Александр Евгеньевич Никифоров
Вот был слуЧай 2. Сборник рассказов
–И тебе не хворать, – отключился я.
Включил телевизор. Торжественный марш на красной площади, посвященный военному параду. У микрофона московский мэр, речь толкает. « Пары» с портретов нет, видно, не их уровень. Рабочий день, некогда на «ерунду» размениваться.
Выключил телевизор. Сел на диван, а перед глазами «красный день календаря» улыбающиеся лица, приветливо машущие с экрана руководители страны, и зовущий, проникающий в душу голос бессмертного Кобзона:
«… С неба милостей не жди
Жизнь для правды не щади,
Нам, ребята в этой жизни,
Только с правдой по пути.
И вновь продолжается бой
И сердцу тревожно в груди…
ЕЖИК
Глубоко вдыхая, мы вгоняем в легкие, слегка уже подзабытый, спиртовой аромат. Он задержался на маленьких кусочках ваты, оставшихся от последних на сегодня «укольных» процедур, в очередной раз, продырявивших наши «мягкие» места. Медицинская сестричка Танечка, сейчас возьмет в свои умелые, но безжалостные к нам ручки поднос, звякнув, только что побывавшими в нас «жалами» шприцов, лежащими на нем. Бросит нам свое, традиционное,
–жены вас во сне пожалеют. Гуд бай! Болезные.
Хлопнет рукой по выключателю, и выйдет, плотно закрыв за собою дверь палаты.
Мы принимаем удобное положение, скрипя металлическими сетками коек, делая бесполезные попытки преодолеть бессонницу. Бессонница победила, прочно поселившись в каждом из нас, так как, обалдевшие от больничного безделья, мы прекрасно высыпаемся днем. А ночь? Ночью в тишине, мы ведем разговоры…
Он лежит на средней койке по левой стороне палаты. Он, это, Витька, последний из прибывших.
Когда его привезли на каталке в палату, мы решили сначала, что очередной гипертоник, глядя на его багровеющее лицо.
Сашка, один из ветеранов по лежке, даже возмущенно замахал на санитаров рукой,
– Вы чего, помощнички коновалов? Отделения перепутали? У нас же не сердечное, а нервно – травматическое?
–Лежи умник, – ответил ему шкафообразный санитар Сеня, – а то сейчас его выгрузим, а тебя на клизму доставим, мозги прополоскать.
Сашка, ответом, остался крайне доволен, и вступать в дебаты не стал. Дождавшись, когда за санитарами закрылась дверь, мы приступили к новенькому с традиционными расспросами.
–Что случилось? Каким таким ветром в больницу задуло? Встречным или может попутным?
А новенький молчит в ответ. Только рукой то на рот, то на зад показывает. Сегодня днем он только-только вразумительное что-то мычать начал. Не стали мы его днем мучить, расспросы на ночь оставили…
–Витька, давай, раз говорить начал, рассказывай, как ты до такой жизни докатился, два дня ни бэ, ни мэ, ни кукареку, – спросил его «зимний» постоялец больницы Егорович. Он из «переселенцев», нет не из тех, кто от войны там, или от стихийных бедствий бегут. Нет. Он на зиму их дачной своей халупы в больницу переезжает, как он говорит, для поправки здоровья и экономии пенсии и дров. Жена его, через две двери от нас, в женской палате, тоже, зимние тяготы преодолевает, не только дрова, но и продукты экономя…
–Витька, ау? Ёшки – матрешки, уснул, что ли? – не унимается Егорыч, – народ желает знать, что с тобой приключилось. А мнением народа, в наше время, ешки – матрешки, пренебрегать никак нельзя. В противном случае, больничную койку на нары можно поменять. Из Кремля Московского, каждый день напоминают, что нельзя не реагировать на мнение народа, понял?
А мы для тебя, как раз и есть, эта самая общественность. По закону ведь как? Два человека, это приятели, а три уже организованная общественность. Так что ты эту самую общественность, до крайних мер не доводи, давай излагай.
– Да слышал, я про этот закон, слышал. Два человека разговаривают, а три уже митингуют, – сипло отозвался Витька, – я разговаривать еще, как полагается, не могу, горло, чтоб его.
–Ты нам тут муку-то через сито не сей, ешки – матрешки. Говорить он как надо не может? Слышал я в столовой, как ты добавку просил,– не согласился с ним Егорыч.
