Алекс Миро
Свет далеких звезд
Прежде чем постучать в первую попавшуюся дверь, заглянуть в первое же горящее золотистым светом окно, Митя поднял глаза. В черном небе разгорается огромное, переливающееся всеми оттенками зеленого, могучее северное сияние. Оно тянется от края до края Вселенной, колышется в стратосфере, плещется в звездах.
Теперь Мите ничто не угрожает! Ему не нужно прислушиваться к шагам отца, присматриваться к его лицу, принюхиваться к его запаху. Страха больше нет. Митя любит Арктику. И край, где никогда не тает снег, приветствует его.
Человек с флейтой
Добро и зло зависят от того,
с какой стороны смотреть.
Жан-Жак Руссо
Молодой человек с красивым лицом стоял на многолюдной площади перед собором. Он никогда не посмел бы выступать перед величественными воротами, украшенными ажурным кованым узором, поэтому каждый раз занимал скромное место чуть поодаль. Шляпа, в которую прохожие кидают монеты, была еще пуста. Достав простую кленовую флейту, музыкант прищурился, поднес инструмент к губам и заиграл. Его одухотворенное лицо, по которому гуляли тени платанов, налилось румянцем предвкушения. Толпа собиралась быстро: несколько десятков человек слушали его, все как один двигая телами в такт задорной мелодии. Шляпа быстро наполнялась. Когда музыкант закончил играть, монеты уже сыпались с ее полей на землю. Взяв последний аккорд, он еще немного постоял, не открывая глаз, смакуя отголоски ускользающих звуков.
Зрители постепенно разошлись. Утомленный жарким полуденным солнцем, музыкант присел на ступени собора, предвкушая сытный ужин в своей скромной каморке на чердаке. Он заметил, что лишь одна девушка осталась стоять и, похоже, никуда не спешила. Она была бледна, щеки впали, а под глазами наметились темные круги. Ее руки были длинными, с голубыми прожилками вен, ноги тонкими, а голова увенчана кудрявыми светлыми волосами, уложенными такой большой копной, что казалось, их не выдержит худая шея. Она глядела на флейтиста внимательно и восхищенно.
* * *
На широкой кровати, недавно купленной музыкантом у старьевщика, под балдахином с кистями они спали на одной подушке. Он любовался Ее волосами и думал, что они похожи на золотой сноп.
Однажды посреди ночи его разбудил судорожный кашель. Музыкант вскочил и зажег свечу. На одеяле, уголком которого Она прикрыла рот, алело красное пятно. Она смотрела на него слишком виновато, слишком много жалости к нему было в Ее огромных, оттененных болезненными кругами глазах. Огарок свечи, зажженный им в ту ночь, догорел слишком быстро. За опущенными шторами занимался разбавленный туманом сырой рассвет.
* * *
Музыкант пытался играть на флейте на площади у собора. Но звуки, которые теперь вырывались из инструмента, стали похожи на волчий вой в полнолуние. Люди отводили глаза и ускоряли шаг, чтобы сбежать поскорее. Отчаявшись, он заходил под величественные своды собора, смотрел на алтарь и шептал молитву. Длинные ряды скамей, на которых то и дело сменялись прихожане, и сухой треск горящих свечей успокаивали его. Из собора он возвращался домой, чтобы ухаживать за ней. Ему казалось, что она исчезает, растворяется в воздухе. По вечерам он брел на рынок и выпрашивал у торговцев непроданные овощи, фрукты и мясные обрезки, приносил их домой и готовил для нее ужин, который она уже не ела. Ее огромные глаза запали, а щеки пылали так, что могли осветить комнату в темноте. Он смотрел, как она угасает, он умирал вместе с ней и ничего не мог поделать. Пока однажды ночью…
* * *
Музыкант стоял на пороге комнаты и плакал, вытирая рукавом лицо. Но никакая материя не могла впитать столько боли, сколько было в его слезах. Прижимая к груди флейту, он повернулся и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.
Человек с флейтой брел по ночному городу. Небо было ясным, сверкающие точки звезд были похожи на булавочные головки, воткнутые в ткань неба. Растущая луна, не жалея света, заливала мостовые и укромные закоулки между домами.
