Алекс Миро
Свет далеких звезд
Агнесс сползла по перилам. Пошатываясь, она тайком, словно вор, прильнула к окну их гостиной и заглянула внутрь.
В доме горел свет, яркий и уютный. Агнесс оценила интерьер со стороны и втайне похвалила себя за ремонт, который однажды затеяла с одним из модных дизайнеров. Ее семья собралась за столом. Незнакомка, одетая в любимый плюшевый костюм Агнесс, протягивала ее дочери соус для спагетти и весело смеялась. Затем она поднялась из-за стола и исчезла на несколько минут. Агнесс не моргая смотрела в окно. На улице совсем стемнело, начал моросить дождь. Незнакомка выплыла из кухни в клубах пара, ее руки в резиновых прихватках крепко сжимали поддон с дымящимся пирогом. Майк вскочил, расчищая место на столе. Женщина впервые посмотрела в окно и вздрогнула: ей показалось, что кто-то наблюдает за ней из ночной темноты. Агнесс тоже вздрогнула – у женщины было ее лицо.
Агнесс глубоко вздохнула и раскрыла зонт. Она встречала рассвет в офисе, стеклянные башни бизнес-центров и первые лучи солнца отражались в ее холодных глазах.
Глубоко в омуте
Неужели зло так привлекательно?
Михаил Лермонтов. «Герой нашего времени»
Луна пряталась за высокими елями, подглядывала в окна домов. Погрузившись в какой-то опиумный чад, деревня спала тягостным сном и никак не могла проснуться. Коровы дремали, качали головами, водили бурыми ушами. Ночные цветы благоухали, раскрывая бутоны навстречу запоздалой пчеле. Где-то монотонно в такт легкому ветру скрипела покосившаяся калитка.
От самого поля к лесу тянулась тропа. Она пролегла среди вековых елей и сосен, остро пахнущих хвоей. Мхи и лишайники под деревьями казались черными в непроглядной тьме, только между кронами сияла алебастровая луна. Сверчки здесь уже не пели, лишь изредка ухали совы, нарушая тишину леса. Отражая лунный свет, их круглые желтые глаза загорались и гасли. В опавших сухих иглах шныряли проворные мыши; листья папоротников качались то ли от ветра, то ли от ползущих между стеблями змей.
Мало кто рискнет пройти мрачной тропой в такую зловещую ночь, а заблудившийся путник испытает целую палитру чувств. Леденящий страх: влажная земля движется во тьме под ногами, прогибается и встает на место с плотоядным чмоканьем. Невыразимое восхищение: за черными стволами деревьев проглянет вдруг в лунном свете поляна, усыпанная кроваво-красной земляникой. На этом дары ночного леса не иссякнут. Путник вдохнет запах таинственного мира, ощутит на лице прохладную ладонь ветра. В конце тропы он увидит озеро, темные воды которого сливаются с таким же темным небом. Озерная гладь бликует, как чешуя рыбы, – серебро, золото, медовая бронза.
Потеряв бдительность, зачарованный путник, словно во сне, чудесным образом перейдет через вязкую топь и очутится на берегу. Он заглянет в кружащийся на поверхности водоворот, вдохнет запах цветов и мхов, помашет звездам на прощание и погрузится в глубину омута. Он не будет сопротивляться и не станет выплывать. Дурман ночи окутает его тело, а нежный голос из глубины споет ему о том, что надо просто закрыть глаза и довериться неизбежному.
* * *
На душе у Егора было неспокойно. Накануне одна из коров долго мучилась в родах, пока не околела вместе с теленком. Будто почуяв утрату, стадо лениво бродило по вытоптанному пастбищу. Гнать унылый скот на новое место было невозможно. Егор сердито отшвырнул ивовый прут, которым хлестал коров по бокам, загоняя их в стойло, и запер собак на псарне. Они с громким лаем кидались на заграждение, негодуя, что вместо дальней прогулки должны ютиться в тесном загоне. Время тянулось мучительно долго, и вместо того, чтобы пойти домой, Егор решил заглянуть к матери.