–Ну, просил, – соглашается Витька, – посмотрел бы я на тебя, если бы ты два дня как я, одну воду ел. Лежишь тут, симулянт, а больные люди в больницу попасть не могут.
–Ты это про кого? Про меня? Заслуженного больничного сидельца? – возмущается Егорыч, выхватывая из- под подушки, свою любимую «Кама Сутру», книжку, затрепанную от долгого чтения, и посылая крепкой рукой в сторону Витьки.
– У меня хворей, на всю палату хватит, – удовлетворенно добавляет он, увидев, что попал куда хотел, – ну ка, извинись быстро!
Витька, ловит книгу. Прочитав, что это «Кама Сутра», засовывает ее под подушку, отзываясь,
– Прости меня, аксакал, язык болезнью перекрученный, не знает что говорит. Чур, ему, – и три раза смачно плюет на середину палаты.
–Книжку верни, – просит Егорыч, – я завтра в бабской палате читаю, обещали наливочки плеснуть.
2
–Вместо тебя пойду, – ухмыляется в ответ Витька, – я не меньше тебя наливочку люблю.
–Да хватит вам ерундой страдать, – в унисон просим мы Витьку, – давай, не томи, рассказывай.
–Чего там рассказывать, – наконец-то начинает он рассказ о причинах прибытия в палату, который мы уже замучились ждать, – все как у всех, по накатанной дорожке. Старый год проводили. Новый встретили. Гости уже расходиться стали. И вдруг шурин мой Васька, уже одетый на выход, хлопает себя по лбу и спрашивает, – А число – то сегодня какое, не шестое?
А откуда мы знаем, какое число. Кто же сидя за столом дни считает? Помним что через неделю на работу, уже хорошо. Но навскидку все же прикинули.
– Вроде шестое, – хором, Ваське, шурину моему, отвечаем.
Жена, зная брата своего, Ваську, подвох, в его словах чувствуя, успокаивать гостей начала,
– Ну, какая разница, какое число? Раз собрались идти домой, так идите, оделись же.
Брат ее, шурин мой, Васька, посмотрел на нее, как на сумасшедшую. Глаза вытащил и отвечает ехидно ей, за всех гостей.
– Рождество ведь наступает, а ты даже не знаешь, Марья Ивановна.
– Жену мою, значит, Мария Ивановна, зовут, – поясняет нам, Витька, – баба она ничего. Перекосы конечно, взбрыкивания, как и у всех бывают. Но отходит быстро, так что терпимо.
– Это мы поняли, – подгоняю я его, – дальше давай.
–А чего дальше? Гости разделись по новой, за столы вернулись. К Рождеству стали готовиться, тренироваться, значит. Шурину, «благодарственную» с горкой налили. За память его профессиональную. Сами пару раз, за его здоровье выпили. Рады все были, что с Рождеством
не обмишурились. Жена, наверное, одна, особой радости не проявила. А как Рождество помянули, за хорошело опять, из-за стола никто уже встать не хочет. Да и правильно. Чего вставать? Пока до дома доползешь, уже и Старый год, встречать, провожать пора.
–А иначе никак, – согласился с ним Сашка, – как встретишь, проводишь, так и год такой будет.
–Не мешай, – зашушукали мы на него, – Колумб больничный, Америку, что ли открыл? А то мы не в курсе.
Вот тут я салат «Оливье» с елкой и перепутал, – тяжко вздохнул Витька, – хватанул от елки лапу зеленую, искусственную, закусывать ей, стало быть, начал. Вы сами поймите, вторую неделю, как одно зеленное перед глазами. Елка, «оливье», еще и скатерть на столе зеленая. По запаху не определишь, искусственное все вокруг, что продукты, которые хрен знает, из чего делают, что елка. Вся жизнь пластмассой пропахла. Вот я и перепутал. Оторвал лапу зеленую, и жевать начал. Все смотрят, смеются, думают я ради прикола, а то и сами уже ничего не соображают. Сам то я, когда до половины дожевал, когда уже проволока каркаса пошла, чувствую, что что-то не то. Стал назад ее языком выталкивать, а она ни в какую. Уперлась в глотке, как баран в ворота. Иголки, заразы, не по шерсти пошли, во рту распорками встали. Наглухо, в общем заклинило. Тут все опомнились, видят, что не шучу, ко мне подбежали. Ухватились за ветку, дергать ее начали, да из стороны в сторону качать, чтоб вытащить, значит. Остановились лишь тогда, когда у меня, от действий их, этих, вредных, через щеки иголки прокалываться начали. Только тогда они, и «скорую» вызвали. Чуть погодя бригада приехала. Не скажу, чтоб удивились они сильно. Видно и не такое видели. Фельдшерица, ничего такая из себя, ласково рукой по моей зеленой пластмассовой щетине поводила и спрашивает, – сам дойдешь, или носилки нести?