Теперь он шел туда, где встретил Ее впервые. Луна спряталась за тучи. Не дойдя сотни метров до собора, в нескольких шагах от себя, в темноте он различил одинокий силуэт. Женщина стояла, поеживаясь от холода, и прислушивалась к ночным звукам. Повинуясь неясному порыву, музыкант прижал флейту к губам и заиграл. Такую мелодию он и сам впервые слышал. К женщине протянулась зыбкая, невидимая струна – в ней было что-то страшное, от чего мороз пробегал по коже. Женщина повернулась к нему и замерла, словно кобра перед заклинателем змей. Он подходил к ней все ближе, ее тело покачивалось в такт музыке, струна натягивалась, готовая вот-вот разорваться. Флейта пела лишь для одной своей жертвы, не нарушая тишину вокруг. Женщина обмякла, осела на землю, руки безвольно повисли, голова откинулась назад, изо рта вырвался предсмертный хрип. Деревянное нутро флейты плотоядно дрогнуло, поглощая то, что отобрало у замертво упавшей на мостовую незнакомки, и все стихло.
Человек с флейтой бросился бежать неведомо куда и неизвестно зачем. Он потерял шляпу, его волосы растрепались. Поравнявшись с фонтанчиком со святой водой, что монотонно журчал рядом с резными воротами собора, он опустил руку в чашу, чтобы ополоснуть лицо. В ту же секунду он почувствовал нестерпимое жжение там, куда попала святая вода. Половина лица и рука сгорели, кожа сморщилась и почернела, один глаз ослеп. Несчастный не мог даже крикнуть, поэтому в ночи стояла мертвая тишина. Только прочь от собора по мощеному тротуару глухо застучали подошвы его убегающих ног.
Человек с флейтой пробирался темными улочками, сторонясь тусклого света газовых фонарей. Он прижимал флейту к груди, готовый защитить ее любой ценой. Его руки дрожали от нестерпимой боли, воспоминания о причине которой были едва ли не такими же страшными, как и сама боль. Озноб и жар терзали его тело одновременно.
Он взобрался по скрипучей узкой лестнице, открыл дверь в комнату. Подушка, на которой покоилась голова, увенчанная короной золотых волос, почти не прогибалась под ее тяжестью. Лицо цветом сравнялось с белоснежными простынями. Сырой запах плесени и жареной рыбы, которыми тянуло из щелей в полу, пропитал все, кроме тела, сохранившего Ее особенный аромат. Плотно задернутые дырявые ветхие шторы никогда не обнажали окна. Они словно стеснялись показывать миру убогую комнату, в которой не было ничего достойного, кроме старой кровати красного дерева – неожиданная роскошь для окружавшей ее бедности.
Музыкант стоял в проеме двери, бережно сжимая флейту в руках. Он поднес ее к губам, прикрыл глаза и медленно выдохнул. Волшебная мелодия растеклась по стенам, прокатилась по полу, всколыхнула шторы. Мелодия закружилась по комнате, заметалась, заструилась, приласкала Ее кожу, погладила золотые волосы, пробежалась по запачканным кровью губам. Душа флейты раскрылась, выпуская ценный дар, украденный в ночи у одинокой женщины. Тело девушки шевельнулось, кожа налилась цветом, она глубоко и жадно вдохнула воздух. На белых простынях лежала Она, та же, что и прежде, и смотрела на музыканта огромными глазами.
* * *
Молодой человек с обезображенным шрамами лицом играл на простой кленовой флейте, стоя на многолюдной площади перед собором. Моросящий дождь пропитывал все вокруг холодной влагой. Шляпа, в которую бросают монеты, была уже полна. Толпа зевак, все как один, радостно подпевали и пританцовывали в такт незатейливому мотиву. А музыкант думал только о том, что Ей снова стало хуже, поэтому сегодня его ждут: ночь, флейта и очередная незнакомка, которой он сыграет последнюю мелодию в ее жизни.
Хранители Земли
Но вечен только мир мечты…
Валерий Брюсов
День был такой чудесный, такой замечательный, каких не было ни пятьсот, ни тысячу лет до этого. Мир пребывал в ладу и гармонии с собой.
