Саша Анжело
Глупый гений
Все же временами папа получал наслаждение, не только от наблюдений. Он был способен испытать настоящее ребяческое удовольствие, удивительное для человека его материальных возможностей. Словно все десять лет он жадно копил свободное время пригодное для радостей и только сейчас… Я поймала его взгляд во время того, как наш катер рассекал волны залива, огибая сиднейскую Оперу. А я, ведь было уже, закрутившись в этом нескончаемом списке развлечений, подумала, что он просто красуется. Нет, он искренне наслаждался, запечатлевая в своей памяти не только цвета, слова и движения, но и малейшие колебания переживаний. Сок эмоций, законсервированный вкус которого, навсегда останется с ним. «Папочка!», – хотела я произнести в тот момент, но не стала отвлекать его на себя. У меня были лишние десять минут, чтобы молча рассмотреть его, вспомнить, каким он мне всегда казался, каким я его встретила и каким он, должно быть, был на самом деле.
–Почему ты больше не пишешь, папа? Я ведь читала все твои рассказы, которые мама привезла сюда, и была в полном восторге. Я чувствую точно так же и вижу те же цвета.
Он заговорил неожиданно прямо и просто, без оправданий и нытья, как это бывает у творческих личностей, прекративших сочинять или показывать, что сочиняют из-за большой нестерпимой обиды. Я поверила в правдивость и искренность его мыслей.
–Мне не хватает силы слов, милая. Вот обуздать бы силу ветра и яркость света, мощь раската грома, нежность свежих лепестков и… Это будет уже совсем другой вид искусства, в котором я бездарен, к сожалению. Когда я начинал писать, у меня получалось легко и скверно, но огромное количество реализовавших себя бездарностей, давали мне уверенность и надежду на то, что и я смогу стать признанным писателем. Тогда я не понимал, что размышление о произведении должно занимать больше времени, чем ее прочтение, ведь, только такую книгу можно считать стоящей. Но когда я это понял, мне уже не хватало силы слов.
–А мне кажется, что ты просто поддался мнению высохших веток. Они не знают, что такое цветение, ведь, для них это неестественно, а значит ненормально и даже отвратительно. Они могут оценить только силу, ломающую их с хрустом! Им подавай новые идеи, как свежую воду, а состав не важен! Им и помойные стоки подойдут, пап, если те будут необычно вонять. Они жаждут попробовать, чтобы потом брезгливо самоутвердиться: фи, обычная жидкость! Они не могут так тонко чувствовать и получать удовольствие от того, что им невидимо и неведомо. Им не понять, какой это наркотик для других, для таких, как мы с тобой. Но… все же их можно простить за испытания жгучим солнцем, ведь у них нет листьев, которые бы освежали их, как нас с тобой. На мой взгляд, настоящие произведения цепляют словами, чувствами и мыслями, которые они рождают. Отними их и ничего не останется. Идею, которую читатели, словно рыбаки, кинувшие удочки в обмелевшее озеро, будут вылавливать из текста – сухого набора предложений, с большей пользой можно озвучить устами мэра или президента. Преступление, когда так называемый смысл суют в толстенный том, а несчастный читатель потом вынужден выжимать его, как тяжелый пододеяльник, чтобы получить те заветные три строчки.
Папа вяло улыбнулся в благодарность за поддержку. Обрадовался ли он тому, что я понимаю его как никто другой или огорчился, что потерял в моей лице крошку несмышленыша, видевшую в жизни лишь хорошую погоду?
Эти русские холодят своей загадочностью и согревают своей сердечностью. Надеюсь, что когда-нибудь я вернусь в Россию, и когда меня спросят: «Ду ю кам фром э лэнд даун андер?», я отвечу: «Нет. Я просто сделала полный круг».
