А. И. Гофштейн
Опыты литературной инженерии. Книга 3
Робот
Если вы нашли золотой самородок около реки, то совсем не значит, что на дальнем краю долины вы не найдете такой же. Сотни тысяч лет река пересыпала песок, перемывала его тщательнейшим образом и растащила самородки так, как ей этого хотелось, далеко от коренного месторождения.
С людским драгоценным металлом происходит нечто подобное. Правда, у золотой жилы – столицы или большого города – самородков будет больше. В отличие от золота, люди способны к самостоятельному перемещению.
Как писали в давнишних романах: в неком городе N, ясно, что в провинциальном, ожидали приезда знаменитого симфонического оркестра с знаменитым же дирижером. Я точно не помню, кто это был: то ли наш Валерий Гергиев, то ли Владимир Федосеев. А может быть, израильтянин Шломо Минц или, того круче – американец Леонард Слаткин.
Два приятеля-сокурсника местного Политехнического университета (изобретение отечественной школы высшего образования) Митя и Степа купили билеты на концерт, чтобы хоть чуточку согреться февральским суровым вечером. Морозы стояли крепенькие, а батареи в общежитии университета были умеренно теплыми. Это несоответствие заставило коллег скинуться на посещение филармонии. Филармония была прямо под боком, и коллеги приятелей – ушлые студиозусы, пользуясь щадящими ценами на билеты, частенько даже к лекциям готовились, сидя у дежурного фонаря при выходе с галерки.
Информация от тех, кто посещал филармонию в январе, обнадеживала: на балконе тепло, а на верхнем ярусе даже жарко. За долгую зиму Митя и Степа уже успели позабыть, что подразумевается под словом жарко. Чтобы разбудить воспоминания, Митя и Степа взяли самые дешевые билеты в филармонические тропики.
К их стыду, должен сообщить, что приятели впервые в жизни посетили симфонический концерт. И поэтому все им было в диковинку. Оркестранты расселись, разложили ноты, попиликали, подудели, чем вызвали незначительное смятение в душах новообращенных меломанов. Но на балконе было так уютно, так комфортно, что небольшое напряжение быстро рассосалось, тем более, что публика, которая почти до отказа заполнила зал, вовсе не отреагировала на пиликанье.
Вышел дирижер в строгом черном фраке. Поклонился залу, повернулся к оркестру, поздоровался с оркестрантами и воздел обе руки, как орел, готовый взлететь. Зал притих. Дирижер взмахнул руками-крыльями, и полились мрачные звуки органа.
До этого момента Митя и Степа не замечали органиста, который сидел отдельно от оркестра, слева на возвышении. Перед ним переливался разноцветными лампочками таинственный пульт. И наши студенты, которые, кстати, учились на четвертом курсе по дисциплине «автоматизация производства», сразу оценили и инструмент, и дистанционное управление.
Оркестр вступил тревожно, смятение нарастало, в зале повисла неясность и опасение. Валторны, как вестники катастрофы, протрубили тревогу. Трубы воззвали из хаоса, из ада. Струнные постарались смягчить ощущение вселенского ужаса, который нагнетал рокочущий орган. Облака музыки громоздились, превращались в черные тучи.
Митя со Степой притихли и съежились, пораженные мощью композиции.
Потом запели скрипки, да так жалобно и прекрасно, что студенты, до того не склонные к сентиментальности и предпочитающие тяжелый рок всем другим музыкальным жанрам, зажмурились, готовые расплакаться. Скрипки принесли с собой стремительный вихрь, они несли дурную весть, но не было понятно, откуда нагрянет беда. Даже орган стал рокотать испуганно и приглушенно. Под покровом тьмы стал подкрадываться обман. Литавры отметили границу мрака, как будто за ним воздвигалась новая ступень неверия.
Снова нежно вступили скрипки. Еще не улеглось смятение. Трубы, неубежденные, недоверчивые, уговаривали сами себя: может быть, все неправда? Резко ударили тарелки: нет, обман! Точно, обман!