На небольшом пятачке Земли, под слепящим солнцем качались и шелестели высокие травы, в густой кроне деревьев, живших уже не меньше тысячи лет, шумела сочная листва. Свежий ветер игриво касался венчиков полевых цветов и трех курносых детских личиков, с любопытством задранных к безоблачному небу.
– Смотри! Что это там чертит белые полосы на небе? – поинтересовался мальчишеский голос.
– Вижу, вижу, это звезда! – воскликнул тонкий девичий голосок.
– Глупости. Не может быть днем падающих звезд, – ворчливо парировал еще один детский голос.
Мальчик и девочка повернули головы.
– Аарон, перестань, ты всегда все портишь. – Девочка тряхнула медными волосами и надула губы.
– А ты всегда несешь невесть что, Изабель, – Аарон нахмурил густые брови.
– Мама говорила, что в космосе нет ни дня, ни ночи, так почему бы звездам не падать когда угодно? – примирительно сказал Лука.
В тот замечательный день трое детей стояли рядом под теплыми солнечными лучами.
– Тысяча триста пятьдесят восемь, – бубнил Аарон, делая зарубку на толстенном стволе старого дуба.
– Как много сотен лет прошло, а мне все не наскучит смотреть вокруг, – мечтательно прошептала Изабель.
– Давайте сыграем! – предложил Лука.
– В Хранителей Земли? – обрадовалась Изабель.
– Два, четыре, восемнадцать, – начал Лука.
– Двадцать, сорок, шестьдесят, – продолжила Изабель.
– Ну, давай же, давай, иди к нам! – хором попросили они Аарона. Тот подошел ближе. Дети взялись за руки.
– Сто четыре, пятьдесят. Время, поверни назад! – закончил Аарон.
Все трое закрыли глаза. Они легли на душистую свежую траву; над ними голубело небо.
– В те времена, – начал Аарон, – больше чем тысячу лет назад, был такой же замечательный день. Двухэтажные домики с черепичными крышами прятались за высокими деревьями, кроны которых доставали до самых облаков. Наши дома, как с гордостью мы их называли. Там жили наши мамы и папы, наши бабушки и дедушки, там пахло кофе, ароматными булочками, букетами полевых цветов, свежеокрашенными заборами, прогретыми солнцем спальнями, пушистыми пледами и мягкими подушками на постелях. На чердаках домов обитали чудовища, ночью по стенам проплывали тени диковинных зверей, по потолкам шарили всевидящие лучи летающих тарелок, а из подвала доносилась еле слышная возня домового. Такими были наши дома в такой же замечательный, как сегодня, день, больше чем тысячу лет тому назад.
– Там были велосипеды с большими колесами, что мчали нас на другой конец света, – продолжила Изабель. – Белый мел крошился в руках, и мы чертили классики на теплом асфальте, а затем прыгали до одури. Огромные яркие бабочки размером с собаку появлялись неизвестно откуда и исчезали неизвестно куда.
– И по небу больше чем тысячу лет назад полетели большие громкоголосые птицы, которых не видели до этого в наших краях. Их гомон разносился до горизонта, их крылья хлестали воздух, когти пронзали воздух, клювы нанизывали воздух; они пугали всех, пока не исчезали из виду, – вспоминал Лука.
– И пришли за ними животные, которых не видели до этого в наших краях, – подхватила Изабель, под прикрытыми веками глядя в такой же замечательный день. – И топали они копытами мимо наших домов, поднимались к нам на крыльцо, забирались по ночам через окна в наши спальни, цепляясь лапами за увитые плющом стены. Они гаркали, цокали, шипели и лаяли. Они стонали и охали, потому что не знали, куда идут и что их там ждет.
– Потом мимо наших домов пошли люди, которых не видели до этого в наших краях. Одни из них были одеты в шкуры и меховые шапки, другие – в разлетающиеся на ветру цветные платья, третьи носили облегающие серебристые одежды и бесстрастные выражения лиц. И все они подходили к нашим домам, к мамам и папам, к приехавшим погостить бабушкам и дедушкам… – Арон замолчал.
