Александр Иванович Вовк
Слава КВКИУ!
Задача оказалась предварительной: проверить и приготовить к работе всё, что требуется, поскольку скоро начнём работать.
Взвод поделился на десять групп по три человека в каждой. Группам досталось по одной перископической артиллерийской буссоли ПАБ-2А в комплекте с полосатой двухметровой рейкой к ней для измерения расстояний. Кроме того, у каждого курсанта имелась полевая сумка, а в ней топографическая карта местности, тетради с конспектами, бланки, карандаши, резинки, курвиметр, компас, командирская линейка, циркуль-измеритель и тяжелая стальная пластина с гравировкой, называемая хордоугломером. Разумеется, все носили на себе любимый противогаз! Шинели мы сложили рядом с ненужным пока имуществом в стороне.
Читателю, которому не довелось прокладывать буссольные ходы, будет интересно, что буссоль – это простенький оптический прибор для измерения магнитных азимутов и дирекционных углов. В сборе она тяжеловата, 15 кг, но чаще всего используется «голенькая» буссоль на складной металлической треноге. Она уже легче – около 6 кг.
Когда мы приготовились к работе, то от полковника Пущая получили для разминки и притирки в группах достаточно простую задачу. У всех групп буссольный ход вышел коротеньким, всего с одной узловой точкой.
Полковник Пущай запустил секундомер, и время нашей задачи пошло.
Все заторопились, выполняя заранее распределенные между собой обязанности. В каждой группе один человек работал с буссолью, другой бегал с вехой и дальномерной рейкой, выставляя их, где следовало, а третий записывал показания и производил расчёты.
Сразу выяснилось, что гладко было на бумаге, а на местности возникла неразбериха и несогласованность в группах. Докричаться до своего товарища, убежавшего с рейкой за триста-четыреста метров, очень трудно, только горло порвешь, связи ведь нет. А он, словно специально, отвернулся и рейку держит с наклоном. Ветер крик сдувает или ещё что-то не так!
Постоянно мешали другие группы. Делая свою работу, они заслоняли нужную веху, тоже кричали, тоже суетились, тоже нервничали, но отсутствие связи и огромные расстояния этим не компенсировались. Все безобразия усиливались десятикратно, ровно по количеству групп.
К тому же показания с буссоли снимались в делениях угломера, непривычных для ракетчиков. В одном большом делении угломера – шесть градусов. В одном малом – 3,6 минуты! Это затрудняло расчёты в градусной системе.
Да и буссоль в каждой точке хода приходилось переустанавливать заново. То есть, переносить ее, укреплять треногу в грунте, опять добиваться горизонта с помощью шарового уровня, а затем и совмещения с магнитным меридианом. Ещё следовало вбить колышек и по вертикали над его перекрестием расставить веху. И только затем наводить буссоль для измерения углов. Без связи управление любыми действиями каждой группы осуществлялось либо криком, либо жестам, о которых заранее не договорились. В общем, всё делалось, как придётся!
По измеренным углам и расстоянию между соседними точками производились тригонометрические вычисления. Это позволяло последовательно вычислять координаты узловых точек, а потом и конечной. Все отсчёты заносились в специальные бланки. В них же производились вычисления. Бланки слегка облегчали работу, позволяя заполнять нужные графы машинально, но при вычислениях, несмотря на громоздкость чисел, приходилось обходиться карандашом и бумагой, ведь в те годы ещё не было даже простейших электронных калькуляторов.
Теперь мне кажется, что идея погрузить читателя в подробности работы оказалась неудачной, поскольку суть моих воспоминаний отнюдь не о самом буссольном ходе, а лишь о полковнике Пущай и о наших с ним приключениях. Можно сказать, о мытарствах!
Постепенно все группы перетекли к последней точке, где и заканчивали последние вычисления.
