Александр Георгиевич Шишов
День варенья
3.4. Дежурный анекдот
Как выяснилось той незабываемой питерской ночью, я знал много анекдотов, но твёрдо помнил лишь один, с которого начинал, когда нужно было проявить свою одесскую веселость и незаурядность. У этого анекдота был большой плюс – он был таким безобидным, что его можно было рассказывать даже детям.
Так и в этот раз, сообразив, что юморить повода ещё нет, и назойливо лезшая в голову где-то подслушанная фраза «Если дамы позволят, мы немного пошутим» была не актуальна, решил прибегнуть к испытанному, с длинной бородой, как и сам анекдот, способу.
– Есть одесский анекдот, – встрепенулся я свежей, как живая рыба, мыслью.
Внимание публики не ослабевало с самого начала, а сейчас, в преддверии настоящего одесского юмора, обострилось.
– Итак, анекдот, – продолжал я и, убедившись, что завладел полным вниманием собравшихся, с местечковым прононсом, выдаваемым за одесский акцент, принялся рассказывать:
– Идут три человека с работы. Одного из них переехал трамвай. Оставшиеся двое стоят, смотрят на труп товарища, и один из них говорит другому:
– Слушай, Абрамович, ты из нас двоих самый культурный. Пойди к жене Рабиновича и объясни, какое горе посетило их семью.
– Хорошо, – пожал плечами Абрамович и поплелся к дому Рабиновича.
Он подошел к двери и стал долго звонить в звонок.
– Кто там зво́нит, как сумасшедший, – раздался за дверью голос.
– Вдова Рабиновича здесь живет?
– Почему вдова? У меня муж есть.
– На тебе дулю. Его трамвай переехал.
Пока я был увлечён этим коротким анекдотом, на моих глазах опустел поднос с бутербродами.
Показав для наглядности дулю, я закончил рассказ. Вместо ожидаемой тягостной паузы раздался взрыв смеха. Прежде всего, с набитыми ртами смеялись громче всех те, кто слышал это анекдот от меня уже в энный раз. Но они были не одиноки. По крайней мере, все девушки весело и дружно смеялись. Кому-то, может быть, анекдот показался даже смешным, кому-то неожиданным, а кто-то был запрограммирован на смех при любом исходе. Не исключено, что кого-то попросту рассмешило детское слово «дуля».
Кстати, упомянутая выше «свежая, как живая рыба, мысль» тоже из старого одесского анекдота. Разговор на Привозе:
– Скажите, эта риба свежая?
– Конечно свежая, она же живая.
– У меня жена тоже живая…
Пути смеха неисповедимы, смеяться можно и глядя на свой собственный указательный палец, если, конечно, его не отгрызли некурящие мамонты.
3.5. Заманчивое продолжение
Ассоциативно посыпались анекдот за анекдотом на экзотическую тематику из жизни одесских евреев. Обстановка приняла почти домашний характер, появился ещё один поднос с бутербродами, мы разлили по стаканам. В комнату стали прибывать с перекура молодые люди, нас познакомили, мы всем пожали руки, обмениваясь именами и тут же их забывая.
Прибывшие ребята были явно недовольны. Недоумение, досада и раздражение по поводу нашего визита чувствовались в рукопожатиях и откровенно отражались на их лицах. Наглость какая! Только вышли на перекур, никуда не отходили, видели, что кто-то вошёл в комнату к их девочкам, и не придали этому никакого значения. Скорость горения сигареты при неторопливом курении примерно пять минут. Ну, выкурили от силы по две сигаретки, так тут уже четверо чужаков затесались и чувствуют себя лучше, чем дома.
Это, безусловно, отличный показатель коммуникабельности, учитывая, что за это время мы не только познакомились, а поели и дважды успели выпить. Но с ними делиться нашей радостью и обсуждать личные, пока скромные, пусть не рекорды, а достижения, не имело смысла – не поймут.
Заиграла музыка. Мирей Матье «Чао, бамбино, сорри» – фишка конца 1976 года. Особая гениальность песни в том, что в трех словах – двух итальянских и одном английском – кратко передавалось её содержание, звучащее на французском языке.
Кто-то не из наших, так как голос был девичий, объявил:
– Белый танец!
Нас всех четверых тут же разобрали по парам и знакомство продолжились на более короткой дистанции. От своей партнерши по танцу, симпатичной, но не такой яркой, как Тома, девчушки, я услышал, что, оказывается, это даже очень хорошо, что мы пришли. Они ожидали беспросветную скуку – их мальчики мало танцуют, но много пьют и часто курят, сбегая на долгие перекуры. С девочками отношения у них не складываются. Ведут себя как дети, хотя уже пора подрасти – второй курс как-никак. То ли дело вы, то есть, мы – пятикурсники. И поговорить, и потанцевать, и посмеяться…
В её словах сквозили девичья обида и досада. Было очевидно, что романы никак не складываются, время уходит, и как ей кажется, с катастрофической скоростью уходящего экспресса.