– Они спрашивали и рассказывали, плакали и смеялись, надеялись и лишали надежды. Весь мир Земли проходил мимо наших двухэтажных гостеприимных домиков. Вся Земля звала нас за собой: за бабочками размером с собаку, за гигантскими птицами, за удивительными животными, за людьми со всего света, – шептал Лука.
– Но мы не пошли, мы остались, ведь на дворе стоял такой замечательный день. И сейчас, тысячу триста пятьдесят восемь лет спустя, мы не пошли бы снова, – закончил Аарон.
Трое детей лежали в высокой траве с открытыми счастливыми глазами. Игра закончилась.
– Папа говорил, что можно загадать желание на падающую звезду, – вспомнил Аарон.
– Что бы ты загадал? – спросила Изабель.
– Увидеть его снова, – не раздумывая ответил Аарон.
– И я бы хотела вновь увидеть маму и папу.
– И бабушек с дедушками. Хотя они, конечно, были шумные и болтали без умолку, когда приезжали погостить, – посетовал Лука.
– Тогда давайте подождем, может, и правда все изменится, вернется то, что было… – замечталась Изабель.
– Как бы не исчезло и то, что у нас есть сейчас, – заметил Аарон.
– А что у нас есть? Только мы трое друг у друга, – сказал Лука, с любовью посмотрев на своих друзей.
– Ничего не исчезнет, пока мы здесь. Ведь мы – Хранители Земли, – уверенно сказала Изабель. – Пока мы храним воспоминания о том, что было с Землей, пока мы есть среди этих деревьев, на этой траве, под этим небом, все останется так, как сейчас, как стало однажды тысячу лет тому назад.
– Больше чем тысячу, – поправил ее Аарон.
За деревьями раздался хруст ветвей. Дети вскочили и быстро спрятались за невысокими кустами, растущими у поляны.
– Что мы забыли на этой планете? – спросил человек в белом скафандре с толстой трубкой от головы до пояса. Он то и дело сверялся с приборами, которые пищали на его руке, замеряя уровень радиации, силу ветра и температуру воздуха.
– Вроде бы когда-то здесь был наш дом, – глухо ответил другой, с реактивным ранцем на спине.
– А теперь эту планету делят между собой безжизненная пустыня и отравленная вода, – откликнулся человек с трубкой.
– А здесь-то что? – спросил человек с ранцем. – Прямо оазис какой-то.
– Не знаю, странно. По крайней мере, приборы ничего не показывают. Мираж, островок жизни на безжизненной планете. – Человек с трубкой огляделся.
– Взгляни, на дереве зарубки! Как их много! А последняя совсем свежая! – вскричал человек с ранцем. Он провел пальцем по шершавому стволу, погладил мягкий упругий мох, растущий на нем.
– Нам пора, брат, – сказал человек с трубкой. – Впереди десятки световых лет пути, ни к чему бередить душу мыслями о доме.
– Как думаешь, мы когда-нибудь построим свои дома, как те, кто когда-то жил здесь?
– Как знать. Да и хорошо ли это, свой дом? – подумав, спросил человек с трубкой. – Мы уже забыли, что это такое. Идем.
И два незваных гостя, с грустью рассматривая зеленую траву, кроны высоких деревьев и голубое небо, медленно удалялись от Изабель, Аарона и Луки.
Дети вышли из-за кустов, руки их дрожали, колени подгибались от страха.
– Вы видели, видели? – наперебой шептали они.
– Кто это такие?! Что все это значит?! – спрашивали они друг друга.
– Смотрите! закричал Аарон. – Опять звезда!
– Она не падает, она взлетает! – задохнулась от удивления Изабель.
– Скорее! Загадываем желание! – скомандовал Лука.
Три курносых личика опять задрались к безоблачному небу, шесть больших детских глаз смотрели, как звезда словно мелом чертит белую полосу в синеве, три пары губ шептали единственное желание: снова увидеть маму, папу, шумных бабушек и дедушек.
О чем еще может мечтать ребенок в такой замечательный день через тысячу триста пятьдесят восемь лет после Конца Света?