Полковник Пущай по очереди проверил результаты работы всех групп, не оглашая оценки. Потом построил взвод и объявил, что время работы в расчёт пока не принимал, поскольку оно «ни в какие ворота!» А по поводу точности объявил правильные координаты конечной точки и попросил каждую группу самостоятельно вычислить погрешности своей работы по обеим осям. Если они более двух метров, то оценка «неуд». А потом добавил, что по его сведениям ни одна группа с задачей не справилась.
Мы приуныли. Мы ведь так старались.
«Ладно! – подвёл окончательные итоги полковник Пущай. – Попробуем еще раз! Старшие групп для получения новой задачи – ко мне! Начало работы всех групп – по моей команде! Вопросы?»
Вопросов у нас ещё не было.
Через час напряженной работы разбор наших успехов по случаю очередного буссольного хода повторился. Теперь почти все группы по точности вошли в норматив, но даже у тех из них, которые опять не справились, грубых ошибок не оказалось, лишь отдельные погрешности, загубившие окончательный результат.
«Перерыв пятнадцать минут! – объявил преподаватель. – Как раз до приезда за нами машины. А после ужина вернёмся и продолжим занятие здесь уже в ночных условиях! Как и предусмотрено расписанием занятий!»
Перерыв растянулся на полчаса. Уже темнело. Наконец, полковник Пущай объявил всем:
– Перерыв прекращаем, хотя машина к 18.30 за нами не пришла! Опоздавших мы никогда не ждём, потому продолжим занятие!
Для нас это стало неприятной неожиданностью. Ужин явно срывался, но не по вине присутствовавших, потому решение преподавателя казалось вполне логичным. Мы перенастроились, ведь иных вариантов действий всё равно не оставалось.
Старшим групп полковник Пущай выдал новые задания и опять запустил секундомер. Работа закипела. Мы наивно полагали, будто уже получили достаточный опыт, потому справимся быстрее и точнее.
Не тут-то было! К прежним проблемам добавилась темнота. И этот факт оказался решающим.
Сразу выяснилось, что штатные щелочные аккумуляторы для подсветки буссолей и вех едва живы. Наши всегда слабые карманные фонари тоже продержались недолго, но даже если и светили, то их приходилось как-то удерживать над бланками и одновременно писать. И сам бланк приходилось прижимать в плоскости полевой сумки, удерживаемой на колене. Дополнительных рук для этого не предусматривалось.
А уж производить вычисления при тускло дрожавшем освещении было либо трудно, либо невозможно – хоть глаза выколи! В темноте даже слегка налаженные «переговоры» жестами с носителями дальномерных реек больше не получались. Мы просто не могли разглядеть друг друга.
Зато где-то впереди мерцали сразу двадцать подсветок всех десяти реек и десяти вех! Выбирай любую! Но с какой вехи снимать отсчёт? Разобраться в этом без связи было невозможно, а ошибка сводила всю работу насмарку. Правда, скоро мы сообразили, что снять отсчёт на чужую рейку, не так уж страшно, поскольку ошибка в расстоянии окажется незначительной, а вот навести буссоль на чужую веху, означало крах всей работы.
Мы дико хрипели и кричали, подавая команды через огромные расстояния. Мы бегали навстречу друг другу, чтобы наполовину сократить расстояния и договориться по существу, но всё это было чересчур болезненно для нас, а для результата – бесполезно и тупо!
Очень скоро мы подошли к отчаянию. Буссолисты даже в шинелях стали мерзнуть, мало двигаясь, а другие отчаянно потели от бега с рейками и вехами на дальние дистанции. Всё чаще сказывались несовпадения темпераментов и неурегулированные прошлые трения. Всё чаще слышалась ругань, взаимные недовольства и упрёки.
Быстрее всех закипали буссолисты, поскольку они наводили объективы на какую-то веху, но не знали, чьей она является.
Расчетчики тоже взрывались всё чаще, поскольку и у них ничего хорошего не получалось. Кроме того, постоянно ломались карандаши, терялась резинка-стёрка, дырявились от карандаша бланки, которые приобрели весьма неопрятный вид.