Валентин, отец:
–Мам, конечно, я передал часы Вале от тебя… Да, очень понравились… Говорит, очень красивые!.. А? Говори громче, связь плохая! Валя как сама? Очень хорошо! Только… Я узнаю в ней себя все больше с каждым днем. Больше, чем мне хотелось бы. Здесь, на другом конце света, живет моя молодость и я, старик, могу ей любоваться, словно совершенной хрустальной вазой на краю обрыва… Ну, ладно, тут роуминг… Я говорю, дорого тут! Ага… Мы тебе потом перезвоним… Целую.
Я «повесил» трубку и убрал обратно в свою сумку футляр с часами. Вчера я подарил Вике новый смартфон, который она нехотя приняла, а сегодня не мог поверить, что вру своей матери. Ну, как я могу после всего этого передать дочке часы за тысячу рублей, сделанные в Китае? Чтобы сказали все мои знакомые-друзья на Родине? Что я мог бы раскошелится ради дочери на часы подороже, а маме просто соврать… Вдруг, в зеркале я заметил Валю. Давно ли она в комнате? Я сразу же заговорил с ней о картинах на стене. Если она что-то услышала из телефонного разговора, она быстро забудет и не успеет проанализировать, по крайней мере, до моего отъезда.
–Замечательные картины… Мама говорила, что ты хорошо рисуешь, но я не думал, что у нас в семье растет новый Ренуар… с австралийскими мотивами.
–Да, здесь есть и мои картины тоже. Какая тебе больше нравится?
–Хм… Не знаю. Все. В любом случае, раз они в вашем доме, значит все на ваш вкус. А вкус у тебя отличный.
–Ну же, какая?
–Хм… Хочу показать именно на твою… и не хочу ошибиться, ведь, все они нравятся мне в одинаковой степени.
–Пап, я… Ты знаешь, я чуть не забыла попросить тебя, не присылать мне денег больше, чем нужно для оплаты учебы. Я ведь теперь подрабатываю, и сама оплачиваю счет за квартиру. Мы снимаем с подругами, ты знаешь… мне на всё хватает, и я не транжира. Хочешь знать, какая картина нравится больше мне? Эта. Один мой друг мне подарил. Он купил эту репродукцию на пляже по дешевке. Просто она ему безумно понравилась, и он захотел поделиться со мной радостью. Я ценю её больше всех остальных в доме.
Я спросил: дорог ли ей тот парень? Она отмахнулась и сказала: просто друг. Ее ответ мог бы быть подлиннее, потому что я надеялся успеть прийти к верному решению относительно ее подарка. В конце концов, я протянул ей бабушкин презент. Валя улыбалась, она была искренне рада и даже не стала кидаться банальностями типа того, что главное внимание. Всё же она не могла не заметить кичливую подделку.
Всё замечательно, несмотря на то, что здесь у меня нет времени мечтать. Даже поздно вечером, когда перед сном я удивляюсь теплым темным видам из окна, какие я встречал лишь однажды, шестнадцатилетним, во время отпуска в Болгарии. Я перенасыщен впечатлениями и не в силах вообразить себе что-либо лучшее чем то, что происходит со мной последние две недели. И зачем я, вдруг, решил, что это не предел? Зачем начал терзать свои мысли и чувства, подобно тому, как трясут яблоню по осени, чтобы набрать спелых яблок…? Что ж, за мое «мало тебе?» яблоком по голове я получил: вспомнил, что послезавтра возвращаюсь домой. Впервые за все эти десять лет мечтаний, все еще закутанный в мечтательный шлейф, я с беспокойством подумал, а что будет потом?
Свежий морской воздух стал первым новым ощущением за многие годы. Он напомнил мне дни детства, когда все было новым и свежим, мир, не переставая удивлял и дарил надежды: всё впереди. Что впереди? Чего я ждал тогда? Какие-то бестелесные цели, бесцельные дороги открывались мне.
Австралийский континент улетал всё ниже вниз сквозь иллюминатор. Что дальше? Перееду к маме, буду отправлять суммы побольше, как просила Алина… Почему я забыл взять с собой книжку? Журналы тут все на английском… Почему я не взял с собой что-нибудь почитать? Чем мне занимать мою фантазию по дороге домой? Чем мне занимать себя дома, когда все мечты воплотились и остались на краю земли?