Чужая жизнь
Мне скулы от досады сводит:
Мне кажется который год,
Что там, где я, —
там жизнь проходит,
А там, где нет меня, – идет.
Владимир Высоцкий
Это началось примерно месяц назад.
– Ажнеш, поможи Кэт шобрать ушебники, я шам ее отвежу! – невнятно прокричал Майк из ванной; он усердно чистил зубы и не удосужился вынуть щетку изо рта.
– Ничего не поняла, – пробурчала Агнесс.
Она нервно заталкивала ноутбук в сумку, на ходу оправляла волосы, высматривая свои туфли, которые, как назло, куда-то подевались. Няня маленького сына задерживалась, поэтому Агнесс приходилось в промежутке между сборами в офис переворачивать блинчики и плескать молоко в миски с хлопьями.
– Ма, у тебя чулок порвался, – Кэтрин явно радовалась неразберихе в доме. Ей нравилось сидеть за столом, пока взрослые отчаянно мечутся вокруг. В отличие от большинства детей, она любила свое детство и не желала поскорее вырасти, чтобы все делать самостоятельно.
Малыш крутился в детском кресле, которое так и норовило перевернуться. Агнесс погрозила сыну пальцем, но он только кинул пустышку в миску с хлопьями Кэт. Та возмущенно завопила, но Агнесс ее уже не слушала. Дверной звонок разрывался – приехала няня.
Агнесс пулей вылетела из дома и ринулась на проезжую часть в поисках такси. Всю дорогу звонил телефон, коллеги уже были на своих местах и приступили к работе раньше времени. Такси не доехало пару кварталов до здания, в котором размещался офис, и встало в пробку. По улице тянулась вереница красных огней. Таксист не стал обманывать Агнесс – если ей нужно быть в офисе через десять минут, то он не успеет ее довезти, объездных путей нет. Агнесс быстро расплатилась и вышла из машины. Пешком предстояло идти всего пятнадцать минут, но туфли на высоких каблуках, предназначенные для важных встреч, натирали, как «испанский сапожок». Уже через пять минут Агнесс прихрамывала на левую ногу, пятку саднило при каждом шаге, а нервы раскалились до предела.
У Агнесс опять зазвонил телефон. Майк и Кэтрин по дороге в школу попали в небольшую аварию, оба находились в больнице на осмотре у врача. Майк порвал губу, отколол передний зуб, у Кэтрин просто шок и пара синяков в придачу. Агнесс застыла прямо перед входом в офисное здание. Первый порыв – немедленно ехать в больницу – быстро прошел. Она перезвонила Майку и расспросила его о дочери, поговорила с плачущей Кэтрин. Убедившись, что ничего страшного все же не случилось, Агнесс быстро пересекла просторный холл бизнес-центра и встала у лифта. Она дала себе слово, что отпросится у босса сразу после презентации. Ждать оставалось недолго, всего пару часов. К тому времени она сможет забрать дочь с мужем и отправиться с ними домой.
Лифт из прозрачного стекла уносил Агнесс все выше. Она рассеянно смотрела на удалявшийся роскошный холл и мельтешащих в нем людей. В соседней шахте лифт ехал вниз. В нем суетилась и взволнованно жестикулировала, разговаривая по телефону, молодая женщина. Она стояла спиной, так что Агнесс не могла видеть ее лица, хотя с неудовольствием отметила, что на незнакомке тоже был черный плащ и она так же подняла клетчатый воротник. Агнесс сначала не придала этому значения, пока наметанным женским глазом за долю секунды не отметила, что у женщины были такие же, как у нее, туфли и точно такая же сумочка. В очередной раз она поклялась больше не спускать деньги на брендовые вещи, в которых ходит весь деловой квартал. Иногда она чувствовала себя клоном, особенно при встрече с коллегами, одетыми в юбки или блузки тех же дизайнеров. Без преувеличения, круг элитной деловой одежды был слишком узок для бизнес-муравейников.