Привезли к больнице, тут рация у них запищала.
–Некогда нам, – фельдшерица, говорит, – вызов.
В руку мне, направление сунула, рассказала куда идти и «Скорая» укатила, огнями сверкая
Добрел я до приемного отделения. А там перед дверью мамочка молодая с пацаненком сидит, вызова ждет. Я мычу, рукой на дверь кабинета показываю, потом на нее и на себя. Пытаюсь ей объяснить, что за ней, мол, буду. А она, как увидела меня поближе, вскочила со стула, пацаненка к себе прижимает, и чуть – ли не орет на весь коридор, – да что вы! Зачем после меня? Вперед проходите. Я, конечно, замычал, возражая, что мужик мол, как вперед дамы лезть. Но посмотрев на ее лицо, решил, что это не тот случай и открыл дверь. Слышу за спиной пацаненок, у мамаши своей молодой спрашивает, – А дядя мам, что? Ежика проглотил?
Сашка, самый несдержанный из личного состава палаты, с головой накрывшись одеялом, стал глухо всхлипывать от смеха.
3
Остальные хихикали внутренним смехом, радуясь тому, что в темноте, рассказчик не видит наши лица.
– А в приемном отделении, вы прикиньте, мужики, ни одной души, – возмущенно продолжает Витька, – вроде праздники, все должны быть на боевом посту, с дымящимся фитилем в зубах, а тут никого.
–А чего ты возмущаешься? Врачи, что не люди? Мы гуляем, а они? Ёшки – матрешки, – заступается за медперсонал Егорыч, – они чего без праздников должны жить?
На трезвую голову ждать, когда нас привезут? Я когда в ЖЭКе работал, так бывало, бригаду нашу дежурной на праздники оставляли. Так мы сразу на утро, после праздника, созваниваться договаривались. Авария, мол, на работу срочно. Соберемся, в бытовке сядем. На стол, то, что жены с собой положили, ну а на заначку, то, чем запивать будем. Сидим, благодать – ни тебе жены, в каждую стопку заглядывающей, ни тещи, укоризненно головой качающей. Детишек сопливых, за ноги хватающих, и продукты со стола умыкающих, и тех нет. Хорошая компания, это то, что нужно. Не зря древние говаривали, что в хорошей компании, да под хорошую закуску, до бесконечности употреблять можно.
Егорыч, на всю палату, оглушительно почмокал губами, от упоительных воспоминаний.
–Еще один, – возмутился Серега, молодой мужик, лежащий у самой двери, – дай человеку сказать.
–Повезло мне, медсестра мимо проходила, – вспоминал дальше Витька, – меня увидела, подошла и говорит, – вы подождите немножко, я сейчас вернусь. Сбегаю в одно местечко и сразу к вам. Я головой закивал, рукой помахал, чтоб по быстрее, я ведь и сам, тоже, еле терплю. Намаялся ждать. Не обманула, сестричка, минут через пять вернулась. Тоже пальчиками по моим «зеленым» щекам поводила, поохала.
–Где это так угораздило? – спрашивает, – за долги, что ли пытали?
Я в ответ только руками махаю, да звуки протестующие издаю, умираю, мол, а ты тут с расспросами. В общем, добился своего. Усадила она меня в инвалидную коляску и повезла.
На лифте на второй этаж поднялись. В конце коридора, она меня в кабинет вкатила. Я сначала подумал, что не туда попал. А как иначе? Посредине стол стоит, бутылками, да тарелками заставленный. За ним мужиков с десяток жуют, челюстями двигая.