Запел кларнет. Робко, с жалобной надеждой. Как цветок раскрывается после дождя. Грустный, обманутый холодным ливнем цветок. Оркестр поддержал – не все потеряно. Альты и виолончели повторяют, опять вдыхают жизнь в характерную партию, которую приятели уловили в первой части произведения. И вновь кларнет, озираясь, на ощупь, будто незрячий, вытянув перед собой руки, вступает на прелестный луг, где поют райские птицы – альты и скрипки.
Струнные, повинуясь властному жесту дирижера, доказывают: да, не все потеряно. Счастье есть, оно рядом, стоит только протянуть руку! Флейта успокаивает, ласкает, призывает к безмятежности. Вступает весь оркестр – мощно, торжествующе: есть любовь, есть радость! Но литавры предупреждают, призывают к бдительности. Где-то затаилась новая беда!
Да, верно, скрипки меняют тональность, появляется диссонанс. Тромбоны подсказывают, что на горизонте снова формируются грозовые тучи. Звучит знакомая партия; студенты понимают, что она относится к конкретному образу, ранимому и нежному.
Мрачно утихают трубы, ворчат, словно прислушиваясь. Слышна неуверенная свирель, но она растеряна и встревожена. Снова беда, несчастье!
Повторяется фрагмент основной партии, но сколько теперь в нем горя! Что случилось? – вопрошает оркестр. Что? Это конец! Да, несомненно, конец! Трагический и страшный!
Сдержанно скорбит оркестр. Слышны вскрики, нет, вопли отчаяния…
Это конец! Конец. И безнадежный, прощальный грохот литавр…
Стихла последняя нота. Зал некоторое время сидел в молчаливом оцепенении, потом загрохотал от аплодисментов. Митя и Степа изо всех сил колотили ладонью об ладонь, не скрывая восторга неофитов. Потом исполнялось еще несколько произведений, но того ошеломляющего чувства, которое заставляло сердца чуть ли не выпрыгивать из груди, приятели уже не ощутили.
Выйдя на мороз, студенты оглянулись на афишу. На ней первым номером значилось: П. И. Чайковский «Франческа да Римини».
В общежитии, кутаясь в одеяло и расхаживая по комнате, Степа размышлял вслух:
– Ты обратил внимание, Митяй, на руки дирижера? И музыканты вроде смотрят в свои ноты, глаз не подымают? А как он ими умудряется управлять? Помнишь, махнул левой – скрипки как за занавеску спрятались, притихли? Потом правой – раз! А там трубы… Аж мороз по коже!
Но и дирижеры, наверное, бывают разные. Кого мы сегодня видели? Не помнишь? И я не помню. Но, говорят, гений!
Митя слушал товарища и что-то параллельно обдумывал:
– Если к рукам дирижера прикрепить маленькие лампочки. Штучки по три…На суставы… И в темной комнате снять на видеокамеру! Потом по каждому кадру определить координаты светящихся точек. И скормить все компьютеру… Собственно, почему бы нет? Пусть, кстати, и координаты компьютер вычисляет.
Степа приостановил движение и сходу включился:
– Камеру цифровую. По этому анализу пишем программу и делаем робота. Скармливаем ему нашу программу и получаем гениального дирижера!
На следующий день оба студиозуса ни свет ни заря примчались на свою кафедру автоматики. Доцент Камышан, заведующий кафедрой, в это время еще попивал дома кофеек из персональной фарфоровой чашки, вывезенной в свое время в качестве трофея из поверженной Германии. Расписные ангелочки на чашке благостно улыбались и наивно не предвещали сего дня сверхъестественных событий.
Под своим кабинетом завкафедрой обнаружил двух возбужденных студентов и по их лицам сообразил, что отныне и во веки покой ему будет только сниться.
Мысль, скупо изложенную на бумаге, доцент ухватил, обдумал в течение полуминуты и благословил Митю и Степу на научные дерзания. Окрыленные приятели вышли в коридор и только тут спохватились, что дядька-Камышан не подсказал им, где же найти для эксперимента хоть самого завалящего дирижера, который согласился бы пожертвовать собой во имя науки?