Пожилая женщина уже едва справлялась с хозяйством. Даже единственная скотина – зловредная коза, чье вымя пахло прокисшим молоком – ее не слушалась. Егор в шутку грозился прирезать строптивицу и пустить на пирог. Но мать все повторяла, что мясо в пироге будет жестким и вонючим, гостям подать стыдно и самим есть тошно. А посему «дай ты ей помереть спокойно».
– Мне приснился дурной сон. – Женщина стояла у плиты, помешивая кашу в эмалированной кастрюле.
– Что приснилось? – Егор посмотрел на мать и вдруг подумал, что однажды ему будет не хватать ее заботы, ее ворчания, ее любви. У него защемило сердце. Он встал, крепко обнял женщину, поцеловал в седую макушку, пропахшую крапивным отваром.
– Ты чего пристал? – Мать улыбнулась, легонько оттолкнула его и продолжила. – Мне снилось, что ты ходил к озеру в лесу. Вот стоишь ты на крыльце, смотришь на меня, улыбаешься, а у тебя под ногами вместо ступенек черная гниль растеклась. И рядом проклятое озеро плещется. Я плачу, душа рвется.
– Ерунда, мать, забудь. – Егор сел за стол, пригладил рукой старую скатерть: в детстве он проделал в ней дырку зажженными спичками. – К озеру ведь прохода нет, топи вокруг.
– Вот что, уезжай-ка ты, сынок, отсюда в город, женись, будь как все.
Женщина устало опустилась на стул, пододвинула Егору чашку с чаем и блюдце с вареньем.
– Опять ты за свое… Нет, мать! Я не оставлю тебя одну, ты же знаешь.
Егор пробыл у матери дотемна. Подоил козу, угрожая начинить ею пирог, и та укусила его за палец. «Отомстила, молодец», – похвалил Егор, с уважением потрепав козу по облезлой спине.
Оборвав песню на полуслове, женщина задремала в кресле. Пела она протяжно, душевно, убаюкивала саму себя. Когда над деревней взошла луна, Егор укрыл мать шерстяным платком и тихонько вышел.
* * *
Торопиться ему было некуда. Егор всегда был замкнут и нелюдим, в свои двадцать лет он жил один, ни с кем не общался. Да и, по правде сказать, общаться-то было не с кем. Сразу после окончания школы молодежь разъезжалась из деревни в города. По вечерам Егор сидел на кровати и рассеянно смотрел в окно. Иногда ему чудился нежный женский голос, что звал его из темноты. Голова сама клонилась на грудь, глаза закрывались, и он проваливался в сон без сновидений.
До самого горизонта тянулись столбы линии электропередач. Егор шел от дома матери по дороге вдоль пшеничного поля, и круглая луна шла за ним по небу, не отставая ни на шаг. Он вспомнил, как однажды, еще ребенком, ехал в поезде и луна, будто приклеенная к окну вагона, всю дорогу сопровождала его. Она путешествовала вместе с ним, и Егор чувствовал такое единение с луной, как ни с кем другим.
Егор вздрогнул и застыл на месте. Отвратительно каркая, над головой пронесся ворон. Черная птица вопила, кружила над ним. Залетала то слева, то справа, будто пыталась разглядеть его получше. Тело Егора сковал страх, ноги подкосились, кровь застучала в висках. Он огляделся в поисках палки или камня, чтобы отогнать взбесившуюся птицу, но ничего такого рядом не было. А ворон снова пикировал на него с громким криком. Егор пригнулся, зажмурился и прикрыл голову руками. Днем он непременно посмеялся бы над своим страхом, но ночью все было иначе.
Егор сидел в дорожной пыли. Руки мелко дрожали. Он открыл глаза, выругался, встал и отряхнулся. Убедившись, что безумной птицы поблизости нет, Егор побрел в сторону дома. Луна смотрела на него равнодушным белым глазом. По дороге за все время проехала только одна машина. Заслышав за спиной гул мотора, он предусмотрительно скрылся в тени придорожных деревьев – одинокому пешеходу ни к чему случайные встречи.
Егор увидел знакомые очертания крыши, услышал заливистый лай собак. Печная труба еще дымились, скрипучая калитка болталась на ветру. Вдоль дорожки к дому блестела высокая некошеная трава. Он подошел к деревянной двери, провел рукой по облупившейся краске, и, если бы его пальцы не были такими грубыми, он непременно подцепил бы занозу.
