал как-то. При морозе в сорок руки без перчаток совершенно дубели всего за тридцать пять секунд! Пальцы переставали слушаться! А мы-то всегда налегке!
Так вот, проходили мы в тот жуткий мороз мимо «моих» деревьев, а они вдруг как загрохочут! Долгий такой треск, рассыпчатый, на молнию похожий, если она рядом по земле саданула! Мы из строя едва не разбежались, кто куда, не разобравшись поначалу, что случилось.
Оказалось, всего-то стволы тех деревьев от сильного мороза лопнули. Я их потом из любопытства обследовал, но наружных трещин не выявил, потому и смотрел всякий раз на этих пострадавших гигантов, всё думал, что трещины со временем проявятся. Интересно ведь – не от расширения затрещало, а от холодного сжатия. Аналогично тому, как скорлупу орехов давлением раскалывают. Ну, а трещины, меня интересовавшие, даже летом не обнаружились. Деревья хотя и трещали, но выдержали, и даже потом не засохли.
А курсантам, пусть любой морозище трещит, всё должно быть нипочём! Мы трещинами тогда не покрывались, а продолжали ходить в гимнастёрках и в столовую, и обратно. И на занятия в учебные корпуса и, разумеется, «домой»! На нас работала попутная акклиматизация.
70
Как-то само собой так вышло, что вспомнил я из родного училища, можно сказать, кого угодно, только не своих близких товарищей. Вспомнились и командиры, вспомнились и начальники! Были и преподаватели – и штатские, и военные. Но только не такие же курсанты, каким я и сам считался пять лет подряд. Почему же так?
Может, потому, что для товарищей требуется особый разговор. Долгий разговор. Долгий он потому, что много было товарищей. И потому, что многое знаю об их курсантской жизни, и многое знаю о последующей офицерской службе.
Так или иначе, но вышло именно так, как вышло – сегодня они отодвинулись на второй план.
И пусть мою странную память простят многочисленные товарищи и друзья, все однокашники, за то, что вдруг вспомнились мне сейчас не все они, а лишь один из всех, который даже другом никогда не был.
Он служил во втором взводе, и я знал его весьма поверхностно. Не знал бы совсем, если бы о нем не ходили легенды, часть из которых я слышал, а развитие некоторых даже наблюдал в действительности. Причем, те легенды, которые мне пришлось узнать, вполне подтверждались действительностью.
Тот курсант не был тем особенным красавцем, которые привлекают к себе общее внимание, и потому все их легко узнают. Нет! Он был, как раз, маленьким и слабосильным. О таких даже говорят – плюгавенький.
При нас он не совершал общественно значимых поступков, после которых его авторитет должен был взлететь. Он не ставил спортивных рекордов и не входил в число «лосей». Даже не ставил таких диковинных рекордов, как однократное заглатывание содержимого одиннадцати стандартных банок сгущенного молока. У нас были и такие рекордсмены! И по пирожкам, которые продавались в чипке (курсантская чайная), рекордсмены тоже имелись! Но он и среди них не числился. И среди тех, кто готов по первому призыву лететь, куда угодно, его так же не встречали! Он был тихим, спокойным и, кажется, малоинициативным.
В общем, можно долго вспоминать, где этого героя не удалось бы встретить. Проще его назвать, поскольку, несмотря на всё сказанное, о его существовании знали все! Это был ни кто иной, как курсант Гудеев.
Он прославился, в основном, тем, что не расставался с художественной литературой нигде и никогда! Даже там, где чтение было запрещено и совершенно невозможно!
Наш Гудеев читал везде. Например, в строю во время движения в столовую и обратно. И никакие воздействия командиров и товарищей его от этой привычки не отучили. Он продолжал читать всё подряд, всегда и везде! Даже ночью его обнаруживали читающим, сидя на окне в туалете. Где, между прочим, было темновато и сильно сквозило. Ему это не мешало!
Что всех особенно удивляло, Гудеев читал и на всех лекциях подряд! Делал он это весьма странно, как нам казалось. Просто укладывал книжку на колени и, наклонившись к ней, читал, хотя именно в таком положении выдавал себя более всего. Но это не только не волновало его, но и преподаватели, будто ничего не замечали! Такая история не прошла бы ни у кого, а у Гудеева проходила запросто!
Казалось, постоянно читая лишь художественную литературу, он мог безнадёжно отстать в своём образовании от товарищей, которые все лекции конспектировали, а потом штудировали их по конспектам. Оказалось, Гудеев в этом не нуждался.