В филармонию идти было откровенно боязно. Там витали музы, не знающие слов тиристор, припой или реле. Нужно было найти что-либо попроще. Например, предложил Степа, Дворец культуры.
Во Дворце культуры авиазавода новаторы нашли хоровой кружок и тут же в него записались. На первую репетицию оба студента прибыли как лазутчики во вражий стан, настороженные и внимательные. Аккомпаниатор за роялем дал им возможность пропеть вслух по парочке нот, чтобы удостовериться, что ни об одного из них медведь не споткнулся. В общем, остался доволен то ли мощью, то ли тембром: студенты старались!
В дополнение к роялю перед хором со стуком и скрипом разместился ансамбль народных инструментов – баян и две домры.
Получив на руки листочки с текстом и место в строю себе подобных, Митя и Степа уставились на хормейстера, который развел руки в стороны – точь-в-точь как та заморская знаменитость. Хормейстером была девушка, ровесница наших автоматчиков. С короткой стрижкой и в блестящем лиловом платье. Несмотря на зиму, рукава у платья были короткими и не скрывали локтевого и кистевого суставов. Плечевыми суставами было договорено временно пренебречь для упрощения математической модели.
Слов и мотива русской песни товарищи не запомнили. Чтобы не выделяться из массы, добросовестно и беззвучно открывали рты, усиленно таращась на хормейстера. Их поведение не осталось незамеченным. Когда был объявлен перерыв, девушка-хормейстер поманила обоих новаторов к себе и сразу же в лоб задала вопрос:
– Что вы здесь делаете?
Скрывать было нечего. Степа и Митя наперебой принялись объяснять идею, преданно заглядывая в синие глаза хормейстера, и тут же уговаривать ее дать согласие на проведение эксперимента. Девушка не сказала ни «да» ни «нет», удалила экспериментаторов из строя и предложила посидеть в зале. Приятели со спины следили за ее жестами и иногда, не выдерживая эмоций, шипели друг другу:
– На правую, на правую смотри: перемещение в трех плоскостях. Снимать придется двумя видеокамерами. Как мы сразу не додумались?
– Для начала нужно что-то простенькое взять. Хотя бы «Чижика-пыжика». Нам, боюсь, даже эта песенка пока не по зубам!
– Ваську Митракова с пятого курса попросим. Должен помочь с программой. Он гений, у него башка!
Хормейстер обернулась и погрозила пальцем. Митя со Степой притихли.
К хормейстеру все обращались «Дарья Степановна». Назвать ее Дашей ни у кого язык не поворачивался – хормейстер выглядела строгой и, может быть, даже заносчивой. Это наших студентов чуточку пугало.
С трудом высидев до конца довольно нудную репетицию, новаторы дождались, когда Дарья Степановна, отдав последние указания наконец освободилась. Они подошли к ней с немым вопросом на безмолвных устах и получили долгожданное согласие. Договорились, что принесут экспериментальный скарб во Дворец культуры и здесь, в этом зале, опробуют свою методику.
В назначенный день и час Митя и Степа приволокли в репетиционный зал два вьюка, предназначавшихся, судя по размерам, для верблюдов. Из вьюков грозно торчали копыта марсианских треног и угадывались мягкие очертания смотанных в рулоны проводов. Дарью Степановну усадили на стул и подступили к ней с видом средневековых инквизиторов. Особенно эффектно выглядел Митя с рулоном лейкопластыря в руках и блестящими портновскими ножницами.
После окончания процедуры облачения дирижер стала похожа одновременно на новогоднюю елку и на медузу физалию, распустившую по полу разноцветные щупальца. Установили свет и видеокамеры, проверили ноутбук, на который должна была стекаться информация. Запахнули тяжелые зеленые шторы. Убрали из кадра все, что могло бликовать и отсвечивать. Музыкальное произведение для пробной записи выбрал Степан. Его выбор пал на «Дубинушку» в исполнении Федора Шаляпина. Свой ретровыбор Степа объяснил тем, что при слове «ухнем!» дирижер вынужден будет махнуть руками с полной амплитудой, что позволит уточнить границы кадра и крайние точки на координатном поле.