Вдруг Егор остановился. Со стороны леса доносилась еле слышная мелодия, тонкая, как паутина крохотного арахнида, развешанная между деревьями. Будто лишенный воли, с застывшим взглядом, он спустился с крыльца, вышел за ограду и пошел в сторону леса.
В глуши на деревьях крутили головами и ухали совы, ночные зверьки носились под сухими ветками и прятались в норах, цветы раздосадовано поворачивали головки к одинокому путнику, посмевшему нарушить их ночной покой.
* * *
Свежий ветер с озера перебивал резкий запах болотной гнили. Мелодия звучала все время, но теперь стала отчетливее. Невозможно было понять, реальна она или это просто игра воображения. У самой топи, что преграждала путь к озеру, Егора окликнул старческий голос. Из леса вышла бабка, седая, лохматая, с лицом будто мятый лист бумаги. Ее валенки просили каши, пальто истрепалось. Один глаз у нее был сплошь молочно-белым, зато второй смотрел внимательно и зло.
– И что это ты здесь делаешь, соколик? – ехидно поинтересовалась она.
– А ты?
Тихая мелодия смолкла. Егор вдруг пришел в себя. Он не мог понять, как оказался возле топи.
– Я первая спросила. Ночью в лесу бродить не стоит. – Бабка пригладила седые лохмы.
– Сам не знаю, что я тут делаю…
Егор уставился на свои покрытые пылью ладони. Его охватило удивительное чувство, словно прошлого вовсе не было, что он всегда стоял здесь, в ночи, перед вязкой топью, недалеко от самого желанного на свете места – озера.
– Ты пение слышал? – поинтересовалась бабка, погрустнев. – Можешь не отвечать, я и так знаю, что слышал. Понравился ты ей.
– Кому? – не понял Егор.
Но вместо ответа бабка предупредила:
– Не ходи сюда больше. Никогда не ходи, даже если она позовет.
– Ты чего… – не успел он договорить, как старуха подняла с земли пустое ведро и скрылась за деревьями.
«Не к добру это», – Егор будто услышал слова матери. Наваждение спало.
Он почувствовал себя лучше, когда вернулся домой, вдохнул привычный запах развешанных по стенам сухих трав и тлеющих в печи дров, а потом долго сидел на кровати, глядя в окно: луна огибала лес, готовилась уступить место солнцу. На рассвете все произошедшее уже казалась ему сном. Егор решил больше не выходить из дома по ночам.
* * *
Ближе к вечеру, пока не стемнело, он пошел проведать мать.
– Ты сегодня какой-то странный, – женщина всегда была чуткой к настроению сына.
– Да ладно тебе. Послушай, а что случилось там, на озере? – будто невзначай спросил Егор.
– Ты никогда не спрашивал, – насторожилась мать.
– Я… Ну, я просто так. – Егор почувствовал, как на него накатывает волна раздражения.
Мать подошла к Егору, сжала его руки, заглянула в глаза.
– Пообещай мне, сынок! – произнесла она жалко и просительно. – Пожалуйста, не ходи к проклятому озеру никогда!
– Не командуй мной, – вдруг сорвался Егор. Впервые в жизни он чувствовал такой гнев по отношению к матери.
Женщина отпрянула, как от удара. Егор выскочил за дверь. За его спиной раздался треск, словно в окно материнского дома билась крыльями птица. Он обернулся – ничего, только желтые квадратные пятна на траве вторили свету в окнах.
* * *
Егор, с палкой в руках, спешил к озеру. Он шел по тропинке через лес, натыкался на коряги, шарахался от теней, прислушивался к незнакомым звукам, доносившимся со всех сторон. Вскоре показалась черная топь, за которой блестело озеро. Пахло тиной. Он огляделся, но безумной старухи с пустым ведром нигде не было видно. Егор громко выругался, распугивая нечисть. Палкой он постоянно тыкал впереди себя, проверяя дорогу. Палка каждый раз увязала, но стоило ему поставить ногу, и топь становилась твердой как камень. Егор подошел к озеру: пение звучало громче, оно доносилось из глубины. Вода заглушала слова, оставалась только чарующая мелодия.