Ни у кого не оказалось перочинного ножа для карандашей. От безысходности грифели оголяли зубами. Всё это напоминало не работу специалистов, а ночное копошение древних существ в серых шинелях.
Даже рейщики-дальномерщики выражали своё недовольство, поскольку их чаще всех костерили, а что следует делать, они вовремя не знали и не слышали. Кроме того, они справедливо возмущались, что «бегая и устанавливая», они не получают нужного опыта настоящей работы, чтобы потом уверенно отчитаться перед преподавателем.
Полковник Пущай всюду присутствовал невозмутимо. Он никого не одергивал, никому не подсказывал, ни в чём не помогал. Он лишь наблюдал, переходя от одной группы к другой, от одного рабочего места, к другому.
Ближе к полуночи буссольные ходы всех групп опять подошли к естественному финалу. Еще какое-то время группы делали вычисления и оформляли отчеты, подсвечивая себе всем, что было. Наконец, то одна, то другая группа заявляла о полном решении задачи.
Полковник Пущай подтверждал – «Принял!» Затем фиксировал в своей тетрадке с твёрдой обложкой время окончания работ и очерёдность, но по-прежнему хранил молчание, чтобы не сбивать с рабочего ритма тех, кто пока работал.
После доклада последней группы Пущай нас ошарашил:
– Лучшую по точности группу возглавляет сержант Селин. Но даже у них точность определения координат оценивается как абсолютный «неуд»! Оценки остальных групп, думаю, всем понятны! Какие есть вопросы, товарищи курсанты?
Все молчали разочарованно и подавленно. Все переживали неудачу, но понимали, что не имеют никакой возможности что-то улучшить. Выходит, не созрели! Весь взвод за полевое практическое занятие заработал только «неуды». Это уж никуда не годилось!
Время подходило к часу ночи. Звезды обходились без луны. Было очень темно, лишь на краю земли светлячками мерцали окошки каких-то домиков, да по далёкому шоссе в обе стороны разъезжались светлые пятна фар.
«Буссольные ходы – это, конечно, замечательное занятие, – думали многие из нас, – но если уж дело не пошло, то ночью оно не поправится! Как его в такой темноте наладишь? Потому самое время где-то прикорнуть. А то ведь без ужина остались, теперь и без сна останемся! Не порядок!
Мы стали переглядываться между собой в поисках союзников такого плана, но вмешался полковник Пущай. Он приказал старшему сержанту Панкратову построить взвод, что и было сделано.
– Товарищи курсанты! – спокойно начал полковник. – Понимаю ваше недовольство собой! Понимаю ваше стремление всё исправить! Но любое загубленное дело можно исправить, только сделав его лучше! Так? Вижу, что все согласны! Потому сейчас старшие групп получат у меня новое задание, и все начнём работать! Вопросы?
– Есть просьба, товарищ полковник! – заговорил Толька Клименков. – Товарищ полковник, дайте нам минут пятнадцать для согласования некоторых вопросов!
– Для хорошего дела – сколько будет угодно! – разрешил Пущай и обратился к замкомвзвода. – Товарищ старший сержант, а вы известите меня, когда будете готовы. Всё! Взвод в вашем распоряжении! – и отошёл в сторону.
– Мужики! У меня есть идея! – взял инициативу в руки Анатолий Клименков. – Мы ведь двойки получаем из-за того, что отсчёты снимаем по чужим вехам, а потом никакие расчёты не сходятся! Так?
– Понятно, что так! – поддержали его многие из нас. – И сейчас же всё опять повторится! В темноте не разобрать, куда наводить! И не докричаться! Не уточнить, не перепроверить! И команды не доходят! Опять всё перепутаем!
– Потому я и предлагаю! – азартно заговорил Клименков. – Надо каждому свою веху обозначать разными огнями! Пусть одна группа машет фонарём рядом с вехой вверх-вниз, вверх-вниз! А другая – слева направо, справа налево! Третья – кругами… В общем, нам сейчас договориться надо, тогда и путаться перестанем! И нужные команды в группах тоже можно как-то обозначить! Например, «Ко мне!», «Назад!», «Ничего не вижу!»…
– Толково! – одобрили из строя. – А ещё надо к следующему занятию ножи для карандашей из ножовочного полотна всем сделать!