Музыка зазвучала. Дарья Степановна экспрессивно начала вторить голосу Шаляпина профессиональными жестами. Просмотр записи выявил мелкие недочеты и поставил некоторые сугубо математические вопросы. Студенты сняли с Дарьи Степановны провода и лампочки, стараясь не причинять ей чрезмерных мучений при отклеивании лейкопластыря. Торопливо навьючились и убежали, подхлестываемые азартом. Пришедшие на репетицию хористы застали своего руководителя сидящим на стуле в странной задумчивости.
Доцент Камышан ознакомился с первичным материалом, представленным студентами, и остался доволен. С некоторыми колебаниями он открыл створки многостворчатого шкафа, украшавшего его кабинет, и лично Мите выдал без расписки бесценный клад: электронные реле, сельсины, переключатели и еще много всяких вещей, ценность которых измерялась в мегатоннах благодарности. Две недели Митя и Степа трудились, как греки на водокачке, и смастерили первую модель своего робота, получившего кодовое прозвище Буратино. Корпусом робота было, как упомянуто в сказке Толстого, оструганное полено, закрепленное на массивной деревянной раме. К нему на шарнирах крепились конечности-манипуляторы. По-человечески – руки. Руки, как и положено, имели по три степени свободы в плечевом, локтевом и кистевом суставах. Приводилось все сооружение в действие сельсинами – электродвигателями, позволяющими в точности дублировать друг друга по числу оборотов. Этим достигалась синхронность в движениях обеих рук.
Сизым утром последней даты февраля Васька Митраков с пятого курса сунул в руки Степе компакт-диск с заказанной программой и потребовал обещанный выкуп – бутылку коньяка, не менее чем о трех звездочках, и ящик пива. Крепостью не ниже «девятки». Коньяком с Митраковым расплатились тут же, в коридоре факультета автоматики. Пиво автоматчики пообещали доставить вечером по указанному адресу, то бишь по указанному номеру комнаты, в общежитие. К часу «Х» Васька уже выхлестал коньяк с двумя математичками из своей группы и был вполне готов к приему на душу второй части гонорара. Девушки от пива также не отказались. В результате несложного математического расчета двенадцать бутылок пива благополучно поделились на пятерых, что в сумме составило по одному и две десятых литру на нос. По персональному повелению Васьки пиво было отобрано исключительно темное. Девицы остались почивать в Васькиной обители, а Митя со Степой на рогах, но доползли до своего этажа и рухнули на койки, как два бездыханных полена.
Программа, хоть и была написана гением Васькой, еще как-то должна была сочетаться с Буратино. То есть красивые жесты Дарьи Степановны нужно было преобразовать в электрические импульсы, управляющие сельсинами. Неожиданно помог сам заведующий кафедрой, высказавшись предварительно в том смысле, что не может без сердечной боли смотреть на мышиную возню недоучек со своего факультета.
Буратино ожил и резво замахал ручками. Особенно лихо наяривал, когда Шаляпин пел «Ухнем!». Но пластики дирижера в суетливых подергиваниях робота не было и в помине. Все было соблюдено: и ритм и амплитуда. Отсутствовала душа. Митя и Степа помрачнели. К этому времени они уже прочли историю несчастной любви Франчески из Римини и понимали масштаб проблемы, на решение которой замахнулись. Отступать же отчаянно не хотелось. Тем более, что доцент Камышан на заседании кафедры автоматики назвал Митю и Степу самородками и вполне серьезно намекнул, что это была бы прекрасная тема для дипломной работы обоих.
Срочно нужна была профессиональная консультация. Поэтому самородки погрузились в троллейбус и отправились в район авиазавода на перехват Дарьи Степановны, без которой вся затея превращалась в детскую игру.