Егор ступил на берег, покрытый молодой травой и низким кустарником. Легкие облака разошлись, и теперь ничто не мешало любопытной луне следить за каждым его шагом. Над озером молча кружила черная птица.
Егор опустился на колени, заглянул в воду. Дно выстилали водоросли, тут и там торчали камыши, высились острые травы с крепкими стеблями. Вода вдруг закружилась, образуя воронку. Егор глядел в омут, не моргая, и вдруг понял, что пение стихло. Он зажмурился, а когда снова посмотрел на успокоившуюся гладь, то увидел бледное лицо. Егор вскрикнул. Но теперь на подернутой мелкой рябью поверхности воды перед ним качался лунный лик. Посмеиваясь над собственным страхом, он опустил руку в озеро, и ему показалось, что пальцев коснулось что-то теплое.
* * *
Прошло несколько дней. С тех пор как Егор видел мать в последний раз, она совсем сдала.
– Ты был на озере? – слабым голосом спросила она.
– Не был. – Егор поморщился, ему не нравилось лгать.
– Она зовет тебя?
Мать лежала в постели.
– Кто зовет? – насторожился Егор.
Мать смотрела в потолок.
– У соседки была дочь. Единственная. Опозорил ее жених, а сам сбежал в город накануне свадьбы. Потом и его родители уехали, продали дом. Дом возле леса, тот самый, в котором ты, сынок, живешь. Твой отец его купил до твоего рождения.
– А что с невестой? – с интересом спросил Егор.
– Так вот, утопилась она со стыда в том озере. С тех пор пройти к берегу можно только через топкую гниль. Прóклятая земля почернела от ее горя. Люди говорят, бедняжка там с тех пор и живет, в омут людей затягивает.
– Я там бабку видел. Страшная, вся в лохмотьях, – задумчиво произнес Егор.
– Так ты там был… – Женщина тяжело вздохнула. – Это ее мать. Она потом в лес ушла, сказала, что к дочке поближе быть хочет. Я-то думала, померла давно. Ан нет. Она говорила тебе что-нибудь?
– Чтобы я не ходил больше к озеру, даже если «она» звать будет, – покаялся Егор.
– Все же зря ты меня не послушался, сынок. – Мать отвернулась к стенке, слова звучали тихо, обреченно. – Иди домой, только сначала обними меня покрепче.
Егор приподнял мать с постели и крепко обнял. Она уткнула мокрое от слез лицо ему в шею. Опустились сумерки. Закрывая дверь материнского дома, Егор думал только о том, как ночью снова пойдет к озеру.
* * *
Он лежал на берегу, смотрел на отражение луны в воде.
– Выходи, пожалуйста, – снова и снова повторял Егор в надежде, что «она» его услышит. Он чувствовал, что в холодной воде кто-то есть, и был уверен, что этот кто-то его ждет.
Пение то стихало, то возобновлялось, вода на поверхности кружилась, образуя водоворот. Перевалившись на спину, Егор лег на мокрую от росы траву, закурил. В темноте огонек сигареты был похож на красного светлячка.
– Выходи, я уже здесь, – шептал он.
За спиной послышался всплеск, песня поднималась из глубины, тихое бульканье звучало как музыка.
– Я не смотрю, не бойся.
Он устроился поудобнее, затаил дыхание и зажмурился крепко-крепко, чтобы не спугнуть желанную гостью. Звук падающих капель становился все ближе. Егор не удержался и открыл глаза…
* * *
Двое шли через темный лес. Парень держал подругу за руку, та поскальзывалась на мокрой траве и хихикала. Дойдя до топи, они остановились.
– Дальше хода нет, через топь не перебраться. – Парень поправил рюкзак.
– Может, обойдем? Я хочу посмотреть на озеро поближе, – канючила девушка.
– Нет, не стоит, пошли обратно. – Парень прислушивался к звукам ночи, готовый поклясться, что откуда-то раздается тихое пение.
– Что это вы тут бродите? – Из-за деревьев вышла лохматая бабка с пустым ведром.
– А вы? – парень заслонил собой девушку.
– Наверное, вас жду, – осклабилась бабка.
– Вы не знаете, как пройти к озеру? – поинтересовалась девушка.