– И заказать кувалды или хоть молотки, чтобы колышки забивать на всю глубину, а то ведь качаются!
– Это точно! Сейчас грунт мягкий, а зимой ни за что бы, не вколотили!
– Ну, это уже планы на зиму, а пока надо поспешить с сигналами. Давайте по группам разойдёмся и всё согласуем!
– Правильно! Но кто-то должен проследить, чтобы сигналы в разных группах не совпадали! – посоветовал Анатолий Щуплецов.
В общем, лёд растопили. Мы были полны решимости проверить, насколько такие меры помогут нам победить ночные буссольные ходы.
Через минут двадцать группы были готовы, старшие получили от преподавателя новую задачу, щёлкнул секундомер, и работа закипела с новым энтузиазмом.
Около трёх часов ночи все группы, уже более организованно проложив свои буссольные ходы, сосредоточились у точки, координаты которой надлежало определить. Старшие всех групп доложили полковнику Пущаю полученные координаты, а он занёс их в таблицу своей тетради и объявил:
– Товарищи курсанты! Появились первые победители буссольного хода! Ваши усилия не прошли даром…
Оказалось, что две группы за точность получили «хор», четыре группы – «уд» и четыре – «неуд». Настало время кому-то радоваться, а кому-то, хоть слёзы лить от безысходности! И всё же повеселели все, ведь доказали себе, что можем-таки победить даже самую, казалось, непосильную задачу! Возможно ведь такое, хотя раньше в себя мы в темноте не верили.
– Теперь слушаю вас! – заявил полковник. – Какие есть предложения?
Все молчали. Предложений или распоряжений мы ждали от преподавателя, и он не стал тянуть:
– Предлагаю после короткого перерыва продолжить занятие! Вполне возможно, что еще один буссольный ход сделает победителями всех! Глупо сдаваться на полпути! Правда, те группы, которые своими результатами довольны, могут направляться на холм к тригопункту и там дожидаться остальных!
– Ну, уж нет! В бой пойдём все вместе! – решительно ответил за всех Геннадий Панкратов, наш командир. – Не сели бы только аккумуляторы окончательно!
– Одобряю ваше решение, товарищ старший сержант! – поддержал его полковник. – Но, может, кто-то против такого решения? Может, кто-то устал?
– Перекурить бы! – послышалось из строя, и все засмеялись. – И карандаши поточить!
– Перекур десять минут! – объявил полковник. – Все свободны!
Очередной за эту ночь буссольный ход (уже никто не мог вспомнить, каким он стал по счёту) последняя группа закончила в 4.50.
Давно уже опрокинулся ковш Большой Медведицы, прокрутив за собой всё звёздное небо, но оно еще не осветилось приближением рассвета. Зато стал накрапывать дождь. Чуть-чуть. Почти, не надоедая. Оставляя нам надежду, что не усилится до неприятного.
Все были довольны собой, хотя устали настолько, что могли бы лечь прямо на негустую траву, лишь бы снять нагрузку с ног, со спины и шеи. Итоговые оценки всех групп, объявленные полковником Пущаем, оказались хорошими. Две группы получили даже «отл», но никто им не завидовал! Все понимали, что теперь и они могут претендовать на отличные оценки.
Ночное раздражение давно всех покинуло. Теперь всё чаще кто-то шутил, а остальные дружно реагировали – то ли смеялись, то ли сами что-то рассказывали.
– Вот что, ребята! – заговорил полковник Пущай. – Перед вами стоит еще одна сложная задача, но будем её решать или нет, отдаю на ваше усмотрение!
Мы напряглись.
«Неужели опять придётся браться за буссоли?!»
Никто этого уже не хотел, заранее напрягаясь, потому все молча уставились на полковника. Даже Генка Панкратов не изъявил желания, как наш командир, опять бросаться в бой.