Но тут мы поднялись выше облаков, и я почувствовал, как вместе с яркой синевой за бортом ко мне возвращается надежда: я вспомнил про открытку, которую Валя сунула мне в карман во время последнего объятия. Я вытащил её, открыл и увидел вложенную купюру в две банкноты по пятьсот австралийских долларов.
С дрожью в сердце я посмотрел на предложение, начертанное зеленым фломастером на открытке с видом Сиднейской оперы: «Улыбнись, папа».
Глупый гений
Хотите жить вечно? Хотите получить лекарство, которое вам в этом поможет? Я эту штуку изобрел вчера. «Вечность» – это я, возможно, хапнул, но годков триста-четыреста при здоровом образе жизни, провести можно. Сегодня у меня брали интервью, приглашали на телевидение, на радио, предлагали написать автобиографию; Нобелевская премия этого года, говорят, у меня уже в кармане. Хотя, я никогда не сидел за одним столом с королем и королевой, никогда не был на балу, и не против был бы побывать, все же я отказался. Посижу я пока тихо, да посмотрю на всю эту шумиху со стороны, как ученый наблюдает за поведением подопытных.
Даже, когда был совсем маленьким, во время праздников я, молча, сидел в темном углу и размышлял. Родители переживали, а друзья-знакомые их успокаивали, говоря, что я просто коплю энергию; что пройдет чуть-чуть времени и я стану шалопаем; что, на их голову, меня прорвет, как ржавую трубу. А я – нет. Уже в одиннадцать лет я закончил школу с отличием, в пятнадцать университет (мог бы и раньше, но мне нравился беззаботный образ жизни студента), с шестнадцати лет я с утра до позднего вечера работаю в частном научном центре; к шестнадцати годам я уже точно знал, какому открытию посвящу всю свою жизнь, но мои планы сорвались: к своей цели я пришел через полгода. Сейчас мне восемнадцать лет и я изобрел лекарство от старости. Грубо говоря, это лекарство затормаживает разложение. После того, как мое изобретение проверили все самые известные ученые мира, во мне признали гения… Но секрет я им пока не сказал. Говорят, сомнений нет; штука, говорят, стоящая. Но, я не какой-нибудь простофиля, нет. Я уже успел кое-что понять в человеческой психологии и не ждал от людей ничего, кроме, как лицемерия, прикрывающего желание заработать на моем открытии. Одна единственная колбочка с чудо раствором хранилась в сейфе, доступ к которому был лишь у меня и еще у пары сверхсекретных ученых.
Кем мне быть? Не так. Кем ощущать себя? Вселенским королем или всемогущим узником? С моими способностями я не вижу настоящей жизни, я заточен в четырех стенах, а люди проходят мимо меня, словно посетители в зоопарке мимо клеток с экзотическим зверем. «Ой, глянь, он ещё и разговаривать умеет! Я думал, он только думает». Коллеги относятся ко мне, как к ребенку, стараются покровительствовать в делах связей с общественностью – единственное, в чем они лучше меня, потому что в протянутый ко мне микрофон я ни «б» ни «м». Чем сильнее они осознают мою значимость, тем сильнее и крепче их рукопожатия, тем влажнее их ладони. Сколько они успели бы сделать к своим годам, если бы не отвлекались на таких, как я! Недавно один из таких коллег сообщил во все услышанная свою догадку: будто мне уже далеко за сто лет, и я сам первый испробовал на себе эликсир молодости. Стоит ли упоминать, что за некомпетентность его отстранили от работы со мной, потому что: во-первых, мое открытие имело не омолаживающий, а затормаживающий эффект, отсюда следует во-вторых: свое изобретение я должен был изобрести лет восемьдесят назад, но те ингредиенты, которые я использовал в то время еще не были так доступны и известны. Да, признание такая штука: одни тебя обожают, другие считают меня недостойным случайного успеха, дарованного свыше слепой мадам фортуной. «В нем есть искра!» – говорят те, кто за всю жизнь ни разу ничем не блеснул. Пыль рассуждает о моих возможностях и дает мне оценку, за которую я, по их мнению, должен быть благодарен. Мне не нужна их оценка. Мне нет смысла от их признания. Я сам в силах понять насколько велико мое открытие. Одно ощущение от этого знания для меня награда.
