Саша Анжело
Воспоминания моего дедушки. 1941-1945
Глава 1. Начало войны.
Мне вдруг захотелось написать о войне, какой я видел её в десять-пятнадцать лет от роду. В то время я жил с родителями в Жлобине (Гомельская область, Беларусь) у меня были брат и сестра намного старше меня, отец мой работал проводником в поездах.
О нападении немцев я узнал в воскресенье 22 июня 1941 года. Я с женой брата Ольгой был на свадьбе её сестры Марии, на станции Хальч недалеко от города Жлобина. Не помню, был ли с нами мой брат Федор, которого домашние звали Фаддей. Рано утром мы пошли в ближайший лес за земляникой, а когда вернулись, узнали о начале войны.
Впервые я увидел немцев в деревне Лебедевка. Было это так. Спасаясь от бомбежек и артобстрелов, мы с родителями некоторое время жили у родителей мужа моей сестры Веры на Красной горе. Ждали, когда пройдет фронт. Когда узнали, что Жлобин оставлен войсками, мы отправились домой. При подходе к Лебедевке мы попали под обстрел: снаряды перелетели через головы и взорвались на чьем-то огороде. Из-за реки Днепр слышался свист снарядов и недалекие взрывы. Мы добежали до Лебедевки и увидели немцев. Они… доили корову. Несколько человек стояли вокруг, смеялись и отпускали шуточки над тем, который пытался подоить. Моя мать возмутилась, что немец неправильно доил, подошла и молча, показала ему как это надо делать. Немцы были молодые и веселые, совсем не такие, как их изображали в наших газетах и журналах: «К нам ползет на Родину гадина-уродина, но советский самолет с высоты их разобьет».
Так как Жлобин несколько раз переходил из рук в руки, от советских солдат к немецким, помню, как мы еще несколько раз прятались от фронта в деревне возле Жуковского леса за рекой Добысна в рощице. Было тепло, и мы несколько дней спали на земле. Вместе с братом я впервые переходил реку вброд, и меня поразила легкость тела в воде. У брата, каким-то образом, оказалась пачка немецких сигарет – у нее была красивая непривычная упаковка – целлофан и незнакомый приятный запах. Еще до бегства из Жлобина, помню, как шли эшелоны по железной дороге: из них никто не выходил. У забора красноармеец выкопал блиндаж и несколько суток жил в нем. Оттуда хорошо было видно движение поездов. К нам он не заходил. Мать его подкармливала. А после войны отец засыпал блиндаж на дрова и засыпал яму.
Были бомбежки, но не часто. Мы прятались в погребе у соседей. Было страшно.
В начале оккупации у нас жили старики-евреи. С собой они принесли сепаратор – прибор для отделения сливок от молока. Со стариками отец до войны служил в какой-то конторе. Потом они исчезли, позже я решил, что их расстреляли немцы. Рядом с нами жила семья: отец кондуктор товарных поездов, мать и двое мальчишек: Володька – примерно моего возраста и Колька, года на четыре моложе. Отец ненавидел советскую власть и, говорили, что он выдавал немцам всех, кто занимал какие-то посты при той власти и евреев. Возможно, и что уход стариков от нас был в какой-то степени связан с ним. Позже эта семья переехала куда-то за Урал. С Володькой я одно время переписывался, он работал электриком; погиб по пьянке в драке. Брат его закончил институт и приезжал к нам в Жлобин, но я уже служил в Ленинграде и с ним не встретился.
Глава 2. Оккупация немецкими войсками.
Начало было спокойным. Заработала пекарня. Хлеб был неплохой, но безвкусный, для долгого хранения его заворачивали, как шоколад, в станиолевую фольгу. У немецких солдат были в основном галеты. Заработали банки, рынок, школы. Было много портретов и цветных литографий Гитлера с подписями "Гитлер-освободитель". Открыли кинотеатр: были дневные и вечерние сеансы. Шли немецкие фильмы с дубляжом на русский язык. Помню некоторые из них, например: "Главное – это счастье" (в оригинале Annelie, 1941 года). Перед показом фильма демонстрировалась военная кинохроника, фильмы о природе, о животных, о насекомых.
Начали выпускать газету, появились даже юмористические журналы. Юмористический журнал несколько напоминал наш "Крокодил". Там была вот такая карикатура на курящих: переднее колесо и руль у самой земли, ездок собирает окурки губами. Или еще одна: человек висит над пропастью, держась, за ветку и кричит: "Верёвку! Лестницу!", а второй наклонился к нему и спрашивает: "Скажите яснее, что вам понадобилось? Веревка или лестница?". Был там и анекдот: маленькая девочка ест яйцо, морщится и говорит: "Мама, это яйцо воняет…". А мама ей отвечает: "Ешь, дочка, запах – это воображение". Дочь ест, а потом еще спрашивает: "Мама, а лапки тоже есть?".
Было много карикатур Сталина: "Скулья Гитлеру в ляжки, что обул нас в деревяшки". Как-то в один период давали эти деревянные туфли, они были очень неудобные. Но острие всей пропаганды было направлено на коммунистов и евреев: "Держись, Гитлер хочет освободить белорусов от этого зла". "По деревне шел прохожий, очень вежливый на вид, а проверили построже, оказалось, что бандит"– партизан называли бандитами, призывали население бороться с ними, за помощь партизанам – смертная казнь.