Надо сказать, что немногим удавалось с лёгкостью осваивать сложные математические дисциплины. Причем, всегда подразумевалось три основных уровня усвоения. Первый, это когда обучаемый всё правильно понимал и мог с конспектом всё рассказать. Второй уровень, когда мог сделать это по памяти. А третий – если мог свободно отвечать на любые вопросы, даже в иной постановке, нежели они ставились преподавателем. То есть, это было самое глубокое понимание и усвоение учебного материала. Оно легко давалось мало кому, но после тренировки – многим из нас.
А Гудеев, никогда не слушая лекции вообще, шёл на экзамены и получал там свои отличные оценки. И его товарищи утверждали, будто все дни, выделенные для подготовки к экзамену, он тоже читал только художественные книжки! Как всегда! Вот и ответьте, товарищи учёные, как такое возможно?! Никак? Вот и я думаю также!
Выходит, то был непонятный никому экземпляр! Но экземпляр – уникальный. Благодаря чему, он и стал среди нас знаменитым.
Кроме всего прочего, Гудеев обладал совершенно уникальной памятью. Меня это не только поражало, но и заставляло остро завидовать, поскольку своей памяти я не имею. Так уж получилось! Ни зрительной, ни слуховой, ни музыкальной, ни образной! Никакой! Но я научился с этим недостатком бороться и даже жить. Это – отдельный разговор! Но теперь должно быть понятно, почему я завидовал Гудееву.
Моя зависть была белой, поскольку вреда я ему причинить не мог, как и он не был в состоянии хоть чем-то помочь моей беде. Но оставалась крохотная надежда, что я чему-то от него научусь. По части памяти. Отсюда и мой интерес к нему.
В один из самых заурядных дней я застал Гудеева в его любимом месте. Он сидел в туалете на подоконнике, забравшись на него с поджатыми ногами, но не читал, как всегда, а запальчиво выдавал один за другим куплеты из блатных песен! А рядом стояла подогретая группа болельщиков. Оказалось, Гудеев поспорил с кем-то, что вспомнит сто таких куплетов, и теперь болельщики считали их вслух, никак не допуская для себя, будто такое возможно! При мне набралось сорок пять!
Только представьте подобную задачу! Ну, кто из нас вспомнит столько же куплетов хотя бы из самых популярных, не блатных песен, которые для нас исполняют ежедневно? Я и трёх не наберу, пожалуй!
Кстати, через часок я вернулся поглядеть на результаты спора. Они были очевидными. Гудеев уверенно завершал декламацию очередного куплета, а болельщики восторженно фиксировали превышение планового количества – всего набралось сто пять, вместо ста!
Полная и убедительная победа! И уникальные способности! Жаль, однако, что они были направлены в сторону, противоположную прогрессу человечества!
Я же тогда не знал, как не скажу уверенно и теперь, с чем было связано – неужели с гениальностью? Но у нашего товарища периодически возникала острая потребность в алкоголе, и он как-то находил способы, чтобы приводить себя в состояние, которое славы ему не добавляло.
Такая вот история мне вспомнилась. Очень не хочется, чтобы по ней делали выводы о нас всех. Большинство из курсантов училища не только не страдало гениальностью, но и другими популярными пороками также не страдало!
Впрочем, сразу вспомнился ещё один товарищ – Хазиев Ринат. Он тоже при сдаче экзаменов был по-своему гениален. Являясь татарином в самом центре Татарии, он прекрасно этим пользовался. Был он удивительно хитрым и увёртливым. По крайней мере, когда на первом курсе я трясся перед экзаменом, как бы его не завалить, он лишь посмеивался, занимаясь, чем попало. «Так ведь преподаватель сам татарин! – усмехался Хазиев. – Разве он меня завалит?!»
И действительно, у него всё проходило весьма гладко, уж не знаю, о чем они говорили между собой по-татарски.
А если попадался русский экзаменатор, наш Хазиев вдруг совершенно забывал русский язык! Он настолько беспомощно что-то лопотал по-своему, что не пожалеть его было невозможно. Свою тройку он получал лишь потому, что, как думали о нём преподаватели, ему пока очень трудно учиться на русском языке. Но после экзамена Хазиев лишь ухмылялся: «Военная хитрость!» Русский он знал не хуже любого из нас!