Здоровым глазом бабка оглядела парочку с ног до головы и зло усмехнулась.
– Знать-то знаю, только вам туда ходить не надо, если хотите домой вернуться, – твердо сказала она.
– Нет, надо! Не тебе решать, – вдруг разозлился парень.
Бабка вздохнула и указала на палку, что валялась неподалеку от них.
– Напрямки иди. Бери палку и прежде, чем делать шаг, щупай почву. – Она задумалась. – Все так ходят, – добавила она с ухмылкой. – Да ты, соколик, видать, пение услышал?
– А я подумал, мне кажется.
– Нет, не кажется. – Бабка уставилась на юношу. – Это тебя зовут. А мне для доченьки ничего не жалко.
Парень поднял с земли палку.
– Ерунда все это, пошли.
Он посмотрел в сторону озера и решительно взял девушку за руку. Его глаза показались ей пустыми, неживыми. Она поежилась. «Это все лунный свет», – решила девушка, и пара двинулась дальше.
Светало. Бабка с пустым ведром вышла на опушку леса. Озерная гладь была уже почти спокойна. Никого вокруг. Только глубоко в омуте удовлетворенно, как дикий зверь после удачной охоты, ворчал водоворот.
– Кто-то расплачивается за свои грехи, а кто-то за чужие, – назидательно сказала бабка и, качнув пустым ведром, исчезла в лесу.
Последняя Библиотека
О тени прошлого, как
властны вы над нами!
Валерий Брюсов
Сгорбив костлявую спину, Эдгар сидел за столом на потертом табурете. Когда к нему подходил очередной посетитель, коих в Библиотеке появлялось лишь несколько человек в день, он, нахмурив брови и сдвинув очки на кончик носа, подносил сканер к подкожному чипу на запястье посетителя и сравнивал появившийся на экране компьютера идентификационный номер с номером карточки читательского билета. Если они совпадали, Эдгар разблокировал замок на массивной металлической двери при входе в читальный зал, желал посетителю «приятного чтения», как того требовали стандарты вежливости персонала Библиотеки, и провожал его взглядом до двери. Этих людей он больше никогда не видел.
Руководство Библиотеки – его Эдгар за все время работы так и не имел счастья лицезреть – раз в неделю и исключительно по спикерфону вежливо интересовалось его самочувствием, настроением и жизнью вообще. Как предписывали все те же стандарты, на дежурные вопросы Эдгар должен был отвечать «да, благодарю вас, сэр, все отлично!» и никак иначе. Голос в спикерфоне желал ему хорошего дня и замолкал ровно на семь дней. Но Эдгару было достаточно и такого внимания. Всякий раз, отвечая, он зачем-то вскакивал с места и с бьющимся сердцем, прямо как школьник на уроке, вставал по стойке смирно.
Эдгар редко выходил из Библиотеки на улицу. Ему было вполне комфортно сидеть за своим столом в тишине просторного холла, ведущего в читальный зал. Единственный раз он спросил у спикерфона, куда деваются люди, которые заходят внутрь. На что голос мягко ответил, что читатели выходят из другой двери и что ему не следует беспокоиться. После этого, словно в назидание, Эдгара лишили половины зарплаты, и больше он не проявлял опасного любопытства.
Специально для него в подсобке была обустроена каморка, не ахти какая просторная, но Эдгар мог спокойно отдыхать там после рабочего дня. А через пару лет он заметил, что месяцами не бывает дома. Вне Библиотеки ему нечего было делать. У Эдгара не было доступа в читальный зал, однако в контракте было прописано, что он сможет получить туда пропуск по истечении пяти лет службы без нареканий, выговоров и прогулов. А пока он пользовался другими помещениями Библиотеки: огромной столовой самообслуживания, где приготовленное машинами-автоматами меню было питательно и разнообразно; купальней на заднем дворе, полной горячих источников и потаенных уголков для уединенных размышлений. По вечерам Эдгар с удовольствием ужинал заказанной в ресторане едой, смотрел телевизор в своей каморке и засыпал под мерное жужжание какого-нибудь ток-шоу. Библиотека давала ему все необходимое для жизни, а невидимые нити, которые связывали его с миром, давно оборвались за ненадобностью. Эдгару не нужно было смотреть на небо, чтобы чувствовать себя живым. Ему достаточно было, задрав голову так высоко, как это возможно, глядеть на куполообразный потолок Библиотеки, украшенный искусными голограммами облаков, птиц и солнца. На потолок, уходящий так далеко вверх, что было непонятно, то ли он опирается на стены, то ли свисает с неба.