Мы молча ждали, и полковник с усмешкой произнёс:
– Хорошо бы сейчас костёр разжечь! Да только сушняка здесь не найти и дождь моросит!
– Это мы мигом! – многим понравилась такая идея, и все стали выискивать под ногами и, главное, вокруг разбросанного кучками кустарника сушняк.
Как же огонь ночного костра сближает людей!
Языки пламени всех согрели. Отблески костра с треском гуляли по счастливым лицам моих товарищей, гордых тем, что они преодолели своё неумение! Преодолели внутреннее сопротивление и стали победителями и себя, и обстоятельств.
Охватив костёр неплотным кольцом, мы расслабились рядом с ним, сидя и лёжа, но спать никому не хотелось. Костёр подпитывал нас столь простой, но и необычной для повседневности энергией, которой нам так не хватало.
Казалось бы, ну что в том костре и в той ночной атмосфере товарищеского бодрствования, могло быть таинственного и романтического? Но нам тогда безотчётно так и казалось, и всё нравилось! Мы чувствовали уставшими телами, что занимаемся очень трудным, но важным для страны делом, и от этого наполнялись уверенностью, что приняли правильное решение, поступив в ракетное училище. И теперь никто с этого пути нас не собьет!
Все завороженно наблюдали за пламенем и разлетающимися по ветру искрами.
– Товарищ полковник, а вы ведь воевали? – надеясь на интересное повествование, спросил Генка Панкратов, когда настала пора что-то сказать.
Все замерли в ожидании, глядя на полковника, орденские планки которого сами отвечали на этот вопрос. Он очень долго не отвечал, хотя вопрос мимо себя не пропустил. Только смотрел на огонь, ковырялся ровной, словно указка палкой в костре и молчал.
И мы молчали, постепенно охватываемые беспокойством, не задели ли случайно запретную для полковника тему. Наконец, он произнёс, по-прежнему глядя только в костёр:
– Как без этого? Ведь я с двадцать пятого года? Как в феврале исполнилось семнадцать, так сразу и призвали. Но не на фронт. Сначала в артучилище. Там девять месяцев нас, успевших окончить девять или десять классов, учили артиллерийским премудростям. Тогда таких грамотных набиралось немного. А в феврале 44-го всех младших лейтенантов отправили на фронт. Тогда уже не было так страшно. Закончилась безысходность отступления. Начинал я с Кенигсберга. Как-то уцелел, а через год и два месяца война закончилась. Почти для всех. Вот и всё!
Казалось, всем стало ясно, что дальше разговор не продолжится. Почему-то полковник этого не хотел. Тем не менее, кто-то отличился простотой:
– Может, что-то интересное было…
Полковник Пущай взглянул на него, как ни ребёнка, непонимающего разговор взрослых, долго ворошил костёр, видимо, чтобы сбросить возникшее внутреннее напряжение, и очень спокойно произнёс убийственную фразу:
– На войне бывает интересно только тем, кого она никак не затрагивает. У остальных на войне бывает не интерес, а ожидание неизбежной огромной беды! Постоянное ожидание. Днём и ночью!
Никто не посмел уточнять высказанную мысль, но всем ли она стала ясна на всю глубину?
Разговор угас, не начавшись, однако оставил неприятный осадок в душе. Стало совершенно ясно, что человек, сидящий перед нами, знал такое, о чём мы могли знать только понаслышке.
Действительно, что мы знали с детства? Разве, что время тогда было тяжёлое, изматывающее, кровавое, голодное? И всё! Но даже эти знания возникали у нас не на основе личного опыта, а лишь как результат того, что узнавали мы из книг или кино, принимаемых за истину, но были ли они истиной? Нет! Мы и сами понимали, что часто получали сведения столь незначительные и поверхностные, что нам не терпелось узнать и даже пережить все самые настоящие подробности того времени. Но мы опоздали! Это стало совершенно невозможно. Тогда мы именно так и думали – невозможно! Но не стоило нам зарекаться! Очень скоро многие из нас испытали войну по полной программе. Хотя, хорошо ещё, не на своей территории.