В то время как весь мир авансом был мне благодарен, мой отец считал меня своим главным разочарованием в жизни. Мой отец в далеком прошлом – спортсмен и чемпион, и любые мои достижения умственного труда приравнивались к случайным продуктам лени хлюпика. Чем грандиозней были мои свершения, тем больше он во мне разочаровывался, тем меньше шансов оставалось, что я хоть чуть-чуть преуспею в физической культуре. К этому я отношусь философски. Я бы тоже вряд ли жаловал достижения моего сына по физкультуре. Как деревья копят кольца с годами, мой отец копил жирок: гантели были им забыты, а я, несмотря ни на что, постоянно о них вспоминал, когда спотыкался о них, выходя на балкон. Мама говорит, что в тайне отец считает мои успехи своими собственными, ведь, если бы он меня хвалил и гордился мною, я бы ничего не добился.
Теперь, став финансово стабильным, я мог не травить себя его разочарованным молчанием в мою сторону. Я собрался переехать в отель и в ближайшее время, чтобы потом найти и снять квартиру.
Смотрю сейчас в окно: вижу многолюдный город. Сколько людей ради посещения мест, связанных с памятью о великих поэтах или ученых преодолевают океаны, мили, километры… А мои соседи пока не знают, что рядом с ними, вот уже двадцать лет, живет величайший гений на свете. Не знают и мои немногочисленные «друзья» в социальных сетях. Меня это не волнует. Ведь, когда узнают, они не смогут даже поздравление мне написать. Совести не хватит, после того, как никто (никто) не подписал мое открытое письмо с просьбой о спонсировании разработки моего будущего открытия. Да… в такие моменты я предвкушаю, каким мощным реваншем должна стать моя мировая слава. Теперь весь мир у моих ног.
Перед телекамерами и фотографами я позировал в очках и белом халате. Все были довольны: общество видело ученого таким, каким ожидало увидеть, а я, неузнаваемый, в другой одежде без очков, оставлял себе право личной жизни. Коллеги поражались: отказываюсь от того, к чему стремятся полные бездари. Ведь, самореклама – это лишний доход!
Я ехал на трамвае и смотрел на улицу через рекламный плакат на окне: на самом деле, я видел только пасмурное небо конца марта и ноги прохожих: середину перекрывала реклама приставучей сотовой связи. Я попробовал сменить свое местоположение, но человек стоящий рядом был такой высокий, что у меня чуть не появился комплекс Наполеона. Я вздохнул и снова посмотрел в окно: вот какой-то ненормальный пешеход идет с голыми ногами, похоже, что он одет в широкие шорты. Ну, дает мужик! Холодно же ещё! Я поднялся на цыпочки, чтобы увидеть его лицо и понял, что это была женщина в юбке и тонких капроновых колготках. Женщина? А, ну тогда ладно… Всё, о чем я теперь мечтал, чтобы на остановке на меня пала тень от какого-нибудь столба, и солнце, в самый первый жаркий день весны, больше не жарило мне в висок. Я переключил свое внимание на сидящих пассажиров. На одиноких сидениях у окна, один за другой, расположились парень лет двадцати и женщина лет сорока. Их волосы были почти одного цвета, только её, с помощью бальзама и шампуня «блеск и объем», вяло удерживал лак; волосы юноши, не смотря на то, что кто-то старательно пытался прилизать гелем, торчали на макушке, словно молодая трава. Женщина была строго накрашена, а у ее сына (я решил, что это мать и дитя) только недавно появилась щетина в виде пушка. Оба выглядели очень богато и аккуратно: на ней пальто с мехом и очки в золотой оправе, а на нем кожаная куртка цвета дорого дерева. Парень лениво потягивался, а потом закинул голову на спинку неудобного сидения, словно, желая позагорать на солнце, но стоило женщине к нему легонько обернуться, как он дергался, приближался к ней и внимательно слушал. Вдруг, в вагон вошла девушка необычайной красоты: высокая, стройная, светлые волосы почти до колен. Парень вскочил с места, чтобы уступить ей место, трамвай дернуло, и они смущенно обнялись. Их взгляды встретились, чтобы никогда не расставаться, но трамвай тряхнуло и они разбежались кто куда, будто ничего и не было. А на следующей остановке женщина указала на выход; мать и сын вышли из вагона.