В знакомом зале хор дружно тянул до боли знакомое, не сводя глаз с руководителя. Стоя при входе, Митя и Степа залюбовались жестами Дарьи Степановны. Буратино предстояло еще расти и расти! После репетиции студиозусы как могли объяснили критичность ситуации и пригласили девушку-дирижера в гости на кафедру: не тащить же полено с рамой, проводами и электромоторами через весь город на потеху людям! Дарья Степановна опять слегка призадумалась, но потом, слава богу, согласилась.
Пока Митя помогал Дарье Степановне снять шубу и метался по аудитории, подыскивая крючок, на который ее можно повесить, дядька Камышан, старый донжуан, уже успел подхватить дирижера под локоток и увлеченно демонстрировал бездыханное полено с таким видом, будто бы сам его и родил. Степа включил запись, и аудитория заполнилась шаляпинским басом. Буратино ожил и задергался, как припадочный, четко попадая в ритм и выжидая в паузах. Дарья Степановна хохотала так, что самородки искренне пожалели, что пригласили ее на смотрины! Оба надулись как мыши на крупу, предполагая худшее – все рухнуло, практически не начавшись!
Доцент Камышан, отсмеявшись из солидарности, предложил Дарье Степановне записать ее дирижерское искусство тут же, с двух видеокамер, как и прежде, но без всяких лампочек. Цель записи: проанализировать принципиальные стороны идеи, основываясь на визуализации живого образа.
Провожать Дарью Степановну вызвался Митя, так как Степа впал в полную прострацию, посчитав, что они как демонстраторы чуда опозорились всем аулом!
На промерзшем троллейбусе через длиннющий Чернавский мост Митя довез Дарью Степановну до первых левобережных домов, где она вышла и настойчиво отвергла желание Мити проводить ее к конкретному месту жительства. Озабоченный проблемами балбеса-Буратино, отсутствием у него музыкального слуха (а что возьмешь с простого полена?) Митя побрел по мосту в обратную сторону, не замечая мороза и гнусного ветерка по пойме реки Воронки.
Через три дня непрерывных размышлений и бесконечных просмотров последней видеозаписи появилась страшная догадка, которая на четвертый день приобрела статус уверенности. Пятикурсник Васька, желая упростить для себя задачу и скорее слупить с коллег коньяк, пренебрег неравномерностью движений дирижера, а усреднил общие значения линейных скоростей. Лишив тем самым Буратино не только натуральности движений, но и всякого человеческого подобия!
Митя и Степа подкараулили Ваську после семинара по обобщенной и нелинейной проблеме собственных векторов и значений. Заметив самородков у окна в коридоре, Васька попытался сменить вектор движения на противоположный. Это ему почти удалось, но при выходе джентльмен-Васька вынужден был пропустить в одностворчатую дверь девушку-студентку и на этом погорел.
– Что, выхухоль, коньяк не стал в горле комом? – задал риторический вопрос Митя, прекрасно понимая, что гений Васька отдает себе отчет о причине его недовольства.
– Да что ты, родной? – изумился Васька. – По-другому задача разрослась бы до кандидатской диссертации. Я думал, вам первого приближения вполне достаточно. Тем более, что меня согнали с кафедрального суперкомпьютера: там что-то свое считает профессор Коваленко…
– Вась, будь человеком, – неожиданно мягко попросил Степа. – Пересчитай, пожалуйста! Коньяк обещаем – двойную дозу! А то, давай, пойдем сейчас к нам, мы тебе своего Буратино покажем. У тебя же сердце разорвется!
Васька Митраков защелкнул замок на портфеле, который до этой секунды у него не было времени закрыть, и покорно пошел за расстроенными коллегами на их четвертый этаж. Прослушав пару раз «Дубинушку» и просмотрев видеозапись с Дарьей Степановной, гений Васька попросился на ближайший компьютер:
– А то забуду, что сейчас придумал!