– Я понимаю, о чём вы хотите знать! – вдруг заговорил полковник. – Только никогда не просите, – я не о себе, а вообще, – не просите фронтовиков рассказать правду о войне. Всё равно, никто не станет рассказывать!
От этой фразы все встрепенулись, но едва она застряла в мозгу, как все ушли в себя, стараясь понять причину столь категоричного предупреждения. Нам, пока даже не двадцатилетним, понять это было трудно. Хотя многие давно заметили массовое нежелание фронтовиков вспоминать подробности войны и удивлялись тому. Почему?
– Почему? – именно это слово вдруг прозвучало от кого-то. – Если никто нам не расскажет, то пусть так и будет, но интересно узнать, почему никто не расскажет? Что ещё за секреты через столько лет после войны?
– Это трудно объяснить! – произнёс полковник и задумался. Потом продолжил тихим и не очень уверенным голосом. – Причины, пожалуй, у всех разные, только результат всегда одинаковый! Может, кому-то просто нечего рассказать. Бывает и так! Может, и в боях человек не участвовал, а врать, слава богу, не хочет! Чаще бывает стыдно фронтовикам оттого, что настоящие герои рядом погибали, а они, хотя и так себе, но живыми остались. Стыдно, что не погибли! Стыдно, что герои их своими жизнями прикрыли! А бывает так, что человек слабость проявил, струсил, кого-то мог спасти, да не стал спасать. Потом всю жизнь себя винит – разве о таком кому-то расскажешь запросто? Есть и такие, которые хвалиться ни за что не станут! Наград у них нет – так кто же поверит?! Но большей частью все фронтовики молчат потому, что никому они не в силах объяснить самое главное! – сказал полковник и опять замолчал, подбирая слова, что ли?
– Во-во! В чём же оно, это самое главное? – ещё сильнее напряглись все мы.
– Да, в том! – уверенно и громко произнёс Пущай. – Что нечем фронтовикам, даже героям, хвастаться! Почти на всех чужая кровь! А от этого страшно бывает по ночам! На всех почти чужие смерти и жизни! У всех, хоть и короткое, но собственное малодушие было! И желание выжить тоже было! А уж оно искало для себя самые разные способы! Разве всё расскажешь?! Сколько людей выжило, столько и искалеченных судеб! Столько и историй было, что лишь в кино их и можно красиво показать, а в жизни они совсем иные, эти истории! Подчас, очень не красивые, и очень не героические. Такая она, война, знаете ли, пакостная для всех штука! – остановил себя полковник, заметно волнуясь.
Все молчали.
Полковник оголил наручные часы из-под длинного рукава шинели и удивился:
– Видать нас совсем забыли!? Вот вам и пример, прямо как на войне! Не могли ведь забыть, но забыли! Вечером машина не пришла – мы как-то справились, так ее и утром нет!
– Может, ещё придёт! – успокоил всех Клименков.
– Беда не в том, что машины нет! Беда в том, что она опоздала! На войне люди за чужое опоздание своими жизнями расплачиваются! Кто же потом расскажет, как он людей погубил?! Машина обязана была приехать в 6.30 утра, чтобы вы успели до завтрака сдать на кафедру полученное вчера имущество, позавтракать, а уж потом до обеда отдыхать, и так далее. Сейчас как раз 6.30, а машины на подъезде не видно.
– Подождём! Мы ещё успеем! – послышались реплики.
– Нет, товарищи курсанты! Ждать не будем! Старший сержант Панкратов! Взводу разобрать имущество и приготовиться к пешему маршу в училище. Расстояние до города – 28 километров. Первый малый привал – через час движения. Проверяйте людей, имущество и сразу выдвигаемся на маршрут!
– Есть, товарищ полковник! Взвод, в две шеренги становись…
– Однако круто нас полковник отгоризонтировал! – крякнул кто-то недовольно. – Не лучше ли подождать?