* * *
В тот день Эдгар, как обычно, сидел за рабочим столом, подперев рукой подбородок. За пять лет «службы без нареканий» он заметно сдал. От недостатка солнечного света его кожа посерела, морщины сетью испещрили лицо, глаза потускнели, уголки губ опустились. Мимо него, подавая читательские билеты, важно шествовали редкие посетители, чтобы навсегда исчезнуть за тяжелой металлической дверью.
Задумавшись, Эдгар аккуратно раскладывал на столе блокноты с гербом Библиотеки, на котором красовался лев, кусающий орла за загривок. Вдруг за его спиной что-то шевельнулось. От громкого хлопка Эдгар подскочил на своем табурете: из пневматической трубы, конец которой уходил под потолок, выпал конверт. Эдгар перехватил его на лету. В конверте лежало что-то металлическое и тяжелое. Несравнимо более тяжелое, чем ему положено быть, судя по маленькому размеру конверта. Эдгар сразу понял, что это такое. Сколько подобных предметов прошло через его руки за пять лет работы! Но то были чужие предметы, а этот – его. Он с трепетом вскрыл конверт, в котором лежал читательский билет. На гладкой металлической поверхности не было ничего, кроме десятизначного кода, такого же, как на чипе самого Эдгара: набор букв и цифр, которые он знал так же хорошо, как собственное имя. На обратной стороне карточки в левом верхнем углу был выбит герб Библиотеки.
Эдгар так взбудоражился, что с трудом дождался окончания рабочего дня. Сканируя коды на чужих билетах, он представлял себе, что уже входит в темное помещение за металлической дверью, и новый, доступный лишь избранным, мир открывается для него. Как только под сводами Библиотеки прозвучал громкий звонок, возвестивший конец рабочего дня, Эдгар немедленно встал и направился к входу в читальный зал. Толкнул дверь, но она не открылась. Как он мог забыть! Эдгар подошел к сканеру, поднес к нему читательский билет, а потом и запястье. Чип, вшитый под его кожу, засветился красным, сканер чирикнул, и скрытый замок внутри двери щелкнул.
Эдгар постоял несколько секунд, пока камера не запечатлела его лицо на всякий непредвиденный случай. Шелестя резиновыми полозьями, тяжелая дверь отъехала в сторону, открывая взору Эдгара полутемные стеллажи, тянущиеся бесконечно вдаль и бесконечно вверх, а также приставленные к ним стремянки. Затаив дыхание, Эдгар шагнул внутрь. Металлическая дверь закрылась с таким же тихим шелестом.
Прохладный воздух читального зала пьянил легким древесным ароматом. Справа от входа Эдгар увидел антикварный деревянный стол, на котором стоял монитор. Эдгар провел пальцем по экрану, и тот ожил. На белом фоне светились черные ряды букв и цифр. Это были номера полок, внутренних полок на полках, выдвижных и стационарных. Тысячи, десятки тысяч, миллионы стеллажей. Названия книг загружались и загружались. Чтобы остановить поток информации, Эдгар снова коснулся экрана, и на нем высветилась поисковая строка: «Введите название книги».
Поскольку за свою жизнь Эдгар прочел не так уж много книг, он приуныл, постоял в растерянности и, махнув рукой на электронный каталог, пошел вдоль стеллажей. Они были высокими и длинными, не было им ни конца, ни края. Эдгар решил хоть как-то оценить площадь читального зала и полез на одну из стремянок, приставленных вплотную к стеллажу. Крепкое дерево, надежные ступеньки, выемки для лучшего обхвата пальцами – все отзывалось в Эдгаре волнением и легкой дрожью. Он лез все выше и выше, пока не начали болеть колени. Оглядевшись, он понял, что мог бы и не совершать столь долгий и трудный путь наверх: вокруг, куда ни глянь, были только уходящие в бесконечность полки с книгами. Лабиринты, созданные из миллионов книг, и никого вокруг. Людей между стеллажами он все равно не увидел бы, но каким-то внутренним чутьем понял, что во всем бескрайнем читальном зале нет ни души. Почесав в затылке, Эдгар начал спускаться вниз.