Я сразу смекнул, что повезло мне немеряно. Что никуда меня больше не повезут, так как здесь за столом, весь дежурный врачебный персонал больницы собрался. Персонал этот, как увидел меня, сразу то, что жевал, проглотил. Они между собой переглянулись, и видимо, Гиппократа вспомнив, про присягу, даденную, из- за стола поднялись, и вокруг меня кружком встали.
Самый главный из них, как мне подумалось, высокий такой мужик, с бородкой клинышком, пальцем мне на скулу нажал, отчего мой рот, сам по себе отворился. Он пальцами его шире разжал, и заглядывать внутрь стал.
–Вот они, – говорит, челюсть мою не отпуская, – отзвуки праздников. Пишем, говорим, форумы собираем, дискуссируем. Ведь любой, ну разве, кроме чиновников да олигархов, знает, что две недели праздников, это перебор. За две недели, все продукты подъедаются, и закусывать народ начинает, чем придется, как говориться, что под руку легло, то и на закусь пошло. Вот вам и еще один убедительный пример.
– Категорически согласен с Вами, уважаемый Владимир Александрович, – говорит второй доктор, то же внимательно рассматривающий меня. Он чуть пониже того, что держится за мою челюсть, но зато у него пышная, лопатой борода, – здесь не только о нехватке продуктов надо говорить, но и том, что человек уже через неделю интенсивного возлияния, начинает путать все и вся. У меня травмированный был. А как вы думаете травмирован? Он рулон наждачной бумаги с туалетной перепутал. Видели бы вы его седалище? Гамадрил со своей задницей, по сравнение с него, снежная королева.
– Спасибо, Александр Владимирович, у вас всегда яркие, поучительные примеры, – прервал, поблагодарив главный, – а теперь, коллеги, давайте решать, чем помочь жертве праздника.
Отошли они от меня к столу. Быстренько махнули по рюмашке, и стали совещаться.
Я, конечно, как мог, уши распушил, глаза прикрыл, чтоб на картинку не отвлекаться. Всего себя на слух настроил. А они, оказывается, переговариваются, на своем медицинском, а он для меня, на вроде шифровки Кэт, Юстасу. Короче, ничего я не понял.
4
Подходит ко мне минуты через две, тот, у которого борода лопатой и ласково говорит,
– Решили мы, любезный, для облегчения, так сказать, с наркоза для вас, начать. Но так как в данной, конкретной ситуации обычный наркоз, по причине загруженности вашей ротовой полости, применить затруднительно, я бы сказал невозможно, решили мы с коллегами, использовать клизму.
Тут же медсестра заходит, с этой самой клизмой в руках. Ничегошенькая такая сестричка. Я еще подумал, ну что их заставляет с такими симпатичными мордашками, клизмами заниматься? Но как увидел внушительных размеров сосуд со шлангом в ее ручках, так сразу про все забыл и замычал от возмущения.
– Не возмущайтесь, – уговаривает бородатый, – всего лишь слабый спиртовой раствор. Неужели вы думаете, что я, почетный проктолог нашего района, могу нанести вред вашему организму? Наоборот. Клизма ослабит ваш болевой порог, и окажет на вас благоприятное воздействие.
Немножко алкоголя, я думаю, вам не будет лишним?
В четыре руки подняли меня с кресла. Согнули, в позу поставили, в ту, которая у Егорыча в книге, на третьей странице описана, – Витька хлопнул по подушке, под которой лежала «Кама Сутра», – потом покажу. Так вот, верите или нет, но после клизмы я «поплыл», захорошел обо мне.
–Да ты чего? Через клизму? Действует? – не поверил Сашка.
–Еще как, – подтвердил Витька, – балдеешь быстро и никакого запаха.
–Эврика!– заорал Сашка, – выходит, через задницу залил, и никакого запаха. Беру на вооружение.
–Ты только, больше никому об этом не рассказывай, – предупредил я, – а то раз, два, и гаишники, на постах будут приказывать штаны снимать, и в «алкотестер» жопой «газовать». Рассказывай, Витя.