Дойдя до рабочего места, Агнесс выглянула в окно. Незнакомка выбегала из здания, прихрамывая на левую ногу, и размахивала руками, пытаясь привлечь внимание таксиста. Женщина наконец села в машину и исчезла. У Агнесс появилось необъяснимое и неприятное чувство. На секунду ей показалось, что это она только что поймала такси, чтобы ехать в больницу к перепуганной дочери и расстроенному мужу.
* * *
За неделю Агнесс почти забыла о встрече с похожей на нее женщиной, уверенная, что их сходство было не более чем удивительным совпадением. Неприятный осадок при воспоминании о произошедшем не покидал ее, но Агнесс связывала его с тем, что в тот день она просто была не в себе, ведь ее близкие попали в аварию.
Ровно через семь дней ей пришлось еще раз столкнуться со странной незнакомкой.
В последние месяцы Агнесс задерживалась в офисе допоздна. После окончания рабочего дня она забегала в ближайшее кафе за чашкой обжигающего латте, минут десять сидела за столиком, собираясь с мыслями, затем шла против потока уходящих из офисов клерков, обратно к своему рабочему месту.
В тот день Агнесс прихватила с собой в кафе лэптоп. Времени на подготовку новой презентации катастрофически не хватало. Агнесс села за любимый столик, кинула Майку дежурную эсэмэску о том, что будет поздно, открыла слайды и безучастно окинула взглядом толпу спешащих домой коллег. За окном появилась незнакомка. Она шла по направлению к метро вместе с толпой и снова была в такой же, как у Агнесс, одежде. Даже ее сумочка в тот день совершенно не подходила по цвету к строгому костюму: яркие красные цветы пятнами крови алели на глянцевой черной крокодиловой коже. Агнесс схватила эту сумку с утра, потому что Кэтрин из шалости спрятала ту, что мать тщательно подбирала под новый костюм. Поругаться они не успели: размахивая рюкзаком, Кэтрин бросилась прочь из дома и села в машину в ожидании отца, который должен был отвезти ее в школу. Агнесс металась по гардеробной, но не нашла ничего лучше, чем схватить с полки первую попавшуюся сумку.
Она ошалело уставилась на незнакомку, но та была уже достаточно далеко и Агнесс не сумела разглядеть ее лицо. Волосы женщины были заламинированы так, что сияли на заходящем солнце. Агнесс всегда делала эту процедуру, чтобы прическа не казалась растрепанной. Весь образ удаляющейся женщины производил на Агнесс жуткое впечатление – она словно видела себя со стороны, как бывает во сне. Агнесс бросилась к выходу из кафе, выскочила на улицу и побежала следом за женщиной. Та уже подходила к спуску в метро и через секунду исчезла в толпе. Агнесс с ужасом вспомнила, что забыла в кафе лэптоп, и ей пришлось резко затормозить. Выбора не было, лишиться компьютера она не могла – там были все ее презентации и документы.
Когда Агнесс вернулась в офис, в коридоре она столкнулась с одним из засидевшихся на рабочем месте боссов.
– Мне показалось, что ты ушла домой слишком рано! – он остановил на ней свой холодный акулий взгляд. – Но вижу, я в тебе не ошибся, Агнесс. Если так пойдет и дальше, ты получишь очередное повышение.
Агнесс не понравились его слова. Она прекрасно понимала, что теперь не сможет уходить домой вовремя.
– Надеюсь, ты прекрасно выступишь с презентацией перед советом директоров, – его ледяной взгляд устремился вдаль, демонстрируя, что разговор окончен.
И она не обманула его ожиданий. На следующий день по корпоративной почте пронеслось письмо от одного из руководителей, в котором он давал высокую оценку работы Агнесс. Так боссы фирмы поощряли сотрудников, делая ставку на амбициозность тех, кто здесь работал. Другие просто не выживали. Проходившие мимо Агнесс коллеги смотрели в ее сторону с неприязнью, кое-кто делал вид, что ему все равно.