– Помолчите! – приструнил замкомвзвода. – Не оставаться же нам здесь навсегда? В училище разберёмся, почему нас бросили? А сейчас разобрать всё имущество, привести его в походное положение! Командиры отделений, всё проверить, и приготовиться к построению в походную колонну. Старшие групп будут лично сдавать на кафедре топогеодезии все имущество. Разойдись!
Свою машину мы встретили по пути, уже прошагав в течение двух часов около десяти километров. Надо сказать, что некоторые обстоятельства той ночи и последующего марша очень помогли нам понять «ногами», что такое военная жизнь, приближенная к боевым условиям. А это очень хорошо прочищает сознание.
Когда все устали и кто-то предложил устроить еще один привал, полковник Пущай громко усмехнулся, обращаясь ко всем:
– Вот вам и маленькая война! Будете вы о ней кому-то рассказывать с гордостью, как настоящие победители или захотите забыть?
Оставшись без ужина, прокладывая всю ночь буссольные ходы совсем не в тепличных условиях, вымотавшись до предела, мы тащили на себе тяжёлые буссоли в полном комплекте, дальномерные рейки, дополнительные аккумуляторы, личное имущество и свои шинели, без которых с подъемом солнца уже вполне могли обойтись!
В 9.20 на встретившейся по дороге машине мы въехали в училище. Полковник Пущай попрощался с нами, напомнив, что скоро мы в том же составе встретимся на ночном занятии по прокладыванию уже теодолитных значительно более точных ходов. А мы сдали топогеодезическое имущество, сразу определили аккумуляторы на зарядку и отправились в казарму. В столовой для нас оставили расход. Разумеется, только завтрак, который у всех закончился полтора часа назад. Пока Генка Панкратов докладывал начальнику курса капитану Титову о наших приключениях, мы успели скинуть шинели и умыться.
В общем, не стоит расписывать остальное. Ведь итак понятно, что наша жизнь и далее продолжилась в правильном направлении!
Но полковник Пущай, которому мы были благодарны за науку, оказался слегка не прав! Мы совсем не стыдились ни нашего с ним ночного занятия, превратившегося из-за некоторых случайностей в приключение, ни своих ролей в этом занятии. Ведь мы учились!
Мы наработали нужный нам практический опыт! Спасибо за это вам, товарищ полковник!
А до меня только теперь дошло! Это через пятьдесят-то лет! Я вдруг ухватил смысл того, что, наверное, тогда хотел донести до нас полковник Пущай.
«Вот, глядите, не пришла за вами машина! Это сорвало ваш ужин, утром опять же из-за отсутствия машины было нарушено учебное расписание. Для вуза – это же ЧП! Это факт! Тем не менее, как только начнётся расследование, совершенно все окажутся ни при чем! Все окажутся правыми! Но машины-то не было! И всё равно в этой дезорганизации никто, получается, не виноват? Так?»
Может полковник пытался нам сказать, что точно также когда-то тормозили истину всякие жуковы и прочие с ним генералы-пораженцы (не верившие в способность Красной Армии победить), потому что именно из-за них начало войны стало для СССР столь трагическим! Из-за них немцы буквально смели 22 июня своё главное препятствие – мощный, но спящий Западный Особый военный округ. Из-за них он не был приведен в полную боевую готовность, хотя в неё были приведены округа, находящиеся на второстепенных стратегических направлениях. Всё из-за Жукова! Из-за него была уничтожена основная преграда на пути завоевателей!
И уже семьдесят лет народу загаживают мозги пресловутым вопросом – кто тогда был виноват? А это и выяснять не требуется, ведь абсолютно ясно!
И ясно, кто истину о начале войны во лжи утопил! Тот, кто во всём и виноват! Кто заинтересован в оправдательной лжи! Кто обвинял в этом других! Кто имел большую власть заставить многих замолчать!
Чем страшнее последствия, тем глубже всегда закапывают истину!
Так неужели полковник Пущай уже тогда это понимал? Понимал, но не мог нам сказать открытым текстом, только намёками.