– За почетным проктологом, хирург подошел, в руке машинка стригущая, хитрой какой – то конструкции, я таких и не видел. А жужжит, она, как противно. Слышали бы вы. Я только и думал о том, чтоб скорей она отключилась. Видно мольбы мои, до нее дошли, и минуты через три, поперхнулась она, захлебнувшись пластмассой зеленой. Хирург, хмыкнул, но отчаиваться не стал. Тут же машинку разобрал, продул, шнур в сеть воткнул. Но видно, что-то ему не понравилось в ее жужжание. Отключил он ее, в карман сунул. А из другого кармана, скальпель достал. Я как увидел его лезвие, так и меня сразу вся жизнь перед глазами просвистала. Скальпель этот, на медицинский инструмент похож, как гильотина на овощерезку. Им впору, как мачете, тростник под корень срубать. Видел я такой однажды, у ветеринара на ферме. Он им борова выхолащивал. Вспомнив, поджал я ноги, к себе подтянул, для верности руками перехватил. Хочу закричать, сказать ему, что нормально там все у меня, что не такую уж я и длинную ветку заглотил, чтоб она до туда достала. Помычал, помычал. А толку что? Они к этому люди привычные. Замолчал, руки убрал, ноги выпрямил. Бесполезно сопротивляться. Сколько проживу, столько проживу. Им докторам видней. Но перед тем как с «хозяйством» своим распрощаться, стал я по заднему месту себя похлопывать, с надеждой, что поймут и напоследок «наркоза» добавят. Успокоился лишь тогда, когда стал он этим «мачете», по одной, иголки со щек срезать. Долго он надо мной кудесничал. Пару – тройку раз прерывался, к столу бегал, коллег поддержать. Понимая его, я не возражал. Только с каждым его возращением, к рукам его приглядывался. В состоянии они, скальпель держать? Не дрогнут ли, после очередного перерыва? Не соскочит ли он, на нос или уши? Уберегло. Закончил он через два часа. Последние полчаса самые жуткие были, у меня нервы, как струны натянулись, того гляди лопнут. Еле дотерпел. Собрались доктора опять вокруг меня. Совет держат, консилиум по их нему. Посовещались. Стали поочередно, а то и в четыре руки, за кончик ветки хвататься, что изо рта торчал, дергать за него, пытаясь вытащить. До чего додергали, что у меня глаза стали в такт их рывкам мигать. Они дерг, глаза мильк. Спасло, мня то, что в самый разгар «операции по извлечению», в кабинет докторша вошла.
Строгая такая на вид, в белой шапочке. На глазах очки большие, умная, значит.
– Я всех, кто в очках, к умным причисляю, – пояснил Витька, – а как же? Значит, увидеть хотят, то, что мы без очков не видим. Ученые – то, посмотрите, надо не надо, а все в очках. Вот и она тоже, через очки свои, сразу смикитила, что тут что-то не так.
Прямо с порога, на стаю эту, вокруг меня суетившуюся, как гаркнет, – Разойтись!
В Армии не наблюдал, чтоб так четко команды выполнялись.
5
Сразу все от меня отскочили, и у стола в шеренгу встали.
–Коллеги мои, праздные, – говорит докторша, – вы хоть бы Лаврушки пожевали. А то от вашего застолья наверх такой амбре идет, что у меня две роженицы, досрочно на свет ребятишек выдали.
А остальные, надышались так, что танцы устроить требуют. Сказала, что схожу, попробую договориться, а то они уже сами к вам собрались.
Головы в шеренге вниз наклонились, но каких – то пререканий, или оправданий, ни – ни.
–Будем считать, что договорились, – посмотрела она на докторов, а потом подошла ко мне, – а здесь у нас что? – челюсти, ловко так, мои раздвинула, и чуть очками по зубам не елозя, разглядывать стала.
–Случай, конечно, не рядовой, – сказала она после осмотра, – но ничего страшного я не вижу. Говорить, вы, голубчик, еще пару дней, точно не сможете, как в прочем и есть. От такой «закуски», язык безобразно распух, и требует отдыха. Но как врач, я вам скажу, что это даже полезно для организма. В тонус войдете, да и урок на будущее, – не будете, как младенец, тянуть в рот, что не попадя.
– Я, мужики, в ней сразу избавление почувствовал,– прервал повествование Витька, – вот прямо так и подумал, никто кроме нее, не избавит меня от чертовой этой ветки.
Натянула она перчатки, надавила посильнее на челюсть, встала по удобнее и говорит,
– Вы мне, голубчик, пальцы только не покусайте. Сегодня только с утра, маникюр дорогущий сделала.
Хотел я ей головой кивнуть, чтоб не сомневалась во мне. Но хватка на челюсти не женской, железной была, только глазами и смог подтвердить, чтоб за пальчики свои не волновалась.