После выпуска этого славного защитника отечества хватило ненадолго! Его распределили в место, действительно не слишком приятное для культурного отдыха – в Сары-Озек. Глушь беспросветная! Но ведь и красавица Алма-Ата была не столь уж далеко, если слишком одолевала тоска по цивилизации. Служили ведь наши ребята и там! Но только не он.
Там лейтенант Хазиев вдруг заболел странной болезнью. У него, видите ли, голова выросла до столь больших размеров, что он не мог пройти сквозь стандартные двери. Правда, со стороны это было не заметно. Голова как голова! Но Хазиев настаивал и, в конце концов, был комиссован по состоянию здоровья. Видно, опять татарская военная хитрость помогла решить возникшие шкурные вопросы!
71
«Как же давно всё это было! – удивился я воспоминаниям, порхающим в моей голове будто бабочки – туда-сюда, о том, о сём! – Полвека за спиной!»
И до чего же удивительно всё-таки устроена такая штука, как человеческая память! Насколько поражают иногда ее возможности! Говорят даже, будто они безграничны.
Ерунда, конечно! Но ведь никакое кино не покажет то, что у человека может пронестись перед глазами за какой-то миг! Ни один компьютер такое множество событий не воспроизведёт! Буквально всё – за доли секунды! И остались столь реальные ощущения, будто я опять всё прожил наяву.
В общем-то, не знаю, пережил бы, если всё пришлось повторять заново? Пять лет в училище! Тысяча восемьсот дней и ночей! И каждый день, и каждую секундочку заново пережить! Тяжело! Опять многое перетерпеть, себя опять преодолеть! Ведь сколько всего было, произошло, случилось…
Пять лет напряженной жизни, учёбы, службы! Пять лет судьбы – это же огромный кусок моей собственной биографии на фоне истории огромной страны – и всего-то за долю секунды! А чтобы такое рассказать словами… Трудно даже представить, сколько времени понадобится! Да и не всякий доброволец выдержит столь пространные чужие откровения. Кому они нужны, по большому счёту? У каждого своё имеется, что однажды захочется вспомнить или забыть!
А уж если всё это положить на бумагу… Тогда появятся горы манускриптов!
И только в памяти очень уж всё компактно уложено, распределено по ее извилинкам и закоулочкам и даже систематизировано. Вплетено в крохотные секундочки и в невидимые глазом нейрончики моего мозга!
Здорово, что всё-всё куда-то вплетено, но и грустно! Ведь прожил я не великое множество отдельных секунд, а большую, не столь уж простую, весьма насыщенную многими делами и событиями жизнь, где все секунды лишь фиксировали мои личные поступки и события, часто независящие от меня.
Впрочем, и это не совсем точно! Это не я, а мы с тобой, моя хорошая, вместе прожили столь большую жизнь. Действительно, большую! И действительно хорошую! Ведь никогда против совести своей не поступали! Потому сегодня наши любимые внуки стали старше нас, тех, ещё двадцатилетних, которыми мы остались в собственной памяти, да на пожелтевших от времени фото.
А наши дети и, тем более, внуки и правнуки лишь теоритически способны осмыслить, что и мы были когда-то молодыми. Они это знают, но сами не верят! Трудно им, мерящим всех на свой коротенький аршин, представить нас давным-давно молодыми.
А ведь мы тоже радовались, как они теперь, тоже тосковали, пугались, терпели, добивались, огорчались, негодовали и даже свирепели. И в нашей жизни для всего находились самые настоящие и причины, и поводы, и силы!
Дети, да и вообще, все молодые люди в своих представлениях склонны упрощать жизнь старших поколений. Молодым всё в жизни стариков представляется проще и бледнее, нежели всё у них было в реальности, нежели теперь происходит у них самих. Это только у молодых якобы всё сложно, насыщенно и очень важно!
«А так ли это на самом деле? – подумал я и сразу поймал себя на том, что сказанное относится и ко мне самому. – Выходит, и я, олицетворяя собой старшее поколение, реальное житие современной молодёжи безотчётно примитивизирую!»
Ладно! Пусть думают, как хотят! Но, чтобы им наше осознать, придётся самим многое пережить. От самого хорошего – до самого плохого. А в таком случае неразумно торопить время – оно само своё возьмёт! А взамен скроет в памяти прежние радости и даже глубокие шрамы, до сих пор, подчас, болезненные!