Вечером Агнесс опять задержалась в офисе почти на три часа. Когда она добралась домой, то еще с улицы увидела в окнах яркий свет. Майк зажигал все лампы, чтобы создать уют. Сгущались осенние сумерки. Агнесс заняла свое любимое место за обеденным столом. Она отпустила няню, малыш сидел напротив нее на детском стуле и кидался пластиковой ложкой. Майк изобретательно привязал ее к ручке детского кресла, и теперь ребенок кидал ложку, дотягивался, брал в руку и снова кидал. Агнесс нетерпеливо ждала, когда ему это надоест – в их семье наказания и запреты были неприемлемы. «Потому дети растут такими балованными», – с неудовольствием подумала она и, ощутив на себе чей-то взгляд, повернулась к окну. За стеклом маячила женская фигура. Агнесс вздрогнула и побледнела.
– Ты чего? – насторожился Майк.
Агнесс успокоила себя тем, что увидела в темном стекле свое отражение, приняв его за кого-то, кто подсматривает за ней. Она принялась раскладывать ужин по тарелкам. Пошел моросящий холодный дождь, тьму рассекали только фары проезжающих машин и редкие уличные фонари, освещавшие не асфальт, а мелкие капли дождя. Из темноты за окном незнакомка в домашних туфлях и спортивном костюме внимательно смотрела на похожую на нее женщину, сидящую за столом под светом дизайнерской лампы.
* * *
В очередную годовщину их знакомства Агнесс трепетно извлекла из шкафа платье, которое надевала двенадцать лет назад на первое свидание с Майком. Ее фигура почти не изменилась после рождения двоих детей, а возраст выдавало только лицо, которое приобрело невеселое и саркастичное выражение. Агнесс и Майк устроились за столиком в ресторане.
– Заказываем как тогда? – лениво поинтересовался Майк. Он был немного не в духе после ссоры с Кэт. Ему до смерти хотелось обсудить с женой то, что натворила дочь, но они пообещали друг другу ни за что не вспоминать о детях в этот вечер.
– Конечно, если ты помнишь, что мы тогда пили, – ответила Агнесс. С самого утра ее снова одолевали странные мысли. Глядя на своих детей, мужа, няню, бегая по утрам в поисках подгузников и учебников, она была уверена, что мечтала о другой жизни. И чем больше она заставляла себя любить свой дом, тем больше ее тянуло в офис.
Сколько Агнесс себя помнила, она обожала здания, сделанные из стекла, высотки, в которых сновали добротно одетые люди, она любила смотреть на закаты из окон офиса и, если бы могла, встречала бы там и рассветы. Благодаря полной отдаче Агнесс делала карьеру быстрее своих коллег. Она ни разу не была на больничном, ни разу не ходила в отпуск до рождения младшего ребенка. И хотя ей было неприятно ловить на себе высокомерные взгляды боссов, она терпела и мечтала однажды сидеть на презентациях рядом с ними по другую сторону широкого стола из орехового дерева, в мягких креслах, а не на жестком стуле.
– Я уже и не вспомню, о чем мы говорили тогда… – Агнесс возила по скатерти тупым концом вилки.
– Уж точно не о твоей работе, – съязвил Майк.
– Мы не всегда говорим о работе, – раздражаясь, парировала Агнесс.
– Мы – нет. Я говорю с тобой о детях, а ты в ответ переводишь тему на работу, – Майк накалял обстановку. Агнесс знала этот прием. Он пытался вызвать в ней чувство вины или, что еще хуже, перевоспитать ее под свои ожидания. Это он хотел иметь детей и убедил ее, что так надо.
– Агнесс, мы словно не слышим друг друга!
Они нарушили правило, с которого начался вечер, и не смогли остановиться. Романтическое свидание превратилось в тихую интеллигентную ссору, продолжившуюся в такси, а потом и дома, но уже в полный голос.
Агнесс схватила плащ в прихожей, кое-как втиснула ноги в клетчатые галоши, сдернула зонтик с крюка с такой силой, что дверца гардеробной зашлась истошным скрипом. Майк решил непременно смазать петли. И так всегда. Майк чинил все, что было сломано детьми, мыл и прибирал. Агнесс не обращала внимания, перешагивая через разбросанные вещи, разбитые чашки, мокрые лужицы в ванной. По умолчанию, поскольку Агнесс зарабатывала гораздо больше Майка, он безропотно выполнял основную часть обязанностей по дому, оставляя жене возможность заниматься любимым делом в офисе. Агнесс едва ли знала, где на кухне лежат прихватки для выпечки, поскольку баловал домашней стряпней всю семью именно Майк.