Конец недели – самое время подытожить успехи и неудачи. В плюс можно было записать новую программу Васьки. В минус – полную невозможность воплотить ее в жизнь с помощью той техники, которой снабдил Митю и Степу доцент Камышан. Требовалась другая, более совершенная элементная база, которой в университете отродясь не было, и где ее искать, тоже никто не знал. Доцент Камышан помог составить список необходимого, потом повздыхал, мучаясь собственной непедагогичностью, и посоветовал студентам обратиться, так сказать, полулегально на авиазавод. Митя со Степой уже достаточно долго жили на свете, в своей неповторимой стране, которую, вы помните: ни умом, ни аршином…
Не будет большим секретом, что на любом, самом секретном объекте в нашей стране есть своя народная тропа, в обход бдительной охраны, чуткой сигнализации и даже собак-нюхачей. Не нужно ломиться в бюро пропусков, кому-то звонить, что-то томительно ждать и хвататься за карман – не забыт ли паспорт. Нужно только не лениться и направиться вдоль забора. Неважно, что при том заборе колючая проволока, индукционные датчики перемещения, контрольно-следовая полоса или моторизированный патруль с абордажным инструментом! Рано или поздно на заборной панели найдется место, многозначительно испачканное грязной обувью, кусок арматуры, до блеска отполированный руками, или незатейливый собачий подкоп где-нибудь на задворках забытого склада. Главное – не заблудиться уже на самой территории и найти тех людей, которые готовы разделить ваши заботы, едва про них прослышав. С собой рекомендуется иметь упаковочный материал и материальный (или денежный) эквивалент для справедливого бартерного обмена.
На широте города N март – вполне зимний месяц. Правда, сугробы в самом городе становятся дырчатыми и пятнистыми со стороны повеселевшего солнца. На начинающий подтаивать лед стадами высыпают камикадзе от зимней рыбалки, будто бы зимы им не хватило. Искры из-под троллейбусных штанг из холодно-голубых становятся нежно-зелеными. От зимней спячки пробуждаются кочегары в котельной, и в общежитии вдруг становится тепло. По календарю пора возрождаться, ликовать, надеяться и т. п. Но это только по календарю.
С новой элементной базой тоже не все вытанцовывалось. То ли поставщики попались не очень добросовестные, то ли что-то было загублено в процессе монтажа, но Буратино торчал в углу аудитории без рук, чистым поленом. Кто-то из бездушных посторонних разрисовал ему фломастером рожицу, довольно удачно, кстати. На авиазавод пришлось наведываться чаще, чем в студенческую столовую. В столовую вообще смысла стремиться не было, так как все сбережения уходили в карманы контрабандистов с завода, как в черную дыру. К Дарье Степановне бегал один Митя, так как Степа между сном и лекциями лудил, паял, клепал, пилил, строгал и т. д.
Как-то раз в относительно теплый вечер Митя вызвался проводить Дарью Степановну на ее левый берег, не прибегая к услугам электротранспорта, то есть пешком. Они шли по освободившемуся от снежных борозд, просохшему мосту и увлеченно обсуждали последние успехи Буратино. Дарья Степановна к тому времени успела превратиться в Дашу и оказалась совсем не заносчивой. А Буратино научился помахивать своими ручками вполне, как казалось, осознанно. На уровне инструктора лечебной гимнастики.
Незаметно Даша заняла место главного идеолога творческой группы. Даже суровый доцент Камышан при виде Даши перевоплощался в добряка и любезнейшего из любезных. Она приходила на кафедру, издалека оповещая о своем приходе стуком каблучков. На факультете учились не меньше четырехсот студенток, и две трети из них носили туфли на каблуках. Но звук каблучков Даши Митя и Степа определяли безошибочно, по тайному сочетанию только ей присущих гармоник. Ко Дню дурака, первому апреля, Буратино уже освоил «Турецкий марш» Моцарта. Правда, без характерной народной лиричности Дарьи Степановны, но с агрессивностью Майкла Джексона, которому дирижерскую палочку можно было бы доверить разве что с перепою. Факт эволюционного роста Буратино отмечался в торжественной атмосфере аудитории 418 на факультете автоматики. Тем более, что Степа получил посылку из дома, с благословенного Краснодарского края.
