Александр Георгиевич Шишов
День варенья
Если бы она проверку не прошла, то, рано или поздно, выслушала бы про новые книги французского писателя Рэ́монта Обуви́, о модном постмодернистском писателе Но-Фелете, об итальянском композиторе из Сан-Ремо Тканини и о японском кинорежиссёре-авангардисте Гудзи́ки. Все эти имена были глумливой шуткой над проблемами интеллектуального развития. Потому что Рэ́монт Обуви́ – это «Ремонт обуви», Но-Фелет – «телефон» наоборот, итальянский композитор Тканини – всего лишь название магазина тканей на углу Ленина и Кала Либкнехта «ТКАНИНИ» в украинской транскрипции [тканы́ны], прочитанное по-русски, а японский кинорежиссер, тоже с вывески магазина, но на Дерибасовской – «ГУДЗИКИ» в украинской транскрипции [гу́дзыкы], что означает пуговицы.
Можно, конечно, девушек просвещать и правдивыми знаниями литературы и живописи, но глупость не поощрялась и по молодости лет высмеивалась. Нет, не в лицо, конечно, а потом, красочными пересказами в своей компании.
Не всё ли равно, чем занимать – глубоким раскрытием своего богатого внутреннего мира или прикольной болтовней – отведенный приличием промежуток времени между знакомством и первым поцелуем как вершиной близости.
А вот как вести дальше себя с именинницей, я не представлял. Из КВНа я знал, что существует рубенсовский тип женщин – идеальный вес женщины сто двадцать килограмм.
Руководствуясь таким же художественно-весовым измерением, именинницу можно было отнести к кустодиевскому типу женщин, у которых, кроме выдающихся и выверенных полновесных форм тела, присутствовали красота златовласой «Русской Венеры» и пышущее, как известный самовар по картинам всевозможных «Купчих», здоровье.
Да, именинница красивая, высокая, большая, грациозная блондинка явно превосходила мою, на нижней границе полусреднего, весовую категорию. Моя антропометрия была смешна и неуместна рядом с такой великой красотой. Я с тоской обернулся на высоких Мурчика и Шуру, особенно на выглядывающего поверх их голов Манюню с его родными двумя метрами и одним сантиметром. Вот кто должны быть на передовой в сегодняшней битве гигантов, но жалкий жребий уже толкнул меня на скользкий путь втирания в доверие. Трибология, как наука, неумолима – начав притираться, процесс трения нужно доводить до конца.
Улыбку Томы, в силу моей полусредней весовой закомплексованности, я расценил не только как факт расположения, но и как обидную снисходительность с высоты её очарования на потуги залётного молодца. Но начатое нужно было продолжать, не теряя инициативы.
Удалось справиться с всё более заметным косоглазием, уводящим мой взор от раскрытых голубых глаз к столу со съестным. Сглотнул слюну, прочистил запершившее горло, бросил прощальный взгляд, как бы ища поддержку и благословение, на блестящие, поддернутые жирком полукопченой колбасы и капельками слезинок на глянцевой поверхности сыра, бутерброды, и, гонимый чувством голода, стыда и ответственности за желудки своих товарищей, продолжил:
– Сегодня, в этот радостный для тебя день, – торжественно проговорил я, перейдя на «ты», – от имени присутствующих и отсутствующих одесситов я хочу пожелать, чтобы каждый день жизни, особенно, такой как сегодняшний, удивлял и приносил сюрпризы и подарки. Чтобы радость каждого прожитого дня собиралась в огромный букет счастья и фейерверком салютовала в честь твоего дня рождения. И в этот особенный день я хочу подарить самое дорогое, что у меня есть – себя.
Речь сложилась удачно, начиная её, я и не представлял чем закончу. А юморной выход из щекотливого положения, когда приходят без подарка – старая, но надежная хохма. Торжественность поздравления требовала заключительного аккорда, как встречи на высшем уровне наших партийных лидеров.
Решение с оттенком спонтанности, как всегда, оказалось самым верным – придвинувшись к Томе вплотную и привстав на цыпочки, чтобы, выгибаясь, избежать контакта с её монументальной грудью, в лучших традициях нашего дорого Генерального секретаря, я её поцеловал, как Леонид Ильич Брежнев Эрика Хонеккера.