Только на улице Агнесс вспомнила, что забыла ключи, зато по привычке прихватила сумку с ноутбуком. Поскольку в ней лежали кредитки, она могла себе позволить провести ночь в гостинице и обдумать все, что произошло между ней и мужем.
* * *
В постели гостиничного номера было неуютно одной. Агнесс за много лет супружества привыкла засыпать бок о бок с Майком. Он всегда был рядом. Именно он вслушивался в плач маленького сына и шел в детскую, включал ночник и музыкальную карусель над кроваткой ребенка. Но как бы Агнесс ни привыкла к близости, она вела не ту жизнь, о которой мечтала. Каждый день она думала о том, что должна изменить хоть что-нибудь, пока ее раздражение на домашних не перельется через край.
Агнесс отлично умела держать себя в руках, однако годы молчания и смирения брали свое. Она готова была отказаться от той, как ей казалось, чужой жизни, которую она вела, сказать Майку, что снимет квартиру в паре кварталов от дома и будет проводить с семьей только выходные. С каждым днем ей было все труднее жить в постоянном стрессе, упреках, самобичевании, любви к детям, отравленной сомнениями, что она хорошая мать.
Лежа в одиночестве, она почти нашла себе оправдание и внутренне окончательно отказалась от обычной семейной жизни. Агнесс почувствовала, что завтра сделает то, что должна была сделать несколько лет назад, глубоко вздохнула и, успокоившись, заснула.
Агнесс так и не изменила решения поговорить с Майком. Она понимала, что не только разговор, но и последующие недели будут очень тяжелыми. Сидя в кафе во время обеденного перерыва, она подобрала себе отличную съемную квартиру недалеко от офиса. Агнесс была готова к разговору. Вечером она стояла перед дверью своего дома. Осталось только нажать кнопку звонка.
– Добрый вечер, мэм! Чем могу помочь? – участливо спросил ее Майк, выглядывая из приоткрытой двери.
– Ты прикалываешься, Майк? – нетерпеливо спросила Агнесс. – Впусти меня.
Через стеклянное окошко двери в прихожей была видна вешалка для одежды. На крючке висел плащ Агнесс, тот самый, что был сейчас на ней, а в подставке стоял зонт-трость, который она держала в руках.
– Простите, я не понимаю… – Майк оглядел ее с ног до головы, мельком, не желая смутить. Выглядела Агнесс как всегда великолепно, и он решил, что она не может быть попрошайкой или городской сумасшедшей. – Если хотите, я могу вызвать полицию или скорую. Что у вас случилось, мэм?
Его вопрос прозвучал так естественно, что она поняла – это не шутка. Муж не узнавал ее. В дверях показалась Кэтрин. Она завязала волосы в высокий пучок, прихваченный заколкой Агнесс. На майке с Микки Маусом алело пятно от соуса для спагетти.
– Кто это, па? – личико Кэтрин не выражало ничего, кроме любопытства.
– Кэт, да что с тобой? – прокричала Агнесс. Кэтрин испуганно взглянула на отца. – Это же я, твоя мама…
Агнесс вдруг поняла, что ее не разыгрывают. Так притворяться они не смогли бы.
– Послушайте, мэм, если вы сейчас же не отпустите дверь, я все-таки вызову полицию, – прошипел Майк.
Агнесс заметила, что неосознанно вцепилась в дверную ручку с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Однажды она обещала себе не пререкаться с мужем по мелочам, и в эту минуту она сделала то, что стало ее поражением – инстинктивно разжала руку. Дверь захлопнулась.
Агнесс чувствовала, что ею овладевает панический страх. Сердце бешено колотилось, давление совершило крутой вираж, в голове застучало с неистовой силой. Она облокотилась на холодные перила, боясь упасть с лестницы. Прохожие испуганно оглядывались на молодую хорошо одетую женщину, которой было явно не по себе. У них мелькала мысль о том, чтобы вызвать «скорую» или хотя бы поинтересоваться ее самочувствием, но дела гнали их дальше.