– Маленькие они ещё… – тихо добавила девчушка, понизив голос и пристально заглядывая мне в глаза.
От неожиданности я стушевался и перевёл разговор на другую тему – об имениннице.
От словоохотливой подружки я узнал, что Тома сама из Харькова, и у них в группе есть традиция отмечать в общежитии дни рождения. У Томы куча ухажеров и один из них здесь, вон тот чернявенький.
Развернувшись в очередном па, я увидел группу ребят с тем самым чернявеньким, о котором говорила партнерша по танцу. Один из некурящих свидетелей нашего явления, видимо, пересказывал подробности моего поведения, потому что чернявенький, подставив ухо, чтобы сквозь гремящую музыку не пропустить не единого слова, исподлобья зло провожал глазами каждое мое движение. Я его понимаю, конечно, неприятно, только вышел покурить, а какой-то хмырь твою девушку целует. А что тебе мама говорила? Не кури сынок, вредно. Вот, мамку не слушал, теперь страдай, курилка.
Доброжелательность меня переполняла. Сейчас окончится танец, решил я, мы с местными ребятами выпьем, расскажем им анекдоты, те, что они пропустили, а может, и новые. Вспомним институтские байки, которые предаются из поколения в поколение, и студенты младших курсов их обычно слушают с разинутыми ртами, обсудим хоккей, в конце концов. Посмеемся над нашим визитом, переведем всю ситуацию в шутку, покушаем ещё немножко, выпьем «на посошок» и оставим их навсегда с их симпатиями, антипатиями, ухаживаниями, страстями, разочарованиями и любовями. Тихонько прикроем за собой дверь, перелистнув ещё одну страницу нашей жизни, и забудем.
Танец продолжался. Я нутром чувствовал на себе сверлящее, ненавидящее, постоянное внимание. Если бы я был один, без группы поддержки, то дискомфорт ситуации, безусловно, насторожил и испортил бы настроение. Но под прикрытием Шуры и Манюни, которые только своими взглядами над парой могучих рук могли, как удавы, вогнать в оцепенение всё мужское население этой комнаты, я чувствовал себя в повышенной безопасности. Допускал чуть больше самоуверенности, комфортной наглости и лёгкого куража от эйфории удачно проведенной операции.
Закончилась песня про бамбино, который, уходя, со́рит. Всем налили.
– Тост за прекрасных дам, гусары – стоя!
Скрип панцирных кроватей, шум отодвигаемых стульев, все вместе дружно чокнулись. Закусывали мы неторопливо, придирчиво выбирая бутерброды поаппетитней.
На смену бутербродам из кухни принесли вареную дымящуюся картошечку, нарезали ломтиками в палец толщиной домашний мясной рулет. На столе возникла большая глубокая тарелка с целомудренной горкой квашеной капусты, присыпанной лучком. По периметру, вдоль синего ободка, чередовались соленые огурчики с кислыми бочковыми помидорчиками. Мальчишки вытащили из-под кровати водку и возбужденно принялись разливать между собой.
Мы понимающе переглянулись – этого было достаточно, чтобы не участвовать в усугублении уже выпитого крепленого вина. Во-первых, мы пришли не обпить, а объесть, а во-вторых, мы на чужой территории, почти в тылу врага, и расслабляться нельзя. В-третьих, никто и не предложил. И вообще, пора и честь знать.
Заиграла музыка, опять танцы, медленные, с разговорами. Всё никак не доберусь до обиженных кавалеров реализовать свой миротворческий план. Слышу, Мурчик готовит пути отхода, объясняя, что у нас в номере остался еще один наш товарищ, Профессор, но он болен, и мы должны за ним присматривать и обязательно накормить. Ему врачи прописали докторскую колбасу, но где её сейчас взять, когда уже поздно и всё закрыто. Поэтому он, конечно, с разрешения, возьмет для него несколько бутербродов, так сказать в лечебных целях. Немного, не больше пяти на вечер и ещё столько же на завтрак, пока не открылись магазины.
– Ах, с докторской только три. Тогда остальные с московской, можно ещё и с сыром, доктор разрешил.
Шура в окружении девушек рассказывал о криодыхательных аппаратах для подводного плавания, расписывая предстоящие глубоководные испытания в Тихом океане вблизи экваториального побережья Африки. Тут же стоял Манюня, уточняя в рассказе Шуры температуру жидкого азота, кислорода и гелия, переводя для лучшего понимания градусы Кельвина в градусы Цельсия. Со слов ребят, романтический рассказ о нашей будущей профессии начинался низкотемпературными буднями работы воздухоразделительных установок, а заканчивался героическим освоением космического холода на пути к абсолютному нулю.