Поцелуй со вкусом сладкого вина и запахом свежести до неприличия затянулся. Дыхание перехватил неожиданно подкативший ком, сродни меткому удару под дых. Я растаял апрельским снеговиком и медленно, продолжая придерживать девушку за талию, нехотя опустился с цыпочек, непроизвольно вжимаясь в выдающиеся части её неповторимой красоты тела. Краткий анализ произошедшего контакта позволил с глубоким удовлетворением ощутить – мой «Эрик Хонеккер» всё-таки женщина. И ещё какая женщина…
Выполнив свою нелегкую задачу по знакомству, вхождению в доверие, расположению к дружбе и подтверждению серьезных намерений на долгие годы, и это практически за двадцать пять секунд, я представил своих спутников.
Первым подошел Шура. Выпрямив спину и покачивая плечами, он был подчеркнуто соответствующим величественной стати именинницы. Красуясь, Шура галантно поцеловал ручку, шаркнул ножкой, и томно прикрыв глаза, представился:
– Александр.
Затем подошел Мурчик, сделал книксен, буркнув под нос что-то похожее на имя, и пританцовывающей походкой в такт всё еще звучащей музыке, быстро продвинулся поближе к столу с бутербродами.
Манюня вместо того, чтобы представиться и поздравить девушку с днём рождения, подойдя, обнял меня за плечи и доверительно сказал:
– Он очень хороший человек.
Тут наконец-то мы услышали голос новорожденной. Голос приятный, мелодичный, без ожидаемой глубины и бархатистости. С расположением как к старым добрым друзьям, нам было предложено выпить.
Разлили мгновенно. Понемногу в граненые стаканы. Так как тост практически мною был уже озвучен, то после группового чоканья и бурной поддержки междометиями радости, содержимое стаканов мгновенно выпили. И только потом с выдержкой, достойной уважения, неторопливо, с тщательно скрываемым самообладанием, как бы нехотя, потянулись за бутербродами.
Закусывать после выпитого никто не отменял, всё в рамках приличия. Бутерброды исчезли быстрее, чем выпитое вино. Делая вид, что ещё не закусили, опять потянулись к тарелке с едой. Манюня, розовея от стыда, чувствуя, что он не наедается, сложил бутерброды с сыром и колбасой друг на друга, и со словами:
– Так вкуснее, – заглотил их целиком и с радостной улыбкой (как это только удавалось ему совмещать), медленно пережёвывал.
– Надо попробовать, – подхватил Мурчик, стремительно сложил такую же конструкцию из бутербродов с докторской и московской колбасами.
– Интересно, – с видом гурманов подхватили мы с Шурой, сооружая нечто изысканное по схеме: хлеб, масло, докторская колбаса, сыр, московская колбаса, масло, хлеб.
Естественно, всё внимание девушек было приковано к нашим персонам. Уже давно никто не танцевал, и мы, стараясь не выдать наше желание съесть всё, что у них заготовлено, комментируя руками наши нечленораздельные сквозь жующие переполненные рты звуки, кивая в разные стороны и строя девочкам глазки, создавали видимость непринужденной дружеской беседы.
3.2. Анекдот по Марксу
Конечно, привет из Одессы – это визитная карточка, после которой должно непременно последовать продолжение в виде искрометного юмора, неудержимого веселья и остроумных шуток. Но где это всё взять, если не дано?
Миф о веселых одесситах ещё бытует в среде иногородних обывателей, и его во имя своих желудков надо было поддерживать.
– Что-то смотрю мужчин у вас маловато, ушли, как мамонты, покурить и не вернулись? – попытался пошутить Мурчик.
Видя отсутствие какой-либо реакции, Шура решил полушутливо с ухмылочкой объяснить:
– Капля никотина, убившая современную лошадь, в древние времена убивала стаю некурящих мамонтов.
Опять только интерес в глазах и детское ожидание чуда.
Мне уже приходилось в Москве и Ленинграде попадать в ситуацию одессита, от которого ждут смешного. Ситуация неуютная и часто тупиковая. Пошутить, конечно, можно, комментируя какое-то действо или слова, или шутейно ответить на вопрос. А с чистого листа?