Я чуть не выбежал вслед за ним: куда же ты, смотри, кто остался там, в вагоне! Неужели я один заметил, что вы оба почувствовали? Я понимаю, что вы всего лишь показавшаяся мне картинка, но а, вдруг, это один шанс на миллион, а?
Парень даже не обернулся, он, вдруг, не по-сыновьи поцеловал женщину, и я понял, что он ей не сын. С сочувствием я перевел взгляд на белокурую красавицу. Она разговаривала по телефону:
–Нет, Маша, в кино я с тобой не могу сегодня пойти. Я так устала на работе и мне нужно скорее домой, а то любимый уже давно вернулся и ждет ужин. Ой, я так опаздываю, так опаздываю!
Один тягомотный день сменял другой, мне уже казалось, что ничто не вернет мне легкость бытия, не вернет надежд, которые колыхались во мне до открытия «сыворотки молодости», как, вдруг, я увидел, как девочка лет пятнадцати, приспустив на нос очки, разглядывает кукол Барби на полке в детском отделе супермаркета. Она шептала то ли их имена, указанные на упаковках, то ли цены: в любом случае она была поражена их несоответствием с товаром. Было заметно, как её бледные руки дергаются в противоборстве здравого смысла и желания их купить. Хотел бы я также смотреть на машинки или пистолеты на противоположной полке, но мысль «куда мне это сейчас?» било меня по рукам посильнее, чем родительские «нет, это тебе не надо» в свое время.
Взгляд девочки устремляется к меховым игрушкам, но тут женщина, видимо мама, громко позвала её.
–Вероника! Нам пора… Скажи кому-нибудь, что тебе уже семнадцать лет, ведь, не поверят ведь!
Я бы точно не поверил, хотя девушка была с меня ростом. Такой тип был знаком мне по учебе в школе. Я списывал у них диктанты (к русскому языку и литературе я до сих пор равнодушен), в этом наше с ними общение заканчивалось… Сейчас, с высоты моих прожитых с тех пор лет, этот типаж мне казался сравнимым с непричесанным ангелом; невинным, нежным и немного неряшливым.
По случайному стечению обстоятельств мы, с Вероникой попали в одну и ту же очередь к кассе. Весна ударила в голову тому, кто подбирает музыку для магазинного радио: заиграла сногсшибательно веселая мелодия. Вероника пританцовывала, пока не заметила, что на неё смотрят. Ее руки тут же потянулись к журналу, чтобы оправдать неуклюжие движения в ритм песни. Итак, неуверенную в себе девушку снова одернула мать: «У нас уже есть такой журнал, куда тебе ещё один?»