На заключительный этап ликования, чаепитие, студенты отважились пригласить доцента Камышана. Воспитанный в более приличные годы Камышан принес с собой баночку варенья из черной смородины. А персонально для Дарьи Степановны (Даши) – изящную коробочку конфет «Рафаэлло».
– Вот что, молодые люди, – обратился доцент к Степе и Мите, имея в виду, конечно, Дашу. – Успехи ваши впечатляют. Теперь пришел черед разобраться в философии вопроса: кому и зачем все это нужно?
Даша вспыхнула, правильно вычислив конечный адресат Камышановой фразы:
– Мне кажется, что с точки зрения техники – это уже целое направление: точные движения, ритм, темп…
– Все, Дашенька, о чем вы говорите, уже в прошлом, – перебил ее Камышан. – Обратите внимание, что с этой точки зрения мы пристроились не в голову, в хвост прогресса. Роботы-автоматы где-нибудь на автозаводах работают и точнее и резвее. Так что в этом смысле я с вами не совсем согласен.
Степа сделал большой глоток чая и встрял на пути логики Камышана как последний защитник Фермопильского ущелья:
– Конечно, роботы-сварщики, роботы-сборщики – это уже прошлое автоматики. А роботы-манипуляторы для работы, например, в космосе? Или под водой? Другие условия, другие задачи, совсем другая точность!
– Ну, насчет точности я бы поостерегся, – вставил Камышан.
– Я думаю, – Даша махнула Степе рукой, чтобы замолчал, – мы не о том спорим. Я ведь не договорила. Сама автоматика и телемеханика ничего не выиграют от нашего Буратино, но я имела в виду совсем другое: мы пытаемся вдохнуть в полено душу. А это уже следующая философская ступень.
– Извините, Дашенька, – подправил свою позицию Камышан, – в этом с вами трудно не согласиться. Но мой вопрос так и остался без ответа, исходя из посыла о чистой прагматичности.
Митя уже давно ерзал на стуле, готовый поддержать друзей и начать перечить Камышану только потому, что Камышан, по его мнению, вел себя сейчас как провокатор. Неожиданно в лице Даши доцент нашел достойного оппонента – вполне твердый орешек.
– А роботы-андроиды? Японские, например? Еще в 2007 году на выставке в Осаке японцы показали девушку-робота Актроид. А робот-гуманоид Вакамару? Пишут, что он способен заменить человека в компании, справляется с функциями секретаря.
– Про «Терминатора» забыли? – не утерпел Митя. – В кино уже давным-давно тема роботов, близких по внешности к человеку, жуется и пережевывается.
– А этот, как его, Электроник, – добавил Степа, – копия рыжего Сережи Сыроежкина…
– Минутку, минутку, – поднял обе руки доцент Камышан. – Вы что, пытаетесь уличить меня в неосведомленности? Так вот, доложу я вам, знаю я и про робота ASIMO фирмы Хонда, и про коммерческого гуманоида фирмы Сони – SDR-4X. И про роботов-гидов, и про роботов-секретарей. И даже про говорящую голову Альберта Эйнштейна. Кстати, Даша, вашу девушку-робота правильнее стоило бы называть «гиноидом», от греческого гинос – «женщина».
– С чего бы это? – неуверенно возразил Степа.
– А с того, что такое название было впервые употреблено британской писательницей-фантастом Гвинет Джонс. Ей, видите ли, не понравился термин андроид, который берет начало от греческого андрос – «мужчина». С ее легкой руки термин принят для обозначения человекоподобных женщин-роботов, для подчеркивания их именно женской сущности.
– Да, – добавила Даша, полыхая розовыми щеками, – я знаю и о роботе – демонстраторе одежды. И не хотела вас упрекнуть в неосведомленности. Наоборот. Но, пытаясь ответить на ваш вопрос, я натыкаюсь на заранее заготовленный ответ. Вы все знаете и понимаете, но, наверное, хотите дать возможность именно нам высказаться по существу. Я бы хотела еще добавить про военных киборгов – солдат будущего, которые могли бы управляться с оружием и заменять людей на поле боя. Или про тех же военных санитаров.