Имея в запасе заготовки, можно легко и непринужденно что-то рассказывать, пересыпая речь шутками и юморными приколами, выбивать смех, как пыль из ковра, с каждой шуткой всё сильнее и сильнее – это искусство и высочайший профессионализм по части человеческого общения.
Не обладая такими способностями, но попадая в подобные ситуации, я придумал для себя выход – незамысловатый одесский анекдот всегда удовлетворит первичный интерес к персоне из Южной Пальмиры. Далее уже по обстоятельствам – слово за словом, шутка за шуткой и опять миф о веселых одесситах ложной памятью будет откладываться в сознании непредвзятых жителей нашей огромной страны.
С анекдотами тоже была проблема. Прочитав в детстве в «Золотых россыпях» высказывание Карла Маркса «Анекдот – это ум тех, кто его не имеет» и твердо памятуя о том, что «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», я как настоящий пионер-ленинец решил анекдоты не запоминать никогда. Я был уверен, слушая анекдоты и их не рассказывая, что мой ум не засорен тлетворным мусором.
Уверенность улетучилась в ту долгую морозную питерскую ночью, когда в компании спекулянта Вадима и Гриши из Белой Церкви – соседа по коммунальной квартире, где нас поселили на время каникул, в течение четырех часов по очереди, не повторяясь, мы рассказывали анекдоты, попивая водку под незатейливую закуску. Ассоциативная память – сильная и коварная штука. Безостановочно рассказывая анекдоты, их, как связанные цветные платки из шляпы фокусника, вытаскиваешь один за другим из глубин памяти. Оказалось, что я знал массу всевозможных, на любой вкус и любой случай, анекдотов – с учетом пауз, чоканья, выпивания и закусывания примерно минут на семьдесят беспрерывного рассказывания. Феноменальное открытие.
Тогда же, в Питере, я познакомился с профессиональным питерским спекулянтом Вадимом. У него была точка на Финском шоссе, где «турмалаи» за «юксы» и водку скидывали «классные шмотки». Я знал и одесских спекулянтов – этой породой людей меня не удивишь. Но!!! Меня поразила Вадима ондатровая шапка, изнутри подшитая красной широкой тесьмой. Вадим мне объяснил, что когда он шапку поносит, и она ему надоест, он отпорет тесьму и толканет шапку как новую.
Сосед Гриша – большой, шумный, всегда улыбающийся, доброжелательный и приветливый парень из Белой Церкви, где, как он утверждал, даже в троллейбусах говорят на идиш. В идиш я поверил, а в то, что в Белой Церкви есть троллейбусы, нет. Учился Гриша в «Тряпке», но не хотел жить в общежитии, вот родители и снимали ему комнату в коммуне. Он был очень похож на мальчика из параллельного класса Яшу Бранда. Путаясь, я его периодически называл Яшей, с чем, в конце концов, он смирился и отзывался и на Яшу, и на Гришу.
3.3. Мальчик Яша
Кстати, о мальчике Яше. Мальчик Яша Бранд появился в нашей школе в девятом классе. Однажды, за неделю до первого сентября, мы играли в футбол на спортивной площадке слева от ворот во двор нашей 117-й школы. Площадка была пыльной, зато в уютной тени дома, в отличие от школьного двора с раскаленным и парящим асфальтом от нещадно жарящего со стороны костёла солнца.
Из неудобств, кроме пыли, был двухметровой забор из редких прутьев с пиками на концах, через который после неточного и, как правило, сильного удара мяч вылетал на улицу и, «звеня и подпрыгивая», скатывался по Жуковского к улице Ленина.
Если не успеешь его догнать, то он покатился до Пушкинской или ещё дальше до Гарибальди и, при особом невезении, мог свалиться в Канаву, а далее согласно рельефу местности. По Канаве – спуску Вакуленчука – набирая скорость, с легкостью мог долететь до одноименной с Вакулечуком площади и, пройдя через проходную морского торгового порта, обпрыгивая высоченные терриконы жёлтого кубинского сахара-песка и груды лежащего на причалах металла, оттолкнувшись от кнехтов, удавкой затянутых толстыми мохнатыми канатами, упасть в море и уплыть в Турцию, а там Босфор, Дарданеллы и так до Гибралтара с выходом в Атлантический океан. А кто его будет искать в том океане?