Хоть, я и выдающийся фармацевт, главным своим достижением, я считаю умение получать удовольствие от удовольствия, которое получают другие. Это как любоваться лучами света на стене, отражающимися от стёкл окон в доме напротив. Ощущать самому – для меня неимоверно скучно. Я ученый и не верю в судьбу, но встретив эту девушку ещё раз (она возвращалась из школы после занятий в субботу) я решил, что мне суждено придумать колоссальный план. Я стану тем, о ком она, юная мечтательница, наверняка бредит перед сном! Подружусь с ней, а через год мы будем с ней парой… если она согласится, конечно. С людьми строить планы сложно, а порой мучительно. На мою удачу, её несуразную шапку с помпоном подхватил ветер на глазах у улыбающихся одноклассниц, девушек, которые в отличие от неё выглядели не только на свой возраст, но даже старше. Я перенял эстафету у ветра, крепко схватившись за помпон. Улыбаясь лишь глазами, я с легкостью влюбленного голубя подбежал к ней, прежде чем она дернется с места, и вручил ей пропажу. Вероника онемела. Ее длинные спутанные русые волосы непослушно легли ей на плечи. Было заметно, как она взволнована происходящим и в то же время пытается представить, какая картина рисуется в головах более популярных одноклассниц. Я мимолетом взглянул на наше отражение в окнах припаркованного рядом автомобиля: не зря я купил это длинное пальто: в нём я не мальчик, каким меня всё считали, а взрослый мужчина. С прошлого года во мне заметно прибавилось уверенности, и я даже сам стал верить, что благодаря своему открытию исполняю роль тайного рыцаря, спасая человечество от недостатка времени. Да, меня пока не знают в лицо, но может быть, я когда-нибудь всё-таки покажу себя, и пускай мои знакомые, мои одноклассники, мои однокурсники, учителя и преподаватели: все! все, кто сейчас добавлен у меня в друзья в социальных сетях, все кого я считаю скорее скоплением врагов, нежели друзей, будут знать, что даже через тысячу лет мое имя будет не пустой звук. Что тысяча лет для четырехсотнелетних? Но я отвлекся, сейчас происходила репетиция похожего события: девочка превращалась в принцессу. Если бы в свое время меня так просто превратили в принца… Замечательное будет время: ум и уверенность. А я рядом. Где мне будет ещё быть, когда именно я, крепко держа её за руку, отведу к совершенству по обходной дорожке, чистой, ровной, не тронутой ошибками общества, которые не смог обойти сам и поэтому весь в шишках.
Чтобы всё не пропало даром, я притворился нездешним и попросил объяснить мне, как пройти до метро. Поборов смущение, она начала объяснять дорогу. Я долго ловил её блуждающий взгляд, а когда поймал, широко улыбнулся и предложил проводить меня. Улица, ведущая к метро, была многолюдной и она не отказалась. По дороге я рассказ ей, кто я такой, и где она может обо мне почитать. Вероника, как я и ожидал, слышала о моем открытии. Она считала, что я должен был быть намного старше и что я вообще выдумка. Она была так юна и простодушна, что даже мысли не допустила, что у меня может быть относительно неё какой-то план, что я не действую ветреными порывами – единственными властителями некоторых семнадцатилетних особ. Я понимал, что, возможно, кажусь ей чересчур старым, и она вряд ли согласиться встретиться ещё раз, но, внезапно, к моей удаче я заметил большую рекламу турагентства отправляющего всех на море. Я вспомнил вслух, что очень давно не был на море.
–Я никогда не была на море, – произнесла она задумчиво и я, не будь я ученым, решил было, что это судьба.
–Даже на нашем?
–На нашем…
–На заливе, вы разве не были?
–Не… не была…
–Хотите, съездим в понедельник после ваших уроков?
Вероника взглянула на меня с испугом: не слишком ли много для такого чудесного дня? Робкая улыбка выдавала мысли: ей не просто нырять с головой в холодное море безрассудства после семнадцати лет рассудительной жизни. «Хотите, я зайду за вами, или может быть, ваши родители подвезут вас к месту встречи?» – предложил я, и она успокоилась. Немного поразмыслив, она согласилась, но на встречу пришла без родителей.
Мы просто прогулялись вдоль залива, а затем немного посидели на скамейке. Там Вероника воспользовалась wi-fi. Я догадываюсь, что это произошло потому что, если она не постит сторис каждые три часа, она может потерять уважение подруг. При этом она выглядела весьма равнодушно ко мне. Но я знал, что на самом деле, в глубине души, эта девушка была на вершине тщеславного блаженства. Я понадеялся, что когда-нибудь с возрастом и опытом, это прекратится, и она станет искренней в отношениях с людьми, желающими ей добра, а ещё что она не будет ошибаться в моменте, когда и перед кем стоит проявить искренность.