Он вернулся к металлической двери, поискал ручки, задвижки, кнопки, сначала на самой двери, затем на косяках, подошел к столу с компьютером, поискал клавишу выхода, помахал карточкой перед сканером, но так ничего и не добился. Дверь не открывалась изнутри. Так вот, оказывается, почему обратно тем же путем никто никогда не выходил.
Эдгар снова пошел между стеллажами. Без особого интереса он осматривал стоящие там книги. Алфавитные указатели справа и тематические указатели слева ни о чем ему не говорили. Эдгар пытался найти выход. Несколько часов он бродил между книжными полками, глядя на потрепанные корешки, древние обложки, кожаные переплеты, усыпанные драгоценными камнями, совсем новые книги, изданные в единственном экземпляре специально для Библиотеки в то время, когда на бумажных носителях уже ничего не печатали.
«Так, два стакана муки, два желтка, отделенных от белка, и творожок сюда неси, малыш…» – Эдгар вспомнил, как мать, подсматривая рецепт в истрепанной записной книжке, пекла самые вкусные сырники на свете. Он как раз проходил мимо отдела с кулинарными книгами. Взял одну наугад и, открыв первую же страницу, увидел тот самый рецепт. Эдгар начал читать, рассматривая поэтапные фото готовки. Его голова слегка закружилась, в глазах потемнело, он уже не чувствовал тяжесть книги, но будто плыл по направлению к знакомому с детства аромату печеного творога. И вот он стоит на кухне, ему снова восемь, а мама просит его принести ингредиенты из холодильника. Это был не сон. Эдгар мог трогать, чувствовать, видеть и слышать все до мельчайших деталей. Твердая скорлупа яйца, холодная стальная миска, жирный рассыпчатый творог. Воздух пропитан запахом разогретого масла, смешанного с мельчайшими частицами муки. Ставя миску на стол, он случайно коснулся теплой маминой руки.
Эдгар открыл глаза. Его сердце колотилось, логика говорила ему: то, что произошло, не могло быть правдой, но сердце спорило с этим утверждением и побеждало. Эдгар провел пальцами по ребру ладони, на котором все еще теплело прикосновение к руке матери. Он поставил книгу на место и пошел дальше.
– Эдгар, мы можем почитать ему вместе, если хочешь. – Лили стоит в дверях спальни, сжимая в руках увесистую книгу с любимыми сказками их сына.
– Он еще не спит? – удивляется Эдгар.
– Ждет, чтобы мы с тобой ему почитали. – Лили уходит в детскую.
Эдгар углубился в прохладную полутьму стеллажей. Словно по наитию, он придвинул стремянку, крепко прижал ее к полкам и полез наверх. Вдруг он увидел знакомый корешок. Помня о головокружении, которое заставило его покачнуться в прошлый раз, Эдгар спустился с лестницы, сел на пол, раскрыл книгу на середине и начал читать.
«В то самое утро, когда папа Муми-тролля построил наконец мост через реку, маленький зверек Снифф сделал открытие. Он нашел новую, никому не известную дорогу. Она уползала в дремучий темный лес, и Снифф долго стоял, глядя ей вслед».
Эдгар почувствовал на своей макушке тяжесть шляпы-цилиндра. Он посмотрел вниз и увидел, что его живот стал круглым и белым. Ему было совсем не страшно и ничуть не удивительно. На кухне их дома Муми-мама варила кофе, а Муми-сын играл где-то со своими друзьями. Эдгар, точнее Муми-папа, задумчиво прогуливался по саду, вспоминая о былых приключениях.
В этой сказке Эдгар провел так много времени, что, когда открыл глаза, не мог понять, почему его руки такие длинные, а тело худое и вытянутое. Он ощупал живот, но вместо белого мягкого тролльего меха там была лишь показавшаяся грубой льняная ткань рубашки. Эдгар аккуратно поставил книгу на полку. Чтобы выйти из библиотеки, ему понадобятся ориентиры, по которым можно будет найти дорогу к выходу. Он глубоко вздохнул и отправился дальше.