Мячи для игры в футбол покупали рядом со школой, в «Детском мире». Семьдесят копеек стоил большой, немного меньше футбольного, резиновый красно-зеленый детский мяч, это когда много желающих и, скинувшись остатками мелочи от школьных завтраков, денег набирали на его покупку. И сорок две копейки точно такой же резиновый красно-зеленый с желтой экваториальной линией, но в два раза меньше. Этот мяч при сильном ударе умудрялся сжиматься, протискиваться между прутьями забора и по той же схеме, что и большой мяч, но с меньшей скоростью, норовил свалить в эмиграцию.
Через двадцать минут игры как один, так и другой мячи становились пестро-черными, а облезшая, недавно радующая детский глаз краска, невнятными островками разукрашивала непривлекательную поверхность оголившейся вулканизированной резины. Если с нами был Заяц, живущий по диагонали от школы, то, как правило, он забирал мяч после игры домой, а если нет, то мяч уносил Мосик. Мосик жил на Дерибасовской угол Ленина и, засунув мяч в авоську, специально таскаемую в портфеле, он всю дорогу до дома шёл, подбивая мяч ногами так, чтобы на каждый шаг приходился удар. При этом он ещё разговаривал, проходил насквозь «Детский мир», читал журнал «Крокодил» на стенде под стеклом напротив «Дельфина», пил газировку, опять же насквозь проходил «Военторг» и, свернув на Дерибасовскую, поднимался на третий этаж и сильными ударами стучал мячом по двери коммунальной квартиры, чтобы её побыстрее открыли.
В тот день мы играли маленьким мячом, и игра была особенно напряженной, так как сошлись соперники с восьмилетним стажем принципиальности и неуступчивости – два параллельных класса «А» и «Б».
В азарте игры мы и не заметили, как подошёл высокий грузный молодой мужчина с бакенбардами, густой, вьющейся шевелюрой и трехдневной щетиной. Когда мяч вылетел в очередной раз в аут и покатился по школьному двору, мужчина спросил:
– Девятый «Б» здесь есть?
И получив утвердительный ответ, продолжил:
– Пока Нины нет, я с вами поиграю.
Яша Бранд. Окончание школы. 1972 год. Я.Бранд (Яша)
Нина – Нина Ивановна, классный руководитель девятого «Б» класса. Она была молодая, незамужняя, с маленькой дочкой. Из казачек, высокая, статная, красивая – учительница физики. Мужчина, ожидавший Нину, наверное, был её ухажером, решили мы, и его безапелляционное желание поиграть с нами в футбол, безусловно, расстроило баланс сил в принципиальном противостоянии, но и Нининому молодому человеку отказать было нельзя.
– Я буду играть за эту команду, – сказал он, и закатал до колен брюки, оголив крепкие, сильные и волосатые ноги.
Играли против него аккуратно, всё-таки Нинин хахаль, сильно не толкали, хотя он постоянно выставлял зад и блокировал соперника, по ногам не били, подножки не ставили, одним словом, балет, а не футбол. Игра потеряла свой азарт, «Б» класс старался отдать ему пас, который он настоятельно требовал, а «А» класс старался увернуться от мощи бегущего носорога.
Тут появилась Нина Ивановна, она захлопала в ладоши, призывая нас к вниманию. Игра прервалась.
– Ребята, – сказала она, – я хочу вам представить вашего нового соученика Яшу Бранда, он будет учиться в девятом «Б» классе.
Наше изумление было разряжено, когда Нина обратилась к Яше со словами:
– Яша, излишне тебе напоминать, что дети в школу должны ходить без усов, без бороды и гладко выбритыми. Особенно первого сентября, – добавила она, часто заморгав ресницами.
Затем сделала паузу и ещё раз, критически посмотрев на Яшу, добавила:
– И, пожалуйста, никаких бакенбард.
Кардиохирург, доктор медицинских наук, профессор, Заслуженный врач России, телевущий программы «Без рецепта» Яков Бранд.