Пошарила она во рту у меня. Собрала все отросточки в один пучок, и в кулаке, потихоньку и вытащила. Доктора у стола восторженно захлопали, засуетились, рюмки наполняя.
Я руку ей потянулся поцеловать, руку, свободу рту моему, подарившую. Но челюсти на закрытие так свело, что не то что, собственными силами, домкратом не раздвинуть.
Упал я тогда, перед ней на колени, как перед образом, три раза лбом в пол стукнул. Хотел перекреститься, но руку поднять не смог, от радости, «наркоз» сразу весь испарился.
Стою на коленях, слезы радости по щекам текут, через сведенные челюсти, слова благодарности мычу.
Так это ее впечатлило, что смотрю, спасительница моя, вроде, как всхлипнула даже, и туман на очках показался. Сходила она к столу, и принесла мне фужер, до краев «наркозом» наполненный.
– Выпей, – говорит, – голубчик. Не пьянки ради, а для дезинфекции ротовой полости, после удалении инородного предмета. Не нравиться, так не глотай, а просто прополощи.
Я с колен, не подымаясь, двумя пальцами прижимаю к небу, свой пострадавший, распухший язык, и вливаю в горло, дарованную мне, моей спасительницей водку. Выдыхаю и смотрю на нее виноватыми глазами, как бы извиняясь, что по привычке, проглотил я водку, забыв прополоскать рот.
–Так это та, что в палату тебя привела? – прерывает Витьку, Егорыч.
–Она. Спасительница моя, – подтверждает Витька.
– Надо же, ешки-матрешки, – восклицает Егорыч, – это же Анна Ивановна, заведующая родильным отделением. Тогда все понятно. Ей вытаскивать, что нам подтаскивать. Для нее это дело отработанное, привычное. Тебя надо было сразу к ней, в отделение направить.
– Дедка у тебя от «Кама Сутры», мозги в мошонку перебрались, – возмутился Витька, – как это меня, мужика и в родильное. По каким таким признакам?
–А я читал где-то, что мужику, который родит, премия офигенная светит, – вклинился в разговор Сашка.
– Я тоже читал, – поддержал его я, – миллион «зеленых», как с куста.
–И ничего, если бы и не родил. Зато первым бы мужиком был, который в родильное поступил, тоже кое-что, – засмеялся Сашка, – пусть не весь миллион, но на какие-то проценты, уже рассчитывать можешь. Как первую попытку засчитали бы.
– Если б и засчитали, то ни как не он первый, – отверг Сашкины мечты Егорыч, – у нас – то он точно бы вторым был.
– Знаешь чего, так расскажи, – попросил его Витька, – чего тень на плетень наводишь?
6
–А никакой тени, дело житейское, ешки – матрешки. В прошлом году дело было. У нас на садах, такой урожай яблок образовался, не обобрать. Ветки у яблонь к земле клонились. Ну и стал, Матвей, мой сосед по даче, их собирать. А надо сказать, яблони у него элитные, с самого Архангельского краю, привезенные. Стройные, высокие яблоньки, что сосны мачтовые тамошние.
С нижних веток, и куда можно было дотянуться, Матвей, яблоки быстро собрал. А за теми, что выше, лестницу притащил, расставил, как положено и наверх попер, за урожаем, значит.
Потянулся он за яблочком, на самом конце ветки. Большим, наливным, солнышком обласканным.
Тут чего- то не так пошло. То ли оступился от радости за урожай, то ли вес яблока, равновесие его нарушил. Только свергнулся он, с высоты этой мачтовой, и прямёхонько в таз с яблоками угодил, которые раньше собрал. До так удачно попал, что одно из яблочек, прямо ему в «яблочко» и заскочило. Аккурат в то место, куда, тебе, Витька, клизму загоняли. Хорошо еще, что яблоко попалось не таких размеров, от которого он с яблони слетел, и которое пока летел, так из руки и не выпустил.
– Наш человек, – опять вклинился Сашка, – мы на рыбалке выпивали. Колька разливал, тут волна в борт саданула. Не удержался Колька и за борт. Метров двести до берега на одной руке плыл, второй бутылку початую держал, чтоб водой не разбавило.
–Что за привычка, перебивать, – не удержался Витька, – доскажет, потом и выскажешься. Давай, Егорыч.