В школах учили по советским учебникам. Учителями были молодые девушки и парни, окончившие школу до войны. Количество предметов было ограничено. Немецкий язык преподавала девочка, которая имя Макс читала, как Мах с русским "х" на конце, и мы повторяли за ней, только спустя пару лет, я узнал, что немецкое "х" читается, как "кс". Русский язык преподавала старушка, которая сама писала с ошибками. Например, слово "ночью" она написала на доске: "ночьчу"… Директором школы был молодой парень. Строгий. Со мной учился его младший брат Анатолий. После войны, я узнал, что за связь с партизанами директора школы казнили. Была даже книга "Молодогвардейцы" – там о нем и написали.
Была открыта церковь. В здании напротив костела, потом там был магазин "Юный техник". Мать иногда водила в церковь и меня, я наизусть выучил "Отче наш", но верующим не стал. Немцы, по-моему, в Бога не очень верили. Я не видел, чтобы они ходили в церковь, и вообще, чтобы молились. Но на пряжках ремня у солдат была надпись "с нами бог". Другое дело итальянцы. Они были преданы Мадонне. Каждый солдат вез с собой кучу литографских изображений на церковные темы. Кроме того, у них было множество значков из алюминия с изображение Мадонны. Мы, мальчишки, выпрашивали всё это, и солдаты охотно нам дарили. Потом всё потерялось.
Рынок вначале был на том же месте, где и сейчас, в центре города Жлобина. Позже его перенесли ближе к Днепру. Мы с отцом иногда ходили туда, но покупали мало. Немцы ввели на оккупационной территории особые деньги, но их было мало, а советские деньги, по-моему, не принимались. В южном районе открыли баню. Воду наливали в деревянные ведра, к ним же привязывали номерок от гардероба. Кажется, было ограничение времени помывки. Была открыта столовая – на вокзальной площади в низком деревянном здании. После изгнания немцев в нем был кинотеатр, позже его разрушили и построили современные дома и магазины типа "Современная мужская одежда". С братом и его женой мы обедали в той столовой.
Город Жлобин – крупный железнодорожный узел: поездом отсюда можно уехать в любом направлении. Немцы использовали его по полной. Так как ширина колеи в Европе отличалась от советской, были переделаны все пути. Потом по ним началось интенсивное движение. День и ночь шли эшелоны с солдатами, техникой и другими грузами. Горючее перевозили не в цистернах, а в двухсотметровых бочках, в открытых полувагонах. Тут производились пересадки воинских подразделений с одного направления на другое. Для отдыха была построена казарма и там же в вагонах была полевая кухня. Поваром был одноногий солдат по имени Вальтер. На кухне не было водопровода и воду приходилось носить ведрами из ближайшей колонки. Вальтер нанимал для этой цели мальчишек. Давал по два ведра и говорил, чтобы принести полные. Расплачивался гороховым супом. Очень вкусным. Пару раз воду таскал и я. Вообще солдат в немецкой армии, по-моему, кормили в основном гороховым супом. Было ли у них второе блюдо – не помню, на сладкое обычно давали не очень сладкий пудинг. Был и искусственный кофе, который солдаты наливали во фляги. Было ли спиртное – не знаю, но солдаты охотно покупали у местного населения самогон. Варил самогон для продажи и мой отец. Прокручивал зерно, сушил его, молол это зерно самодельными жерновами (молол и я) засыпал в бочонок, разводил водой, заправлял дрожжами и, ставил в темное место. Несколько дней смесь "брага" бродила, а когда брожение прекращалось, приступали к выгонке самогона. Был изготовлен громадный аппарат. Через длинную медную трубку, изогнутую как змея, капала самогонка. Крепость ее проверяли на горючесть. Наливали в ложку, подносили к огню: горит, значит, крепкая. Если плохо горит – слабый. Если совсем не горит = нужно заливать в аппарат новую брагу. В семье пили мало. Разве только по праздникам. Я не помню, чтобы кто-то из взрослых пил в обычные дни. Во время выгонки самогона давали попробовать и мне, но привычки к спиртному у меня не возникло. Сухие дрожжи покупали у солдат. В нашем доме, стоящем близко к железной дороге, постоянно были немцы. Иногда жили несколько дней, иногда только ночевали. Я немного понимал по-немецки, из бытового разговора понимал почти все, что по смыслу, что по словам. Отца, мать и меня выдворили в маленькую комнатку за печкой, где мы спали на полу. Мать топила печку, убирала в комнатах. Почему-то у нас останавливались только "низшие чины". Только один раз ночевал генерал, с ним был солдат. Генерал занял большую комнату, утром, когда они уехали, мы увидали, что на гвозде в комнате осталась висеть зимняя фуражка генерала. Я померил ее – голова у генерала была не очень большая, почти как у меня, двенадцатилетнего ребенка. Родители заставила меня вернуть фуражка обратно, и запретили ее трогать. В этот же день вернулся солдат, схватил фуражку, выругался и убежал. Наверное, здорово ему попало от генерала.