72
Но мы в далёкой нашей молодости сумели себя поставить, как надо! Разлетевшись по своим вузам на тысячи км и, находясь среди множества соблазнов, мы не изменили своей привязанности! Да что там скромничать! Мы остались верны своей первой любви! Такое слово молодым более понятно!
Да! Мы сумели! И гордимся этим! Поскольку такое достижение теперь редко кому удаётся повторить!
Трудно даже сосчитать, сколько раз за время учебы каждому из нас твердили доброхоты, «умудренные жизненным опытом», будто мы застряли в прошлом, будто мы не замечаем прелестей настоящего, будто сами себя обкрадываем оттого, что не живём полной жизнью в своей распрекрасной молодости, а ждём момента, с которого когда-то начнём жить. Мол, неразумно это! Нерационально!
Теперь они посрамлены нашей супружеской историей! Только им всё равно не понять, за счет чего наше духовное притяжение оказалось сильнее того животного инстинкта, который сначала толкает молодёжь на поиски своей «единственной любви», потом – на поиск более хорошего варианта, то есть, на сравнение всех подряд, и, наконец, на абсолютную неразборчивость в отношениях. Ничего хорошего при таком подходе быть не может! Потому-то и разводы всюду, везде трагедии, потерянные годы, разрушенная на взлёте жизнь. Не так надо было жить! Смотрите на нас и делайте правильные выводы!
Мы на соблазны не клюнули. Иной раз я и сам пытался понять – почему же те всеобщие инстинкты не одолели нас с тобой?
Неужели другим так уж сложно было в этом разобраться?
Не думаю, что так! Всё было достаточно просто! Но мы с тобой очень своевременно, – видимо, хорошие книги и фильмы помогли, – додумались до главного. Мы оба поняли, что наше счастье, наша судьба в значительной степени находится в наших же, а не в чужих руках! Потому мы сами своё счастье и строили. А каким оно вышло, зависело оттого, насколько мы оказались сильны, оказались умны, дальновидны, честны, верны…
И, кроме того, мы всегда знали, что ни при каких условиях не смеем ради себя ломать судьбу друг друга и чужие судьбы! Потому-то у нас и получилось всё, почти как в сказке!
И чем старше мы с тобой становимся – зачем уж теперь нам лукавить, становимся не старше, а старее, – тем сильнее чувствуем нужду друг в друге. Особенно, в связи с всякими инфарктами и инсультами, будь они неладны!
Потому на основании собственного опыта я абсолютно уверен, что свою судьбу клянут лишь те, кто не смог её вовремя направить, как самому того хотелось, как самому мечталось! Видимо, когда-то сам не выдержал, поддался, увлекся, предал, не сумел, разменялся, устал, сломался! Но не моё это дело, в чужих судьбах копаться!
А мы с тобой всё сумели! Ты с отличием окончила свой политехнический в Ашхабаде, а я своё КВКИУ, и только тогда мы объединились в нашу настоящую семью. И были у нас с тобой потом и удаленные от цивилизации гарнизоны, были полигоны, были и большие красивые города. Была интересная работа у тебя, была достойная военная служба у меня. Были достижения, в том числе, и общие. Были, к сожалению, и поражения. Всё у нас когда-то случалось, как, пожалуй, у всех, но нас ничто не смогло разлучить! И всемогущее время нас лишь проверяло, и тоже не смогло разлучить!
И мы всё помним, и всё мы чтим! И своей жизнью, в общем-то, довольны. Не всё в ней складывалось гладко, как бы подчас хотелось, не всё удавалось, к чему стремились, но сегодня в своей биографии нам ни за что не стыдно! А это и есть самое важное условие для нас и нашего счастья!
И вообще! По моим наблюдениям, жизнь прекрасна сама по себе! Независимо оттого, как она сложилась у нас или у кого-то! Более того, с каждым прожитым днём цена жизни только возрастает, достигая немыслимых высот, когда мы упираемся в финиш.
Да! Жизнь удивительна и прекрасна! И за это ей, право же, – слава! Слава! А ещё – «Слава КВКИУ», задавшему в своё время нам верное направление в большой мир настоящих людей! Вечная слава нашему прекрасному училищу!
2021, март.
В книге использованы фотографии автора из личного выпускного альбома, посвященного выпускникам Казанского высшего командно-инженерного училища 1967-1972 годов обучения.
Для обложки использован шаблон ЛитРес и фотография автора из личного выпускного альбома, посвященного выпускникам Казанского высшего командно-инженерного училища 1967-1972 годов обучения.