– Побежал я к нему. Помог до койки добраться, – продолжил тот, – Клавка, жена его, сначала за брюки, разорванные его ругать начала, а потом заохала, приглядевшись, в больницу, говорит, надо.
А Матвей, мужик – кремень. С какого перепугу, говорит в больницу? Я раненый, что ли? Или мешком пыльным стукнутый? Как заскочило, так и выскочит. Вот отдохну немножко, сил поднаберусь. Напрягусь, как следует, и запущу это яблочко на орбиту, еще, говорит один, искусственный спутник у Земли будет.
Оставил я его, пошел своими делами заниматься. А душа – то за соседа переживает. Ну и пошел поближе к вечеру его проведать.
Лежит он. Яблоки с того самого таза, что перед ним на табуретке стоит, уминает. Сил, похоже, для «запуска» яблочка на орбиту, набирается. Съел уже порядочно, с одной стороны уже дно таза проглядывает.
–Ты бы, Матвей, ешки – матрешки, – говорю ему, – особо – то на яблоки не налегал. Труба-то твоя канализационная, перекрыта, пока что.
–Ты, сосед, батон не кроши, – отвечает он, – мне специалисту, про трубы рассказываешь? Всю жизнь засор там, или пробку какую, хорошим тычком прибивали. А тут совсем хорошо, чем заткнул, тем и выбью, – и очередным яблочком хрусть.
Тут я с ним спорить не стал Он сантехник дипломированный, всю свою трудовую жизнь, в этих трубах копался. Пожелал я ему побыстрей, пробку пробить и к себе засобирался. Он мне еще на дорожку яблочко предложил, но я отказался, очень уж напоминают они о его падении.
Утром проснулся. Сразу к нему. Смотрю, а он, дышит уже с присвистом. Живот раздулся, по габаритам, к квасной бочке приблизился. Понял я, что это яблоки внутри его забродили, а клапан выпуска газов не работает. Тут я сразу ситуацию просек. С производством браги, не на словах знаком. Там на горловину бидона перчатку резиновую или шарик натянешь, чтоб значит было, куда от газов раздуваться. А тут, куда натянешь? А живот уже раздулся, куда там, того гляди разнесет. Стали мы с Клавкой совет держать. Я предложил ей, на животе у него попрыгать, она ни в какую. Давай, тогда, говорю, ему дырочку в животике просверлим.
– Клавка, я мигом за коловоротом сбегаю. Маленьким – то сверлышком он даже не почувствует, как комар укусит. Не зря же я столько зим в больнице пропадаю.
– Садист, ты, Егорыч, – сказал Сашка, – а с виду, дедка, божий одуванчик.
– Ешки – матрешки, чудак человек, – ответил тот, – когда человеку худо, тут не до жалости. Тут на все готов. Только Клавка все равно не согласилась. В больницу, говорит и точка.
Подогнал я к их дому, свою «ласточку». Стали мы Матвея, в салон «жигу ленка» утрамбовывать, а он туда в новых габаритах, ну, ни как. Пришлось прицеп выкатывать, да к машине цеплять
Клавка перину притащила, пару подушек.
7
На них Матвея и пристроили. Сверху одеялом прикрыли, чтоб не продуло.
На ногу, из габаритов прицепа выступающую, я галстук пионерский привязал, меня в нем на «Авроре» в пионеры принимали. Как память хранил, но для спасения соседа, ничего не жалко.
– Дисциплинированный, ты Егорыч, водитель, – похвалил его Сашка.
–А как же? Ешки – матрешки! Я с пеленок, можно сказать за рулем.
Ни букв, ни табака еще не знал, а в колхозе, уже турнепс с полей возил. Иль кукурузу, «царицу полей», Никиткой обласканную. Кобыла за мной, закрепленная была, до сих пор ее помню, Сивкой звали. Ездил я на ней так, что нынешним «мерседесам» всяким, за нами, пожалуй, что и не угнаться было. И стартеров никаких, с аккумуляторами не надо. Чмокнешь, вожжами дернешь и полетели. Телега на кочке, бывало так, высоко прыгнет, что думаешь, как бы впереди Сивки не оказаться.
–Ты, дедка, в мемуарах своих, это все, потом опишешь. Ты давай про соседа своего надутого договаривай, – попросил Сашка.