– Слава богу, – Камышан с удовольствием кивнул и потянулся за печеньем. – А я-то действительно вел себя как провокатор. Простите, Дашенька. Конечно, с точки зрения практического интереса, наш Буратино…
– Спасибо, что вы назвали Буратино «нашим», – перебила его Даша.
– Да, наш Буратино как плод коллективного ума и энтузиазма – далеко не полено. Мы столкнулись с проблемой имитации человеческой пластики, а это и есть переходная ступень между бездушной машиной и признаваемым в среде людей андроидом. Об интеллекте сейчас мы не говорим. Компьютерный интеллект – сложная штука, и с помощью паяльника с ним не справиться. Может быть, во Дворце культуры, в котором работает Даша, и появится в обозримом будущем дирижер-робот, чтобы облегчить Даше работу и взять на себя тяготы репетиций. Я тут спорить не буду. Но с более обобщенных позиций – ваша (теперь уже – ваша!) работа, безусловно, очень ценна и перспективна. Вам по молодости лет Буратино вполне может прийтись названным братцем, а я готов его усыновить хоть сегодня!
Даша с Митей привычно шли через мост на левый берег.
– Смотри, Митя, – Даша указала на перила моста, – зеленая пыльца от вербы. Значит, действительно весна. И нам это не кажется.
– Да ладно тебе, – ответил Митя, – при чем тут весна? Апрель – он сам не знает, чего хочет. Так немцы говорят. Нам надо стабилизировать питание. За счет перепадов напряжения сельсины и малые электродвигатели выдают импульсы движения по какой-то пилообразной кривой.
– Митя, ну о чем это ты? Ты же слушал «Франческу да Римини». Помнишь, там Паоло, по сути, предал ее, когда выдал себя за жениха и потом, когда пришел к уже замужней Франческе? Как дирижеру передать жестами чувства дважды обманутой девушки? Как вложить в оркестр свое понимание музыки и легенды? Инструменты в оркестре – это мозаика. Как сложишь, так и заиграет волшебным огнем, или, наоборот, засветится тусклыми углями. Митя, ты меня слушаешь?
– Конечно, слушаю. Ты все правильно говоришь. Но ведь нам важно другое: повторить с помощью электромеханических средств то, о чем ты сейчас сказала. Не может же наш Буратино переживать за судьбу Франчески, ненавидеть Джанчотто Малатесту или презирать его брата Паоло!
– Ты снова не о том… Пока у тебя со Степой не появится чувство, что вы работаете не в пустоту, не воспроизводите то или сё механическое движение, а пытаетесь найти в пластике дирижера тропинку к переходу от робота к тому же андроиду, до тех пор ни черта у вас не выйдет. Будет Буратино «ухать» или «ахать», а проку от этого – ноль!
– Вовсе не ноль, а единица. В двоичной системе единица – это да. Все компьютерные программы воспроизводятся в двоичной системе. Ноль – нет сигнала. Единица – есть сигнал. То есть да. Тот же Паоло, кстати… Сукин сын! Знал, что соблазняет жену брата, а туда же! Как его мотивацию на конкретный поступок перевести в двоичную систему. А Чайковский еще между ним и нами проложил прокладочку – музыку! Значит, для того, чтобы понять мотивацию или конкретно поступок Паоло, нам сначала нужно понять музыку Чайковского? Или его понимание мотивации Паоло? С ума сойти! Вот мы и беремся только за то, что нам по силам: движение в самом примитивном его виде. А потом, когда технически мы достигнем какого-то успеха…
– Митя, ты чудак-человек, честное слово! Одно от другого неотделимо.
У вас со Степаном объект подражания – человек, а не полено. А все, что связано с человеком, не имеет права существовать в отрыве от его души! Пыльцу видишь?