–Вы красивая, – сказал я ей, чем привлек её внимание.
Она смутилась. Произнесла что-то вроде «красоты не существует» и снова уткнулась в телефон.
Вернувшись, домой, Вероника будет долго перебирать варианты того, какой могла бы быть моя следующая фраза, и выберет лучше, чем ту, что я смогу сейчас сказать. Я промолчал, взяв её руку в свою: мягкая маленькая ладошка: ненакрашенные ногти, скорее вовремя неподстриженные, чем отращенные. Она задрожала и, наверное, почувствовала приятное волнение. Потом мы молчали. Мимо проплывал ледокол и мне захотелось заметить вслух, что он не очень чистый и протекает чем-то вонючим, но я не стал портить её мечтательных размышлений: на месте ледокола, она, наверняка, видела белоснежные лайнер. Я подождал, пока она заговорит.
–Тебе нравилось учиться в школе? Тебе никогда не приходилось терпеть издевательства одноклассников? – спросила Вероника задумчиво.
–Я не люблю, когда мне задают конкретные вопросы. Не люблю чувство подчинения. Всё, что я могу сказать, так это надо поменьше думать о том, что подумают о тебе. Давай говорить о нас, давай, ты скажешь, куда бы могли отправиться и где бы могли сейчас быть?
–И здесь хорошо.
У меня не нашлось аргументов против, но мне не хотелось бы, чтобы этот юный непричесанный ангел посчитала, что мы остаемся здесь только лишь по её приказу. Кажется, она начинает думать, что может чувствовать себя со мной себя вполне уверенно.
Спустя месяц таких внезапных прогулок в парке, я решил сменить тактику ухаживаний. Уводить её с занятий я больше не хотел, пускай получает образование, но приглашать её куда-то в выходные без разрешения родителей, у меня тоже желания не возникало, поэтому мне пришлось спросить заранее, хотела бы она отправиться со мной искупаться с дельфинами в дельфинарии или, взяв лодку, сплавать к фордам в заливе. Вероника напрочь отказалась от моей идеи. «Дельфинарий – это не гуманно», – сказала она, даже не захотев обсуждать другие мои идеи. Она будто обиделась на меня, а когда я предложил ей пойти в цирк, и вовсе оскорбилась. Куда делась девочка, радующая музыке бесплатно услышанной в магазине? Зачем все так усложнять? Мои попытки хоть что-то объяснить ей, закончились неудачей. Неудачей прочувствованной мной ещё до того, как она с полным безразличием сказала мне, что я: «не прав». Конечно же, я догадывался, отчего всё это произошло: получив себе в пару солидного молодого человека, став, наконец, на вершину общественно одобряемой пирамиды, она перестала терзать себя за то, что не такая как все там находящиеся и… стала такой. А я, было, решил, что у неё хватит сил противостоять атаке на свои собственные интересы, когда в её руках будет оружие принятых в обществе стереотипов: я и одобрение одноклассниц. Хм… А смогу ли я противостоять накинувшемуся на меня спокойствию, когда получу статус признания?
До позднего вечера я слонялся по улицам в размышлениях. Переночевать я решил в доме родителей. К подъезду я шёл преисполненный печали. Вдруг, я услышал крик. Обернувшись, я увидел, как какие-то парни пытаются отнять у старика кошелек. Старик сопротивляется, шепча то ли молитву, то ли слова, которые должны были вызвать сострадание у грабителей. Впервые в жизни я пожалел, что не послушал моего отца и хоть раз в день не поднимал его гантелей. Подобравшись поближе, я понял, что парни совсем мальчишки и, осмелев, кинулся на помощь сам, не дожидаясь подмоги. Длинное пальто на мне было расстегнуто, и я казался в два разу крупнее, поэтому мальчишки меня искупались и убежали.