– Тебе стоит бороться за свои мечты. – Отец сидит в кресле, раскуривая трубку. Его лицо то и дело освещает вспыхивающий огонек. Эдгар напротив него: спина прямая, руки сложены на коленях.
– Я пока не знаю, кем хочу стать, – лепечет Эдгар.
Отец холодно смотрит на него, и завеса дыма окутывает его лицо.
– Вот, – он протягивает Эдгару книгу. – Читай. А завтра расскажешь, чему эта история научила тебя.
– Но она слишком толстая, я не успею… – Эдгар сжимает в руках книгу в твердом переплете.
– Не вздумай спорить со мной! Жду тебя в десять утра с кратким изложением. Теперь иди. – Отец отвернулся от Эдгара к камину и больше не проронил ни слова.
Эдгар пошел дальше. Краем глаза он видел знакомые названия. «Белый Клык», «Железная пята», «Дочь снегов», «Зов предков». Эдгар остановился перед стеллажом, на нижней полке которого его ждал «Мартин Иден». Эдгар содрогнулся: книга напомнила ему ту ночь, когда он, боясь пропустить хотя бы слово, читал роман Джека Лондона, ведя борьбу со сном и усталостью. Страх перед гневом отца был силен, но все равно к рассвету Эдгар уже спал, сминая подбородком шершавые желтые страницы.
«Его ум внезапно превратился в огромную камеру-обскуру, и перед ним бесконечной вереницей пронеслись разные картины его жизни: кочегарки, трюмы, доки, пристани, тюрьмы и трактиры, больницы и мрачные трущобы; все это нанизалось на один стержень – форму обращения, к которой он там привык».
Эдгар сидел с закрытыми глазами на полу, бледный и неподвижный, со стороны казалось, словно его душа уже покинула тело. Он проживал то, что хотел от него отец: сумасшедший труд, терпение, выдержку, самообладание. Он отказывал себе во всем ради единственной мечты, которой у самого Эдгара в жизни никогда и не было. Зато была у него, Мартина Идена. И вот он уже не отличает себя от человека, который смог достичь того, к чему стремился. Памятуя трагичную концовку романа, Эдгар остановился и открыл глаза. Он еще чувствовал во рту привкус морской волны, ловил запах порта и свежевыловленной рыбы, слышал аплодисменты, его рука еще сжимала чью-то ладонь в приветственном рукопожатии. Эдгар понял: только что он смог наверстать нечто, ускользнувшее от него в прошлом, то, что вроде особо его не беспокоило, но, будучи завершенным прямо сейчас, принесло ему душевное равновесие. Теперь Эдгару показалось, что отец был бы им доволен, и воспоминания о той ночи больше не вызывали в нем содрогания.
Эдгар осознавал, что не чувствует ни усталости, ни голода, ни какого-либо дискомфорта вообще. Он мог бы вечно ходить от стеллажа к стеллажу, перебирая то ли книги, то ли воспоминания. И вдруг ему невыносимо захотелось добраться до древних папирусов.
– Я буду археологом! – вопит маленький Эдгар, пытаясь перекричать звук подъезжающего поезда. Эдгар подпрыгивает и суетится. Он с силой дергает мать за руку, пытаясь обратить на себя ее внимание, но та упорно смотрит вдаль и молчит, ни на секунду не выпуская его руку из своей, сжимая в другой ручку чемодана. Они заходят в распахнутые двери поезда, идут по душному коридору. Эдгар вырывается и бежит в конец вагона. Там, раскуривая трубки, стоят двое мужчин в шортах песочного цвета. Их набитые всяким скарбом тюки покоятся рядом, отороченные москитной сеткой шляпы с круглыми полями спущены на загорелые шеи. Умолкнув, путешественники осматривают Эдгара с ног до головы. От них пахнет песком и раскаленным, опасным, выжигающим все на своем пути солнцем. Их ботинки покрыты грязью и тиной. В карманах вместо конфет они спрятали сокровища, извлеченные из древних гробниц. От пыли, осевшей на их одежде, веет тысячелетиями, сквозь нее на Эдгара внимательно глядят подведенные сурьмой глаза фараонов.