Неужели он тогда уже понимал всё и про партию? Про вдавливаемое в головы народа хрущёвыми, брежневыми и их прислужниками вредоносное заклинание «Слава КПСС»!
Ведь Сталин давно понял, что партия ещё до войны выполнила свою миссию и должна отойти от управления государством. Давно понял, что верхушка партии стала заниматься собой, потому стала тормозить развитие страны.
И последующие события подтвердили правильность выводов Сталина. Именно эта верхушка его сразу и убила, как только почувствовала угрозу для своего высокопоставленного положения. И эта же верхушка, даже не принимавшая участие в государственном перевороте, лишь из-за страха за себя, всякие Молотовы и Ворошиловы, тут же предала и память Сталина, и весь свой народ!
И все последующие съезды партии, а это тысячи коммунистов, трусливо или тупо поддержали изменников и государственных преступников! Нам говорили всегда, будто там, в партийной и советской верхушке, среди делегатов съезда, собраны самые лучшие, самые достойные… А оказалось-то, что собраны самые худшие, самые трусливые, самые подлые!
Потом под это подводили антисоветские выводы, будто коммунизм по своей сути настолько гнил, что предательство верхушки закономерно!
Подлая ложь, рассчитанная на разрушение сознания людей! А разве Сталин предал? А разве десятки тысяч большевиков до революции, рискуя жизнью, скитаясь по тюрьмам и ссылкам, теряя здоровье, предали коммунистическую идею!
Это уже потом на их места проскочили проходимцы, карьеристы, откровенные вредители, подсадные утки! Ими, как убийственными вирусами, наполнилась вся власть страны советов, а заболев обогащением и накопительством, она предала идею, перестала служить народу! Повела его не к коммунизму, а обратно, к капитализму, желанному верхушке.
Неужели полковник Пущай уже тогда это понимал?
Вряд ли! Тогда лишь самые приближенные к руководящей верхушке могли понять ее внутреннюю суть и сделать подобные выводы. Верхушка слишком закрылась от народа, чтобы он мог в ней разобраться под оболванивающие выкрики «Слава КПСС!»
54
Боже мой! Едва в тени моей ослабшей памяти не остался наш с тобой, Людок, спаситель! Наш давний ангел-хранитель Рэм Петрович Большунов. Подполковник, преподаватель с кафедры конструкции ракет.
Он к тому времени весь семестр преподавал нам конструкцию штатных ракет. И сразу приучил к тому, что любое занятие начинается с письменной летучки. Она длилась всего пять минут. Стремительно и результативно! За это время мы должны были вписать ответы в розданные Рэмом Петровичем листочки. На очередном занятии узнавали оценки. Прощались «неуды» лишь тем курсантам, которые не присутствовали на предыдущем занятии по уважительным причинам. Но им ещё предстояло отчитаться за пропуск. Набравшим за семестр пять отличных оценок и не имевшим двоек, полагался «автомат» на экзамене. Хороший стимул! Он прекрасно работал – мы к каждому занятию подполковника Большунова готовились тщательнее, нежели к другим.
Этот приём, кстати, я перенял и всегда использовал, когда самому пришлось преподавать.
Ты, надеюсь, ещё помнишь Рэма Петровича? Да и как его забыть?! Лишь вспомнил сейчас и сразу почувствовал на собственном лице улыбку. Почувствовал необъяснимую, кажется, радость! А всё потому, что он – наш ангел-спаситель!
Дело было так.
В августе 71-го Рем Петрович оказался руководителем месячной производственной практики нашего взвода. Практика проводилась на машиностроительном заводе в городе Воткинск.
То был просто не завод, а чудесная сказка! Целый производственный город! Вся территория – это и цветы, и зеленые аллеи, и ровные ряды корпусов, и порядок, и дисциплина такая, что ни одного человека в рабочее время на улице не встретишь, и великолепное оборудование, и передовые технологии! Ну, и продукция у завода соответствующая! Чудо!