– И мы его обязательно достигнем, – по-ленински, уверенно, с жаром заключил Манюня.
Нет, он не попрал основы физики, его загадочная улыбка красноречиво намекала, что, в отличие от него, будущие радиоэлектронщицы третьего закона термодинамики не знают. А он его не только знает, но может даже пошутить на эту тему.
Хотелось от умиления заплакать и аплодировать стоя. Но руки были заняты талией именинницы, чутко реагировавшей на моё ведение в медленном танце. Сейчас была моя очередь с ней танцевать. Несмотря на нелюбовь моих друзей к мазуркам и прочим полонезам, Шура с Манюней не без удовольствия выполнили обязательную программу по танцам с виновницей торжества. В силу своих возможностей, они не только не отдавили ей ноги, но и повесили гирлянду комплементов, с лёгкостью срывающихся с сытых уст, особо отметив домашний мясной рулет:
– Хорошо. Пусть мама, сто лет ей здоровья. Очень вкусный.
Танцевать с Томой мне нравилось всё больше и больше. Даже показалось, что я как-то подрос. В отражении круглого зеркала, висящего под углом на стене, отгадка отразилась женской хитростью – Тома сменила сапоги на высокой платформе туфлями на низком каблуке. Стало уютнее общаться. Яркий свет в комнате был кем-то приглушен, наши мальчики, распустив павлиньи хвосты, были в центре внимания девушек и увлеченно, дополняя друг друга, что-то рассказывали.
Из местных студентов в комнате никого не было. Опять ушли. Или на затянувшийся перекур, или пить водку с горя из горла на морозе. Танцевали только мы вдвоем с Томой под громкую неугомонную музыку винилового диска. Неожиданно возникшее равенство в росте повысило шансы в борьбе с уровнем громкости проигрывателя, теперь не нужно перекрикиваться, достаточно говорить друг другу в ухо, как бы подспудно, воздействуя дыханием на чувствительные эрогенно-звуковые зоны.
Девочка оказалась неглупой, смешливой и с чувством юмора, особенно прониклась к нам после того, как в двух словах я поведал о нашем катастрофическом проигрыше в карты и искренне поблагодарил за тёплый, почти домашний приём. В ответ услышал приятное о дорогом – хорошие слова в наш адрес.
Искренне сожалея вслух, что так и не успокоил приревновавшего кавалера, и извинившись за невольное вмешательство в её личную жизнь, к своему удивлению и тщеславному удовлетворению, услышал благодарность за избавление от надоедливого и самовлюбленного ухажера.
Танцуя без перерыва, я не выпускл девушку из рук и в паузе между танцами. Мы переходили из ритма медленного танца в быстрый и обратно, продолжая болтать и смеяться. Ещё и ещё раз с разной степенью комичности обсуждали наше появление, которое, с её слов, будет незабываемым подарком ко дню рождения.
Подведя беседу к логическому завершению, уже собравшись откланяться, я невольно прикидывал, как лучше включить дорогого Генерального секретаря, чтобы прощание также завершить на высокой ноте, а заодно и убедиться, что дружеская составляющая наших сложившихся отношений имеет иную перспективную направленность.
Как тут кто-то назойливо дернул меня за рукав. Обернувшись, я увидел одного из знакомых некурящих студентов. Опасно пошатываясь и опираясь на мой локоть, он что-то пытался мне сказать.
– Ты «Мальборо» куришь, – наконец спросил он, с трудом выговаривая название сигарет.
– Я-то курю, а ты что, закурил?
– Не-е. У меня только для друзей. Угощаю. Пшли, – ухватив меня за рукав джинсовой куртки, он почти стянул её, пытаясь меня подвести к двери.
Извинившись за прерванную беседу и сославшись на предложение, от которого невозможно отказаться, я оторвал его цепкие липкие пальцы от своей куртки и, подхватив тут же падающее без опоры тело, пошёл к выходу, придерживая его за плечи.
Поравнявшись с ребятами, смеявшимися над неустойчивыми кульбитами некурящего студента, я подтолкнул Шуру плечом, чтобы он оценил серьезность ситуации, и сказал, кивая на студента:
– Нас угощают «Мальборо», ты в это веришь?
– Ты думаешь… они посмеют? – Шура с досадой повел шеей, раздраженной невидимым офицерским стоячим воротничком.
– Пьяные, что возьмешь.
– Пошли, покурим, – громко сказал Шура и, прихватив под локти некурящих Манюню и Мурчика, повел их вслед за мной к услужливо придерживаемой пьяным придурком приоткрытой двери в коридор.