–А чего сосед? Лежит себе на перине, как дома. Вести, я его аккуратно, кочки объезжаю, как вроде и не Матвей в прицепе, а боеприпас не обезвреженный. Дороги – то у нас на садах на войну рассчитанные, чтоб сразу значит, враг какой на подступах застрял. На шоссе выбрались, там веселей поехали. Если бы не нытье, рядом сидящей, супружницы Матвея, такое тягостно-надоедливое, раза в два, быстрее бы доехали.
На посту перед городом, как положено, тормознули. Старшина подошел, по габаритам такой, что Матвею, я подумал, старший братом будет, до чего упитанный. Как разглядел он, что в прицепе везем, от негодования, покраснел как помидор. Задышал тяжело, губами захлопал, но слов пока не произносит. Минуты две так стоял. Потом дыхание настроил, и заверещал без умолку.
–Это чего? Это как? Это где? Это не там. Здесь вам дорога нашенская, а не Бродвей ихний. Это как называется? Это перевозка? Статья 28, разве так разрешает людей перевозить? Ты я смотрю, совсем с «катушек» слетел? За мной, на пост!
Тут Клавдия из машины вывалилась. Упала перед ним на колени, за ноги его схватила, и давай причитать, слезами обливаясь, – Касатик ты мой! Служитель придорожный! Муж, ведь, это мой ненаглядный в прицепе лежит, под одеялом новым пуховым. Отпусти ты нас, сделай милость! Войди в наше положение, коршун ты дорог, глазастый! В больницу ведь везем бедолагу, торопимся. Может последние его минутки, на разговоры с тобой уходят. Не допусти, ведь последние секундочки, доживает мой Матвеюшка! В больницу надо успеть, иначе закроет он свои ясные глазоньки. Отпусти! Христом богом прошу тебя, соловья – разбойника дорог! А я тебя отблагодарю. Вот как скажешь, так и отблагодарю!
Ноги старшины отпустила, слезы рукавом кофты вытерла, и полезла себе за пазуху, за благодарностью, видать.
И тут, выскакивает из будки поста еще один, как Клавка сказала, «соловей дорог» с булавой полосатой, потощее старшина, но зато со звездами на погонах. И так он быстро до нас добежал, что звезды эти, я только по прибытии его и сосчитал.
–Что это у вас тут, за театр старшина, – официально говорит капитан, – у меня на посту водитель, от воплей этой дамы, под стол спрятался. Решил, что убиваешь ты ее, а он следующий. Давай, по порядку, докладывай.
– Да нечего докладывать, – отвечает ему старшина, – сам еще покуда, пустой. Хотя, сам видишь, нарушение ПДД, вопиющее. И при хорошем раскладе, на большой доклад тянет. Только чувствуя, я, тут благодарности не дождешься, – и смотрит пристально на Клавдию.
А та, от этого взгляда, так с рукой за пазухой и замерла.
– Сам видишь, нарушение какое, злостное, – переводит старшина взгляд на прицеп, – перевозка людей в не оборудованном прицепе.
–Как это в не оборудованном? – встреваю я, – а перина? Подушки? А одеяло пуховое, Клавкой из резерва выделенное. Каюсь, груз, как следует, не закреплен. Но он же с руками, чуть что удержится. Да и ехал я, согласно правилам, так как с грузом, не больше семидесяти километров в час.
– Да я смотрю, вы вообще своей вины не осознаете, – отвечает старшина,
8
– За такое нарушение, да еще и несознательное поведение, прав на месте лишать надо.
–Ты погоди, старшина, – урезонил своего коллегу капитан, – ты мне здесь, на моих глазах, полномочий своих не превышай. Тут подумать надо, а не с разбегу, как ты, на телегу запрыгивать.
Ты, последнее послание, Президента слушал? Согласно приказу, конспектировал? Тезисы заучивал? Какая у нас политика, на текущий момент в отношении простых водителей? Что нам вещает Президент по этому поводу? Сначала водителя надо внимательно выслушать. Внимательно и терпеливо, – при этих словах, капитан поднял указательный палец вверх, и сделал паузу в виду торжественности момента, – выслушав, отнестись надо к его словам с сочувствием и пониманием. Только потом принимать решение, не забывая о том, что главная наша задача, – профилактика дорожно – транспортных происшествий. Уяснил, старшина?
